Текст книги "Подземное время (ЛП)"

Автор книги: Дельфин де Виган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Annotation

Каждое утро, изо дня в день, Матильда спускается в метро, садится на поезд и едет в офис, где ее никто не ждет. Потому что вот уже несколько месяцев, без объяснений, без видимых причин, она отстранена от работы. Тянутся пустые часы, о которых она не может рассказать близким, которые она скрывает от друзей. Потому что ей стыдно… Каждое утро Тибо, врач парижской неотложки, садится в свою машину и отправляется по адресу, который ему называет диспетчер. Едет туда, где его ждут. Его день состоит из стояния в пробках, поиска места для парковки и бесконечной череды болезней. Ему лучше, чем кому бы то ни было, известно, какое море одиночества скрыто за сверкающим фасадом города Матильда и Тибо не знают друг о друге. Но даже в многолюдном городе, в водовороте толпы, у них есть шанс встретиться. Например, одним майским днем…   Роман номинировался на Гонкуровскую премию (2009) Литературные премии «Prix du roman d'entreprise» (2009) и «Prix des lecteurs de Corse» (2010).

Альфие Делано

Мы видим, как сверкают огоньки;

Все это люди: их одежды так ярки.

Вокруг – веков глухая пелена,

Пусть гром, пусть тишина.

(Жерар Мансе, «Словно Лего»)

Глава 1

Голос проходит сквозь сон и дрожит на поверхности. Женщина слегка дотрагивается до карт, разложенных на столе, и повторяет уверенным тоном: 20 мая ваша жизнь изменится.

Матильда не знает, снится ли ей это, или уже начался новый день. Она бросает взгляд на экран радио-будильника: четыре часа утра.

Ей просто приснился сон. Ей приснилась та женщина, к которой она ездила несколько недель назад, ясновидящая. Без шали на плечах, без хрустального шара, но это все же была ясновидящая. Матильда пересекла весь Париж на метро, и в комнате, забранной плотными шторами, на первом этаже многоэтажного дома в шестнадцатом округе, отдала 150 евро за то, чтобы гадалка прочла ее судьбу по руке и по числам, имеющим отношение к ее жизни. Она пришла сюда, потому что ничего другого у нее не осталось – ни единого проблеска света, к которому можно стремиться, ни глаголов в будущем времени, ни надежды впереди. Она пришла сюда, потому что ей необходимо было ухватиться за что-то.

Она возвращалась со своей маленькой сумкой в руке и с этим смешным предсказанием, которое будто бы было зашифровано в линиях на ее ладони, в часе ее рождения и в восьми буквах, что составляют ее имя, будто бы это можно было увидеть простым глазом: некий человек 20 мая. Какой-то мужчина перевернет ее жизнь, подарит ей свободу. Выходит, можно иметь диплом по эконометрии и прикладной статистике и при этом ездить к гадалке. Спустя несколько дней ей уже стало казаться, что она попросту выкинула на ветер эти 150 евро. Забыть об этом, и точка – так она решила, глядя на цифру под красной чертой в выписке из банковского счета – ее расходы за месяц. И плевать она хотела на это 20 мая, да и на другие дни тоже, при таких-то оборотах.

День 20 мая остался как смутное обещание, как маяк в пустоте.

Сегодня.

Сегодня что-то может произойти. Что-то важное. Событие, которое наполнит новым содержанием ее жизнь, точка разрыва, знак препинания, записанный несколько недель назад черными чернилами в ее ежедневнике. Событие с большой буквы, которого ждешь, как спасения в открытом море.

Сегодня, 20 мая, потому что она дошла до края, до предела того, что она может вынести, что вообще в человеческих силах вынести. Так предначертано мировым порядком – прозрачным небом, расположением планет, мерцанием чисел. Предначертано, что именно сегодня она перейдет точку невозврата, и после этого ничто уже не сможет изменить бег времени, ничто не произойдет без того, чтобы не разрушить ее вселенную и вновь не поставить все под вопрос. Надо, чтобы что-то случилось. Что-то исключительное. Чтобы выбраться из этого круга. Чтобы все остановилось.

За эти недели она чего только не успела вообразить. Возможное и невозможное. Самое хорошее и самое плохое. Что она станет жертвой теракта: посреди длинного перехода, соединяющего метро и RER[1], взорвется мощная бомба, сметая все вокруг; ее тело будет стерто в пыль, которая рассеется в тяжелом воздухе утреннего часа пик, разнесется по всей станции, а после обнаружат клочки ее платья в цветочек и проездной. Или, к примеру, она сломает лодыжку – поскользнется самым глупым образом на натертом до глянцевого блеска участке пола, который следует обходить; неудачно ступит на эскалатор, упадет, ее ногу зажмет, придется вызывать спасателей, потом ее прооперируют, установят ей разные пластины и скобы, и она несколько месяцев не сможет двигаться. Или неизвестная банда похитит ее по ошибке среди бела дня. Или она встретит человека в метро или в привокзальном кафе, человека, который скажет ей: Матильда, так больше продолжаться не может, дайте мне руку, обопритесь на меня, остановитесь, положите вашу сумку, не стойте, присядьте за этот столик, все закончилось, вам больше не надо никуда идти, так больше невозможно, вы справитесь, мы справимся, я с вами. Неважно, будет ли это мужчина или женщина. Кто-то, кто поймет, что она больше не в состоянии двигаться вперед, что с каждым прошедшим днем она теряет частичку себя, теряет что-то важное. Он проведет рукой по ее щеке, по волосам, и тихо скажет, будто сам с собой: как же вы смогли выдержать так долго, за счет какого мужества, каких внутренних сил? Кто-то, кто возмутится. Кто скажет: стоп. Кто позаботится о ней – заставит выйти на одну станцию раньше, зайти в какой-нибудь бар, и усядется перед ней за столик. Он будет поглядывать на часы на стене, а в полдень он (или она) улыбнется и скажет: ну вот, все закончилось.

Сейчас еще ночь, четыре часа утра – утра того дня, которого она ждала вопреки самой себе. Матильда понимает, что она уже больше не уснет. Она наизусть знает, что будет дальше: сначала она будет ворочаться с боку на бок, стараться успокоить дыхание, половчее пристроить подушку под головой, а закончит тем, что включит свет, возьмет книгу в безуспешной попытке отвлечься, будет разглядывать рисунки своих детей, развешанные по стенам – только чтобы не думать о предстоящем дне:

вот она поднимается из метро,

приветливо здоровается, сдерживая желание закричать,

входит в лифт,

идет по серому ковролину, приглушающему звук ее шагов,

вновь сидит за своим рабочим столом.

Матильда осторожно потягивается. Ей жарко; сон еще не совсем покинул ее – та женщина держит ее руку ладонью кверху и повторяет в последний раз: 20 мая.

Бессонница мучает ее уже давно. Почти каждую ночь, в один и тот же час, она просыпается в тоске; она заранее знает, какие мысли ее посетят, какие вопросы и сомнения вновь встанут перед ней, она выучила наизусть пути своей бессонницы: сейчас она опять будет вспоминать, с чего все началось, как постепенно все становилось хуже и хуже, пока она не дошла до той точки, откуда уже невозможно повернуть назад. Матильда чувствует, что ее сердце уже забилось быстрее, машина заработала, машина, перемалывающая все, итак, не забыть: сделать покупки, не опоздать на назначенные встречи, позвонить друзьям, оплатить счета, найти загородный дом на лето – вещи, такие простые в прошлом и ставшие сейчас такими тяжелыми.

Лежа на влажных простынях, Матильда вновь приходит к тому же: так больше продолжаться не может.

Глава 2

Нет, он не станет плакать как размазня, сидя на крышке унитаза в четыре часа утра в ванной комнате гостиничного номера.

На нем махровый халат, до сих пор еще влажный – Лиля надела его, выйдя из душа; он зарывается лицом в ткань, пытаясь уловить ее аромат, который он так любит. Смотрит на себя в зеркало – бледный, под стать умывальнику. Босым ногам холодно на кафельном полу, и он переступает на коврик. Лиля спит в комнате, скрестив руки. Она заснула почти сразу после того, как они закончили заниматься любовью; она слегка похрапывает; она всегда храпит во сне, стоит ей выпить.

Засыпая, она прошептала: «Спасибо». Это стало последней каплей. Пронзило его насквозь. Она сказала «спасибо».

Она говорит «спасибо» всегда: спасибо за ресторан, спасибо за ночь, за уик-энд, за любовь, «спасибо», когда он ей звонит, «спасибо», когда он спрашивает, как дела.

Она дарит свое тело, свое время, свое общество (пусть даже она всегда как будто не здесь), она принимает то, что он ей дает, и она никогда не раскрывается до конца, самое существенное оставляет за собой.

Он осторожно, чтобы не разбудить ее, поднялся и в темноте прошел в ванную. Зайдя, он просунул руку наружу, включил свет и снова закрыл дверь.

Когда они вернулись с ужина, Лиля, раздеваясь, спросила его:

– Ну, чего бы тебе хотелось?

Чего бы тебе хотелось, чего тебе не хватает, что доставит тебе удовольствие, о чем ты мечтаешь? Она часто задавала такого рода вопросы – словно на нее накатывала временная незрячесть или бесповоротная слепота. С простодушием своих двадцати восьми лет. Ему захотелось ответить:

– Встать на балконные перила и кричать во все горло. Как думаешь, это возможно?

Но он промолчал.

Они провели выходные в Онфлёре – гуляли по пляжу, бродили по городу; он купил ей платье и босоножки; они выпили по стаканчику и поужинали в ресторане. Потом они лежали вместе на кровати, задернув шторы, и запах ее духов смешивался с запахом страсти. Завтра рано утром они уедут, он подвезет ее до дома, позвонит на базу и, не заезжая домой, впряжется в работу. Роза назовет ему первый адрес, и он отправится на своей Renault Clio к первому пациенту, затем ко второму, а потом он привычно погрузится в это болото болезней и одиночества, и серый пыльный город накроет его с головой.

Им и раньше случалось подобным образом проводить выходные.

Совершать вылазки подальше от Парижа и вообще от всего. Все более редкие в последнее время.

Достаточно взглянуть на них, когда они идут рядом: она никогда не прикасается к нему, не дотрагивается; достаточно понаблюдать за ними в ресторане или на террасе кафе – между ними всегда сохраняется некая дистанция; достаточно посмотреть на них, когда они загорают вместе около бассейна – строго параллельно друг другу, ни намека на нежность с ее стороны, а его ласковые поползновения всегда остаются без ответа. Достаточно увидеть их где-нибудь, в Тулузе, Барселоне или Париже, в любом городе, когда он, споткнувшись на тротуаре и налетев на бордюр, чувствует себя застигнутым врасплох.

Потому что она говорит: какой ты неуклюжий.

В такие минуты ему хочется ответить: нет, до того, как я тебя встретил, я был орлом, ястребом, я парил над улицами и не встречал ни единого препятствия. До того, как я тебя встретил, я был сильным.

Сейчас он сидит как дурак в четыре часа утра в ванной гостиничного номера, потому что не может спать. Он не может спать оттого, что он ее любит, а ей на это наплевать.

Ей, такой доступной в сумраке комнаты.

Ей, с которой он может заниматься любовью, ласкать ее руками и языком, может брать ее стоя, сидя, на коленях, которая дарит ему свои губы, свои груди и ягодицы, не ставит ему никаких запретов, кто свободно принимает в рот его сперму.

Но стоит им вылезти из кровати, как Лиля ускользает, исчезает. Вне кровати она его не целует, не скользит рукой по его спине, не гладит по щеке, едва глядит на него.

Вне кровати его тело для нее не существует, или, вернее, теряет свою материальность. Утрачивает кожу.

Один за другим он подносит к носу флакончики, что стоят на раковине в плетеной корзинке: косметическое молочко, шампунь, гель для душа; брызгает водой себе в лицо и вытирается полотенцем, сложенным на сушилке. Он перебирает в памяти каждое мгновение, проведенное с ней, начиная со дня их встречи, он не забыл ничего с того момента, как Лиля взяла его под руку, выходя из кафе, одним зимним вечером (тогда он так и не попал домой).

Он не пытался бороться, даже в самом начале, он сразу поплыл по течению. Соглашался со всем, шел, куда его направляли. Если подумать, Лилина манера держаться говорила яснее всяких слов об отсутствии чувства: ее привычка быть рядом и одновременно где-то далеко, ее вид стороннего наблюдателя. Лишь один или два раза, ночью, ему показалось, что она испытывает к нему нечто большее, а не просто непонятным образом «нуждается» в нем.

Да, именно так она и сказала ему когда-то: ты мне нужен. «Но пойми, Тибо, это не должно сковывать нас или ограничивать нашу свободу».

Она сжала его руки и повторила: ты мне нужен.

Теперь она благодарит его за то, что он с ней. В ожидании лучшего.

Она не боится его потерять, разочаровать, разонравиться ему, она не боится ничего: ей плевать.

И он ничего не может с этим поделать.

Им надо расстаться. Пора остановиться.

Он прожил достаточно, чтобы понять, что ничего уже не изменится. Лиля не запрограммирована на любовь к нему. Такие вещи изначально закладываются в людях, как данные в запоминающем устройстве компьютера. Лиля не распознаёт его – если употребить этот глагол в том смысле, в каком он используется в сфере информационных технологий, – в точности, как некоторые компьютеры не могут прочесть документ или открыть определенный диск. Они не совпадают по параметрам. У них разные конфигурации.

Что бы он ни делал, что бы ни говорил, как бы ни пытался подстроиться под нее.

Он слишком восприимчивый, слишком оголенный, слишком чувствительный, слишком эмоциональный. Ему не хватает отстраненности, загадочности, импозантности.

Ему не хватает.

Игра сыграна. Он прожил достаточно, чтобы понять, что пора переходить к чему-то другому, положить конец, уйти.

Он расстанется с ней завтра утром, после того, как их разбудит будильник на мобильном телефоне.

Он думает, что понедельник 20 мая – это подходящая дата: есть в ней что-то круглое.

И этой ночью, как и каждую ночь вот уже более года, он вновь говорит себе, что так больше продолжаться не может.

Глава 3

Матильда долго искала отправную точку, исток, пыталась вспомнить первый тревожный звонок, первый промах. Мысленно шаг за шагом возвращаясь назад, она старалась понять, что случилось, с чего все началось. Всякий раз она приходила к одному и тому же рубежу, к той же дате: конец сентября, утро понедельника, презентация проекта.

Тогда, на собрании, все и началось, как бы абсурдно это ни звучало. До того не было ничего. Вернее, до того все было нормально, все шло своим чередом. Она уже более восьми лет работала заместителем директора по маркетингу в головном офисе международной корпорации по производству продуктов питания. Она обедала с коллегами, два раза в неделю посещала гимнастический зал, ей не требовалось снотворное, чтобы заснуть, она не плакала в метро или в супермаркете, не задумывалась на три минуты, прежде чем ответить на вопросы своих детей. Она просто ездила на работу, как все, и у нее не возникало рвотного порыва почти каждый раз, когда она спускалась в метро.

Неужели единственного собрания стало достаточно, чтобы все покатилось вниз?

В тот день они с Жаком принимали сотрудников одного солидного института, явившихся для представления результатов исследования потребительского спроса на диетические продукты, которое было им заказано двумя месяцами ранее. Методология всегда вызвала немало споров внутри корпорации, в особенности модели перспективного прогнозирования, от которых напрямую зависели объемы инвестиций. Наконец решено было остановиться на двух взаимодополняющих методах, количественном и качественном, разработку которых и поручили тому самому институту. Вместо того, чтобы довольствоваться ролью руководителя группы и лишь читать отчеты, Матильда сама активно включилась в работу. Этот институт применял относительно новые методы исследования, и компания впервые имела с ним дело. Матильда присутствовала на совещаниях группы, выезжала на переговоры с глазу на глаз, лично тестировала сетевые опросники, и, прежде чем сделать обобщение, запрашивала сводные таблицы. Матильда была довольна тем, как продвигались дела; она постоянно держала Жака в курсе, как и всегда, когда они начинали работу с новым партнером. Уже дважды назначалась дата презентации, но оба раза Жак переносил собрание, мотивируя это своей крайней загруженностью. Он непременно хотел присутствовать лично, поскольку дело касалось расходования бюджетных средств.

В день презентации Матильда пришла пораньше, чтобы открыть конференц-зал, проверить, работает ли проектор и подготовлены ли приборы для кофе. Представить результаты исследования явился сам директор института. Со своей стороны Матильда пригласила рабочую группу в полном составе, а также четырех менеджеров по продуктам, двух методологов и статистика.

Все уселись за стол; Матильда обменялась парой слов с директором института. Жак как всегда опаздывал. Наконец он вошел в зал, не извинившись, плохо выбритый и с вытянутым выражением лица. На Матильде в тот день был темный костюм и любимая блузка из светлого шелка – почему-то это отложилось в памяти; она также хорошо помнит, как был одет Жак, цвет его рубашки, кольцо на его мизинце, авторучку, что выглядывала из кармана его пиджака, словно все детали, вплоть до самых незначительных, бессознательно отпечатались в ее памяти, когда она еще не знала, как важен этот момент и к каким непоправимым последствиям он приведет. После обычных формальностей директор института приступил к докладу. Он отлично владел темой; чувствовалось, что он не из тех, кто за полчаса до презентации пробежал глазами отчет, подготовленный другими, как это уже не раз бывало. Каждый новый график он комментировал, даже не заглядывая в свои записи, но при этом в очень точных и ясных терминах. Это был блестящий докладчик. И очень харизматичный – большая редкость. От него исходила какая-то сила убеждения, которая заставляла к нему прислушиваться, это сразу чувствовалось по тому вниманию, с каким члены собрания следили за его выступлением, и по отсутствию реплик «в сторону», обычно столь частых на подобного рода встречах.

Матильда помнит, что она обратила внимание на руки этого мужчины, на жесты, которыми он сопровождал свою речь. Она задумалась, откуда у него легкий, едва заметный акцент, эта особенная еле уловимая нотка. Матильда скоро почувствовала, что директор вызывает раздражение у Жака, вероятно, потому что он был моложе, влиятельнее, да и ораторским искусством владел по крайней мере не хуже Жака. Матильда очень скоро заметила, как Жак ощетинился.

Задолго до конца выступления Жак начал проявлять нетерпение, демонстративно вздыхать, громко произносить «да, да», показывая, что речь затянулась и докладчик повторяется. Затем он принялся поглядывать на часы, причем в такой манере, что его нетерпение стало заметно всем. Рабочая группа оставалась невозмутимой: они привыкли к характеру шефа. Позже, когда директор стал говорить о результатах количественного исследования, Жак выразил удивление, что они не представлены на графиках. Директор с несколько преувеличенной вежливостью ответил, что на графиках отмечены только те результаты, величина которых превышает 95%. После окончания доклада Матильда, как координатор проекта, взяла слово, чтобы поблагодарить всех за проделанную работу. Теперь настала очередь Жака сказать что-нибудь. Матильда повернулась к нему, поймала его взгляд и сразу поняла, что Жак благодарить не будет. А ведь прежде он сам внушал ей, как важно установить доверительные отношения с подрядчиками и добиться взаимного уважения.

Матильда задала несколько вопросов относительно деталей доклада, прежде чем открыть дискуссию.

Жак взял слово последним. Сквозь зубы, с выражением крайней самоуверенности, которое Матильда так хорошо в нем знала, Жак один за другим принялся развенчивать рекомендации, сформулированные по итогам исследования. Он ставил под сомнение не точность полученных результатов, а только заключения, выведенные на основе этих результатов. Это был искусный ход. Жак превосходно знал рынок, знал специфику различных марок продуктов, историю фирмы. И все же он был неправ.

Обычно Матильда соглашалась с ним. Прежде всего, потому, что их взгляды во многом совпадали, а еще потому, что (это Матильда поняла с первых месяцев работы с Жаком) быть на его стороне являлось наиболее удобной и выгодной позицией. Возражать ему было бесполезно. Впрочем, Матильде до сих пор удавалось высказывать собственную точку зрения и свои резоны, порой даже заставляя Жака переменить мнение. Но в этот раз доводы Жака показались ей настолько несправедливыми, что она не удержалась и вновь взяла слово. В виде предположения, не возражая ему напрямую, Матильда заметила, что исследования рынка и прочие изыскания, проведенные ее рабочей группой, показывают, что предложенные направления развития заслуживают быть принятыми во внимание.

Жак посмотрел на нее долгим взглядом.

В его глазах не было ничего, кроме удивления.

Возражать он не стал.

Из этого Матильда сделала вывод, что он принял ее аргументы. Она проводила директора института до лифта.

Ничего не произошло.

Ничего серьезного.

Ей понадобилось несколько недель, чтобы вернуться к этому случаю, полностью восстановить его в памяти, осознать, насколько каждая деталь врезалась ей в мозг: руки директора института, прядь волос, которая падала ему на лоб всякий раз, когда он наклонялся, лицо Жака, то, что он сказал, и то, что осталось невысказанным, последние минуты собрания, то, как директор ей улыбнулся, его выражение признательности, как он не спеша собирал свои бумаги. Жак тогда покинул конференц-зал, не попрощавшись с ним.

Позднее Матильда спросила у Эрика, как он думает, почему события приняли такой оборот? Может, она сказала что-то оскорбительное, неподобающее, перешла за грань? Понизив голос, Эрик ответил, что в тот день она сделала то, на что никто из них не осмелился бы, и что это было правильно.

Матильда остановилась на этом эпизоде, потому что именно после него поведение Жака по отношению к ней изменилось. С того момента все стало не так, как раньше; тогда и начался этот медленный разрушительный процесс, который она смогла осознать только месяцы спустя.

Но каждый раз она задавала себе вопрос: неужели этого было достаточно, чтобы все пошло под откос?

Достаточно, чтобы вся ее жизнь оказалась смята этим невидимым, бессмысленным, заранее проигранным противостоянием?

Ей потому потребовалось так много времени, чтобы понять, что произошло, и в какую переделку она попала, что прежде, до того случая, Жак всегда ее поддерживал. Они с самого начала работали вместе, отстаивали общие позиции, оба отличались определенной дерзостью, готовностью рисковать и нежеланием сдаваться без боя. Ей лучше, чем кому бы то ни было, были знакомы его интонации, жесты, его защитный смех, его манера держаться с позиции силы, его неспособность отступать, его проявления недовольства; она знала, как он гневается и как смягчается. Жак имел репутацию человека со сложным характером. Его считали прямолинейно-требовательным и зачастую высокомерным. Подчиненные, признавая его компетентность, побаивались его и охотнее обращались с просьбами к Матильде, чем к нему. К тому моменту, когда он принял Матильду на должность, она три года нигде не работала. Он выбрал ее среди нескольких кандидатур, предложенных отделом кадров. Ее, одинокую мать троих детей – положение, из-за которого ей уже не раз отказывали в приеме на работу. За это Матильда была ему признательна. Она участвовала в разработке маркетинговых программ, в принятии ключевых решений по продвижению той или иной линейки продукции, в мониторинге конкурентов. Со временем она стала сама составлять отчеты и получила в свое непосредственное подчинение команду из семи человек.

В тот день в конце сентября за десять минут что-то переменилось. В отлаженный и четкий механизм их отношений вкралось что-то, что она не смогла ни увидеть, ни осознать. Это началось в тот же вечер, когда Жак в присутствии других громко высказал удивление, что она собирается уходить в половине седьмого, словно нарочно позабыв о том, сколько раз она задерживалась допоздна, чтобы подготовить презентации, и как часто она брала работу на дом.

Так заработала эта машина, неслышная и неумолимая, которая не остановится, пока не сломает ее.

Глава 4

Сперва Жак решил, что те несколько минут, которые он уделял ей каждое утро, чтобы обсудить самые важные дела, являются потерей времени. Теперь Матильде приходилось во всем разбираться самой, обращаясь к Жаку только в крайнем случае. Кроме того, он перестал заходить к ней в кабинет в конце рабочего дня – ритуал, который он же установил годы назад: короткая передышка, прежде чем разойтись по домам. Под разными более или менее убедительными предлогами он стал избегать обедать с ней в кафе. Больше никогда не давал ей советов по рабочим вопросам, перестал интересоваться ее мнением и вообще больше не обращался к ней ни под каким видом.

Вместо этого, в следующий понедельник Жак после долгого перерыва явился на еженедельную летучку, которую Матильда проводила со своей группой. Он с видом наблюдателя молча уселся по другую сторону стола, скрестив руки на груди и откинувшись на стул. И лишь внимательно смотрел на Матильду. Уже при первом его появлении Матильда почувствовала себя неуютно, потому что взгляд этот был не ободряющий, а пристрастный, подстерегающий малейшую ошибку.

Далее Жак затребовал копии некоторых документов: он решил лично оценить работу проектировщиков и менеджеров по продукту, перечитать отчеты и изучить расходование средств на различные проекты. Теперь он все чаще оспаривал ее слова, сначала перед ее подчиненными, с видом сдерживаемого раздражения, а то и прямо-таки выходя из себя, а затем и в присутствии других, во время регулярных встреч с директорами фирмы.

Он ставил под вопрос любое ее решение, требовал уточнить и аргументировать каждую цифру, представить доказательства и подтверждения, высказывал свои сомнения и замечания.

Он стал приходить каждый понедельник на совещание рабочей группы.

А затем он решил вести его сам, на том основании, что у Матильды и без того есть чем заняться.

Сначала она думала, что рано или поздно Жак опомнится, перестанет злиться, и все вернется на круги своя.

Ведь не могла же машина сбиться с хода и забуксовать вот так, из-за ничего. Это просто лишено смысла.

Она пыталась вести себя как обычно, продолжала заниматься проектами, которые ей были поручены, поддерживала связь с рабочей группой, несмотря на растущее чувство напряженности. Она решила положиться на время – время, которое нужно Жаку, чтобы забыть обиду.

Она старалась не обращать внимания на его нападки, когда он иронизировал по поводу ее, Матильды, туфель или нового пальто, отпускал нелестные ремарки насчет длительности ее рождественских каникул или внезапной неразборчивости ее почерка. На все выпады Матильда отвечала спокойным и терпеливым молчанием.

Отвечала ему доверием, которое по-прежнему испытывала к нему.

Возможно, все это не имело к ней ровно никакого отношения. Жак как раз переживал трудный период, и, возможно, ему необходимо было утвердиться, вновь взяв на себя руководство проектами, которые он давно передал Матильде. Она даже думала: может, он болен, и скрывает свою болезнь, и этот недуг разъедает его в одиночестве.

Не желая предавать его, она никому не жаловалась. И этим погубила себя.

Жак продолжал действовать в том же духе, с каждым днем становясь все более нетерпимым, холодным, жестким.

Со временем Матильда заметила, что в присутствии Жака коллеги стали обращаться к ней иначе – вынужденным и немного виноватым тоном. Только поведение Эрика по отношению к ней осталось прежним.

В ноябре Жак забыл пригласить ее на рабочую презентацию рекламной кампании, которую их агентство подготовило к выпуску нового продукта. Матильда узнала о ней в последний момент от секретарши Жака и тут же бросилась со всех ног в кабинет директора по связям с общественностью. Постучавшись, она вошла и увидела их обоих, сидящих на кожаном диване перед плоским экраном. Жак на нее даже не посмотрел; второй мужчина кивнул ей издали. Ни один из них не привстал и не подвинулся, чтобы освободить ей место. Матильда так и простояла, скрестив руки, все время, пока шла презентация, пока они смотрели и пересматривали три ролика, сравнивали картинки, озвучку и монтаж. Ни Жак, ни директор по связям с общественностью не поинтересовались ее мнением; они вели себя так, будто она оказалась здесь самовольно или по ошибке и не имела ни малейших оснований находиться в этом кабинете.

В тот день Матильда поняла, что война, которую ей объявил Жак с целью ее дискредитировать, не ограничивается их отделом, а распространяется и на другие службы, и что у него есть все возможности для этого.

После того случая Матильда в течение нескольких недель добивалась приема у Жака – и через его секретаршу, и всякий раз, когда они пересекались в коридоре или у кофе-машины. Жак отвечал ей любезно, но неизменно откладывал встречу, ссылаясь на чрезмерную занятость.

Кончилось тем, что в ноябре она вошла без стука в кабинет Жака, закрыла за собой дверь и потребовала объяснений.

Он не мог взять в толк, о чем она говорит. В самом деле. Все совершенно нормально. Он делает свою работу. Точка. Она занимает достаточно высокий пост, чтобы понимать, насколько велик годовой бюджет, за который он отвечает, сколько дел на него возложено и требует его постоянного вмешательства. У него просто нет времени заниматься ее душевным состоянием: есть более важные заботы. Он поручил ей контролировать работы, проверять, принимать оптимальные решения. А она все усложняет. Она всегда все усложняет. Что на нее нашло? Ей есть в чем себя упрекнуть? Несомненно, ей нужен отпуск, год был трудным, неудивительно, что она выдохлась. В самом деле, у нее слишком напряженный вид. И усталый. Она отлично знает, что незаменимых людей нет, ей надо отдохнуть несколько дней, и она посмотрит на вещи более ясно.

Она помнит его голос – голос, которого она не знала прежде, полный сдерживаемой ненависти. Этот голос не оставлял надежды на то, что все еще можно повернуть вспять. Голос, который ее приговаривал.

С того дня Жак больше никогда не разговаривал с ней.

Матильда не стала брать отпуск. Она допоздна задерживалась в бюро, работала по выходным. Она вела себя так, словно была в чем-то виновата, словно хотела исправить какую-то серьезную оплошность или доказать что-то. Теперь она и в самом деле чувствовала себя усталой, даже измотанной; ей казалось, что она работает не так быстро и эффективно, как раньше. Мало-помалу прежние уверенность и легкость покинули ее. Уже несколько раз Жак отменял ее участие в запланированных совместных командировках – он либо ехал один, либо в последний момент заменял ее кем-то другим. Он перестал ставить ее в известность о решениях руководства, забывал направлять ей документы, приглашать на совещания, пересылать ей по электронной почте наиболее важные сообщения. В ее отсутствие Жак оставлял на ее столе для входящих бумаг указания, неразборчиво нацарапанные на самоклейках, а потом и вовсе решил общаться с ней не иначе, как через корпоративную почту.