Текст книги "Любовь красное и белое"

Автор книги: Давид Беньковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

– Мы всегда, сын мой, вставали на защиту наших матерей, дочерей и даже наших жен! – Дед зажмуривается. – Честь, сын мой, главное – честь! Помню, в молодости, когда собиралось ополчение, чтобы на турка идти или шведа выгонять, а может, и немецкую чуму громить, в лагере шляхта собиралась, народ съезжался, и стакан мы поднимали, прежде чем на бой пойти, ну, что тут скрывать, выпивали мы, – сабля, кони, медовуха, жизнь на биваке. А особенно, когда съезжались лучшие войска. Так было принято в ополчении – съезжались одни отборные войска, так вот, тогда пан Кривонос сказал, что мои кони, которые стояли у его палаток, воняют, что я, стало быть, кормлю их паршивым овсом, они газы и пускают, от чего в палатках невозможно спать, такая вонь от них идет. Ну и когда я это услышал, то не мог вынести оскорбления. Чтобы шляхтич шляхтичу говорил, что его кони паршивым овсом накормлены! Вышли мы на площадку перед палатками, сабли схватили – и вот у меня шрам с тех пор. – Дед расстегивает кунтуш и показывает живот. – Смотри, Кривонос здесь саблей расписался, а я ему тогда ухо отрезал. И кровь из нас хлестала, но мы продолжали драться, потому что это дело чести, и мужчина, шляхтич, не позволит делать из себя посмешище. И полегли бы там, если бы нас товарищи не разняли. Потому что мы, поляки, тверды духом и отважны! Кроме нас, поляков, нет на свете настоящих мужчин! – Дед краснеет и хмурится. – Вот возьми чехов! Они же трусы! – восклицает он на всю квартиру. Лицо его багровеет, до снежно-белых волос краснеет. Дед становится похож на бело-красное знамя. Волосы – белые, а лицо – красное. – Они, сын мой, не мужчины, и никогда мужчинами не были! – заключает Дед, тяжело дыша. – Без чести! Без гордости и достоинства! Никогда не защищали ни своей чести, ни своей семьи! Художник из Мюнхена погрозил им пальчиком, а они и лапки кверху, хвост под себя! – Вздыхает и на мгновение замолкает. – Вот так, сын мой. – Качает головой. – Мужчина, поляк – тверд духом и отважен, всегда думает о своей чести и посвящает себя семье.

– Да, Дед, мужчина, поляк всегда думает о своей чести и посвящает себя семье, – эхом повторяю я за ним.

Дед и Отец в одном лице отдышался. Его лицо приобрело обычный цвет, он даже побледнел слегка и немного сгорбился. Он пальцами причесывает шевелюру.

– Мне, сын мой, в туалет надо. – На его лице появляется необычное выражение. Деда с некоторых пор стала беспокоить простата. Он уже немолод, и в его возрасте, к сожалению, бывает, что простата дает о себе знать. Но Дед никому не говорит о своей проблеме. Никому, не дай Бог! Разве у мужчины, Кавалериста, Полковника, Партизана могут быть проблемы со здоровьем, а тем более в таком месте, между ногами?! Разве он может признаться в том, что мочеиспускание происходит у него с трудом, а порой длится больше десяти минут?! И представить невозможно, чтобы он согласился пройти обследование этого органа! Мама однажды шепотом под строжайшим секретом поделилась со мной его тайной и взяла с меня клятву, что я никому не расскажу. Я и молчу.

Дед направляется в туалет, широко расставляя ноги. Его голубые, слегка выцветшие глаза смотрят вдаль. Зубы стиснуты.

Когда он уединяется в туалете, а я остаюсь один в нашей огромной гостиной, объединенной с кухней, как-то не по себе мне становится. Я даже не знаю, куда деваться – в углу сесть или сходить куда-нибудь… И чувствую: снова меня что-то гложет. Как же мне все это надоело!

С чего же это началось, с чего?

Когда мы переехали в нашу прекрасную квартиру, все было замечательно. Ну, я, конечно, поздно приходил из Конторы, уставший, как каждый мужчина, который является Главой Семьи. Потому что нужно было выплатить кредиты и обставить квартиру. А тут еще счастье великое, самое большое счастье для женщины, для семьи, да для всех! Беременность, беременность, беременность! Майка узнала, что беременна. Мы сразу на УЗИ побежали и узнали, что сын, оказывается, сын у нас появится. Разве может быть большее счастье для Главы Семьи, чем рождение сына – потомка, наследника, первенца?! Не может быть, не может. Поэтому гордость распирала мою грудь, огромная гордость меня переполняла! И Майка такая счастливая ходила, оттого что сына родит своему Павлику. И как Главе Семьи мне пришлось стать для нее опорой и поддержкой, еще больше ее опекать, направлять, контролировать, ведь сама она не знала, какая это ответственность – носить в животе сына. И Майка перестала заниматься переводами и отложила научную работу, ведь я, как Глава Семьи, ей запретил. Из-за беременности. Ей не следовало переутомляться. Да и тошнило ее постоянно.

Беременная женщина должна заниматься собой, заботиться о себе, и я создал для нее все условия, успокаивал и подготавливал к переменам. Какая же огромная ответственность лежит на Главе Семьи, какая неимоверная ответственность! Нужно все предусмотреть и работать, много работать, чтобы Контора функционировала так, как нужно, чтобы приносила доход. И поэтому всегда Право, с Правом, о Праве, консультации, договоры, толкования, обоснования, и все кредиты погашены, и квартира обставлена, да еще как!

Девять месяцев пролетели в один миг, и появился на свет наш первенец, и назвали мы его Виктором. Имя, достойное первого сына, имя победителя. Имя, которое должны носить все мужчины, и в первую очередь мой сын! А Майка только и щебетала возле него: Викторек, да Викторек. Тогда я сказал: что еще за Викторек, когда Виктор?! А если честно, то не Малыш, не Виктор, не первенец, а какая-то лягушка сморщенная, красная перед нами была. И кричала, и плакала, и просыпалась по ночам, а Майка с грудями, которые стали похожи на арбузы, летала вокруг него и прикладывала к себе это сморщенное создание, и плач этот постоянный… А мне ведь высыпаться надо было, потому что работа, много работы, а у меня голова пухла от крика. И чтобы нормально высыпаться, я перебрался в комнату для гостей, поскольку она его в нашу кровать стала забирать, не хотела в детскую кроватку укладывать, а мне там уже места не было. Ну может, и было, но это вставание, постоянное пробуждение, а мне надо отдохнуть, встать свежим и утром в костюме в Контору уйти. Для работы должны быть все условия созданы – она превыше всего. И работы, к счастью, все больше становилось, очень много работы: анализ, экспертизы, дополнения, приватизации, национализации. И еще университет обратился с предложением лекции студентам первых курсов читать. Как же я мог от такого предложения отказаться? Так вот, работа, работа, работа, а домой – поздно вечером, чтобы криков этих не слышать. И денег стало больше, ой сколько денег на счету стало, и все для того, чтобы жить лучше, шикарнее, чтобы моей семье было комфортно, чтобы жена и сын с уверенностью могли смотреть в будущее.

Иногда Майка просила Малыша подержать, взять на руки и успокоить, если он плакал, сделать что-нибудь или поиграть с ним, потому что у нее уже сил не было. Как же это трудно и невыносимо для мужчины – заниматься младенцем. Вставать ночью, брать на руки, укачивать, успокаивать. Серьезный, много работающий мужчина просто не может этого делать. Ну как заниматься с таким, который ни бе ни ме ни кукареку, а только ходит под себя? Что с ним делать, во что играть? Разве это вообще человек? Так думал я тогда и сейчас задаю себе тот же вопрос, но не могу на него ответить.

И когда я его носил, на моем мониторе появлялся вопрос: неужели и я был таким, неужели тоже плакал без причины и не понимал, когда со мной разговаривали? Неужели не успокаивался, когда Дед и Отец в одном лице твердо и спокойно говорил, что устал после работы, что ему надо выспаться, а у меня вообще нет повода так горло драть! Невозможно, чтобы я не понимал, что мне говорили, чтобы до меня не доходили такие простые и очевидные истины! А Малышу можно было говорить и говорить, объяснять разными способами, что его отец устал – и ничего. Орал как сумасшедший! Не может быть, чтобы я так себя вел – не по-мужски, а как балбес, кричал и пускал слюни. Так не было!

И еще. Когда я держал это создание на руках, со мной что-то странное происходило: я ослабевал, становился каким-то слюнтяем, слабаком, молокососом и начинал думать, что мне это небезразлично. Я был вынужден тотчас же отдавать Малыша Майе, чтобы окончательно не расклеиться. Я же Юрист, владелец Конторы, а не какой-то младенец, писающий в пеленки! Потому-то я и старался как можно дольше оставаться в Конторе, чтобы ничего этого не делать.

А Майка перестала улыбаться, когда я возвращался с работы, с каждым днем становилась все угрюмее. Но самое главное, что в квартире была тишина, и Малыш спал, а может, он и просыпался, но я сам крепко спал в комнате для гостей, поскольку очень уставал. С ног валился от всех этих важных дел в Конторе и не замечал, что Майка угрюмая, не улыбается, я не интересовался, устала ли она или нет.

Ну а когда мне было присматриваться, задумываться?! Да и заметил бы я, что она угрюмая? Известно же, что у женщин вечные капризы, постоянные смены настроения, то они в ладоши хлопают, то слезами заливаются, то в отчаянии волосы на себе рвут, и тут же лицо вновь озаряется улыбкой. Поэтому все их улыбки, восторги, хлопанье в ладоши, претензии и вздохи, гримасы и заламывание рук не следует принимать всерьез. Какой мужчина может это понять?!

– Павел, я устала. У меня уже сил нет… – как-то вечером сказала Майка, когда мы присели на диване в гостиной, объединенной с кухней. Она опустила голову и уставилась в пол. – Ты все время поздно приходишь, а мне так одиноко, даже поговорить не с кем… И только Викторек и Викторек… Он прелесть, но у меня больше нет сил…

Я обнял ее, понимающе кивнул, посмотрел ей в глаза, но не нашел, что ответить, потому что на моем мониторе было пусто.

– Ты же знаешь, Маечка… – произнес я в конце концов тихо и спокойно, – такова жизнь, и каждый играет свою роль: я должен работать, поэтому меня почти не бывает дома. – Я старался собраться с мыслями, чтобы хоть как-то продолжить. – Я работаю, а ты занимаешься Малышом и домом, как положено, потому что ты женщина и у тебя лучше получается заниматься ребенком, нашим ребенком, и домом тоже. Ты самовыражаешься в роли матери. Это приносит тебе радость и удовлетворение, ведь никто лучше тебя с этой ролью не справится. Наш Малыш такой спокойный и довольный, он все время улыбается. Потому что ты, Маечка, очень хорошая мать, – похвалил я ее, чтобы она почувствовала себя увереннее и поняла, что я это ценю. – Знаю, ты устаешь, ребенок требует много сил и терпения. Но я создаю для тебя все условия, окружаю тебя комфортом. Если тебе что-нибудь нужно, то только скажи. Мы все можем себе позволить. Контора, Контора, Контора! Да я для тебя звезды с неба достану, Маечка. – С этими словами я вскочил с дивана и взмахнул руками, чтобы хоть как-то ее приободрить. А она сидела все такая же хмурая.

Я сел рядом с ней, близко, придвинулся еще ближе, давая понять, что она меня интересует, что я, ее муж, проявляю к ней интерес, что мужчина к ней прижимается, что она женщина, которой мужчина интересуется. И от этого прижимания почувствовал, как мужская Твердость и мужская Готовность во мне проснулись. Потому что, когда Майка стала мамой, сначала долго ничего нельзя было, а потом было редко, потому что то она устала, то я в Конторе, поскольку работы полно, а спал я в комнате для гостей, вдали от криков младенца. Потому-то мне в голову мысль пришла, что ей Твердость и мужская Готовность нужны. И еще сильнее к ней прижался.

– Ты не понимаешь. – Майя вздохнула, но глаз не отвела. А в такие моменты, как я знал, надо действовать решительно, проявить себя, а не разговаривать. Я по ее глазам видел, по ее румянцу, по ее вздымающейся под блузкой груди, что она хотела действий, действий, действий! И я был готов, я на взводе и совершенно уверен, что моя Твердость – то, что ей надо. Я знал, был совершенно уверен, что ее подавленное настроение вызвано недостатком мужской Готовности, ей Твердость нужна была, не хватало ей действий с моей стороны! Прижался я к ней еще сильнее, держа Твердость под контролем, и начал нежно так ее целовать, потихоньку, как ей больше всего нравится, то здесь, то там. А она глаза закрыла и замолчала. Как я и предполагал, это был лучший способ заставить ее замолчать, перестать думать и от мыслей хмуриться. Тогда я перестал ее целовать и перешел к более решительным действиям, показывая, какой я решительный, настоящий, твердый, энергичный мужчина. И все было так, как надо, она была восхитительно мягкая, покорная и, самое главное, ничего не говорила, только тихо вздыхала, но уже не запускала пальцы в мои волосы и не шептала мне на ухо: «Павел, какой же ты замечательный!»

Потом мы лежали рядом на кожаном диване в нашей гостиной, объединенной с кухней, и я даже задремал от наслаждения, которое мы пережили, расслабился. Дышал ровно, в сон проваливаясь, и вдруг услышал, что Майя всхлипывает. Этого ты, Павел, ни понять, ни выдержать не мог. Ты тут инициативу проявляешь, действуешь. Мягкость отдается Твердости и удовольствие получает, о котором мечтала, которое должно было стабилизировать состояние ее женского мозга, и на тебе – Слезы! Ну что еще, черт возьми, случилось? Ведь плачут они обычно, когда полнолуние или месячные у них. Вот когда Слезы, море Слез! Тогда я в Конторе двадцать четыре часа в сутки стараюсь находиться. Не могу я общаться с мозгом, у которого месячные. Кажется, все вроде бы с ней в порядке, она разговаривает, отвечает, задает логичные вопросы, а тут вдруг – плач, рыдания и отчаяние. Говорит: обними меня, приголубь, будь нежным. А я спрашиваю: «Что случилось? Кто тебя обидел, что тебя расстроило?» А она то плачет, то вдруг начинает смеяться и сквозь слезы говорит: «Нет, Павел, нет, ничего не надо делать, только обними меня». И смеется, и плачет, а потом, охваченная яростью, скрежеща зубами, начинает выплевывать слова: «Ты ничего не понимаешь, ты толстокожий, делай что хочешь, ты мне не нужен!» И – кулаком по раковине.

Но в тот день я знал, что у нее месячных нет. Так почему же Слезы? Она встала, потом села, лицо руками закрыла и все плакала. Потому что они плачут, когда их что-нибудь из себя выведет, захватит врасплох, так уж они устроены, такой у них мозг, женский, поэтому и Слезы, Слезы. А я не могу этого терпеть, у меня мозг по-другому устроен, по-мужски. Сел я на диване и спросил:

– Майка, что случилось? Теперь-то что случилось? – Снова обнял ее и подумал: может, все-таки у нее месячные, а я не заметил?

Но она только молчала и ела зеленый виноград, лежавший на подносе.

– Майка, я тебе говорил: для тебя – все, что угодно. Только перестань плакать. – Старался говорить твердо и решительно, потому что Слезы, Слезы, Слезы на меня ужасно действуют. Мой мозг по-другому устроен, я не могу понять, что с ней такое, и когда я долго вижу ее Слезы, Слезы, Слезы, то со мной что-то странное начинает происходить, я слабею, превращаюсь в повисший член, в мокрое место, чего мужчина допустить не может. – Успокойся, пожалуйста. – Так странно себя чувствовал, словно должен что-то сделать, иначе мой мужской мозг превратится в женский. И молился о том, чтобы только Малыш не проснулся и не заплакал в своей комнате. Нужно было немедленно что-то сделать! – Я тебе машину куплю! – заявил я. Ну разве это не гениально? – Получи права. А я тебе куплю машину. Ты сможешь возить в ней сына и ездить, куда захочешь. Да! Займись правами. Будешь по городу разъезжать. Не все же тебе сидеть дома одной. Ну, что ты на это, Маечка, скажешь? – спросил я, а самого распирало от гордости: здорово как – придумал машину купить, чтобы моя женщина, моя жена перестала плакать. Какой я замечательный Глава Семьи – могу своей женщине купить машину! Я даже соглашаюсь с тем, что управлять машиной будет женщина, с тем, что женщина вообще способна водить машину. Ну разве я после этого не Современный Мужчина?

– Машина, машина… – Майка немного успокоилась, но еще всхлипывала. – Павел, я не машину имею в виду, мне бы хотелось просто с тобой сесть и поговорить иногда, чтобы ты мне улыбнулся. Ведь улыбка ничего не стоит, Павел, – сказала она, утирая слезы.

– Ну конечно, Маечка, – согласился я, изо всех сил изображая улыбку. – Вот именно, давай поговорим о твоей машине, вот увидишь – твоя жизнь изменится! – Улыбнулся еще шире. Потому что мне вдруг пришло в голову, что те дни, когда у нее месячные, она могла бы проводить в своей прелестной машине. Пусть ездит по городу и всхлипывает за рулем.

И Майя, вдохновленная моей идеей, начала заниматься правами. Сдала на права с первого раза, что меня удивило. Но без моей помощи не обошлось. Еще бы! К примеру, она звонила, когда у нее сигнализация заблокировалась и машина не заводилась. Я приезжал, снимал блокировку, прямо как настоящий опекун. А однажды Маечка на заправке растерялась – не знала, куда бензин заливать, и я вышел из машины, поскольку мы вместе были, и показал.

– Вот здесь находится крышка бензобака, откручиваешь ее и наливаешь. – Я объяснял, а работник заправки понимающе улыбался. Еще моя Маечка не знала, какой бензин заправлять в ее маленькую, очаровательную дамскую машинку.

– Без свинца, его зеленым цветом обозначают, – сказал я и показал табличку. – Только, не дай Бог, не заправь соляркой, – она черным обозначается. – И нахмурился, чтобы жена лучше запомнила.

«Павел, ты такой умный, все знаешь», – говорил ее взгляд. Но только взгляд, потому что на заправке она молчала и не говорила, как когда-то: «Павел, ты такой замечательный!» А ведь я и вправду был замечательным, я был замечательным Главой Семьи.

Дед и Отец в одном лице вышел из туалета и направился в свою комнату – комнату для гостей. Прохаживается – слышно бряцание шпор. Ходит медленно, но ритмично. Может, его опять простата беспокоит? Отдохнул бы немного, прилег. Должно быть, пребывание в туалете его окончательно вымотало.

А я, голодный, пошел на кухню. Разумеется, ничего не приготовлено, ничего меня не ждет. Заглядываю в холодильник. Достаю колбасу, хлеб, масло. Черт возьми, сам все должен делать! А я так устал на работе, сил нет. А Майи все нет. Получается, я сам должен ужин приготовить и в одиночестве его съесть. А если Дед это увидит? Что тогда будет? Нервно оглядываюсь. Бутерброды делаю быстро, украдкой, как можно тише чтобы Дед не услышал, не пришел, не увидел, потому что это стыд, позор. Чтобы мужчина, Юрист один ел – это еще полбеды, но чтобы сам готовил, резал, намазывал, сам доставал тарелку и накладывал! Скандал, скандал, скандал! А если все это делает мужчина, уставший на работе, Юрист, пришедший домой после трудового дня, Глава Семьи, кормилец, на содержании которого находится семья, человек, занимающийся серьезными и важными делами в собственной Юридической Конторе? Какой стыд, какой позор! Поэтому я делаю столько бутербродов, сколько быстро могу съесть, от масла отказываюсь, тарелку не беру, ем быстро, украдкой, проглатываю большие куски и прислушиваюсь: не бряцают ли поблизости шпоры, не идет ли на кухню Дед? Только бы он этого не увидел! Ну как ему объяснишь, почему я ем один и сам себе готовлю? Как? Почти давлюсь! Ем еще быстрее. Даже встал так, чтобы хлеб с колбасой мог выбросить в раковину, притворившись, будто просто так зашел на кухню, но сам себе ничего не готовлю.

А однажды она впервые повысила на меня голос. Орать на меня стала. Скандалы мне устраивать начала. Как она могла? Как посмела? Кричала так, что соседи, должно быть, слышали! И я еще должен сам себе готовить! А она орала, как баба базарная, как говорит Дед и Отец в одном лице.

– Тебя целыми днями дома нет! Только контора да контора! – так она однажды начала. – Возвращаешься вечером, закрываешься в своем кабинете. – Кастрюля выпала у нее из рук в мойку в нашей кухне, объединенной с гостиной, и такой грохот от этого стоял! – Может, ты вообще не будешь домой приходить из этой своей конторы? Поселись там. Не будешь тратить время на дорогу. Только одно на уме – работа. Кроме работы, ничего не видишь. – Она с трудом переводила дыхание. – Ты трудоголик. Решения и клиенты двадцать четыре часа в сутки. Тебе надо лечиться! Или садишься перед телевизором и переключаешь каналы. Пялишься в экран, как придурок! Как будто тебе лоботомию сделали. Сл о ва мне не скажешь. И если не уснешь перед телевизором, значит, мне повезло, – процедила сквозь зубы.

Я онемел. Рот открылся, как у рыбы, которую волной выбросило на берег. Я долго не мог прийти в себя. Все не мог понять, не мог поверить в то, что моя Майя, моя маленькая Маечка стала разговаривать со мной таким тоном и такими словами. А где мягкость, где скромность и женская кротость? Откуда этот резкий тон и вульгарные, неуместные выражения? Это я трудоголик? Это я придурок? Мне лечиться надо? И все остальное. Моя маленькая Маечка – и такой выпад.

Я разозлился, ой, как же я разозлился! Да, я люблю свою работу! Люблю копаться в Законах и Постановлениях. Люблю мужской порядок и логику. Люблю ясный язык. Люблю думать и искать выходы из ситуаций, обдумывать факты и готовить решения в соответствии с Правом. Потому что когда я погружаюсь в материю Права, то становлюсь в каком-то смысле Законодателем. Сижу в кабинете за столом, поднимаю правую руку и рассматриваю ее. Сильная ладонь, мужская ладонь, по-настоящему твердая и большая. И в ней или меч, или законы, в соответствии с которыми надо жить. Такая мужчине роль испокон веков предназначена. Быть Рыцарем или Законодателем.

– Довольно морочить мне голову! – Так я отреагировал на ее крики. – Что ты имеешь в виду? Живешь, как в сказке! – сказал я повышенным тоном, поскольку уже не мог сдерживаться. – В деньгах недостатка нет, можешь делать все, что захочешь. И Малышу уже столько внимания не нужно, как раньше, ведь он уже на человека стал похож! Сиди и переводи. – Понизил голос, чтобы сказать самое важное: – Тебя бесит, что я поздно с работы возвращаюсь и что дома работаю? А ты не задумывалась, почему так происходит?! – Я снова повысил голос – меня все это взбесило, если не сказать, вывело из себя. – Разве ты, женщина, не видишь, что я работаю как вол, что я Юрист, что у меня собственная Контора и клиенты! Контора, Контора, Контора! – Тут я помахал перед ее носом указательным пальцем. – Ты хоть осознаешь, насколько это ответственная и важная работа? Способна ли твоя маленькая головка понять, какая это тяжелая ноша, как трудно быть Юристом, а тем более, иметь собственную Контору и заслужить доверие клиентов! – Теперь кричал я на всю квартиру. – Да куриные твои мозги хоть понимают, что все это для вас?! Ты посмотри, как мы живем: все можем себе позволить! Как вы с Малышом одеты! Ты можешь сидеть за своим компьютером сколько тебе влезет и писать всякую ерунду! Ты, женщина, думаешь, все это с неба падает? А когда я присяду перед телевизором, то отдыхаю, расслабляюсь, мне надо отвлечься от работы. Я просто расслабляюсь! Я для вас свои жилы рву, дурья твоя башка!

– Хватит орать! – Она тоже повысила голос, так что даже чашки в кухонном шкафу зазвенели. – Меня все это достало, а ты не понимаешь! Сижу здесь одна, как перст! – Закричала без всякого стеснения.

Как на базаре себя вела! Я почувствовал, что надо ее как-то успокоить, вообще не выношу женских криков. У меня руки затряслись. Ой как затряслись! Но ты, Павел, ни разу на женщину руки не поднял. Ни разу! И Дед и Отец в одном лице к силе не прибегал. Это, конечно, правда, что он привык говорить: «С женщиной – как с дверью, не заткнется, пока не хлопнешь как следует». Но ведь женщина для мужчины – величайшее сокровище, святыня. Пресвятая Дева тоже была женщиной, и поэтому, как Дед говорит, мы их всех должны уважать. Нельзя на них руку поднимать. Но по природе своей женщина существо неуравновешенное и голос может повысить. А нам нужно об этом помнить и по-мужски это сносить. Трудно, конечно, ой как трудно, но ты, Павел, мужчина и должен держать себя в руках!

– Между прочим, у меня тоже есть своя жизнь и свои дела! – продолжала она, нисколько не понижая голоса, даже, наоборот, еще громче закричала. – Только у тебя, что ли, Контора и работа?!

Вот где собака зарыта, как говорит Дед и Отец в одном лице. У Маечки, видите ли, свои интересы, увлечения, работа. А как же! У Маечки ведь высшее филологическое образование, она языками владеет. Могла бы преподавателем работать. Это же самая лучшая профессия для женщины. В мирное время женщина лучше всего реализуется как медсестра или учительница, как Дед говорит. А Маечка моя переводит! То есть переводами занимается. И после университета хотела науке себя посвятить! Моя Маечка, которая однажды, до смерти напуганная, звонила мне и просила тотчас же приехать, потому что не знала, что делать с газовой плитой, боялась, что все взорвется, а я ей объяснял, что надо повернуть кран, а она не знала, в какую сторону крутить, – и она будет заниматься наукой.

Так вот, Маечка читает книги и переводит. Такое у нее увлечение. Еще с университетских времен. Хоть бы это деньги приносило. Где там! Гроши какие-то.

Только и сидит за компьютером, вздыхает, глаза закатывает и целыми днями стучит по клавиатуре. Вернее, сидела, пока Малыш не родился, а когда он родился, она была вынуждена заняться более важными делами. И вот, видимо, о чем шла речь, когда она говорила о каких-то своих делах. Спокойно и логически все обдумав, я быстро нашел решение.

– Ну хорошо. Если хочешь, мы можем нанять помощницу по хозяйству, которая будет убирать квартиру и сидеть с Малышом. У тебя появится больше времени. Сможешь переводить, – резонно заметил я. – Дорогая, нет проблем, мы можем себе это позволить при моем заработке. – И посмотрел на нее, довольный тем, что я придумал, и даже удивился, почему мне раньше это в голову не пришло. Вполне возможно, нам бы удалось избежать скандала. Улыбнулся, гордясь собой – какой же я хороший муж, какой мудрый Глава Семьи. Я понимаю свою жену, поддерживаю ее увлечения. Но она по-прежнему нахмуренная сидела, не щебетала, не улыбалась, как раньше.

– Ты что, действительно не понимаешь, что я имею в виду? – спросила она нормальным голосом, и мои руки перестали трястись. – Ты не понимаешь, что мне бы хотелось больше времени проводить с тобой… – Майя внимательно на меня посмотрела, а потом вдруг повернулась и ушла в свою комнату. Дверью хлопнула так, что слышно было во всей нашей большой квартире. А я снова разозлился – не люблю, когда дверью хлопают, есть же какие-то правила поведения, мы же не первобытные люди, в конце концов. Я Юрист и не позволю, чтобы кто-то при мне дверью хлопал, тем более женщина, и жене не позволю! Но я взял себя в руки, сделал несколько глубоких вдохов, успокоился и сел. Уселся на диване и включил телевизор.

И так я сидел перед экраном и ничего не мог понять, и до сих пор не понимаю. До сегодняшнего дня не могу понять! И стало меня беспокойство мучить, потому что все никак понять не мог, что не так. И машину ей купил и домработницу предложил. И что же?

– А, вот ты где! – услышал я у своего уха голос Деда.

Я подскочил, чуть сердце от неожиданности не остановилось – он так тихо ко мне подошел, что я не заметил. Дед был партизаном, конспирация у него в крови. У него был псевдоним «Парад», Полковник «Парад». Он ведь был разведчиком-антифашистом, незаметно проникал в тыл врага. Выполнял диверсионные и разведывательные задания, пускал под откос поезда и отбивал пленных.

Дед застал меня врасплох! Я тут же выбросил то, что держал в руках, в мойку, как будто ничего не ел, просто так стоял. Проглотил непрожеванный большой кусок, который был во рту. Чуть не подавился! Он застрял в глотке, я стал задыхаться, глаза выпучил, но делал вид, что все в порядке. Стою и вдаль всматриваюсь.

– Ты один ешь! Сам готовишь! Приходишь с работы, приходишь, уставший, из Конторы и сам себе готовишь! Стыд-то какой! Юрист сам себе еду готовит! Позор, позор! – Дед гневно нахмуривается. – Что она себе позволяет? Утром ушла, и до сих пор ее нет! Если бы не твой знаменитый сосед Депутат и Министр, который пригласил меня в гости, то не знаю, что бы я ел. Утром сказала: «Я ужасно спешу, в холодильнике ветчина, которую ты любишь, а на столе хлеб в пакете. Вода в чайнике только вскипела». И ушла! Что тут у вас происходит? Она разве забыла, что у меня нет времени открывать холодильник? Все должно быть приготовлено, порезано, должно лежать на столе, потому что в любую секунду война может начаться, наступление или час «Икс» объявят, и не будет времени искать в холодильнике, резать, намазывать. Разве она забыла, что я солдат и Полковник? Разве не знает, что чай меня на столе ждать должен? Я понятия не имею, сколько заварки сыпать надо и воды наливать!

– Ну, Майя изменилась, у нас все немного иначе, чем раньше… – выдавил я, с трудом проглотив кусок бутерброда, от которого едва не задохнулся. И отвернулся, чтобы он не заметил, как меня все это беспокоит, ой как беспокоит, беспокоит и гложет!

– Скажи мне, сынок, почему ее целый день нет дома? Почему стол не накрыт? На столе пусто, а ее дома нет! Целый день ее нет дома! – Дед с трудом переводит дыхание. – И какой от этого прок? – Дед поднимает указательный палец. – Супа нет! Суп не приготовлен! Суп на столе не стоит! – Дед хватается за голову и как будто сгорбливается. – Суп нас не ждет! Как же нам сражаться, как приказы отдавать, если нас суп не ждет? Суп! Как вспомню, какие раньше супы были… – Дед снова смотрит куда-то вдаль. – Помню, как-то в снегопад добрались мы до харчевни, а нас двое суток казаки преследовали… Или тот суп в подвале, в который мы спустились, грязные, и потные, с баррикад. Суп! Иногда водянистый, в котором едва кусочек картошки выловишь или крупы немного, но горячий и на столе! А сейчас суп некому сварить, ведь ее же целый день дома нет! А если бы у нас подполье было, конспирация, восстание надо было бы поднять, что тогда? Кто будет приказы отдавать, решения принимать? Ну кто? Всегда нас женщина ждала, связистка или-санитарка. Ну а как приказ отдавать без связистки? Как можно сражаться, если нас не ждут с носилками наши красавицы санитарки? Возвращаешься с поля битвы, а суп не сварен. А солдату есть надо. – Дед разводит руками. – Что теперь с Польшей будет, если ее целый день дома нет?!

Я тоже не знаю, ничего не знаю, не знаю, что сказать. Не знаю, какая у меня теперь жизнь будет и что станет с нашим браком, не говоря уж о Польше. Но как я Деду скажу, что не знаю, не понимаю, что в моей голове пустота? Я, Юрист, привыкший к логическим и аналитическим размышлениям, не знаю. Как один мужчина другому может признаться в том, что не знает? Дед, похоже, тоже не знает, что еще сказать. Молчим. И наше молчание выглядит естественно и нормально, и никому в голову не придет, что я не знаю и Дед не знает. Потому что молчание двух мужчин совершенно естественно. Мужчины молчат, потому что думают, и говорят только по существу. Зря лясы не точат. Так и молчим с Дедом. Смотрим друг на друга и гордимся тем, что мы настоящие мужчины, что сильно задумались, что мысли у нас важные и великие, поэтому и молчим, и молчание наше торжественно. Но когда молчание затягивается, меня беспокойство охватывает. Если еще немного помолчим, Дед снова заговорит о том, что в моем доме происходит, и снова мне не по себе станет.