Текст книги "Подземное время (ЛП)"

Автор книги: Дельфин де Виган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

Там, с той стороны, движение не прекращается, составы следуют один за другим в обычном ритме. Не стоит искать этому объяснения. Люди, едущие в противоположном направлении, садятся в поезд. Они-то приедут на работу вовремя.

Наконец до Матильды доносится шум. Он приближается слева и становится все более отчетливым. Лица поворачиваются, напряженные, нетерпеливые: вот и он! Теперь надо глубоко вдохнуть, поплотнее прижать к себе сумку и убедиться, что она хорошо застегнута. Поезд тормозит, останавливается, замирает. Его распирает, он извергает из себя поток; кто-то кричит: «Дайте же пройти!». Толкотня, давка. Это война, здесь каждый за себя. Вдруг становится вопросом жизни и смерти: сесть на поезд, не остаться дожидаться следующего, который то ли будет, то ли нет, не допустить риска еще больше опоздать на работу. «Да дайте пройти, черт вас возьми!». Толпа неохотно расступается; теперь главное – не упустить из поля зрения двери в вагон, держаться в первых рядах, не дать потоку смести себя, твердо стоять в стороне, но поближе к входу. Внезапно орда устремляется вперед, оставив Матильду позади. Она не успевает. Вагон заполнен до последнего квадратного сантиметра. И все же Матильда знает: она еще может войти, надо только постараться. Надо протянуть руку, вцепиться в центральный поручень, игнорируя возгласы протеста, и подтянуться. Изо всех сил втянуть свое тело внутрь. Толпа потеснится. Перед лицом такой решимости ей придется смириться.

Звучит сигнал закрытия дверей. Матильда почти внутри – осталось только втянуть правую руку. Двери закрываются рывками, не обращая внимания на стенания и жалобы.

Матильда отвоевывает еще четыре сантиметра для своей левой ноги; делает последний рывок; она внутри.

На станции женский голос объявляет, что на 9-ой линии возобновлен обычный график движения.

Все есть вопрос времени.

На следующих станциях Матильда проталкивается глубже в вагон, выигрывает несколько дополнительных сантиметров, держится крепко, чтобы не дать себя вынести наружу.

Нельзя расслабляться.

Воздух в вагоне спертый, люди утрамбованы в однородную массу, плотную и едва дышащую. Раздаются отдельные реплики, но в основном все терпят молча, задрав подбородок к открытым окнам и нашаривая руками опору.

Отличное начало для 20 мая, думает Матильда: сперва жалкая и бессмысленная борьба в лихорадке утреннего часа пик, а теперь целых девять станций держаться изо всех сил, задыхаться, искать глоток воздуха, стоя среди людей, которые за год расходуют не больше полутора кусков мыла.

Внезапно одна из пассажирок начинает кричать, тонко и протяжно: не вопль, не хрип, а скорее стон. Женщина стоит, ухватившись за центральный поручень, зажатая между чьей-то пышной грудью и каким-то рюкзаком. Ее крик становится невыносимым. Люди оборачиваются на нее, разглядывают, обмениваются друг с другом озадаченными взглядами. Женщина ищет глазами кого-нибудь, кто мог бы ей помочь. Матильда не без труда высвобождает одну руку и кладет ее на плечо женщине. Их взгляды встречаются. Матильда ободряюще улыбается.

Женщина больше не стонет, лишь тяжело дышит; ее лицо искажено страхом.

– Вам плохо?

Задав вопрос, Матильда тут же понимает, насколько он бессмысленный. Женщина не отвечает. Она прилагает нечеловеческие усилия, чтобы не кричать, ей все труднее дышать, и вот она опять стонет, а затем и вовсе кричит. Раздаются голоса, сначала тихо, потом громче, нечего было садиться на поезд после технической аварии, если у тебя клаустрофобия, дайте ей выйти, ах нет, ради всего святого, не нажимайте стоп-кран, мы и так опаздываем.

Женщина есть досадная помеха, человеческая авария, способная нарушить график движения.

Рука Матильды по-прежнему лежит на плече женщины, а та пытается улыбнуться.

– Я выйду с вами на следующей станции. Осталось совсем немного, поезд уже замедляет ход, чувствуете?

Вагон останавливается, двери открываются. Матильда продвигается впереди женщины, чтобы освободить ей дорогу, в сторонку, пожалуйста, позвольте пройти; она тянет женщину за рукав.

На платформе Матильда ищет взглядом название станции. Под табличкой с надписью «Шаронн» она усаживает свою подопечную. Женщина выглядит более спокойной; Матильда спрашивает, не принести ли ей воды или чего-нибудь поесть из автомата по продаже еды и напитков. Женщина снова приходит в волнение, она же опоздает, но она не может, она не может опять сесть на поезд, она только что нашла работу через службу занятости, да, у нее клаустрофобия, но обычно она справляется, вот она и поехала, она думала, что доедет без проблем.

Тут ее дыхание становится прерывистым, она дышит все быстрее, задыхается, ей не хватает воздуха, ее трясет, она бессознательно сцепляет и расцепляет руки.

Матильда зовет на помощь, кто-то спешит к будке дежурного. Мужчина из службы метрополитена в серо-зеленой форме подходит к ним. Он вызывает спасателей. Женщина не может встать, ее тело сведено судорогой, она по-прежнему задыхается.

Они ждут.

Платформа переполнена; работники метрополитена оградили территорию; их уже трое или четверо. Вокруг собирается толпа, люди вытягивают шеи.

Матильде хочется кричать. Она представляет себя на месте этой женщины, они меняются местами, на краткий миг они становятся одним целым и никем, поглощенные неоновыми огнями, съежившиеся около автомата по продаже сладостей.

Затем Матильда оглядывается вокруг. И думает, что все эти люди, без исключения, однажды тоже будут сидеть здесь, или где-нибудь еще, не в состоянии двинуться с места. В день крушения.

Глава 10

Он спустился в метро. От спасателей на базу поступил вызов: тетанический криз на станции «Шаронн». Сами они загружены до предела из-за большой аварии, произошедшей на их участке. Роза передала вызов всем постам, Тибо находился в нескольких кварталах, и он его принял.

Женщина на перроне, лет тридцати, в состоянии гипервентиляции. Когда Тибо прибыл, она уже начала успокаиваться. Люди сгрудились вокруг нее, смотрели с любопытством, вставали на цыпочки. Толпа не желала упустить зрелища. Тибо и дежурный по станции вдвоем проводили женщину в служебное помещение, где Тибо дал ей успокоительное. Женщина задышала нормально, ее руки расцепились. Задерживаться Тибо не мог: его припаркованная машина перекрывала выезд другим авто. Дежурный заверил его, что проводит женщину до такси, как только она полностью придет в себя.

На светофоре Тибо оглядывается вокруг. Эти люди, которые спешат куда-то, толпой вываливаются из метро, перебегают дорогу, стоят в очереди перед автоматами по продаже билетов, курят у подножия зданий или у входа в кафе. Эти люди, которых невозможно сосчитать, подхваченные потоком и скоростью, не подозревающие, что за ними наблюдают, видные издалека, сразу из-за поворота, бесконечное количество неповторимых индивидуальностей, в целом недоступное для его понимания. Сквозь лобовое стекло Тибо разглядывает женщин, их легкие наряды, которые они только начали носить, воздушные платья, короткие юбки, тонкие чулки. А порой и вовсе голые ноги. Их манеру держать сумку, за ручки или через плечо, их манеру идти, не замечая никого вокруг, или с рассеянным взглядом ждать автобус.

Внезапно Тибо вспоминает девочку, которая появилась в его лицее в последний год перед выпуском. На своей парте он вырезал ее имя. Она была из Кана. А может, из Алансона. Сейчас он думает об этой девочке, о ее тонких волосах, высоких сапогах и мальчишеских замашках. Это странно, думать сейчас о той девочке. Он был в нее влюблен. В ее отражение в глазах других. Они ни разу не разговаривали. У них были разные компании. Думать об этой девочке спустя двадцать лет… Сказать себе: это было двадцать лет назад, а затем сосчитать до двадцати пяти. Это было двадцать пять лет назад. В то время на его левой руке еще были все пять пальцев.

Это было двадцать пять лет назад. Слова кажутся опечаткой, дурной шуткой. Разве можно произнести: «Это было двадцать пять лет назад» и не упасть при этом со стула?

Он расстался с Лилей. Он это сделал. Так обычно говорят, когда совершают что-то героическое, о неком достижении.

Однако любовная рана состоит из недоговоренностей, одиночества, сожалений, и все это накапливается годами, превращаясь в постоянную боль. Постоянную и неопределенную.

Любовная рана не обещает ничего – ни потом, ни когда-нибудь.

Его жизнь разбилась на части. Издали кажется, что она по-прежнему сохраняет единство и имеет цель, ее можно обрисовать словами, описать каждый день, выбрать любой час или неделю, отследить его перемещения. Не составит труда узнать его адрес, привычки, с которыми он пытается бороться, дни, когда он закупается в супермаркете, вечера, когда он не может делать ничего другого, кроме как слушать музыку. Но вблизи его жизнь затуманивается, распадается на фрагменты, и часть деталей теряется.

Вблизи он всего лишь человечек в игрушечном автомобиле, цепляющийся руками за руль; маленькая пластиковая фигурка, утратившая мечту.

Глава 11

Дежурный по станции сообщил, что врач скоро будет. Слева уже доносился грохот нового состава, и Матильда не стала ждать. Она и так сильно опаздывала. Она оставила женщину сидеть на скамейке, препоручив ее заботам других. Та, казалось, немного расслабилась, но все еще не могла подняться. Женщина сказала «спасибо», и Матильда направилась к вагону. Не без усилий протиснувшись внутрь, она наконец опустилась на откидное сиденье. Все складывалось удачно. Она сошла на станции «Насьон», прокладывая себе дорогу сквозь возбужденную толпу, и свернула в переход, ведущий к линии 1. Движение как будто нормализовалось. Следующего поезда Матильда ждала меньше минуты, а затем сошла на станции «Лионский вокзал».

Теперь Матильда направляется к RER. Она не смотрит на часы. Она наизусть знает все коридоры, лестницы, короткие переходы – паутину подземного мира, вытканную в недрах города. Чтобы пересесть на линию D, Матильда, как и последние восемь лет, углубляется в длинную галерею, проходящую под станцией, где ежедневно сталкиваются тысячи человек: две колонны муравьев, несущиеся волной по гладким плитам, скоростное шоссе в двух направлениях, режим которого необходимо соблюдать. Тела соприкасаются, расходятся, порой сталкиваются, как в странном танце. Здесь происходит незаметный обмен между тем, что внутри, и тем, что снаружи, между городом и его окрестностями. Здесь все торопятся, спешат, всем надо на работу, мадам.

Раньше Матильда присоединялась к самому стремительному потоку – левому, и вышагивала в нем уверенно и победительно. Раньше любая задержка в движении ее раздражала, и она проклинала медлительных. А сегодня она сама одна из них, она чувствует, что не в состоянии выдерживать этот ритм, она отстает, ей не хватает энергии. Она уступает.

На другом конце галереи, рядом с эскалаторами, расположены турникеты – вход в RER. Достаешь свой билет или проездной – и оказываешься в пограничной зоне. На этой ничьей земле, расположенной еще ниже, можно купить газету или круассан и выпить, не присаживаясь, чашечку кофе.

Чтобы попасть на линии 1 и 3, надо еще спуститься, надо проникнуть в самое нутро города. Это пространство делят между собой городской и железнодорожный транспорт. Но пассажиру линии D нет дела до их различий, он лавирует как может по совместной территории до пункта своего назначения, он бредет ощупью, как пленник, предоставленный самому себе между двумя мирами.

Как и другие, Матильда с течением времени выучила еще один язык, его основные понятия, усвоила ряд полезных привычек и приняла элементарные правила, необходимые для выживания. У поездов были имена, составленные из четырех заглавных букв и вынесенные на щиток локомотива. Имя поезда называлось его «маршрутом».

Чтобы добраться до работы, Матильда обычно садится на поезд RIVA, идущий в направлении Мелуна. Это не прекрасный корабль из красного дерева изящной формы, это не обещание манящей Ривьеры. Всего лишь гремящий состав, грязный от дождя. Если же Матильда не успевает на него, ей остаются ROVO или ROPO. Но если по ошибке она сядет на BIPE, или RIPE, или ZIPE, произойдет страшное: все три поезда следуют без остановки до Вильнев-Сен-Жорж. Или NOVO, который останавливается только в Мезон-Альфор. Трудность заключается в том, что все эти составы ходят по одним и тем же путям.

Свисающие с потолка, словно телевизоры в больницах, синие экраны выдают список ближайших поездов, конечную точку их маршрута, приблизительный час их прибытия и возможное время опоздания. Иногда опоздание исчисляется минутами, в другой раз на всех линиях мигает надпись «ПОЕЗД ОПАЗДЫВАЕТ» – очень плохой знак. В придачу по разным углам перрона размещаются традиционные электронные панно. Но показывают они разве что направление следующего поезда и станции, через которые он идет (названия заключены в белую рамку). К этим источникам информации время от времени добавляются объявления, произносимые синтетическим голосом и обычно вступающие в противоречие с тем, что сообщают экраны или панно. Если громкоговоритель анонсирует ROPO, нередко случается, что надписи уведомляют о прибытии RIPE.

Пассажир линии D получает один за одним ряд непоследовательных указаний. Если у него уже имеется какой-никакой опыт, он знает, к чему следует прислушаться, где найти подтверждение, как учесть разные обстоятельства, прежде чем принять решение. Ну, а новичок, однажды случайно оказавшийся здесь, озирается по сторонам, теряет голову и зовет на помощь.

Наружность Матильды располагает к тому, что к ней постоянно обращаются за справками. Ее то и дело останавливают на улице, опускают стекло автомобиля, когда она идет мимо, подходят к ней с озадаченным видом. И Матильда объясняет, показывая рукой дорогу.

Время девять с половиной утра. Двери ROVO захлопнулись перед самым ее носом. Теперь ей надо ждать следующего поезда: еще пятнадцать минут. В углу платформы сильно пахнет мочой, но это единственное место, где можно присесть. Матильда устала. Иной день, сидя в оранжевом пластиковом кресле и ожидая поезда, она в глубине души спрашивает себя, не лучше ли остаться здесь на весь день, здесь, в утробе мира. Потянутся пустые часы, к полудню она поднимется наверх, купит сэндвич, потом спустится и снова займет свое место. Исключить себя из потока, из движения.

Капитулировать.

Подошел ROPO. После секундного колебания Матильда вошла в вагон. Усевшись, она закрыла глаза и открыла их только тогда, когда поезд вынырнул на поверхность. На ясный день.

Через восемь минут, на «Вер-де-Мезон», она вышла и направилась к главному турникету, ведущему наружу, – бутылочному горлышку, перед которым пассажиры толпятся и выстраиваются в очередь, как перед в кассой в супермаркете. Подождав немного, пока подойдет ее черед, Матильда полной грудью вдохнула внешний воздух.

Она поднимается по лестнице, идет через туннель, проложенный под путями, и оказывается на улице.

Она восемь лет проделывает этот маршрут, каждый день те же ступени, те же турникеты и подземные переходы, те же взгляды, брошенные на часы; каждый день в одних и тех же местах она протягивает руку, чтобы толкнуть к себе или от себя те же двери, опереться на те же поручни.

Все в точности то же самое.

В тот миг, когда она выходит из метро, ей кажется, что она достигла собственного предела, точки насыщения, дальше которой только тупик. Все эти жесты, все эти движения она уже проделывала более трех тысяч раз, и ей кажется, что еще одно повторение – и она потеряет равновесие.

На протяжении лет она не задумывалась об этом, но сегодня очередное повторение ударяет по ней болью, подспудной болью, способной ее убить.

Глава 12

Матильда опаздывает больше чем на час. Она не спешит, не ускоряет шаг, не звонит, чтобы предупредить, что она уже на подходе. Все равно всем наплевать. Постепенно Жак отстранил ее от всех важных проектов, которыми она занималась, снял ее со всех программ, свел к минимуму ее взаимодействие с командой. Путем реорганизации, перераспределения работ и сфер ответственности он в несколько месяцев добился того, что Матильда лишилась всех своих ролей в фирме. Под различными предлогами (раз от раза все более расплывчатыми), Жак сумел оттеснить ее от деловых встреч, которые позволили бы ей быть в курсе событий или подключиться к другим проектам. В начале декабря она получила от Жака уведомление по электронной почте, что она должна в обязательном порядке взять два дня отгулов, которые она не израсходовала в текущем году. А накануне ее возвращения он назначил корпоративную вечеринку, в которой участвовал весь этаж. Он десять раз переносил дату ее ежегодной профессиональной аттестации и в конце концов вовсе отменил ее без каких-либо объяснений.

На улице, идущей вдоль железнодорожных путей, Матильда останавливается. Поворачивается к свету и ощущает солнце на своем лице, позволяет нежному теплу ласкать ее глаза, ее волосы.

Время одиннадцатый час. Матильда входит в дверь привокзального кафе.

Время одиннадцатый час, но ей плевать.

Бернар – полотенце на плече – встречает ее широкой улыбкой: «Вот она, наша мисс! Что же тебя не было в пятницу, на розыгрыше?»

Теперь Матильда играет в лотерею два раза в неделю, читает свой гороскоп в «Ле Паризьен» и ходит к гадалкам.

– Мой сын со школьной экскурсией ездил в Версаль. Я ездила с ними: учительнице понадобилась помощь родителей.

– Ну и как?

– Дождь лил весь день.

Бернар хмыкает в знак сочувствия и поворачивается к кофеварке, чтобы приготовить ей чашечку кофе.

Матильда направляется к столику. Сегодня 20 мая, и она не собирается оставаться на ногах. Сегодня 20 мая, и она посидит немного, потому что она уже потратила на дорогу более полутора часов и потому что у нее каблуки восемь сантиметров.

Она посидит немного, потому что ее никто не ждет, потому что она больше никому не нужна.

Бернар ставит перед ней чашку кофе и отодвигает стул с другой стороны столика.

– Сегодня у тебя усталый вид.

– У меня усталый вид каждый день.

– Ну, нет! На прошлой неделе, когда ты вошла сюда, в таком легком воздушном платье, мы сказали себе, что вот она, весна. Правда, Лоран? Это весна, Матильда, скоро ты сама увидишь, Земля вертится, как подол платья в цветочек.

Приветливые люди – самые опасные. Они подкапываются под крепость, угрожают обороне, еще одно слово – и Матильда расплачется. Бернар возвращается за стойку и вновь берется за свои дела. Время от времени он улыбается и подмигивает ей. В этот час кафе почти пусто; он готовит бутерброды, готовясь к обеденному наплыву посетителей. И напевает какую-то песенку, которую Матильда знает, хоть и не может вспомнить. Одна из тех песен, в которых говорится о воспоминаниях и сожалениях. Завсегдатаи кафе, облокотившись на стойку, слушают ее в благоговейном молчании. Взгляды у них затуманены.

Матильда роется в своей сумке в поисках кошелька. Безрезультатно. В раздражении она резким движением вываливает все содержимое сумки на столик. В куче предметов, разбросанных перед ней – ключи, таблетки от морской болезни, помада, тушь для ресниц, бумажные платочки, талоны на питание – она видит белый конверт, на котором почерком Максима написано: «Для мамы». Матильда открывает его. Внутри лежит одна из тех картинок, которые так популярны у школьников и которые ее сыновья покупают на вес золота наборами по пять или по десять карточек. Надо видеть, как они носятся с этими картинками и постоянно меняются ими друг с другом. Матильда вглядывается в слова, которыми подписана карточка. Старательным почерком, без единой орфографической ошибки, ее сын написал: «Мама, я дарю тебе карту Рыцаря Серебряной Зари. Она очень редкая, но это ничего, у меня есть еще одна. Ты увидишь, это очень сильная карта, она будет защищать тебя всю твою жизнь».

Рыцарь Серебряной Зари одет в пышные сияющие доспехи, он стоит на фоне мрачного холмистого пейзажа, в одной руке он держит меч, а в другой – белоснежный щит, обернув его к невидимым врагам. Рыцарь Серебряной Зари красив, отважен и исполнен достоинства. Он ничего не боится.

Под картинкой указано количество очков, которое имеет карта, и короткий текст – назначение персонажа. «Рыцарь Серебряной Зари без жалости борется со всеми проявлениями зла, что поражают Азерот».

Матильда улыбается.

На обороте, на охряном фоне с матовыми разводами, готическими буквами написано название игры: «World of Warcraft».

Несколько дней назад Тео и Максим объяснили ей, что картинки с покемонами и Ю-Ги-О, на которые они месяцами тратили все свои карманные деньги, теперь в прошлом. Has been. Навечно в шкаф. Теперь «весь мир» увлекается World of Warcraft, и «весь мир» играет только в это. И, стало быть, если у них нет карточек WOW, ее сыновья превращаются лузеров, отщепенцев, в абсолютное ничто.

В прошлую субботу Матильда купила им по два набора карточек каждому; они просто с ума сошли от радости. Тут же кинулись меняться друг с другом, разрабатывать план атаки и стратегию защиты; весь день напролет только и говорили, что о грядущих сражениях. Виртуальных сражениях, которые разыгрывались в коридорах школы, прямо на полу, и в которых Матильда ничего не понимала.

Матильда прячет Рыцаря Серебряной Зари в карман жакета. Карта дает ей силы подняться. Она оставляет на столике деньги, убирает свои вещи обратно в сумку, машет рукой Бернарду и выходит из кафе.

Пройдя десяток метров, она вдруг ощущает, что ее покачивает, она хватается за воздух, сбивается с шага. Стоит подуть легкому ветерку, или лучу солнца попасть в глаза, и она теряет равновесие. Она достигла той степени слабости и расшатанности, когда явления теряют их истинный смысл и масштаб. Той степени уязвимости, когда самое незначительное происшествие может переполнить ее радостью или, наоборот, раздавить ее.

Глава 13

Ему открыла женщина лет пятидесяти, одетая в велюровый домашний халат. При виде Тибо ее лицо просветлело.

– Снова вы?

Ни адрес, ни место, ни тем более лицо этой женщины не вызывали у него никаких воспоминаний.

– Простите?

– Ну, это же вы приходили сюда две недели назад.

Тибо не стал возражать. Подумал, что женщина просто перепутала его с каким-нибудь другим врачом. Он вошел следом за ней и огляделся. Сервант в гостиной, фарфоровые безделушки, глухие шторы в спальне ни о чем ему не говорили. Так же, как и худое тело женщины, ее ночная рубашка из розового нейлона, длинные накрашенные ногти. Осмотрев пациентку, Тибо спросил, не сохранился ли у нее предыдущий рецепт: ему необходимо составить себе представление о лечении, которое ей назначали ранее. На бланке, в самом верху, было указано его имя. Он несколько секунд разглядывал рецепт, свой собственный почерк и дату «8 мая», когда и в самом деле было его дежурство с 7 утра до 7 вечера.

Частенько случалось, что во время смены он посещал двух или трех пациентов, уже знакомых ему. Но обычно он их помнил.

У женщины были все симптомы бронхиального воспаления. Тибо выписал новый рецепт, действуя правой рукой, как он делал уже много лет. Хотя он левша. В последний раз Тибо оглядел все вокруг. Он бы руку дал на отсечение – или то, что от нее осталось – что никогда раньше его нога не ступала в эту квартиру. И, тем не менее, он здесь был двенадцать дней назад.

У него на руках только восемь пальцев. Пять на одной руке и три на другой. Это стало его неотъемлемой частью. Частью, которой он лишен. Признаком, который определяется вычитанием. Это случилось в его жизни; у этого события есть дата и даже примерное время. Оно написано на его теле. Или, скорее, вырублено. Это случилось субботним вечером, он как раз заканчивал второй год изучения медицины.

Тибо учился в Кане и раз в месяц на выходные приезжал навестить родителей. Встречался с друзьями по лицею; они выпивали по стаканчику и отправлялись в Марешалери, на местную дискотеку, километрах в тридцати от его дома. Они набивались по 4-5 человек в грузовичок Пьера, потом пили в баре крепкий алкоголь, танцевали на площадке, разглядывали девушек. Тем вечером они с Пьером заспорили о какой-то ерунде, незаметно перешли на повышенный тон и затронули вещи, которые могли далеко их завести. Тибо учился на медицинском факультете, а Пьер провалил выпускной экзамен в лицее; Тибо жил в Кане, а Пьер работал на заправочной станции своего отца; Тибо нравился девушкам, они всегда обращали внимание на его изящные руки, а Пьер был ростом в два метра и весил 120 килограмм. Пьер был мертвецки пьян. Он несколько раз толкнул Тибо; при этом он кричал, перекрывая музыку: да плевать я хотел на твою смазливую рожу мальчика из хорошей семьи! Вокруг них образовалась пустота. Их попросили покинуть заведение. В три часа ночи они вернулись к грузовику; Тибо сел на пассажирское сиденье, рядом с водителем, двое других – назад. Пьер оставался снаружи, он все еще злился и отказывался садиться за руль, пока Тибо не выйдет из машины. Пусть он хоть треснет. Пусть он выкручивается как хочет. Дойдет и пешком. Дверь со стороны Тибо была открыта, Пьер стоял над ним и кричал, чтобы он выходил. Они еще несколько минут орали друг на друга, даже не слыша протестующих голосов своих товарищей. В один и тот же момент они оба сдались. Тибо ухватился за дверную рамку, чтобы выйти, а Пьер с невероятной силой захлопнул дверь. Машина вздрогнула; Тибо закричал. Его рука оказалась зажата, а дверь заблокировалась. Каждый со своей стороны стал тянуть дверь, трясти, бить по ней ногами. Находясь внутри, Тибо изо всех сил старался не потерять сознание. Он не знает, сколько времени длилось это безумное смятение: от алкоголя их движения были заторможены, они продолжали обмениваться оскорблениями, он все никак не мог высвободить руку, зажатую куском железа. Полчаса, час, возможно, дольше. Возможно, в какой-то момент он отключился. Когда им все же удалось открыть дверь, рука Тибо была буквально расплющена, а два пальца свисали на уровне головки пястной кости. Они поехали в ближайший город. В больнице им пришлось ждать дежурного хирурга.

Два пальца длительное время были лишены кровоснабжения и слишком пострадали, чтобы провести операцию по восстановлению или реимплантации. Несколько дней спустя ему пришлось ампутировать мизинец и безымянный палец на левой руке – два мертвых распухших куска плоти, от которых у него осталось только гладкие белые участки кожи там, где заканчивается ладонь.

Его мечта была отрезана. Начисто. Его мечта полетела в емкость для отходов провинциальной больницы, чье название он запомнил на всю жизнь. Ему никогда не стать хирургом.

После окончания интернатуры Тибо на первых порах подменял врача в деревне, где он вырос – одну неделю в месяц, и еще летом два месяца подряд. Остальное время работал в службе медицинской помощи на дому. Когда доктор М. умер, вся его клиентура перешла к Тибо.

По утрам он принимал пациентов в своем кабинете, а во второй половине дня объезжал больных. Он обслуживал пациентов в радиусе 20 километров, понемногу выплачивал кредит на обучение, по воскресеньям обедал у родителей. В Рее-на-Орне он стал уважаемым человеком, с ним здоровались на рынке, предлагали вступить Ротари-клуб. Он стал тем, кого называют доктором и которому представляют молодых девушек из хороших семей.

Так и шла бы его жизнь, вычерчивая пунктирную линию. Он женился бы на Изабель, дочке нотариуса, или Элоди, дочери страхового агента из соседнего городка. У них родилось бы трое детей, он расширил бы приемную, обновил вывеску, приобрел бы минивэн и нашел бы заместителя на время летних отпусков.

Его жизнь, несомненно, могла бы быть не в пример приятнее.

По истечении четырех лет Тибо продал кабинет, побросал в чемодан кое-какие вещи и сел на поезд.

Ему хотелось большого города, его движения, воздуха, насыщенного испарениями дня. Он хотел шума и суматохи.

Он начал работать на парижской скорой помощи, сначала в качестве сменщика, потом на временной должности, потом на постоянной. Колесил туда и сюда по своему участку, стоило поступить вызову от пациента. В родной городок он больше не вернулся.

Возможно, ничего другого он не может дать, кроме рецепта, нацарапанного на краешке стола голубыми чернилами. Возможно, он навсегда останется тем, кто появляется ненадолго и уходит.

Теперь его жизнь здесь. Но он ничем не обманывается. Ни музыкой, что звучит из окон, ни сияющими вывесками, ни взрывом голосов, раздающихся у экрана телевизора, когда идет футбольный матч. Ему уже давно понятно, что он просто от единственного числа перешел к множественному, а все глагольные конструкции – одна видимость.

Теперь его жизнь в старом Renault Clio, с пустыми пластиковыми бутылками и смятыми обертками от Баунти под ногами.

Его жизнь в беспрестанном перемещении с места на место: чувство измотанности к концу дня, бесконечные лестницы, лифты, двери, что захлопываются за его спиной.

Его жизнь в сердце города. Города, в чьем шуме не слышно жалоб и ропота, который прячет нужду и бедность, зато выставляет напоказ свой мусор и свою роскошь. Город, который постоянно увеличивает скорость.

Глава 14

Бизнес-центр сверкает в свете весеннего дня. В стеклянных панелях отражается одинокое облако, сквозь которое проходят, рассеиваясь, солнечные лучи.

Матильда издалека узнала Пьера Дютура, Сильви Жамме и Паскаля Фюрьона: они курят у входа в здание. Стоило Матильде поравняться с ними, они тут же замолчали.

Так, с молчания, начался ее день.

Пятисекундная тишина, молчание замешательства. Они переглянулись, Сильви Жамме что-то стала искать в своей сумке. Наконец они ответили: здравствуйте, Матильда, и вернулись к своей беседе, вроде бы вернулись, но нечто осталось висеть в воздухе между ними, между нею и ними. Матильда вошла в здание, достала карточку, поднесла ее к регистратору рабочего времени, который показывал 10:45. Дождалась сигнала и появления надписи «МАТИЛЬДА ДЕБОР: ВХОД ЗАФИКСИРОВАН». Пройдя, она направилась к кофейному автомату, просунула монету в прорезь, нажала на кнопки и проследила, как выпавший стаканчик наполняется жидкостью. Взяла свой кофе, прошла мимо отдела информационных технологий (Жан-Марк и Доминик, не отрываясь от работы, помахали ей рукой, и Матильда ответила им тем же). Стеклянная дверь в отдел логистики была открыта, Летиция сидела за своим столом, прижав к уху телефонную трубку. Матильде показалось, что она избегает ее взгляда.

Что-то было не так, что-то выпадало из привычного хода вещей.

Что-то витало в воздухе.

Матильда нажала на кнопку вызова лифта, проследила взглядом, как меняются цифры на светящемся экране. В тот момент, когда двери раскрылись, Летиция вихрем вылетела из своего кабинета и протиснулась вслед за Матильдой. Женщины обменялись поцелуями. Между первым и вторым этажами Летиция остановила кабину. Ее голос дрожал.