сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 44 страниц)
«Владимир Галактионович, сейчас прослушал вашу статью о смертной казни и всячески во время чтения старался, но не мог удержать не слезы, а рыдания. Не нахожу слов, чтобы выразить вам мою благодарность и любовь за эту, и по выражению, и по мыслям, и, главное, по чувству — превосходную статью. Ее надо перепечатать и распространять в миллионах экземпляров. Никакие думские речи, никакие трактаты, никакие драмы, романы не произведут одной тысячной того благотворного действия, какое должна произвести эта статья».
А через месяц, в апреле 1910 года Толстой опять пишет ему:
«Прочел и вторую часть Вашей статьи, уважаемый Владимир Галактионович. Она произвела на меня такое же, если не еще большее впечатление, чем первая. Еще раз, в числе, вероятно многих, благодарю Вас за нее. Она сделает свое благое дело».
Когда в июле 1913 года праздновали шестидесятилетний юбилей Короленко, газета «Киевская Мысль», одна из лучших тогда газет в России, писала, что Короленко
«страж нравственного самосознания и чистой совести своего народа; страж культуры и человечности в родной стране; страж равноправия и справедливости, закона и свободы в государстве; страж правды отношений и любви человека к человеку в человечестве.
Так — в четыре угла построилась на Руси вышка века, имя которой Короленко и ярок пылающий на вершине ее путеводный маяк».
Таково было отношение к Короленко всех мыслящих честных людей в России.
В первые дни революции 1917 года Короленко в письме к толстовцу Журину писал:
«Любовь к справедливости приветствует сопротивление явному насилию. Этому своему взгляду я не изменил ни разу, ни в беллетристических, ни в публицистических статьях. Я думаю, верю, убежден что в идеальном образе человека, по которому должна отливаться совершенствующаяся человеческая порода — негодование и гнев насилия и всегдашняя готовность отдать жизнь на защиту своего достоинства, независимости и свободы — должны занимать нормальное место. И когда я мечтаю, что со временем насилие всякого рода исчезнет и народы, как и отдельные люди, станут братьями, то я жду этого от усовершенствования общественных отношений, которые устранят прежде всего насилие».
II
Московское книгоиздательство «Молодая гвардия» выпустило в 1962 г. в серии «Жизнь замечательных людей» биографию Короленко. Автор ее, Георгий Миронов, внимательно прочитал не только все беллетристические и публицистические произведения самого Короленко, но и все воспоминания о нем лиц, знавших его лично и встречавшихся с ним в разные периоды его жизни. Он также читал почти все, что написано было о Короленко при его жизни и после его смерти.
В жизнеописании Короленко автор широко использовал не только автобиографию и воспоминания самого Короленко, но также материалы обширнейшего архива писателя и личные свидетельства о нем современников. В результате Миронов дал интересную, хорошо написанную биографию Короленко и более или менее объективную характеристику его как художника, как боевого публициста и гуманиста, который, по словам автора, «никогда не уставал говорить правду в глаза мракобесам и палачам, бюрократам и народоненавистникам».
Миронов рассказывает о выступлениях Короленко в 90-х годах против разнузданной травли националистами и антисемитами французского еврея, капитана Альфреда Дрейфуса. Еще в начале 90-х годов Короленко несколько раз выступал в защиту преследуемых царским правительством евреев. «
После еврейского погрома в 1903 году в Кишиневе, — пишет Миронов, — Короленко целыми днями бродил по кишиневским улицам, а потом написал очерк «Дом № 13» об ужасах погрома».
Миронов не скрывает, что Короленко был народником и противником марксизма. Он приводит слова, сказанные Короленко в 1893-м году в Лондоне писателю-революционеру Сергею Кравчинскому-Степняку в разговоре о марксизме: «Непонятен мне социализм без идеализма. Я не думаю, чтобы на сознании общности материальных интересов можно было построить этику, а без этики мы не обойдемся».
Несколько позже, в 1897-м году, Короленко в статье в своем петербургском журнале «Русское Богатство», «О сложности жизни. — Из полемики с марксизмом» писал:
«Дорог человек, дорога ему свобода, его возможное на земле счастье, развитие, усложнение и удовлетворение человеческих потребностей. Нельзя забывать о человеке».
В 1895-м году Короленко выступил в качестве защитника невинно осужденных крестьян-удмуртов Вятской губернии, которые были обвинены в человеческом жертвоприношении и приговорены к каторжным работам на разные сроки. Только благодаря энергичным выступлениям Короленко в печати, дело осужденных было пересмотрено, и после защиты их Короленко на суде, они все были оправданы.
В 1904 г. Короленко писал в нелегальном либерально-демократическом журнале «Освобождение»:
«Самодержавие несовместимо с жизнью; русская жизнь давно переросла те до нелепого узкие политические рамки, в которые омертвевшим бюрократическим строем она насильно вгоняется. Бессмысленны мечтания остановить или задержать развитие великой страны».
В октябре 1905 года, Короленко буквально рискуя собственной жизнью, спас полтавских евреев от грозившего им погрома. Короленко целые дни проводил на улицах Полтавы, среди толпы, призывая темных людей, готовых броситься громить еврейское население, одуматься, не брать на себя ответственность за страшное кровавое дело. И его призывы возымели свое действие.
Миронов подробно описывает борьбу, которую Короленко вел против смертных казней, ставших после роспуска первых двух Государственных Дум «бытовым явлением».
В 1911 году, когда в Киеве был арестован еврейский приказчик Мендель Бейлис по обвинению его в убийстве христианского мальчика с ритуальной целью, Короленко написал «Обращение к русскому обществу» (по поводу кровавого навета на евреев). Оно было напечатано в петербургской газете «Речь» 30-го ноября 1911 года. Вторым (после академика К. К. Арсеньева) подписал его Короленко, третьим Максим Горький. За ними следовали подписи Леонида Андреева, Алексея Толстого, Сергеева-Ценского, Дмитрия Мережковского, Зинаиды Гиппиус, А. Серафимовича, Федора Сологуба, Александра Блока, Сергея Елпатьевского, Петра Струве, Михаила Туган-Барановского и многих других.
«Воззвание это, — пишет Миронов, — было перепечатано почти всеми газетами, за исключением монархических и черносотенных… Несмотря на плохое здоровье, устраниться от участия в предстоящем процессе Бейлиса Короленко не желал. Он решил стать защитником Бейлиса вне зала суда. Почти два года тянулось следствие по этому делу и Короленко выступал в печати против вдохновителей гнусного процесса, разоблачал его черносотенный погромный характер».
Несмотря на болезнь, Короленко в 1913 году поехал в Киев, чтобы лично присутствовать на разборе дела Бейлиса. Он все время сидел в тесной ложе журналистов и приставив к уху ладонь, внимательно слушал.
Почти каждый день писал корреспонденции и статьи о процессе в «Киевской мысли», в петербургской «Речи» и в московских «Русских ведомостях». 28-го октября, несмотря на то, что пятеро из двенадцати присяжных, в том числе и старшина присяжных, были членами черносотенных организаций, они вынесли Бейлису оправдательный приговор.
«По предварительному подсчету, — пишет Миронов, — семеро из присяжных высказались за осуждение. Но когда торжествующий старшина присяжных Мельников приступил к окончательному голосованию, один из крестьян поднялся, повернулся к иконе, широко перекрестился и сказал: «Нет, я не хочу брать греха на душу: не виновен!»
На улицах толпы радостных киевлян — русские, украинцы, евреи — все поздравляли друг друга. Короленко узнавали и устраивали ему бурные овации.
Не скрыл от читателя Миронов и то, что Короленко во время войны был «оборонцем» и за победу в войне России и ее союзников, что он горячо приветствовал революцию в феврале 1917-го года и призывал к единению всех живых сил страны.
«Все эти дни и месяцы, — пишет Миронов, — много времени Короленко проводил на митингах, собраниях, сходах, где его неизменно выбирали почетным председателем».
III
Миронов, однако, умолчал о том, что Короленко за весь период февральской революции защищал Временное правительство, боролся против большевицкой агитации и октябрьский переворот считал величайшим несчастьем для России. Об этом Короленко писал в первые же дни после переворота в петроградской эсеровской газете «Дело народа». Короленко крайне враждебно относился к большевицкой диктатуре. Он болезненно переживал гражданскую войну и выступал против погромов и бесчинств как «белых», так и «красных». Ленин в разговоре с Бонч-Бруевичем, говоря о позиции Короленко, по словам Миронова, сказал:
—
«Вот они все так: называют себя революционерами, социалистами, да еще народными, а что нужно для народа, даже и не представляют себе. Они готовы оставить помещика и фабриканта и попа — всех на старых своих постах, лишь бы была возможность поболтать о тех или иных свободах в какой угодно говорильне. А осуществить революцию на деле — на это у них не хватает пороха и никогда не хватит. Мало надежды, что Короленко поймет, что сейчас делается в России, а, впрочем, надо попытаться рассказать ему все поподробней… По крайней мере пусть знает мотивы всего того, что совершается, может быть, перестанет осуждать и поможет нам в деле утверждения советской власти на местах».
Так говорил Ленин Бонч-Бруевичу и в июне 1920 года послал к Короленко в Полтаву наркома просвещения Луначарского. Миронов пишет:
«Луначарский приехал к Владимиру Галактионовичу, и они долго беседовали — спорили и соглашались, делились мыслями и снова спорили. После беседы Луначарский, дружески попрощавшись, уехал на митинг в городской театр.
Вскоре к Короленко приехали искать заступничества родственники приговоренных к расстрелу по обвинению в злостной спекуляции хлебом. Короленко сразу отправился на митинг, где говорил Луначарский. Увидев в зале Короленко, Луначарский подумал, что Владимир Галактионович пришел послушать его речь. «Луначарский, пишет Миронов, — уже шел навстречу, радуясь, что старый писатель оказался на большевицком митинге. Волнуясь, Короленко рассказал ему о цели своего приезда. «Докажите в самом деле, — сказал ему Короленко, — что вы чувствуете себя сильными, пусть ваш приезд ознаменуется не актом жестокости, а актом милосердия».
Луначарский обещал сделать все, что в его силах, чтобы удовлетворить его просьбу. Но на следующий день Короленко получил от Луначарского записку, что смертный приговор уже приведен в исполнение «еще до моего приезда». Через несколько дней Луначарский и Короленко снова встретились, и они условились, что Короленко изложит свои взгляды о революции и политике советской власти в ряде писем к нему, которые Луначарский обещал напечатать в «Известиях» со своим ответом на них.
«В письмах к Луначарскому, — пишет Миронов, — Владимир Галактионович Короленко высказался с присущей ему прямотой и откровенностью. Ленин оказался прав. Писем Короленко к Луначарскому Миронов не приводит, но он многозначительно замечает, что «он, Короленко, не верил ни в утопию прошлого, ни в утопию будущего».
На этом Миронов, собственно говоря, мог бы закончить и поставить точку. Писать явную ложь, что Короленко к концу жизни примирился с коммунистической диктатурой, Миронов не мог, поэтому он или скорее всего редакторы его книги придумали следующий трюк.
В конце книги сказано, что ученый К. Тимирязев, бывший товарищ Короленко в старые студенческие годы, благословлял коммунистов, преклонялся перед Лениным и «восхищался его гениальным разрешением мировых вопросов в теории и в деле». И за всем этим следует: «Короленко был убежден, что Тимирязев был человек глубоко честный и искренний».
А между тем в своих Письмах к Луначарскому, написанных им в 1920-ом году, за год до своей смерти и напечатанных в 1922-ом году в парижском журнале «Современные записки» Короленко писал:
«Европейские пролетарии за вами не пошли. Они думают, что капитализм даже в Европе не завершил своего дела и что его работа еще может быть полезной для будущего… Такие вещи, как свобода мысли, собраний, слова и печати для европейских пролетариев не простые «буржуазные предрассудки», а необходимые орудия, которые человечество добыло путем долгой и не бесплодной борьбы и прогресса. Только вы, никогда не знавшие вполне этих свобод и не научившиеся пользоваться ими совместно с народом, объявляете их «буржуазным предрассудком», лишь тормозящим дело справедливости.
Это огромная ошибка, еще и еще раз напоминающая славянофильский миф о нашем «народе-богоносце» и еще более — нашу национальную сказку об Иванушке, который без науки все науки превзошел и которому все удастся без труда, по щучьему велению».
Далее Короленко говорит о свободе и социализме:
«Социальная справедливость дело очень важное и вы справедливо указываете, что без нее нет и полной свободы. Но и без свободы невозможно достигнуть справедливости»…
«Что представляет собой ваш фантастический коммунизм? Известно, что еще в прошлом столетии являлись попытки перевести коммунистическую мечту в действительность. Вы знаете, чем они кончились. Роберт Оуэн, фурьеристы, сен-симонисты, кабетисты — таков длинный ряд коммунистических опытов в Европе и в Америке. Все они кончились печальной неудачей… И все эти благородные мечтатели кончили сознанием, что человечество должно переродиться прежде чем уничтожить собственность и переходить к коммунальным формам жизни (если вообще коммуна осуществима).
Социалист-историк Ренар говорит, что Кабе и коммунисты его пошиба прибегали к слишком упрощенному решению вопроса. «Среди предметов, окружающих нас, — писал он, — есть такие, которые могут и должны остаться в индивидуальном владении, и другие, которые должны перейти в коллективную собственность». Вообще процесс этого распределения, за который вы взялись с таким легким сердцем, представляет собой процесс долгой и трудной подготовки объективных и субъективных условий, для которого необходимо все напряжение общей самодеятельности, и главное, свободы. Только такая самодеятельность, только свобода всяких опытов могут указать, что выдержит критику практической жизни и что обречено на гибель».
«…Вы допускаете, вероятно, что я… люблю наш народ: допустите и то, что я доказал это всей моей приходящей к концу жизнью… Но я люблю его не слепо, как среду, удобную для тех или других экспериментов, а таким, каков он есть в действительности… По натуре, по природным задаткам наш народ не уступает лучшим народам мира и это заставляет любить его. Но он далеко отстал в нравственной культуре. Вы говорите о коммунизме. Не говоря о том, что коммунизм есть еще нечто неоформленное и неопределенное, вы до сих пор не выяснили, что вы под ним разумеете. Для социального переворота в этом направлении нужны другие нравы…».
«Души должны переродиться, а для этого нужно, чтобы сначала переродились учреждения, а это в свою очередь требует свободы мысли и начинания для творчества новых форм жизни. Силой задержать самодеятельность в обществе и в народе — это преступление, которое совершало наше старое павшее правительство. Но есть и другое, пожалуй, не меньшее зло — это силой навязывать новые формы жизни, которых народ еще не осознал, и с которыми не мог еще ознакомиться на творческом опыте. И вы в нем виноваты. Инстинкт вы заменили приказом и ждете, что по вашему приказу изменится природа человека. За это посягательство на свободу самоопределения народа вас ждет расплата».
Уже 5-го декабря 1917 года, то есть через месяц после захвата власти большевиками, Короленко писал в петроградской газете «Дело Народа», обращаясь к большевистским лидерам:
«Вы торжествуете победу, но эта победа гибельная для победившей с вами части народа, гибельная, быть может, и для всего русского народа в целом. У Якубовича-Мельшина, искреннего революционера и пламенного поэта каторги, есть два стиха, которые должны звучать набатным предостережением всякому торжествующему насилию. Из глубины своего каземата он говорил самодержавию: «Да, вы нас подавили, заковали, заперли в тюрьмы, но физическая победа — не всегда окончательная победа…»
Порой не тот, кто повержен в прах, побежден.
Не тот, кто разит — победитель!
Теперь это приходится повторять и по вашему адресу. Вы задавили на время свободу; но вы не победили ее. Это не победа, пока мысль народа, его литература, все против вас. Ваше торжество зловеще и страшно… Власть, основанная на ложной идее, обречена на гибель от собственного произвола».
А через три года, 9 июня 1920 года Короленко в письме к своему приятелю в Петрограде, писателю Сергею Протопопову, писал:
«Для меня большой вопрос — есть ли коммунизм та форма, через которую должно пройти человечество.
