Текст книги "616 — Ад повсюду"

Автор книги: Давид Зурдо

– Вперед! – скомандовал Лео с самоуверенностью, которую он вряд ли ощущал.

– Подождите, – остановил его Зак.

Он засунул руку в карман пиджака и вытащил три темных предмета. Одри не сразу догадалась, что это такое.

– Пасамонтаны? [7]7
  Матерчатая маска с прорезями для глаз и рта.


[Закрыть] Ты спятил? Если кто-то увидит нас с этим на голове, он решит, что мы террористы.

– Если кто-то увидит нас, нам в любом случае придется драпать. А в пасамонтанах никто не сможет разглядеть наши лица.

Аргумент Зака было трудно опровергнуть. И все же Одри подумала, что им не стоит напяливать эту штуку себе на голову. К тому же внутренний голос предупреждал ее, что Зак что-то прячет в рукаве. И она была не единственной, кого одолевали сомнения.

– Послушайте, ребята, – сказал Лео, – мне это не по душе. Одри права. Так мы похожи на террористов.

– Да, – ответил Зак, и его ответ был не просто утверждением.

В этот момент еще не рассвело, а луна почти не показывалась из-за облаков, и они не могли разглядеть лица друг друга, иначе они увидели бы, что Зак улыбался. Может быть, тогда Лео и не сказал бы:

– Ну ладно. Давай сюда пасамонтану, и покончим с этим.

– Слова не мальчика, но мужа, Лео. Молоток!

– Катись к черту, Зак…

Они миновали павильон Рубенштейна, обогнули западное крыло института и по Элиот-стрит проникли в его внутреннюю эспланаду. Там, укрывшись за зеленой изгородью в тридцати метрах от форума, не чувствуя влажного ночного холода, они смотрели друг на друга, и их глаза блестели от радости. Им удалось пробраться незамеченными. Даже по Элиот-стрит, где их вполне могли обнаружить. И этот сад, окруженный зданиями института, внушал им относительную уверенность. Если, конечно, кому-нибудь из охраны кампуса не вздумается погулять. Одри посмотрела на небо, усеянное светлыми точками. Ей хотелось петь. Душа ликовала. Адреналин творит с людьми чудеса. Она вновь перевела взгляд на друзей и сказала:

– Вы думаете просидеть здесь всю ночь? Пора.

Каждый сосредоточился на своем здании. Зак – на павильоне Рубенштейна, Лео – на Бельфере, Одри – на Литтауере, примыкавшем к форуму института. Оставался один павильон, Таубман. Им должен был заняться тот, кто закончит раньше. Они заклеили листовками все стены, окна, двери, деревья, заборы, фонари… Управились довольно быстро – идея клеить листовки на жевательную резинку принадлежала Лео, и работала она превосходно.

С тех пор от одного запаха жевательной резинки Одри выворачивало наизнанку… Похоже, виски начинал оказывать на нее тот же эффект. Одри выпила почти половину бутылки, а настроение только ухудшилось. Доктор Барретт сидела в пустой гостиной, в любимом кресле, угрюмо поглядывая на камин, в котором лишь сейчас начал разгораться огонь. Может быть, с годами она потеряла квалификацию. Наверное, пить и кататься на велосипеде – не одно и то же, со временем навыки забываются. Но случившееся той ночью невозможно забыть. Никогда…

Путь от факультета политики до Олд-Ярда, всего в полкилометра, растянулся на целую вечность. Они поднимались по Кеннеди-стрит, рискуя в любой момент попасться на глаза охране. Лишь достигнув южного крыла Олд-Ярда, известного еще как Дудли-Хаус, они смогли немного прийти в себя и перевести дух. Здесь размещались два студенческих общежития, поэтому им следовало поторопиться. Когда все углы и перекрестки были наконец заклеены листовками, пришел черед самого древнего здания Гарварда, Массачусетс-холла. Нижние его этажи занимали кабинеты университетской администрации, выше располагались комнаты студентов. Они не добрались лишь до Гарвард-холла, еще одного здания старого университета, у которого была своя легенда. Говорят, ночью 24 января 1764 года разыгралась страшная снежная буря. Неожиданно раздались удары пожарного колокола. Гарвард-холл, чье бесценное сокровище составляли пять тысяч томов библиотеки, был объят пламенем. Это случилось во время каникул, и в кампусе не осталось практически никого, кто бы мог погасить пожар. Огонь выжег здание дотла. Почти все книги сгорели. В том числе и подаренные Джоном Гарвардом в 1638 году только что открывшемуся университету. Все, кроме одной. Она сохранилась благодаря тому, что один студент, Эфраим Бриггс, не сдал ее вовремя. Книга называлась «Война христианства против дьявола и плоти». Написал ее Джон Даунейм.

Одри и Лео принялись за работу. Им не терпелось поскорее закончить и вернуться в машину. Благо листовок оставалось уже немного. Зак ходил кругами, пока они вдвоем забрасывали листовки в открытые окна, так, словно они были новогодним конфетти.

– Что ты задумал, Зак?! – прошептала Одри, почуяв неладное.

Вместо того чтобы заниматься листовками, Зак наклонился к одному из подвальных окон, которое закрывали кусты.

– Нет! – крикнул Лео.

Он крикнул громко, с досадой, видя, что уже не в силах помешать Заку.

– Заткнись… тупица.

Лео поймал себя на мысли, что, если Зак еще раз раскроет свой рот, он не сдержится и выбьет ему все зубы. Эта мысль промелькнула в мозгу почти незаметно, ведь он до смерти перепугался. Зак обернул кулак шарфом и выбил стекло. Это не входило в их планы. Во всяком случае, в планы Лео.

– Ты знала что-нибудь об этом? – спросил он Одри.

– Зак, куда ты, черт побери, собрался?

Одри была удивлена не меньше Лео.

– Это здание запылает во второй раз – произнес Зак.

Он вынул оставшиеся стекла и, перед тем как нырнуть в подвал Гарвард-холла, добавил:

– И привлечет внимание наших соотечественников к Ираку, вы так не думаете?

Они не ответили, от неожиданности лишившись дара речи. И, что было хуже всего, они не знали, что им делать. Нужно догнать Зака и помешать ему поджечь здание. Но в голове стучало: бежать, бежать со всех ног, пока не поздно.

– Я сматываюсь, – решил Лео, – ничего не хочу знать об этом.

– Подожди, Лео, я…

Одри растерялась. Ей требовалось время, чтобы подумать, но она не хотела, чтобы Лео бросил ее здесь одну.

– Эй, там есть кто-нибудь?!

Неожиданный голос заставил Одри и Лео замереть. Луч карманного фонаря разрезал темноту. Университетский охранник приближался к ним слева, со стороны ворот Джонстона, поэтому их первым желанием было побежать в противоположном направлении, к Холлис-холлу. Но они вовремя сообразили, что не успеют скрыться за углом до появления охраны. Недолго думая, друзья схватили сумки и рванули к будке, которая была перед ними. Оба вспотели, несмотря на холод. Им повезло, что у охранника не было собаки: иначе их бы уже застукали. Несколько секунд Одри и Лео сидели не дыша, а потом осторожно высунулись из-за будки, пытаясь разглядеть, что делает охранник, низкорослый мужчина с солидным брюшком.

Он был неподалеку, когда услышал крик Лео, и направился сюда, предполагая обнаружить в окрестностях Гарвард-холла какого-нибудь загулявшего студента. Но то, что он нашел, заставило его насторожиться:

– Какого дьявола?.. «Сегодня в Ираке умрет еще одна тысяча детей», – прочитал вслух охранник.

Охранник забеспокоился еще больше и решил осмотреть здание, когда увидел, что одно из окон подвала разбито. Это непохоже на дело рук пьяного дебошира. Кто бы это ни был, он позаботился вынуть стекло, прежде чем проникнуть в здание.

– Гарри! – крикнул он в рацию.

В ответ раздалось невнятное шипение.

– Гарри, ты слышишь меня?.. Чертова развалина!

Охранник в два счета взбежал по лестнице, подобрал нужный ключ, открыл дверь и вошел в кампус. Из своего укрытия Одри и Лео видели, как, отмечая его путь внутри здания, в Гарвард-холле зажигался свет. Но в какой-то момент, дойдя до второго этажа, свет остановился.

– Он нашел Зака! – воскликнула Одри.

Лео схватил ее за руки, догадавшись, что она собирается сделать.

– Этим ты ничего не добьешься. Нас всех повяжут.

– Я не могу позволить, чтобы…

Фраза Одри оборвалась на полуслове, потому что она увидела – свет в Гарвард-холле постепенно гаснет, двигаясь в обратном направлении. Когда кампус снова погрузился во тьму, появился Зак:

– Вы должны помочь мне. Этот тип весит, по меньшей мере, сто килограммов.

Одри вырвалась из рук Лео и бросилась к Заку. Первое, что она увидела, – кровь на его лице.

– Что произошло?!. Что он с тобой сделал?!

Сначала Зак, кажется, не понял, что она имеет в виду. Но потом догадался по ее взгляду, что у него что-то с лицом.

– Это не моя. Это его.

– Кровь охранника?!

– Ты предпочла бы, чтобы это была моя кровь?

– Я – да, – сказал Лео, присоединившись к ним. – Что ты сделал с этим беднягой?

– Да пошел ты…

Кулак Лео разбил Заку губу. Струя его собственной крови смешалась с кровью охранника, еще больше запачкав лицо.

– Сукин сын! Я убью тебя!

– Хватит! – Если этот крик Одри не разбудил весь кампус, его ничто уже не могло разбудить. – Хватит!

И вновь воцарилась тишина, которую нарушил Зак, процедив сквозь зубы:

– Я еще посчитаюсь с тобой, потом, когда рядом не будет твоей защитницы. Сейчас у меня есть дела поважнее.

Зак снова вошел в Гарвард-холл. Он забрал у охранника карманный фонарь. За пределами яркого луча фонарика все было погружено в непроглядную тьму.

– Он сошел с ума.

– Нет, Лео. Он не сошел с ума. Все намного хуже.

В конце концов, Одри готовилась стать психиатром. И она уже могла отличить сумасшедшего от фанатика.

В ванной комнате стоял запах блевотины и алкоголя. Одри вырвало уже три раза подряд, прямо на пол, и теперь она пыталась стереть следы туалетной бумагой. «Как все осточертело!» – едва ворочая языком, пробормотала Одри. Этим она всего лишь хотела сказать, что признает свое поражение. Но тут ей пришло в голову, что завтра ее обожаемой домработнице придется убирать все это великолепие.

– Ос-то-чер-те-ло!

В зеркале ванной она увидела свою неприятную ухмылку.

– Твое здоровье, Одри.

Не выпуская из рук стакан, она наполнила его почти доверху и попыталась выпить.

Одри вздохнула с облегчением, нащупав у охранника пульс. Он лежал без сознания на полу между стульями. Луч фонаря осветил металлическую часть одного из них. К ней прилипла прядь черных волос с коркой свернувшейся крови.

– Он живой, но у него может быть кровоизлияние в мозг или… Боже мой, да откуда мне знать?! Как ты мог, Зак?!

– Когда он проснется, у него будет трещать голова и только, – отозвался Зак. – Я приложил его не слишком сильно. Не беспокойся о нем.

Воздух внезапно наполнился резким запахом, похожим на запах бензина, но с какими-то добавками.

– Что это?! – спросил Лео встревоженно.

Он держал ручной фонарь, пока Одри осматривала полицейского, и сейчас направил его на Зака. Зак бегал из стороны в сторону, разливая повсюду легковоспламеняющуюся жидкость для разжигания барбекю. Зак не собирался отступать. Он действительно решил сжечь Гарвард-холл. Таков был его план.

– Ты взял это в комнате, правда? – спросила Одри, хотя она уже знала ответ. – Когда ты якобы ходил в ванную…

Зак стоял к ней спиной, поливая жидкостью сумки, в которых еще оставались листовки.

–  Ты – сообразительная девушка, Одри. Это мне больше всего в тебе нравится.

– Уходим! – скомандовал Лео. – Помоги мне вынести его отсюда.

Она сомневалась, что им с Лео под силу сдвинуть тяжелого охранника с места, но попытаться все же стоило.

– Я буду ждать вас снаружи, – сказал Зак, даже не предложив им помочь.

Ему не терпелось увидеть, как загорится Гарвард-холл. Он достал из кармана зажигалку «Зиппо» и пощелкивал ею, расположившись у сумок с листовками, пропитанными горючей жидкостью. Одри взяла полицейского за голову, Лео – за ноги. Потом Лео скомандовал:

–  На счет «три» поднимаем. Один, два и…

– А-а-а-а!

Охранник открыл глаза и взглянул на Одри. Ее крик разлетелся по комнате, и от неожиданности Зак выронил «Зиппо» из рук. Послышалось шипение. Мгновение спустя все вокруг них вспыхнуло с неистовой силой. Волна жара ударила им в лицо. Охранник с трудом поднялся и, пошатываясь, отстранился от Одри. Рана на его голове снова начала кровоточить. Его лицо было растерянным и перекошенным от страха, он вращал глазами и пытался что-то сказать, но из его рта вырвался лишь нечленораздельный вопль. От этого душераздирающего крика Одри будет потом часто просыпаться посреди ночи. Ноги человека пылали. Он наступил на маленькую лужу горючей жидкости, и пламя охватило его целиком. А человек все кричал и кричал, срывая голос до визга. Запах жидкости сменился вонью паленого мяса. Лео вырвало.

Они не сделали ничего, чтобы спасти охранника. Они видели, как он горел, и ничего не сделали. Никто из них не мог двинуться с места. Эта ужасная сцена словно зачаровывала их. Округлое лицо охранника преобразилось. Рот и глазницы превратились в зияющие дыры. «Как у тыквы, – подумала Одри почти в бреду. – У тыквы с Хеллоуина».

– Бежим!

Крик Зака спас их. И это был единственный его хороший поступок.

Они выскочили из здания и бросились прочь. Вслед им несся протяжный вой пожарной сирены. Все вокруг расцвело огнями. Заспанные люди выглядывали в окна и выбегали на улицу. «Огонь!» – кричали уже тысячи голосов. Гарвард-холл пылал от края до края. Друзьям было уже все равно, увидел их кто-нибудь или нет. В этот момент их головы были заняты другим. Бежать. Бежать как можно дальше. Не от огня, а от того бедняги, охваченного пламенем. От его криков, которые, должно быть, уже смолкли навсегда. И они мчались со всех ног, не разбирая дороги. Лишь когда перед ними возникла статуя Джона Гарварда, они поняли, что бежали не к машине, а в противоположном направлении. На этот раз Лео не подошел к статуе и не коснулся ее ноги в поисках удачи. После этой ночи он никогда больше этого не сделает. Казалось, Джон Гарвард смотрит теперь на них с укором. В его глазах читалось немое осуждение за то, что они сделали, и за ложь, с которой они будут жить до конца своих дней. Еще одна ложь для «статуи тройной лжи». Над головой Джона Гарварда гордо реял флаг с гербом университета и девизом: «Veritas» [8]8
  Истина( лат.).


[Закрыть].

9

Падуя, Италия

Никогда прежде Альберт Клоистер не испытывал такого мучительного одиночества, как сейчас, стоя перед толстыми стенами монастыря Святой Юстины, построенного более тысячи лет назад. Целое тысячелетие, растворенное в неумолимом потоке времени. Вереница эпох, событий, дат прошла мимо этих камней, не затронув их, и канула в Лету. Невидимая рука сжала сердце священника, он ощутил странную пустоту внутри. Он оставался спокойным, но это спокойствие напоминало затишье перед бурей.

– Добро пожаловать, святой отец, проходите, – приветствовал его едва слышным голоском маленький монах, вышедший встретить Альберта.

Погода выдалась отличная, хотя было довольно холодно. С порога монастыря повеяло леденящей сыростью. Миновав погруженный в полумрак коридор, они очутились в крытой колоннаде, первоначально романской, позднее перестроенной в готическом стиле. Клоистера, в отличие от остальных священников, всегда больше привлекал романский стиль. Тяжесть камня в компактном блоке, величина конструкций рождали ощущение умеренной, прямой, чистой строгости в противоположность устремленным в небо, нарочито красивым готическим соборам. Романский стиль был более благородным, более подлинным.

– Брат Джулио примет вас в своей келье. Он уже несколько месяцев прикован к постели. Надеюсь, вы не потревожите полумрака в келье. Глаза брата Джулио не терпят света. Его болезнь… Поймите, в прошлом месяце ему исполнилось сто десять лет.

– Сто десять! – воскликнул Альберт шепотом, который тут же разнесся звучным эхом в стенах галереи.

– Господу было угодно привести его к нам, чтобы вдохновлять нас и укреплять нашу веру. Для меня он – святой при жизни. Врачи сказали, что он может умереть в любой момент. Бедный, он так страдает… Сюда.

Маленький монах постучал костяшками пальцев в деревянную дверь кельи. Не дождавшись ответа, он распахнул дверь и объявил:

– Я привел к вам отца Клоистера, прибывшего из Рима. Он – друг кардинала Игнатия Францика.

– Я вас ждал. Садитесь, пожалуйста.

В темноте, за полосой света, проникавшего из открытой двери, Альберт смог разглядеть худощавое лицо, покрытое морщинами. Волосы почтенного старца были гладкими, как чистейший шелк. Старый монах поднял дрожащую руку и указал на единственный стул в келье, рядом с кроватью.

– Спасибо, брат Джулио. Надеюсь, я не слишком обременяю вас.

– Нет, сын мой. Ты подавлен, ты хочешь спросить меня о чем-то. Надеюсь, я смогу ответить на твои вопросы и укрепить твой дух.

Монах, сопровождавший Альберта, вышел, закрыв за собой дверь. Келья погрузилась во мрак. Спустя некоторое время иезуит заметил, что сквозь щель в стене, выходившей на улицу, в келью проникал единственный луч света.

– Добрый Игнатий рассказал мне о том, что терзает твою душу. Взгляд адского существа, которое появилось из огня… Видения людей, переступивших запретную черту и заглянувших в преисподнюю… Слова, которые ты услышал: «АД ПОВСЮДУ»… Тебе страшно, в тебе просыпаются сомнения. Ты хочешь знать, что все это значит и что тебе делать.

Глубокий голос старика успокаивал. Казалось, в нем не было страха перед смертью.

– Признаюсь, я растерян. Более чем растерян.

– Верю. Так оно и есть. Игнатий хорошо о тебе отзывался. Он говорит, что ты – честный, прилежный, трудолюбивый юноша. Твоя вера тверда, хоть ты и ученый. Может быть, поэтому лукавый пытается сбить тебя с толку. Он искушает самых лучших, самых преданных служителей Господа. Дьявол ненавидит их больше всего на свете. Никто не знает, почему Всемогущий позволяет дьяволу искушать и соблазнять. Теологи до сих пор теряются в догадках. Возможно, это часть замысла, причины и цель которого мы не понимаем. Кривые строки вечно прямого письма [9]9
  Парафраз испанской пословицы «Бог пишет прямо кривыми строками».


[Закрыть].

– Но мое видение, слова, сломанные кости…

– Все это пугает, я признаю. Но добро превыше зла. Наш мир – ад, долина слез, пройти через которую должен каждый, кто стремится к свету. Мы до сих пор сидим за школьной партой. Бог хочет, чтобы мы узнали, что есть боль, прежде чем сможем вкусить всю полноту блаженства. Так отец позволяет сыну спотыкаться и падать, дает ему возможность познать себя – не потому, что он жесток, а потому, что это нужно ребенку.

Альберту вспомнились те ужасные глаза, что смотрели на него в языках пламени, и ему снова стало не по себе.

– Брат Джулио, я видел зло. Оно появилось из огня. Оно искало встречи со мной. Я вмешался в его планы, исследуя опыт предсмертного бытия, и сейчас я часть… Я стал пешкой в собственной игре!

– Лицо, которое появилось из огня, глаза, взгляд… Так было и прежде. – Старик произнес эти слова так, будто они вырывались из глубины его души. – Я знаю это лицо и эти глаза. Я тоже видел их однажды. Этот дух искал и нашел меня. Как и тебя.

Он тяжело вздохнул и продолжил:

– Каждый день мы ведем битву со злом. Ты воин армии нашего Господа. Не падай духом. Будь храбр. В молодости я и сам столкнулся с существом, которое не могу назвать иначе как дьяволом. Поэтому Игнатий и послал тебя ко мне. Он знает мою историю. Все это время я ждал того, кто мог бы разделить со мной мою печаль. И теперь я знаю, что этот человек – ты… Это случилось… в тысяча девятьсот двадцать втором году. Мне было двадцать семь лет, и меня только что назначили священником в приход сицилийского городка Каннето-ди-Карония.

– Каннето-ди-Карония? – воскликнул Альберт.

– Да-да. Почему это так удивляет тебя, мальчик? Ты что-то об этом знаешь?

– В этом городе год назад мы исследовали случаи произвольного самовозгорания. Дома, которые загорались сами собой, взрывы на ровном месте, огни, возникавшие из ниоткуда. Кажется, это было как-то связано со спиритическими сеансами.

– Гм… В моей истории тоже есть пожар. Но его устроили люди. Девочки. Они были убийцами, не жертвами. Почти невозможно поверить в то, что шестилетний ребенок может оказаться убийцей. Их было шестеро. Все – из неблагополучных семей. Их родители, люди бедные и, что хуже всего, безответственные, исполненные самых низменных страстей, вели беспорядочный образ жизни, редко посещали церковь и гораздо чаще – кабак. Дети росли сами по себе, в грязи и невежестве, как дикие животные. Вечно ходили в лохмотьях, никогда не ели досыта. Ни одна из девочек не посещала школу. Но, даже учитывая это обстоятельство, никто не ожидал от них поступка такой неслыханной жестокости. Лишь немногие из нас узнали правду. Мы постарались сохранить ее в тайне. Я молчал до этого дня. За остальных не могу ручаться. Но я думаю, что они унесли эту тайну с собой в могилу. Большинство из тех, кто знал об этом, умерло несколько недель спустя.

Нетерпение отца Клоистера нарастало. Он еще не знал, в какое русло войдет эта история и как она связана с его случаем. Но он был уверен: связь есть. Может быть, даже слишком тесная. По мере того как старик продолжал свой рассказ, Альберта охватывал неистребимый ужас.

– Одна из девочек, она была у них вожаком, росла в семье, которую обвинили в наведении порчи. За двадцать лет до события в Каннето-ди-Карония жители соседнего городка Тремуцца убили ее деда, его жену и детей. Их тела свалили в большую яму вместе с принадлежавшей им скотиной, забросали землей, а сверху посыпали серой. Самому младшему было всего четыре года… Эта семья наводила ужас на всех. После того как двое подростков изнасиловали и замучили до смерти девушку, повесив ее на дерево и расчленив на части, жители этого городка, среди которых был и приходский священник, решили взять правосудие в свои руки и убили всех членов семьи, как бешеных собак, без суда и оправдания. За боль заплатили болью. Зло словно скрепили цементом, замешанном на крови, земле и сере. Последняя идея принадлежала священнику. Должно быть, он вспомнил, что когда-то инквизиция, отправляя на казнь ведьм и колдунов, натирала их одежду серой. С незапамятных времен сера, добываемая из недр земли, символизировала ад. Ненависть достигла невообразимых высот. Когда зло глубоко проникает в сердца людей, они превращаются в дикарей, грабителей, охотников, вечно жаждущих крови. В этом уголке Сицилии зло пустило корни дуба и дало побеги плюща. Оно проникло в самые узкие щели, самые отдаленные места.

На преступлении девочек, о котором я тебе расскажу, стоит печать забвения. Если не можешь понять, лучше забыть. Ужасная боль, ранившая душу, не живет долго. Люди помнят лишь о том, что случился пожар, и в нем погибло двенадцать детей, но как шесть девочек и шесть младенцев могли оказаться в сарае для сена, осталось загадкой. Я-то знал, что произошло на самом деле. Шесть девочек принесли младенцев в сарай и удушили их. Потом они подожгли сарай. Мэр, коадъютор [10]10
  Коадъютор – помощник католического священника (должность, аналогичная дьякону в православной церкви).


[Закрыть]церковного прихода, два крестьянина с поля и я подоспели уже к развязке и онемели от ужаса. Девочки прыгали и весело смеялись. У одной в руке была бутылка с бензином, и она подливала его в огонь. Их лица… Нет слов, которые могли бы передать выражение этих ангельских детских лиц, созерцающих свое жуткое преступление. Для меня не было сомнений: в этих детей вселился дьявол. Говорят, одержимые не утрачивают полностью своей воли, но я в тот момент был хуже одержимого – мой рассудок помрачился. Один крестьянин рухнул на землю как подкошенный. Остальные бросились тушить пожар и вытаскивать девочек, но все было напрасно… Все шестеро сгорели рядом с трупами новорожденных. Крестьянин, упавший в обморок, скончался той же ночью от разрыва сердца. У мэра, который сражался до последнего, пытаясь спасти девочек, обгорела половина тела. Он не протянул и нескольких дней. Другой крестьянин умер два месяца спустя по непонятным причинам. Жена нашла его в кровати с широко раскрытыми глазами и скрюченными пальцами рук. Мой коадъютор, добрый и благородный человек, вскоре повесился. У меня обгорели руки и лицо.

Девочка брызнула на меня бензином из бутылки, когда ее саму охватило пламя. Но Богу было угодно, чтобы я выжил и мой век оказался долог. Может быть, это наказание. А может – проклятие. В пламени, которое обожгло мое лицо, я, словно в зеркале, увидел другое лицо. Оно показалось мне исполненным безграничного покоя и великой печали. На меня смотрело само воплощение зла. Оно не смеялось надо мной и ничего мне не сделало. Лишь задержалось на мгновение – и исчезло. Но этот взгляд я буду помнить вечно. Стоит мне закрыть глаза, и его глаза вновь встают передо мной. Смотрят на меня из темноты.

– То, что вы только что рассказали мне, ужасно. И это лицо, спокойное, но пугающее… Оно так похоже на то, что видел я сам. Но что все это может значить?

Голова старика затряслась. Руки безвольно упали на плед из грубой шерсти. В одной из них он сжимал серебряное распятие. Юноша в первый раз столкнулся с темными силами. Он нуждался в помощи и совете. Но не это занимало сейчас мысли старого монаха. Всю свою жизнь брат Джулио ждал этой встречи, но никогда не думал, что она произойдет вот так, в тишине кельи, без катаклизмов и потрясений. Никто не мог понять его видение лучше, чем тот, кто пережил его сам. Что оно могло значить? Он не знал. Мужество, не изменявшее ему на протяжении долгих лет, даже во время двух мировых войн, сейчас рассыпалось, как хрупкое стекло. Впрочем, это происходило с тех пор, как умер Папа Иоанн Павел II… Но об этом старик предпочел пока умолчать. Он не мог и не хотел думать об этом. Его последние дни были наполнены горечью, которая растекалась по всему телу, как яд. Лишь собрав остатки воли, он смог успокоиться, чтобы ответить Альберту благочестивой ложью, которая, скорее, успокаивала его самого. Иногда ложь лучше правды, если правда не приносит свободы.

– Злой дух пытается совратить тебя с истинного пути, поселить страх в твоей душе. Но не позволяй злу укорениться в тебе. Следуй избранным путем и ничего не бойся. Верь в Бога. Он – свет, который озаряет нам путь, хотя мы и не можем до конца постичь смысла Его деяний. Верь в Бога, Господа нашего, и Он откроет твой разум.

Эти слова прозвучали не слишком убедительно. Видимо, старик сам не верил в то, что говорил. Его призыв положиться на волю Всевышнего напомнил иезуиту его собственные слова в тех случаях, когда ему нечего было ответить отчаявшемуся человеку.

– Я должен узнать правду, – пробормотал Альберт и повторил это уже громко.

– Отправляйся теперь в Рим. Я устал. Скажи Игнатию, что я вспоминаю о нем в молитвах, пусть и он помолится за меня. Очень скоро мне это понадобится.

Брат Джулио на секунду задумался. Он до сих пор сомневался, следует ли Клоистеру идти до конца. Он испытывал жалость к молодому священнику и боялся за него. Но слова иезуита в конце концов убедили его в том, что юноша должен знать всю правду. Он вспомнил свой разговор с кардиналом Франциком. Тогда он сам сказал ему, что Альберт как священник имеет право и обязан искать истину.

– Когда ты вернешься в Рим, скажи его преосвященству, пусть покажет тебе Кодекс, который хранится в Секретном архиве.

– Кодекс? – удивился Альберт.

– Да. Древний Кодекс, происхождение которого неизвестно. Я надеюсь, что он поможет тебе на тернистом пути. Сам Иоанн Павел II прошел по этому пути, по крайней мере в последние мгновения своей жизни… – Старик замялся, но все же сказал: – У него тоже были видения загробной жизни. И, как у многих других, они оказались не радужными.

– У Папы?!

– Он тоже разделял наше беспокойство. Он знал о твоих исследованиях от доброго Игнатия. Но не воспринимал их всерьез, вплоть до самого конца…

– Так что же видел Его Святейшество?

– Он произнес всего одну фразу, перешедшую в шепот. Фразу, которую я не буду повторять.

Клоистер уже догадался, что это была за фраза, и неожиданно ощутил дрожь. Он хотел заговорить снова, но монах Джулио остановил его. Его голос звучал сейчас глубже и медленнее – так, будто он взвешивал каждый слог:

– Теперь оставь меня, сын мой. Отправляйся в Рим. Я в отчаянии. Хотел укрепить тебя, но эта встреча увеличила мое собственное беспокойство. Я ничего больше не могу сказать тебе и должен готовиться к смерти. В самом деле не знаю, что тебе сказать. Я уже ничего не знаю. Буду молиться, чтобы на том свете мои сомнения рассеялись. А у тебя еще есть время разрешить твои, если Богу будет угодно. Отправляйся в Рим и будь осторожен.

Последние слова монаха прозвучали как приказ. Альберт поднялся со стула, осторожно сжал сухую руку отшельника – кожа на руке сморщилась, как древний пергамент, – и, не говоря ни слова, вышел из кельи. С каждым днем его засасывало в огромную воронку, и сегодня он еще больше приблизился к эпицентру. Старый монах был хорошим человеком. Но и его мудрости оказалось недостаточно, чтобы снять груз с души иезуита. Напротив, воспоминания брата Джулио об Иоанне Павле II и о том, что он пережил в молодости на Сицилии, лишь усилили тревоги и сомнения Альберта. Старец как будто сам ждал Клоистера, чтобы с его помощью найти ключ и установить связь с реальностью, которой он не мог постичь ни сердцем, ни разумом.

Альберту вспомнилось одно стихотворение. Он прочел его еще подростком и не помнил ни его названия, ни имени автора, ни книги. Но эти строки навсегда врезались ему в память:

 
Ночь светла, если сравнивать с бездной души.
Небо без звезд и луны кажется ясным.
Как беспросветна черная грусть,
Как тяжела и жестока.
Что же есть счастье? Сон или явь?
Явь – для кого-то, кому-то – несбыточный сон…
Слезой не откроешь решетку. Не сломаешь висячий замок.
Волнуется сердце. Но тщетно.
Бледнеют герои, в бою заглушая свой страх.
Счастья в безумии страсти порой не найти.