Текст книги "Дочь Галилея"

Автор книги: Дава Собел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

Какова бы ни была просьба сестры Марии Челесте, Галилей никогда не отказывал ей, за что в ответ удостаивался самой горячей признательности. Характерное слово, которое использовала сестра Мария Челесте для выражения любви и благодарности за внимание со стороны отца, – «amorevolezza» (любящая тебя) – оно встречается более двадцати раз в дошедших до нас ста двадцати четырех письмах, и каждый раз дочь благодарит Галилея за только что проявленную заботу или щедрость по отношению к ней самой, к ее родной сестре или к кому-либо еще в обители. Таким образом, занимаясь разработкой основ современной физики, преподавая математику знатным особам, делая открытия в области астрономии и публикуя научные труды, обращенные к широкой аудитории, Галилей находил также время покупать нитки для сестры Луизы, подбирать органную музыку для матери-настоятельницы Акиллеи, присылать в обитель посылки с выращенными у себя в саду цитрусовыми, домашним вином и листьями розмарина для кухни и аптеки Сан-Маттео.

«Если бы я даже захотела найти слова, чтобы выразить мою благодарность Вам, достославнейший господин отец, за недавно присланные в обитель дары, – писала Мария Челесте 29 октября 1623 г., через неделю после того, как отправила отцу свое небольшое сочинение, – то просто не смогла бы вообразить, как начать выражение столь глубокой признательности. Более того, я полагаю, что подобное проявление благодарности не доставило бы Вам радости, несмотря на Вашу доброту, ибо Вы предпочитаете истинную благодарность нашего духа громогласным речам и церемониям. Итак, мы лучше послужим Вам, приложив все силы к тому, что больше другого умеем делать, я имею в виду молитвы, и будем просить о награждении и воздаянии Вам за эти и другие, бесчисленные и еще более значительные подношения, которые мы от Вас получаем».

С волнением ожидая неизбежного отъезда отца в Рим сестра Мария Челесте боялась, что разлука может оказаться долгой, ужасалась тому, что будет лишена его внимания и заботы. Как обычно, она писала о делах Винченцо: «Я хочу замолвить слово за нашего бедного брата хотя, вероятно, говорю об этом не к месту, и все же заклинаю Вас простить ему на этот раз ошибку, обвиняя в качестве истинной причины совершения сего промаха его юность, а поскольку Винченцо поступил так впервые, он тем более заслуживает милости. А потому я вновь умоляю Вас взять его с собой в Рим, а уж там, где у Вас не будет недостатка в возможностях, Вы сумеете дать сыну те наставления, которые подскажут Вам отеческий долг и природная доброта, а также любовь и нежность».

Винченцо, которому к тому времени уже исполнилось семнадцать лет, превратился в угрюмого, неблагодарного юношу – полную противоположность своей старшей сестре. Посещая колледж в Пизе, он безрассудно тратил деньги и злоупотреблял добротой друга Галилея – Бенедетто Кастелли, на чье попечение был оставлен. Однако ни одно из писем Кастелли не дает разъяснений, в чем же состояла та особая провинность, вызвавшая отеческий гнев Галилея, о котором упоминает Мария Челесте.

Раздраженный постоянными просьбами сына о финансовой помощи, Галилей писал Кастелли: «Впредь он должен исходить из того, что будет получать по 3 скуди в месяц на карманные расходы. На эти деньги он может купить гипс, перо, чернила, бумагу или что-то иное, в чем у него будет нужда; и он еще должен считать себя счастливцем, имея так много скуди в возрасте, в котором сам я довольствовался жалкими крохами»1.

К концу ноября, после появления из печати «Оценщика», вызвавшего немалый интерес в Риме, сестра Мария Челесте попросила отца оказать ей «одно из наиболее желанных благодеяний», прислав в обитель экземпляр книги. Это было как раз накануне его предполагаемого отъезда.

Достославнейший господин отец! Между безграничной любовью, которую я питаю к Вам, и страхом перед внезапно наступившими холодами, кои обычно причиняют Вам столько бед, усиливая боль и хворобу, Вас мучающие, я нахожу невозможным пребывать без новостей от Вас; вот почему умоляю: дайте мне знать, достославнейший господин отец, как Вы себя чувствуете и когда собираетесь отправляться в путешествие. Я стараюсь ускорить работу над бельем, оно почти закончено. Однако на пришивание бахромы, образец которой я Вам посылаю, как я сейчас вижу, материала не хватит – во всяком случае, на последние две вещи для этого нужны еще четыре локтя. Прошу Вас, сделайте все, что сможете, чтобы побыстрее прислать мне сию отделку, и тогда я смогу доставить Вам все до Вашего отъезда – поскольку сия работа связана именно с дорожными потребностями, я так тороплюсь закончить ее.

Так как у меня нет комнаты, где я могла бы спать ночью, сестра Саманта, по доброте душевной, позволяет мне оставаться у нее, лишая сей милости собственную сестру; однако в комнате сейчас чудовищно холодно, а я сама полна стольких переживаний, что просто не вижу, как вынесу пребывание там, достославнейший господин отец, если Вы не окажете мне помощь, предоставив один из своих прикроватных балдахинов – белый, который теперь не понадобится Вам в связи с отъездом. Я отчаянно нуждаюсь в том, чтобы знать: сможете ли Вы оказать мне эту услугу. И еще одно, о чем я вынуждена просить Вас – пришлите мне Вашу книгу, ту, коя только что опубликована, я хотела бы прочитать ее, жажду увидеть, о чем она.

У меня также есть несколько пирогов, испеченных мною несколько дней назад; надеюсь вручить их Вам, когда Вы зайдете попрощаться с нами. Полагаю, что это случится не столь скоро, как я боялась, и хотелось бы передать Вам пироги прежде, чем они зачерствеют. Сестра Арканжела по-прежнему проходит очищение, она еще очень слаба после двух прижиганий на бедрах. Я тоже чувствую себя не слишком хорошо, но настолько привыкла к нездоровью, что практически совсем не думаю о нем, видя, какую радость доставляет Господу испытывать меня той или иной малой болью. Я благодарю Его и молюсь, чтобы Он даровал Вам, достославнейший господин отец, самое доброе здравие – духовное и телесное. И в завершение примите самые наилучшие пожелания с любовью от меня и от сестры Арканжелы.

Писано в Сан-Маттео, ноября, 21-го дня, в год 1623-й от Тождества Христова.

Горячо любящая дочь, Сестра Мария Челесте

Если у Вас, господин отец, остались воротнички, которые надо отбелить, можете выслать их нам.

XI «То, в чем мы более всего нуждаемся»

В великой тишине, опускавшейся на обитель Сан-Маттео по окончании вечерней службы, тридцать сестер одетыми ложились на свои суровые ложа. Если Смерть явится за одной из них в ночи, инокиня предстанет перед ней в полном облачении, готовая к вечной жизни. Ну а когда прозвонит колокол, призывающий монахинь к заутрене, разгоняя полуночную тьму, все они мгновенно поднимутся с соломенных матрасов и без промедления босиком проследуют в церковь, чтобы светом свечей приветствовать своего небесного жениха – Иисуса.

«Venite adoremus»[41], – пели они, занимая места перед алтарем, у решетчатой преграды, чтобы начать заутреню – первую службу в круге богослужений нового дня. Монахини касались лбами каменного пола, осеняли крестом губы, а затем вставали и склонялись в молитве за всех, кто нуждался в помощи и спасении.

Среди предрассветных теней, постепенно светлевших по мере того, как заутреня сменялась хвалебными гимнами, сестры возвращались в кельи, чтобы предаться короткому сну. Но вероятно, именно в эти часы, еще до восхода солнца, 10 декабря 1623 г. сестра Мария Челесте нашла время, чтобы написать тайное послание отцу – там говорилось о деле, имевшем исключительную важность для обители.

Галилей, все еще собиравшийся в Рим, предложил обратиться к папе от имени монахинь Сан-Маттео. Он хотел, чтобы сестра Мария Челесте, прекрасно знавшая положение дел в обители, рассказала ему об их наиболее насущных нуждах. Несколько дней подряд она обсуждала этот вопрос с настоятельницей и самыми доверенными сестрами и наконец, полагаясь на собственные наблюдения, приняла решение сделать то, что сослужило бы добрую службу монастырю.

Мария Челесте была против того, чтобы даже упоминать о пожертвованиях. Конечно, обитель была нищей, и сестры часто голодали, но бедные клариссы сознательно выбрали жизнь, полную самоотречения и крайней воздержанности. Их мать-основательница, Клара, сама избрала привилегию Бедности как самое точное подражание Христу. После смерти в 1226 г. покровителя, Франциска Ассизского, Клара успешно отстаивала право не владеть никакой собственностью, несмотря на возражения представителей церковных властей, которые опасались, что она уморит себя голодом. Уступая ее воле, папа Григорий IX разрешил бедным сестрам из монастыря Сан-Дамиано придерживаться избранного пути – как вся обитель, так и каждая монахиня должны были жить в нищете.

Святая Клара перед лицом сарацин. Британская библиотека

«Сестры не будут ничем владеть сами – ни домом, ни местом, ни чем-либо иным; как странницы и пилигримы этом мире, они будут служить Господу в бедности и нижении, обращаясь лишь за подаянием» (Устав ордена, св. Клары, параграф 8).

Однако папа Григорий, оценив совокупное имущество кларисс в Италии и Франции, принудил обители принять во владение ряд строений, которые не могли быть проданы или сданы внаем и приносили бы доход, К XVII веку такая практика широко вошла в обычай, и безусловно, новый папа Урбан, если бы к нему обратился человек, которого он уважал, как, например, Галилея, согласился бы предоставить монастырю Сан-Маттео процветающие земельные владения, приносившие постоянный доход, которого хватало бы на приобретение еды и достаточного количества одеял.

Но сестра Мария Челесте пришла к заключению, что обители Сан-Маттео угрожала беда гораздо более опасная, чем материальная бедность. Поэтому она отважилась описать ситуацию, как сама ее понимала, отцу и подсказать ему, как именно папа смог бы сокрушить эту опасность. В ее послании говорится о недостойном поведении мужчин, посещающих монастырь в качестве наблюдателей и духовных наставников по примеру самого Франциска.

«Наш посетитель всегда должен принадлежать к ордену миноритов, согласно воле и указаниям кардинала нашего. И пусть это будет человек, хорошо известный своей чистотой и праведным образом жизни. Его обязанность – исправлять наши ошибки и нарушения, совершаемые в мыслях или наяву» (Устав ордена св. Клары, параграф 12).

Если обители нужен был наставник, то еще больше здесь требовались священники. А поскольку Церковь не позволяла женщинам отправлять обряды и священные таинства, в монастыре нуждались в одном, а еще лучше – в двух священниках, которые могли бы исповедовать и отпускать грехи, причащать тяжелобольных и умирающих, служить мессы.

Священник, посещавший тогда Сан-Маттео, представлял собой типичный пример необразованного, не слишком морального, недостойного клирика, каких было немало среди духовных лиц любого ранга в Италии XVII века. Они порочили Церковь, превращая религиозную жизнь в насмешку. И хотя Тридентский собор в заключительном эдикте 1563 г. сделал попытку избавиться от подобных служителей, введя направленное на воспитание благочестивых молодых людей и подготовку их к церковному служению обязательное обучение в семинариях – в каждом диоцезе должна была существовать таковая, – но система образования пока еще не сформировалась, и некомпетентные священники прочно держались на своих местах благодаря личным знакомствам и связям. Сестра Мария Челесте полагала, что замена посещавшего Сан-Маттео священника, не имевшего опыта монастырской жизни, братом-миноритом могла бы благотворно сказаться на обстановке в обители.

Тридентский собор также ввел новое правило, заменив пожизненное назначение на пост матери-настоятельницы регулярным избранием новой аббатисы путем голосования, проходящего раз в три года. В Сан-Маттео как раз и предстояло избрать в ближайшее время преемницу сестры Лауры Гаэтани, которую монахини звали Мадонной и которая в последний раз отслужила заутреню в тот день, когда сестра Мария Челесте писала послание отцу.

Вновь зазвонили колокола, это означало, что пришло время для утрени. Проснувшиеся и умывшиеся, сестры вновь собрались в церкви и предались молитвам за грешных и страждущих. С предыдущего вечера они не обменялись ни единым словом, следуя уставу, предписывавшему хранить молчание вплоть до Третьего часа. Теперь они распевали гимны под аккомпанемент старого, полусломанного органа, на котором играла сестра Мария Челесте, а затем им предстояло съесть по куску хлеба на завтрак и приниматься за работу.

Иногда в течение трех часов с момента наступления Третьего часа и до дневной службы, приходившейся на любимые святой Кларой Шестой и Девятый часы, сестре Марии Челесте удавалось найти время, чтобы плотно исписать еще пару листов, а затем сложить их вчетверо и еще вдвое – так что получался маленький квадратик, – запечатать его и передать пакет слуге, доставлявшему почту в Беллосгвардо.

Достославнейший и возлюбленный господин отец! Я надеялась, что смогу лично поговорить с Вами обо всем, про что Вы упоминали несколько дней назад в своем заботливом письме. Однако вижу, что нехватка времени может помешать нам встретиться до Вашего отъезда, а потому я решилась поделиться с Вами своими мыслями в письменной форме. Кроме того, я хочу, чтобы Вы знали, сколько счастья доставило мне Ваше доброе предложение помочь нашей обители. Я поговорив об этом с Мадонной и другими старшими сестрами, и все они выражают благодарность Ваше предложение. Но поскольку они не были вполне уверены и не смогли прийти к согласим между собой, Мадонна написала губернатору, а он ответил, что, раз монастырь так обеднел, вероятно, самое важное для нас сейчас – обеспечить пожертвования. Однако я подробно обсуждала сей вопрос с одной весьма замечательной монахиней, которая, на мой взгляд, превосходит всех других мудростью и благочестием; она, движимая не страстью и не собственными интересами, но искренним рвением, посоветовала мне, вернее, она просто умоляла меня просить Вас кое о чем, способном, без сомнения, принести значительную пользу нам и в то же время не обременительном для Вас, достославнейший господин отец, а именно – обратиться к Его Святейшеству с тем, чтобы нам назначили исповедника из числа братьев, которым можно доверять, так чтобы через три года его можно было сменить, как это принято в монастырях, выбрав другого, не менее надежного. Это должен быть исповедник, который не станет вмешиваться в обычное течение дел нашего ордена, но просто позволит нам причащаться священных таинств: это и есть то, в чем мы более всего нуждаемся, нуждаемся так сильно, что я едва ли смогу выразить всю глубину и важность сей потребности или пересказать все обстоятельства, которые вынуждают меня просить об этом, хотя я и попыталась записать некоторые из них и приложила к данному письму.

Но поскольку я знаю, достославнейший господин отец, что Вы не можете на основании всего лишь моих слов выступать с таким прошением, не выслушав остальных сестер, более опытных в подобных делах, то, когда Вы приедете Вы сможете сами задать вопрос Мадонне, чт обы узнать ее мнение, а также обсудить сей вопрос со старшими инокинями, конечно не упоминая, почему Вы заговорили вдруг на эту тему, и прошу Вас, не говорите ни слова об этом господину Венедетто, дяде Кьяры, ведь он, несомненно, расскажет об этом сестре Кьяре, а та разнесет новость по всей обители, и сие нас погубит, – потому что невозможно представить полного единомыслия среди такого числа людей, а вследствие действий одного лица, которое может быть особенно недовольно таким предложением, все усилия окажутся тщетными. Безусловно, было бы ошибкой давать двум или трем людям право лишать остальных всех тех выгод, как духовных, так и практических, которые смогут проистечь из успеха нашего плана.

Теперь дело за Вами, достославнейший господин отец, за Вашим взвешенным суждением, к коему мы взываем: сочтете ли Вы приемлемым передать нашу просьбу и как лучше представить ее, чтобы легче достичь желаемого, поскольку, как мне кажется, наше прошение вполне законно, и вызвано оно исключительно отчаянным положением, в котором мы пребываем.

Я сочла необходимым написать все это Вам, достославнейший господин отец, сегодня, выбрав самое спокойное время. Полагаю, сейчас особенно будет уместен Ваш визит к нам, прежде чем все снова придет в движение, и Вы сможете сами убедиться в том, что нужно сделать, принимая к сведению мнение старших монахинь, как я уже объяснила.

Так как я боюсь слишком обременить Вас, не буду писать здесь о многом таком, что сумею рассказать при личной встрече. Сегодня мы ожидаем приезда господина викария, который прибывает на церемонию избрания новой аббатисы. Молю Бога, чтобы на этот пост оказалась выбрана та, что более других Ему предана, и пусть Он дарует Вам, достославнейший господин отец, все изобилие своей священной милости.

Писано в Сан-Маттео, декабря, 10-го дня, в год 1623-й от Рождества Христова, Горячо любящая дочь, Сестра Мария Челесте

Далее следовали необходимые пояснения:

Первая и самая важная причина, побуждающая нас обратиться с этой просьбой, заключается в ясном осознании того, как ничтожные знания подобных священников и непонимание ими установлений и обязательств, являющихся частью нашей религиозной жизни, позволяют нам или, точнее сказать, провоцируют нас жить более свободно, недостаточно соблюдая наш устав. И поневоле в душе возникают сомнения, когда видишь, что мы начинаем жить без страха Божьего и становимся все более жалкими, подвергаясь искушениям сего мира. А потому мы должны обратиться к источнику, о котором я и говорю Вам.

Вторая причина заключается в том, что с тех по р, как наша обитель оказалась в нищете, как Вы знаете, достославный господин отец, она не может удовлетворить запросы исповедников, которые покидают нас каждые три года, так как мы не в состоянии расплачиваться с ними к моменту окончания их срока службы: случилось так, что я осведомлена, что троим из служивших здесь причитались значительные денежные суммы, и они использовали эти невыплаченные долги как повод, чтобы часто приходить сюда к трапезе и тесно общаться с некоторыми монахинями. И что еще хуже, они разносили слухи и сплетни о нас, куда бы ни пошли, в результате чего наша обитель стала считаться едва ли не приютом наложниц всего Казентино, откуда приходили сии исповедники, более пригодные для ловли кроликов, чем для наставления души. И поверьте мне, достославнейший господин отец, если бы я захотела рассказать Вам обо всех этих неприятностях, причиняемых нам тем, кто выполняет эту службу теперь, я бы никогда не окончила свой перечень, потому что от столь же многочисленны, как и невероятны.

Третья причина состоит в том, что духовное лицо не может быть столь невежественным, чтобы знать так мало, как все эти люди, а если он даже и не знает необходимого, то не должен столь внезапно и беспричинно покидать обитель, как взяли за правило наши священники, исчезающие при любом удобном случае, ссылаясь на необходимость получить совет при дворе епископа или где-то еще, словно есть способ узнать быстро то, чему надо учить других; духовное лицо должно вместо этого советоваться с учеными отцами своего ордена. В таком случае дела наши будут известны лишь в одном монастыре, а не по всей Флоренции, как сейчас. Более того, если священник ничего не может извлечь из своего опыта, он должен хотя бы понимать границы почтительности, лежащие между братьями и сестрами, чтобы последние могли жить как можно более спокойно; тогда как иной священник, приходящий сюда, не имея… назовем это пониманием монахинь, – так вот, он может завершить весь трехлетний срок своего пребывания, так и не ознакомившись с нашими обязанностями и с нашим уставом.

На самом деле мы не отдаем предпочтения отцам одного монашеского ордена перед другими, но полагаемся на суждение того, кто обладает властью назначать, кто может даровать нам свою милость. Истинная правда, что новые кармелиты из Санта-Мария-Маджоре, многократно приходившие сюда в качестве исповедников по особым случаям, гораздо лучше проводили службы, которые запрещено вести нам самим; я убеждена, что они лучше других смогли бы отвечать нашим потребностям, будучи сами весьма благочестивыми и уважаемыми отцами. Более того, они не домогаются дорогих подарков, не заботятся о себе (поскольку привыкли к бедности) и ведут достойный восхищения образ жизни, что признают и члены других орденов; некоторые священники, присылаемые к нам в качестве исповедников, проводили все три года, думая исключительно о своих личных интересах, и чем больше они могли выжать из нас, тем больше они себя уважали и ценили.

Заканчивая сим свои рассуждения, я, достославнейший господин отец, молю Вас судить самостоятельно об условиях в наших монастырях, таких как Сан-Якопо и Сайта-Монака, теперь, когда они оказались под влиянием братьев, предпринимающих шаги, чтобы направить их на путь истинный.

Мы никоим образом не просим избавить нас от послушания ордену, но лишь хотим получать доступ к священным таинствам и святым дарам, подчиняясь опытным наставникам, которые понимают значение своего призвания и служения.

Легенда гласит, что мать Клара часто пела в Шестой и Девятый часы, во время которых прославляют распятие и смерть Иисуса, при этом обливаясь слезами. Ее дочери в Сан-Маттео следовали ее правилам и молились за благодетелей монастыря, а затем парами, продолжая петь, отправлялись в общий зал. Там те, кому полагалось читать вслух за трапезой, насыщали сестер историями из жизни святых, впрочем, это длилось недолго – ведь требовалось лишь несколько минут, чтобы покончить со скудной едой, обычно состоявшей из овощной похлебки, после чего все возвращались к молитвам.

На вечерне, во второй половине дня, монахини преклоняли колена на хорах, слушая звон колоколов. Особый колокол, называемый capitolo[42], звучал вслед за первыми, призывавшими на службу; наступал еще один период молчания и умной молитвы, после которой в тот день и проводились выборы. Новой аббатисой стала сестра Ортензия дель Ненте – великая мастерица плести кружева.

«Та, что избрана, должна задуматься о том, какой груз принимает она на свои плечи и кому вручает стадо, вверенное ее попечению. Она должна также стараться прокладывать путь для других более своей добродетелью и святым поведением, тем формальной властью, так чтобы ее пример вдохновлял сестер подчиняться ей больше по любви, чем из страха» (Устав ордена св. Клары, параграф 4).

Сама Клара, основательница ордена, управляла монастырем Сан-Дамиано на протяжении всей своей жизни, которая проходила по большей части в спокойных размышлениях, грубо прерванных вторжением солдат-наемников в сентябре 1240 г. Они стреляли в Клару, обессилевшую от долгой шестилетней болезни и стоявшую на ногах лишь при поддержке двух монахинь, но способную изгнать врагов силой молитвы. Канонизация Клары в 1255 г. стала отчасти результатом этого проявления отваги, а также была подкреплена данным под присягой свидетельством одной из поддерживающих ее монахинь, что с Кларой говорил сам Бог: «Я буду охранять и всегда защищать тебя», – сказал Он, в то время как сарацины карабкались на стены Сан-Дамиано. Еще одной причиной канонизации стали чудеса, свершавшиеся после смерти Клары и служившие доказательством ее святости. Паломники исцелялись на могиле Клары от разнообразных недугов – в том числе от эпилепсии, паралича, усыхания конечностей, горбов, слабоумия, помешательства и слепоты.

«Я благословляю вас при жизни и после смерти моей, насколько я способна и, более того, на что способна, всеми благословениями, которыми Отец наш по милости Своей благословил и будет благословлять Своих духовных сыновей и дочерей на Небесах и на Земле» (Благословение св. Клары).

День в Сан-Маттео завершался вечерней медитацией, следовавшей за пением гимна и уединенным чтением Евангелия. Затем все монахини преклоняли колена и простирались ниц на полу, чтобы молить о прощении за любую боль, которую каждая из сестер могла непреднамеренно причинить другим за прошедшие часы. В наступающей темноте они хором пели, после чего все сестры готовились встретить в ночи Великое Безмолвие – когда бы смерть ни нашла Христовых невест.

XII «Благодаря нашему рвению»

Весной 1624 г., после того как закончилась полоса холодных дождей и дороги вновь стали проезжими, Галилей наконец отправился в Ватикан. 1 апреля он покинул Флоренцию в конном экипаже, предоставленном ему от имени тринадцатилетнего великого герцога Тосканского Фердинандо II. Хотя Галилей все еще наслаждался привилегиями, даруемыми его близостью к палаццо Питти, и продолжал получать стипендию от Университета Пизы, поскольку числился придворным математиком и философом семейства Медичи, это не мешало ему искать еще больших милостей у нового папы. Возможно даже, Галилей надеялся, что протекция со стороны Урбана VIII обеспечит ему благосклонность набожных дам-регентш, правивших от имени юного Фердинанда: мадам Кристины и эрцгерцогини Марии Маддалены.

По пути в Рим Галилей остановился на две недели в Акваспарте, у своего друга и покровителя князя Чези, с которым они не виделись уже восемь лет. Чези предпочитал проводить как можно больше времени в загородном имении, где имел удовольствие посвящать свой досуг ботанике, сочинению книг и составлению энциклопедии по естественной истории – главного (хотя так и не завершенного) труда Академии-деи-Линчеи.

Князя Чези, конечно же, заинтересовал проект публикации новой книги Галилея – той, что была посвящена описанию системы и строения Вселенной. Придворный философ мечтал о ее написании вот уже пятнадцать лет, с момента первых наблюдений в Падуе за звездами в телескоп. Однако эдикт 1616 г. все эти годы препятствовал воплощению идеи в жизнь, хотя теперь перемены в Риме, казалось, сулили ученым небывалую интеллектуальную свободу. Прежде всего Галилей должен был представить проект папе Урбану, дабы тот одобрил содержание будущей работы. Князь Чези специально пригласил Галилея в свой дом, расположенный за пределами Рима, где готовил его к аудиенции – он хотел, чтобы ученый достиг Ватикана «не во мраке, неведения, но хорошо информированным в отношении того, что может быть необходимым» в связи с возвращением к теории Коперника.

11 апреля, как раз когда князь Чези и Галилей обсуждали эти перспективы, из Рима пришли печальные новости: Виржинио Чезарини, кузен князя и их приятель по Академии, увековеченный в посвящении «Оценщика», скончался в возрасте двадцати семи лет от туберкулеза.

Достославнеиший и возлюбленный господин отец! Для меня огромным счастьем было получить новости (из письма, которое Вы поручили послать через господина Бенедетто [Ландуччи] о благополучном ходе Вашего путешествия до Акваспарты, и за все это мы благодарим Господа Бога нашего. Мы также рады, были узнать о милостях, предоставленных Вам князем Чези, и надеемся на еще большее счастье, когда услышим о Вашем, достославнейший господин отец, прибытии в Рим, где лица самого высокого ранга с нетерпением ждут Вас, хотя я знаю, что радость, должно быть, сильно омрачена печалью из-за внезапной смерти синьора дона Виржинио Чезарини, столь высоко ценимого и любимого Вами. Я также опечалена его уходом и думаю лишь о горе, которое Вы испытываете, достославнейший господин отец, в связи с потерей столь дорогого друга, даже если и стоите на грани того, чтобы вскоре вновь увидеть его; конечно, это событие предоставляет нам случай задуматься об обманчивости и тщетности всех наших надежд касающихся этого бренного мира.

Но, поскольку я не хотела бы, достославнейший господин отец, чтобы Вы подумали, будто я собираюсь поучать в сим письме, не стану больше писать об этом. Хочу лишь дать Вам знать, что у нас все в порядке и что здесь поживают хорошо, и все монахини посылают Вам искренний привет. Что касается меня, я молю Господа даровать Вам исполнение всех Ваших желаний.

Писано в Сан-Маттео, апреля, 26-го дня, в год 1624-й от Рождества Христова.

Самая любящая дочь, Сестра Мария Челесте

Князь Федерико Чези.

Институт и Музей истории науки, Флоренция

Это единственное письмо сестры Марии Челесте, которое Галилей сохранил в бурных перипетиях 1624 г. Более года отделяет его от следующего, сохранившегося в собрании корреспонденции, так что переписка, посвященная хлопотам ученого в интересах обители Сан-Маттео, о чем упоминалось в предыдущей главе, как раз и попала в эту лакуну. (Однако тот факт, что Галилей выполнил поручение и добился успеха, очевиден из более поздних писем, в которых с глубоким почтением упоминается «наш отец-исповедник» как человек, появлению которого обитель обязана Галилею; более того, новый исповедник даже присматривал за домом Галилея, когда тот уезжал в город, и однажды попросил ученого помочь ему с решением одного личного дела в Риме.)

Галилей прибыл в Рим 26 апреля. На следующий день папа Урбан в первый раз принял его у себя дома, а затем, на протяжении нескольких недель, которые Галилей провел в Риме, встречался с ним еще пять раз. Обычно старые друзья прогуливались в садах Ватикана приблизительно в течение часа, поднимая в разговорах все темы, которые Галилей и надеялся обсудить с Его Святейшеством.

Несмотря на то, что на сей счет не сохранилось никаких письменных свидетельств, почти нет сомнения, что весной 1624 г. они говорили о последствиях давнего эдикта. Многие итальянские ученые чувствовали себя связанными по рукам эдиктом 1616 г., тогда как за пределами Италии мало кто признавал действие запрета на теорию Коперника. Галилей, вероятно, знал из писем своих европейских коллег, что ни один астроном во Франции, Испании, Германии или Англии не потрудился внести в трактат «De revolutionibus» предписанные изменения, опубликованные в 1620 г. Вообще-то эдикт этот явно навредил Италии. Ходили упорные слухи – заставлявшие Урбана недовольно морщиться, – что многие немцы вернулись бы в католицизм, если бы не этот эдикт.

Прошло уже почти полгода понтификата Урбана, и он мог с гордостью сказать, что никогда не поддерживал этот эдикт, да и во время издания документа ему и в голову не могло прийти, что он станет папой. Будучи тогда кардиналом, он успешно вмешивался в ход дебатов и вместе с кардиналом Бонифацио Каэтани сумел добиться, чтобы из окончательной редакции эдикта исключили слово «ересь». Таким образом, несмотря на то что советники Святейшего Престола в своем февральском докладе 1616 г. заявляли, что идея неподвижного Солнца является «формально еретической», эдикт 5 марта назвал это учение всего лишь «ложным и противоречащим Священному Писанию».