Текст книги "Любовь красное и белое"

Автор книги: Давид Беньковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

– Я больше не могу… – говорит Сандра, всхлипывая. – Мы с Алексом не понимаем друг друга. А мне бы так хотелось, чтобы у нас было взаимопонимание. Он мне очень дорог. Но я не выдерживаю рядом с ним. Павел, ты же знаешь, как он живет.

Я прекрасно знаю, как Алекс живет. Он мой сосед, и я знаю его дольше, чем Сандра. И, честно говоря, не вижу ничего необычного в его существовании. Но женщины, которые с ним общаются, не могут смириться с его образом жизни.

– Павел, он не может ни с кем жить! Он никого и ничего, кроме себя, не видит. Он думает только о себе, о себе и еще раз о себе. Потому что он артист! – И она снова принимается плакать.

А я только на ее Формах и Пропорциях стараюсь концентрироваться, пытаюсь представить, какое на ней белье. Какие, к примеру, на ней сегодня трусики и как они сидят.

– Приезжаю к нему, когда ему захочется. Все бросаю: если фотосессия, то я ее сокращаю, если кинопроба, то переношу. И еду к нему, а он сидит на своем диване, грустный, с отсутствующим видом, и от него несет виски. – Сандра делает глубокий вдох. – Павел, если бы ты знал, в каком состоянии я его вчера застала. Он напился, Павел, напился.

– Знаю, я заходил к нему. – Киваю, чтобы Сандра поняла – я с ней, я ей сочувствую. И добавляю, что понимаю, как ей тяжело. – Ничего нельзя было сделать, – говорю я, не желая вспоминать о виски и футбольном матче.

– Вот видишь, Павел, видишь?.. Ты меня понимаешь, Павел, ты знаешь, как с ним тяжело. – Ее голова вдруг оказывается на моем плече. – Я его спрашиваю: дорогой, что случилось? А он сидит, как мумия, и не отвечает, будто не слышит и не замечает меня. Еще раз спрашиваю его: Алексик, что случилось? А он что-то бормочет себе под нос. Мне так хотелось взбодрить его, встряхнуть. Я не сразу поняла, в каком он с состоянии и как напился. Рассказываю, что ради него прервала фотосъемку для «Эль Трапа», потому что соскучилась. А он что-то бормочет бессвязное. – Сандра перестает плакать. Придвигается ко мне и кладет ладонь на мое колено. Рука Сандры, рука Сандры, девушки с обложки, на моем колене! Павел, мог ли ты мечтать об этом?! – Если бы это раз или два было, когда он устал или не в духе. А он все время такой, Павел. И даже когда трезвый. Только о себе думает. Великий артист, видишь ли, ведет великую программу, ему нужны личное пространство и свобода. А у меня проблема, Павел. Бьянко де Вальгодеско заинтересовало мое лицо, и он предложил мне принять участие в проекте «Массаж кита». Мы, модели из Европы, полетим в Штаты и будем плавать в океанариуме с касатками, а Бьянко будет нас снимать. Но я боюсь так далеко ехать, лететь на самолете над океаном, а там ведь придется быть одной! Сейчас мне так необходимо его внимание. Мне бы хотелось, чтобы он пожалел меня, обнял, произнес теплые слова, раскрыл свои чувства. Честно говоря, я не хочу ехать туда без него, потому что буду скучать. Я так ему и сказала, а он на меня уставился и молчит, а потом отворачивается и смотрит на плиту или стол, возле которого стоит, когда эту чертову программу снимают. И вот я обнимаю его, Павел, обнимаю его, поскольку боюсь лететь в Штаты, и вообще, я к нему прихожу, потому что люблю его, а он вдруг говорит, что думает о зразах и о том, кого ему пригласить на следующую программу на их дегустацию. А потом просит меня не забивать ему голову всякой чепухой, ведь он над сценарием работает. Как тебе это, Павел?

Наконец Сандра замолкает и перестает плакать. Ничего не отвечаю – я понимаю, что молчание в такой ситуации Сандра примет за сочувствие.

– Знаешь, Павел, мне так нужно понимание. – И она вроде как случайно кладет голову на мое плечо.

Все идет отлично, Павел, лучше не бывает! Мысленно повторяю: «Понимание». Они так это называют. Когда я слышу от женщины, что ей нужно понимание, во мне Твердость возникает. Ничего удивительного: она так ко мне прижалась, что я уже чувствую ее Формы. А раз так, то я уверен, что она ждет от меня Твердости! Мечтает о том, чтобы решительный и сильный мужчина прогнал прочь все ее огорчения! И когда она кладет голову на мое плечо, я чувствую, что она хочет именно этого. Может, это и называется пониманием. Мне все равно.

– Ах, Павел, если бы ты знал, как мне надоели все эти гости, которые только о себе и думают. – Она тяжело вздыхает. – Все эти журналисты считают меня куклой, Павел, да, представь себе.

А я думаю, что они правы. Ты и есть Кукла, красивая Кукла. Только почему тебя это огорчает? Разве не осталось больше женщин, которые счастливы просто от того, что нравятся мужчинам? Я думал, это самая большая мечта каждой женщины. Ничего не понимаю. Ничего!

– Павел, эти люди не способны испытывать никаких чувств. – Рука Сандры все еще лежит на моем колене. – Для них женщина предмет, не человек. Так устроен шоу-бизнес. Я ужасно одинока. – И снова начинает всхлипывать.

А я глажу ее по голове, чтобы она снова не разрыдалась. Стараюсь продемонстрировать понимание, нежность, мягкость и не выдать своей Твердости, не признаться в Твердости, чтобы ее не отпугнуть, подавляю свое Давление. С женщинами всегда приходится играть, делать вид, прикидываться. А они сами себе не признаются в том, как им нужна мужская Твердость.

– Вот ты, Павел, совсем другой, – тихо говорит она. А я ее очень осторожно обнимаю. И чувствую ее теплое дыхание и теплую кожу на своем плече. И вся она на меня оперлась, и я чувствую ее тело. Продолжаю ее гладить по голове; и иногда моя рука как будто случайно соскальзывает на неприкрытую часть ее спины. – Ты по-другому думаешь. Я чувствую, ты, Павел, нормальный парень, с тобой можно поговорить по-человечески. Ты выслушаешь и все поймешь, не то, что другие. – А я ее нежно поглаживаю, хотя теперь чуть более решительно. Она все ближе и ближе придвигается ко мне, и я чувствую, как она тает под моими пальцами. – Ты, Павел, серьезный мужчина, а те, с кем я общаюсь, – бездарности. А ты юрист, занимаешься важными делами, с тобой женщина чувствует себя в безопасности. – После этих слов моя ладонь перемещается на открытую спину Сандры, и я глажу ее решительно и уверенно. – Павел, признайся, если бы я тебе сказала о том, что собираюсь в Штаты, что боюсь лететь и что буду по тебе скучать, то как бы ты отреагировал? Ты бы не сказал, что думаешь о зразах и своей следующей программе?

Я внимательно ее слушаю, но и путешествовать по ее телу не перестаю. Нахожу обнаженную полоску кожи между кофточкой и брюками. Смело и решительно продвигаюсь все ниже и ниже. И Сандра мякнет, слабеет, так, как каждая женщина реагирует на мужскую Твердость. Потому что Твердость и создает Мягкость. И Мягкость не слабела бы, если бы не желала Твердости.

Моя рука оказывается в теплом, мягком хлопке. Сандра сидит без движения, затихшая, мягкая, податливая, и, как будто не зная, что сделать со своими руками, судорожно их сжимает. А я от ее Мягкости еще тверже становлюсь, решимости и смелости у меня прибавляется. И вспоминаются мне слова Деда, что мужчина, поляк, должен быть отважным и твердым. А она такая мягкая, что во мне просыпаются смелость, польский характер, решительность и Твердость.’ И мой процессор выдает команду, что пришла пора действовать более решительно и смело, потому что Мягкость достигла такой стадии, когда ей просто необходима Твердость, ей немедленно нужна Твердость, она готова отдаться и дрожит, как лань, ждущая охотника.

– Павел, что ты делаешь?! – Внезапно я слышу громкий и удивленный голос Сандры. – Что ты делаешь? – Она уже почти кричит. – Что ты себе позволяешь?!

А моя Твердость от этого повышенного тона еще тверже становится, потому что сопротивление, которым она хочет прикрыть свою Мягкость, только подстегивает мою Твердость. Сандра, как любая женщина, стыдится своей Мягкости, своей податливости и тоски по Твердости. И я еще смелее и решительнее продвигаюсь к своей цели. Я прекрасно знаю, как следует себя вести в такой ситуации. Уж я-то в этом разбираюсь, отлично разбираюсь! И почти пою про себя: «Эй, поляки, за оружие! За свободу, за Польшу – вперед! Перед нами долгая дорога. Братья, в бой! Вперед, вперед, вперед!»

Но Сандра, секунду назад не знавшая, что со своими руками делать, меня отпихивает, бьет по ладоням, которые, не сомневаюсь, только что нежными считала.

– Павел, я не хочу! Отвали! Отстань от меня! – кричит она. – Да что с тобой?!

Ясно, это она мне проверку устраивает своими криками, испытывает мою Твердость и решительность, проверяет, действительно ли я непреклонен, и много ли моя Твердость может вынести. Моя Твердость стремится вперед, к цели, хочет сдать экзамен, который требует от меня ее Мягкость. Сандра отпихивает меня, борется со мной. Но я-то знаю: Мягкость такой Куклы требует исключительной Твердости. Слова Деда подбадривают меня. Я смелый и твердый. Твердый и смелый.

– Отцепись от меня! – Она вырывается. – Все вы одинаковые! Только об одном думаете. Боже, а я-то думала, ты другой. Отвали от меня! – восклицает Сандра.

А я не знаю, что сделать с ее руками, которые, без сомнения, требуют от меня особенной решительности и мужской силы. Я настойчив и собираюсь сделать то, чего она так страстно желает, но стесняется в этом признаться и поэтому обороняется. Кроме абсолютной Твердости, нет другого пути к ее Мягкости. Так что изо всех сил приходится держать ее за руки. Мысленно подбодряю себя: «Эй, поляки, за оружие! За свободу, за Польшу – вперед! Перед нами долгая дорога. Братья, в бой! Вперед, вперед, вперед!»

Знаю, что ей понравится, что она, как Майка когда-то, будет щебетать потом здесь, на лестнице: «Ах, Павча, какой ты замечательный!» – и повиснет на моей шее, счастливая и расслабленная.

А потом, может, захочет повторить. Но пока руками размахивает, отпихивает меня, хотя только что была такой мягкой и тихой и говорила о понимании. Теперь нужно приложить массу сил и терпения, чтобы ее вразумить.

Я нагибаюсь, чтобы погрузиться губами в теплый хлопок. Может, думаю я, такие действия ее переубедят и успокоят. И вдруг чувствую на своих губах колено Сандры. Губы целы. Но через мгновение колено очень сильно ударяет меня в глаз, один раз, второй и, прежде чем я успеваю отпрянуть, – третий! Сильное впечатление! Колено у Сандры оказалось костлявое, ой костлявое, она же модель, потому и костлявое! Я отпускаю ее руки, которые крепко удерживал, и хватаюсь за щеку и глаз. А она от меня отскакивает и бежит вниз.

– Гад! Как ты мог?! – И опять плачет. Снова Слезы и Слезы.

А я держусь за лицо. Чувствую, как там что-то пульсирует, горит, щиплет. А она, заплаканная, бежит в гараж.

– Все вы одинаковые! – кричит Сандра, пробираясь между машинами. – Как животные! – доносится до меня ее крик.

– Нет так нет, – говорю я себе. – Ну и дура!

Встаю, держась за лицо. Иду наверх. Выхожу на лестничную площадку, осматриваюсь – к счастью, там все спокойно. Вернее – суматоха, потому что перерыв в съемке программы, но на меня никто не обращает внимания. Направляюсь к себе. Лишь бы ни с кем из знакомых не встретиться, особенно с Дедом, лишь бы он мне сейчас не попался.

Вхожу в квартиру. Иду мимо Малыша, который стоит в холле у входной двери. Закрываюсь в ванной комнате. Встаю перед зеркалом, чтобы посмотреть на себя – под глазом болит, ужасно болит, горит и щиплет. Смотрю на свое отражение и вижу: у меня подбит глаз, синий синяк вокруг него и шишка огромная образовалась. Как Сандра могла такое сотворить? Как могла? И вообще, как можно жить с таким костлявым коленом?!

Смотрю на себя. С каждой секундой отек увеличивается. Как же я на людях появлюсь с таким глазом? Что скажу в Конторе?! А соседям как все это объясню? А Деду и Отцу в одном лице? А что я скажу Майке?!

Продолжаю смотреть на свое отражение, и так грустно мне становится! Да, грустно. Стыдиться тебе, Павел, нечего. Только жаль всех нас, мужчин. Как же трудно в наше время быть мужчиной! Качаю головой от досады. В каком трудном положении мы находимся! Дотрагиваюсь до синяка – пульсирует и горит. Да разве это наша вина, что Всевышний Законотворец так нас создал, что женщины так на нас действуют? Разве наша вина в том, что мужчина – простая гидравлическая машина, как Дед и Отец в одном лице выражается? Всевышний такие Законы природы установил, согласно которым нам отведена фундаментальная роль преумножать, постоянно преумножать на Земле количество себе подобных, являющихся, между прочим, образом и подобием Всевышнего.

А чего хотят они, ну чего они хотят?! О чем мечтают, когда вот так сидят в одиночестве на лестнице?

Неужели им нечего нам сказать, кроме того, что мы «как животные»? Им легко говорить… Впрочем, может, они и правы, может, в каждом из нас живет шимпанзе из Гомби. Но знают ли они, как трудно жить, когда внутри скрывается такой шимпанзе? А кругом их Формы, всеми возможными способами подчеркнутые Формы и Пропорции. Женщины, накрашенные и не накрашенные, в прозрачных или облегающих платьях, то смотрят прямо в глаза, то головку опустят, то улыбнутся, то надуются, то глазки строят и волосы поправляют, – и все это только для того, чтобы довести нас до исступления. А потом удивляются, обижаются, поражаются и повышают до крика голос. А потом еще брыкаются, как эта на лестнице! Неужели они не знают, какими нас создал Всевышний?! Разве они не нуждаются в нашей Твердости, мужской решительности и смелости?! Быть такого, Павел, не может, потому что Мягкости необходима Твердость! Так чего же им еще надо?! Павел, чего они на самом деле хотят?!

Выхожу из ванной, а в холле стоит Малыш и плачет. Снова Слезы! Как же меня все это достало, как мне надоели эти чертовы Слезы!

– Опять плачешь! – Я повышаю голос, начиная терять самообладание. – Чего ты плачешь, ты что – баба? Может, на тебя юбку надеть?

– Где ты был, папа, где ты был? Я тебя жду и жду. – И все ревет. Лицо красное, глаза трет и за ногу меня хватает. Господи! Я этого не вынесу!

– Отойди, немедленно отойди от меня! – вырываюсь я. – Соберись!

Нужно выяснить, куда пошла Сандра. Может, к Алексу заглянуть, проверить. Не наговорила ли чего? Ситуация может выйти из-под контроля, потому что как-никак Сандра – девушка Алекса, и если он что-нибудь узнает о произошедшем на лестнице, то выяснение отношений может стать делом чести. Особенно если она, как обычно женщины делают, представит все это в ином свете, не признается в том, что сама этого хотела, будет повторять, как все бабы, что мы «как животные» и так далее.

Под ударом окажутся и мои отношения с женой, Майей, и будет очень нехорошо, если инцидент на лестнице получит огласку. Ах, Павел, какими же удушающими бывают узы брака… Иногда они вступают в противоречие с основным императивом мужчины, данным ему Всевышним Законотворцем, согласно которому он призван сеять семена, продолжающие человеческий род везде, где только может. Между прочим, Священная Книга, хоть я и не могу ссылаться на нее в обществе, позволяет иметь нам четырех жен. У мормонов, живущих в современной Америке, – о чем я, кстати, прочитал в женском журнале, – иногда бывает и по пятьдесят супруг. А император Бокасса, [13]13
  Жан-Бедель Бокасса(1921–1996) – президент Центрально-африканской Республики, затем самопровозглашенный император.


[Закрыть]как я слышал, имел до трехсот жен. Правда, Бокасса был чернокожим мужчиной, а они наделены Всевышним Законотворцем исключительными возможностями и атрибутами, поэтому количество его жен не кажется мне чрезмерным. Именно поэтому остальные мужчины, с белым, красным и желтым цветом кожи, очень не любят чернокожих мужчин. Ведь каждого мужчину задевает, если другой имеет чего-то больше, чем он сам.

А у нас так заведено, что можно иметь только одну жену. Но ведь мужская чувственность очень сложно устроена. Мужчина способен одаривать своим вниманием многих женщин, иногда это может быть поверхностное чувство, к примеру, как то, что у меня возникло на лестнице по отношению к Сандре. И что нам делать с тем, что женщины могут испытывать чувства к одному человеку всю жизнь? И все у них жуть как непросто, но Право у нас защищает их интересы. И я, как Юрист, знаю, что двоеженство в нашей стране запрещено законом, и как Юрист я защищаю права семьи. Хорошо, пусть так будет, потому что я люблю свою маленькую Маечку и достал бы ей звезды с неба. Но разве мне нельзя задумываться о том, как живут мужчины в других странах? Только тихо, Павел, нельзя на эту тему распространяться. Ты ведь человек культурный, мужчина на уровне, и не должен вслух об этом рассуждать. Вот какие проблемы, Павел, возникают у мужчин! Но как же болит подбитый глаз, как уязвлено мое мужское самолюбие!

И еще надо убедиться в том, что эта Кукла каких-нибудь глупостей не натворила.

– Я сейчас вернусь, обещаю, через три минуты. Туда и обратно, – говорю я, не глядя в глаза Малышу, и быстро выхожу, потому что в столь непростой ситуации мне некогда заниматься его Слезами.

Поднимаюсь по лестнице через ступеньку, вбегаю, можно сказать, потому что беспокоюсь. А собственно, из-за чего?! Павел, в чем дело? Такой вопрос возникает на моем мониторе. Замедляю шаг, задумываюсь. Ведь это была нормальная ситуация, которая может возникнуть у мужчины и женщины, когда они одни. Когда женщина вот так сидит, одна, то она посылает мужчине сигнал: займись мной. Правильно в Священной Книге сказано: они нас вводят в искушение. И это она глупо себя вела, а не я! И у меня подбит глаз! Успокаиваюсь, несмотря на то что глаз щиплет, болит и пульсирует. Подхожу к квартире Алекса.

Дверь приоткрыта, свет осветителя отражается на стене. Осторожно заглядываю, потому что там, должно быть, опять снимают. Вижу Алекса. Он, довольный, стоит у плиты и улыбается в камеру, а раз он в хорошем расположении духа, то ничего не знает. И этой кретинки нигде не видно. Она и с ним, наверное, поссорилась. Ну и отлично!

Съемка продолжается. Я вслушиваюсь в слова соседа и совершенно расслабляюсь, как будто сижу дома перед телевизором и смотрю передачу «Дегустация у Алекса».

– Позвольте представить вам другого нашего гостя. Вау! – С этими словами Алекс указывает на помятого юношу, сидящего на другом конце дивана. – У нас в гостях Студент, которого мы будем называть просто Студентом. Он многогранный художник… ну, и поэт, и скульптор… как бы это сформулировать? Помоги мне, Студент, описать то, чем ты занимаешься.

Когда наконец Студент поднимает голову, то я понимаю: его можно отнести к Современным Мужчинам, такой он нежный и субтильный, более всего напоминающий Иисуса Христа. И лицо у него такое страдальческое и уставшее, как у Спасителя, изображенного на иконах. Значит ли это, что наш Спаситель был Современным Мужчиной? Ведь это не так! Однако в данный момент я не способен размышлять над столь трудным вопросом, тем более, что я постоянно озираюсь, нет ли поблизости этой кретинки, не стоит ли она где-нибудь рядом, чтобы рассказать обо всем Алексу.

– Ну, трудно кратко это описать… – Студент откидывает с лица прямые волосы и говорит тихим и тонким голосочком, словно воробышек чирикает. – Вообще я себя непривычно чувствую в телевизионной кулинарной программе, темой которой являются журек и бигос – блюда польской кухни. Польская кухня кажется мне тяжеловатой, и, признаюсь, я не являюсь ее поклонником. – Студент замолкает и снова смотрит в пол.

Повисает долгая пауза. Алекс, должно быть, ждет, что Студент еще что-нибудь добавит, но он, сгорбившись, продолжает сидеть молча. Недоделок какой-то, даже объяснить толком ничего не может. Да еще с длинными прямыми волосами, свисающими до пояса, как у утопленницы, а даже не утопленника, прямо рта не видно. Все, что он говорит, неинтересно, в этом нет ни мужского начала, ни решительности. Ну разве наш Спаситель мог быть таким слабаком?!

– Ясно… – Алекс прерывает затянувшуюся паузу, молчание слабака студента. Пришло время ему, ведущему программы, блестящему журналисту, взять ситуацию в свои руки. – Наш гость, Студент, в некотором роде мой коллега… – Алекс выходит из-за плиты. – Но несмотря на это, Студент человек энергичный, мыслящий, имеющий разные увлечения. Он придумывает проекты, чертит проекты, просчитывает проекты, раскрашивает проекты, создает проекты, реализует проекты. Студента можно назвать Человеком-Проектом. Вы спросите, почему Студент сегодня с нами?! Почему мы позвали Студента дегустировать журек и бигос, блюда польской кухни? Потому что недавно он стал известным человеком. Вау! Студент реализовал проект «Паутина», о котором так много в последнее время говорилось в средствах массовой информации. Напомню: Студент со своими коллегами в очередную годовщину Восстания оплел центр города бело-красными ленточками. Впечатляющее зрелище – центр города в бело-красной паутине! Этот проект Студент со своими молодыми друзьями приурочил к дате, посвятил Польше. – Алекс набирает воздуха в легкие. – К дате, о дате, с датой, в дату, под дату! – восклицает он. – Студент показал, как она со всех сторон нас оплетает. Языком молодого поколения он рассказал нам о том, что, казалось бы, молодежь не интересует. Он напомнил о нашем прошлом средствами современного искусства. Возможно ли это? Неужели это возможно? – Алекс делает паузу. – Давайте все-таки попробуем угостить Студента журеком и бигосом. Разрешите вам предложить? – Алекс испытующе смотрит на Студента. Поднимает одну из крышек. Стальной ложкой помешивает журек. Склоняется над кастрюлей, нюхает и мечтательно закатывает глаза. – Какой запах, дорогой наш Студент, какой запах. Попробуем?

– Нет, спасибо. Если честно, то я мяса не ем, да и вообще, как я уже говорил… – поднимает голову Студент, – не люблю я традиционные польские блюда…

Услышав эти слова, Дед нервно заерзал на диване Алекса, ладонь на рукоять сабли положил. Сурово смотрит на Студента, хмурит брови. Ой, Дед сейчас тут наведет порядок, я уже вижу, что глаза Деда и Отца в одном лице грозно блестят.

– Вы, молодой человек, мяса не едите? – Дед разворачивается к Студенту и смотрит на него широко открытыми голубыми глазами. – Интересно, как мужчина может жить без мяса? Что же вы едите?

– Знаете, я ем овощи и крупы… – спокойно отвечает Студент. – Ну и бобовые в больших количествах.

– Овощи, крупы и бобовые? – Дед встает, потом садится. Он просто не может усидеть на месте, слушая поэта и скульптора. – Так откуда же ты жизненные силы черпаешь?

– Ну, как видите, живу. – Студент все так же спокоен, несмотря на то что Дед его будто насквозь взглядом прошивает.

– Что это за жизнь! – Дед ударяет себя по колену. – Не обижайся, молодой человек, но ты же молокосос, за километр видно. Признаюсь тебе, юноша, я сразу понял, что в армии ты не служил. – Дед наморщил орлиный нос. – Армия из каждого, из каждого сделает настоящего мужчину. Там учат порядку, организованности, учат застегивать одежду на все пуговицы и регулярно чистить ботинки. Да и вам, пан ведущий, не помешало бы этому научиться. – Дед указывает на Алекса. – Вам тоже нужно в казарме побывать. А подстричься и побриться нужно вам обоим. Ну и гимнастика, заправка кровати, марш и муштра. А потом, глядишь, научились бы фехтованию и конной езде. Из каждого можно сделать солдата. Из каждого! Сейчас, к сожалению, на улице одни сутулые, непричесанные парни… Это вегетарианство, эта китайская еда и бессмысленные шатания по ночам… – Дед наставительно поднимает указательный палец и снова всем телом поворачивается к Студенту: – А знаете ли вы, что через несколько месяцев отказа от употребления мяса мужчина теряет свою силу?! – Дед громко смеется. Разошелся Дед, ой разошелся.

Студент опирается ладонями о колени. Выпрямляется. Видно, забеспокоился Студент, занервничал, и что же он теперь делать будет? Смотрит на Деда. Щурится. Делает глубокий вдох. Похоже, этот слабак готовится дать Деду отпор, но в этот момент к дивану подходит Алекс.

– Значит, ты отказываешься, дорогой наш Студент, от журека и бигоса? – Алекс как будто ненароком встает между Студентом и Дедом. Но я-то вижу, что сосед доволен их перепалкой. Здорово он это, шельма, устроил. – Жаль. Журек и бигос удались на славу… – Алекс грустно покачивает головой. – В таком случае расскажи нам, Студент, о своем проекте «Паутина».

– Ну, это трудно описать словами… – Студент откидывает волосы с лица. – У нас было много лент. Целый галантерейный магазин. – Он хихикает, заправляет волосы за уши. – А если серьезно… Мы почувствовали, что нас начинает со всех сторон оплетать паутина, нас захватывает бело-красная сеть, и нет сил больше этого терпеть… Кругом бигос и журек… даты, остроги, галопы, сабли, и только об этом многие твердят. Все это напоминает паутину, которая сковывает движения, душит, закрывает рот, заслоняет глаза. И тогда в очередную годовщину мы стали привязывать бело-красные ленты к памятникам, дорожным знакам, входам в канал, припаркованным автомобилям. Мы оплетали лентами все, что можно, и тянули их в разных направлениях, в результате получилась паутина, которую невозможно разорвать, из которой нельзя выбраться. Все это мы делали в час пик, и люди злились, оттого что не могли пройти, спотыкались, возмущались, что мы ограничили их свободу. Кто-то разрывал наши ленточки, кто-то грозился вызвать полицию. Всех бесила бело-красная паутина. Но именно этого мы и добивались! Мы хотели показать, что она не дает нам жить, оплетает нас, ограничивает наши движения, мешает нам жить свободно. Как нас все это достало…

– Да, да… – Дед оборачивается назад, смотрит за диван и крутит пальцем у виска. – Ну, нормальным его не назовешь, – произносит он шепотом, словно сам с собой разговаривает. Потом снова поворачивается к Студенту: – Ладно, а скажи мне, молодой человек, кто тебе еду готовит? У тебя уже есть своя бабенка? – Дед поглаживает свой орлиный нос. – Хилый ты больно, может, у тебя и сил нет на бабенку?

Студент еще больше выпрямляется. Сидит неподвижно, только губы сжал и лоб наморщил. Выглядит странно, похож на испуганного воробья.

– Похоже, что Полковник Парад чрезмерно любопытен, – повышает Студент свой тоненький голосочек. – Не слишком ли много вы хотите знать?

– Любопытен или нет… – Дед машет рукой. – Я тебе помочь хочу, сынок! Сдается мне, хреновые у тебя дела, отказ от мяса и эти глупости сил тебе не прибавляют. Тебе жизнь надо менять, больше движения и дисциплины. Да и баба, которая бы тебе готовила настоящий, наваристый бигос, не помешает. Потому что будущего у тебя нет. Всю свою силу мужскую утратишь, если вообще она у тебя осталась. Говоришь таким голосочком… – Дед снова разражается хохотом.

Студент встает с дивана и подходит к Деду. Садится рядом. Рассматривает Деда со всех сторон. Усаживается еще ближе. Дед избегает взгляда поэта и скульптора. Сидит прямо, неподвижно, словно кий бильярдный проглотил.

А Студент все сверлит Деда взглядом прищуренных глаз.

– Может, вас, пан Полковник Парад, ущипнуть? – спрашивает он, улыбаясь. – Ущипнуть вас за щеку, а? – И не дожидаясь ответа Деда, щиплет его за щеку. – И еще раз, и еще. – Он щиплет Деда и щиплет. – Посмотрите, какой гость у нас – Великий герой Полковник Парад!

Дед сидит, как будто ничего особенного не происходит. Дед замирает. Он похож на гранитную глыбу. Только краснеет все сильнее, а краснота контрастирует с его снежно-белыми волосами. И снова Дед и Отец в одном лице похож на бело-красный штандарт!

– Ну, проснитесь, дорогой Полковник! – Студент щиплет Деда уже за другую щеку. – Просыпаемся и выходим из сонного бреда! Может, теперь вы хотели бы меня ущипнуть? Ну давайте. Забавно будет!

И вдруг Дед выхватывает саблю из ножен и вскакивает с дивана.

– Я тебе пощиплю! – как заорет он на всю квартиру Алекса и как замахнется на Студента саблей.

Студент вскакивает и прячется за диван. Дед запрыгивает на диван и пытается дотянуться до Студента саблей. А тот на четвереньках перебирается к другому концу дивана. Дед – за ним. А Студент снова ползет в другую сторону.

И все это снимают сразу две камеры. Два оператора с максимально близкого расстояния записывают то, что происходит в квартире Алекса.

– Для тех, кто только включил телевизор, напоминаю: вы смотрите программу «Дегустация у Алекса»! Вау! – Мой сосед поднимает руки.

– Я тебе сейчас пощиплю! – рычит Дед. Он размахивает саблей, пытаясь задеть Студента, но тому удается ускользнуть от возмездия. На четвереньках, быстро перебирая тонкими ручками и ножками, он устремляется к выходу. Дед спрыгивает с дивана и бежит за ним. Операторы не отстают от них ни на шаг. Сделав два прыжка, Дед догоняет Студента и прикладывает его плоской стороной сабли по голове. А Студент словно седьмую скорость включает и продолжает стремительно пробиваться на четвереньках к выходу, как настоящий паук. В холле еще раз раздается милый уху звук – Дед ударяет Студента саблей по заду. Тот встает и как ошпаренный выбегает за дверь, на лестничную площадку. Дед – следом за ним.

– Снято! – снова раздается женский голос из-за серебристого холодильника.

Вхожу в квартиру, а Малыш, съежившись, сидит в холле на скамеечке, которую Майя поставила, чтобы удобнее было обувь надевать. Не плачет, – этого еще не хватало! – а только дрожит всем телом. И хорошо, поскольку я не вынес бы его Слез. Смотрю на свое отражение в зеркале и понимаю, что глаз еще больше распух и выгляжу я паршиво. Нервы мои на пределе, не могу заниматься собой и успокаивать Малыша.

– Что с тобой, Малыш, что ты трясешься, замерз? – Я стараюсь говорить веселым тоном, чтобы рассмешить и отвлечь его, чтобы он не заметил моего беспокойства и не подумал, будто его отец слабак.

А он не отвечает, только всхлипывает, но держит себя в руках, изо всех сил старается собрать мужскую волю, чтобы Слезы не проронить. Борется со своими слабостями парень. Ну и прекрасно! Весь в меня! Может, еще вырастет из него человек?

– Ты же сказал, что быстро придешь, туда и обратно, – повторяет – умница какой! – мои слова. Запомнил! Говорит, а сам вот-вот расплачется.

– Но я же вернулся, – решительно отвечаю я. – И нечего расстраиваться, – успокаиваю его, потому что он уже всхлипывает.

– Я есть хочу, – говорит Малыш, шмыгая носом.

Вот оно что! Голодный! Я же забыл его завтраком накормить. Уже почти полдень, а мы не ели. Столько всяких дел. То одно, то другое, и я совсем забыл о еде. Я-то еще не проголодался, а он уже голодный!

– Ладно, Малыш, я пришел, чтобы тебе завтрак приготовить, – сообщаю я, как будто ни о чем другом и не думал. – Пойдем на кухню, что ты хочешь?

– Яичницу, – тихо отвечает он.

– Яичницу, – повторяю за ним. – Отлично… сейчас пожарим яичницу.

А сам думаю, сколько всего нужно будет найти, чтобы эту яичницу приготовить. Пытаюсь сообразить, что нужно предпринять в этой сложной ситуации. Мне понадобится сковорода, яйца, соль, а потом еще и хлеб. Никаких проблем. Что за проблема – сделать яичницу! Не проблема! Может, я и не Современный Мужчина, но такие элементарные вещи могу сделать! Это только пишут и говорят, что у мужчин две левых руки и сами они даже чай не могут себе заварить! А в чем проблема? Да ни в чем! Нет проблем. Взять сковороду, разбить в нее яйца и, помешивая, жарить! Ну и пусть я этого каждый день не делаю. Я более важными делами занимаюсь, у меня нет времени на такую ерунду. Сколько всего полезного я мог бы сделать за то время, пока буду жарить яичницу. Как бездарно я распоряжаюсь своим талантом, знаниями и опытом.