Текст книги "Дочь Галилея"

Автор книги: Дава Собел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

В конце июля или в августе один из посланников сумел контрабандой провезти экземпляр «Диалогов» через Альпы, после чего обратился к тайным почитателям Галилея в Страсбурге, где австрийский историк Матиас Бернеггар взялся за подготовку латинского перевода, который был готов к распространению по всей Европе к 1635 г. В 1661 г. в Англии также появилось издание «Диалогов» в переводе Томаса Солсбери. Запрет на внесенную в Индекс книгу продержался очень долго, но невозможно было контролировать его исполнение за пределами Италии.

В 1744 г. издатели из Падуи получили официальное разрешение включить «Диалоги» в посмертное собрание трудов Галилея при условии внесения в текст определенного рода замечаний и комментариев, которые должны были опровергать содержание книги. Но даже эта уступка не привела тогда к снятию ограничений на «Диалоги», которые все еще оставались формально запрещенными. 16 апреля 1757 г., когда Конгрегация Индекса отменила общие возражения против книг, содержащих изложение учения Коперника, «Диалоги» Галилея все равно оставались запрещенными, что особо указывалось в обновленном списке. На самом деле «Диалоги» были запрещены еще в течение 65 лет, вплоть до 1822 г., когда Конгрегация Святой Инквизиции допустила издание книг по современной астрономии, излагающих доказательства движения Земли. Однако поскольку одновременно с этим не был составлен новый Индекс, отражающий эти перемены, то и в издании 1835 г., через двести лет после описанных событий, в списке запрещенной литературы по-прежнему значились «Диалоги» Галилео Галилея.

Галилей проводит опыты с наклонной плоскостью. Архивы Алинари, фотоархив «Арт-ресурс»

Часть 5 В Сиене

XXVI «Я не знала, как отказать ему в ключах»

Представляя суд над Галилеем в упрощенном контексте классического примера противостояния науки и религии, критики католицизма заявляют, что Церковь выступила в оппозиции к научной теории, опираясь на библейские авторитеты. Однако с формальной точки зрения эдикт против учения Коперника, изданный в 1616 г., был подготовлен Конгрегацией Индекса, а не Церковью в целом. Точно так же суд над Галилеем остается на совести Святой Инквизиции, а никак не всей Церкви. И даже при условии, что папа Павел V одобрил эдикт 1616 г., а папа Урбан VIII инициировал осуждение Галилея, ни один из этих понтификов не воспользовался в этих случаях догматом о папской непогрешимости – свободе от ошибок, которая в качестве особой привилегии принадлежит папе, когда он говорит как пастырь Церкви и провозглашает истины веры и морали. Более того, постулат о непогрешимости папы во времена Галилея вообще не был еще официально сформулирован, это произошло на два века позже, на Первом Ватиканском соборе 1869-1870 гг.

Асканио Пикколомини, архиепископ Сиены.

Национальная библиотека,Флоренция

И хотя сам Урбан считал себя настолько могущественным, что полагал, будто бы приговор одного живого папы – в частности, самого Урбана – перевешивает сотню эдиктов прежних, уже покойных пап, он все-таки не заявлял о своей непогрешимости в деле Галилея.

Французский философ Рене Декарт, который, находясь тогда в Голландии, следил за процессом по делу Галилея, понимал эти различия. Так, Декарт мог с надеждой заметить, обращаясь к коллеге: «Поскольку я не вижу, чтобы это осуждение было утверждено Собором или Папой, но проистекает исключительно из решения комиссии кардиналов, вполне может случиться, что теория Коперника, как и эдикт об антиподах[72], будет однажды так же точно отменен». Тем не менее Декарт, получивший воспитание у иезуитов и на протяжении всей жизни остававшийся набожным католиком, воздержался от публикации собственной книги «Le Mond» («Мир»), в которой поддерживал взгляды Коперника на Вселенную.

Однако многочисленные церковные деятели – включая и весьма высокопоставленных клириков, таких как Асканио Пикколомини, архиепископ Сиены, – с первых мгновений знакомства с «Диалогами» Галилея приняли эту книгу и продолжали считать ее автора своим другом. Когда проблемы вокруг «Диалогов» еще только начались, архиепископ Пикколомини писал Галилею: «Мне кажется исключительно странным, что столь свежая и точная работа способна вызывать яростное неодобрение со стороны некоторых людей, которые могут найти ошибки лишь в собственных рассуждениях об этой книге, поскольку работа сия должна успокоить даже самый скромный разум. С другой стороны, я бы сказал, что Вы заслуживаете и этого, и еще худшего, потому что шаг за шагом разоружаете тех, кто контролирует науку, а им ничего больше не остается, как прибегать снова к священным основаниям»[73].

Архиепископ Пикколомини, последний представитель династии выдающихся ученых, семьи, давшей миру двух пап, сам изучал математику и в течение многих лет был восторженным поклонником Галилея. Теперь, после вынесения приговора, Пикколомини должен был держать в заключении Галилея, который покинул Тосканское посольство 6 июля и три дня спустя, 9 июля, прибыл во дворец архиепископа, непосредственно соседствующий с величественным Сиенским собором, Увенчанным знаменитым куполом.

Если Галилей выглядел «более мертвым, чем живым» (как охарактеризовал его посол Никколини) после возвращения с апрельского допроса в палатах Святой Инквизиции, то каким же должен был он появиться в Сиене в июле, после многочисленных недугов и потрясений? Несправедливость приговора так мучила его, что ученый несколько ночей не мог спать: в доме слышали, как он плакал, бормотал что-то и бродил по комнате. Архиепископ опасался за безопасность Галилея до такой степени, что в определенный момент даже приказал связать тому руки, чтобы он ночью случайно не нанес себе увечья. Пикколомини твердо намеревался восстановить сломленный дух ученого и вернуть его мысли к научным предметам. Тот факт, что Галилей сумел возродиться из пепла осуждения на суде Инквизиции и довести до конца еще одну книгу, в значительной мере является заслугой настойчивого и доброго Пикколомини. Французский поэт Сен-Аман, посетивший Сиену в 1633 г., сообщал, что встретил архиепископа и Галилея вместе в окружении роскошных ковров и мебели, заполнявших гостевые покои дворца: они наслаждались увлекательной дискуссией о механической теории, а перед ними лежали исписанные страницы.

Достославнейший и возлюбленный господин отец! Нет необходимости убеждать Вас в том, что письмо, которое Вы прислали мне из Сиены (где, по Вашим словам, пребываете в полном здравии) принесло мне величайшее удовольствие, равно и сестре Арканжеле, поскольку Вы прекрасно знаете, как угадать то, что я еще даже и не начала выражать. Но мне очень хотелось бы описать Вам настоящее праздничное представление и веселье, которые матери и сестры устроили тут, узнав о Вашем благополучном возвращении, потому что это действительно было нечто необычайное: мать-настоятельница и многие другие, услышав новости, бежали ко мне с распростертыми объятиями, плакали от нежности и счастья. Я испытываю воистину рабскую привязанность по отношению к ним всем, прекрасно понимая по сему выражению чувств, как сильно они любят Вас, господин отец, и нас с сестрой Арканжелой.

Услышав далее, что Вы остановились в доме доброго и учтивого монсеньора архиепископа, я испытала еще большие удовольствие и радость, несмотря на возможное горестное воздействие сего на наши собственные интересы, потому что это ясно показывает: необычайно увлекательные беседы с ним могут удержать Вас там гораздо дольше, чем нам бы того хотелось. Однако, поскольку здесь все еще сохраняется опасность заражения, я предпочитаю, чтобы Вы оставались там и ждали (как Вы и намерены поступить) подтверждения большей безопасности от Ваших ближайших друзей, которые если не с великой любовью, то, по крайней мере, с большей Уверенностью, чем мы, будут способны сообщить Вам эту информацию.

А я полагаю, что будет разумно тем временем получить доход с вина, что хранится у Вас в подвале, по меньшей мере продав одну бочку; потому что хотя пока оно еще хорошо хранится но я боюсь, что длительная жара может вызвать нежелательные процессы: та бочка, что Вы, господин отец, запечатали перед отъездом и из которой пили домоправительница и слуга, уже начала портиться. Нужно, чтобы Вы дали указания, в соответствии с Вашими желаниями, потому что у меня так мало знаний об этом роде деятельности; но я прихожу к выводу, что раз Вы производите достаточно вина на целый год, а в течение шести месяцев отсутствуете, то должно остаться еще довольно много, даже если бы Вы и вернулись через несколько дней.

Однако, оставляя этот вопрос, обращаюсь к тому, что заботит меня гораздо больше: мне крайне необходимо знать, каким же образом завершились Ваши дела одновременно к удовлетворению Вашему и Ваших противников, о чем Вы сообщили мне в предпоследнем письме, написанном непосредственно перед отъездом из Рима. Опишите же мне подробности того, как все обустроилось, но только после того, как отдохнете, потому что я могу еще немного подождать, пока Вы проясните мне это явное противоречие.

Синьор Джери как-то утром был здесь, как раз когда мы подозревали, что Вы, господин отец, находитесь в большой беде, и они с синьором Аджиунти пошли в Ваш дом и сделали все, что полагалось, и Вы мне позже сказали, что это Ваша идея, и мне она кажется очень обдуманной и своевременной, чтобы избежать больших несчастий, которые могли обрушиться на Вас. Вот почему я не знала, как отказать ему в ключах и в свободе осуществления его намерения, поскольку видела огромное рвение синьора Джерри послужить Вашим интересам.

В прошлую субботу я написала госпоже супруге посла, выразив всю огромную любовь, которую к ней чувствую, и если получу ответ, то обязательно поделюсь с Вами. Теперь заканчиваю, потому что сон наваливается на меня, а уже третий час ночи, по этой причине прошу простить меня, возлюбленный господин отец, если сказала что-нибудь неуместное, возвращаю Вам вдвойне все Ваши приветы и пожелания от всех, упомянутых в Вашем письме, особенно от Ла Пьеры и Джеппо, которые необычайно рады Вашему возвращению. Молю благословенного Господа даровать Вам Его святую милость.

Писано в Сан-Маттео, июля, 13-го дня, в год 1633-й от Тождества Христова. Горячо любящая дочь, Сестра Мария Челесте

Когда дочь Галилея пишет о некоем деле, совершенном синьором Джери Боккинери с помощью их общего молодого друга, Николо Аджиунти, одного из крупнейших математиков Пизы, она подразумевает уничтожение возможных свидетельств обвинения. Из страха, что представители Инквизиции могут реквизировать бумаги Галилея, его сторонники предприняли благоразумный шаг, проверив, что находится у него дома.

И хотя синьор Джери прибыл в монастырь с письмом от Галилея, объясняющим его миссию, сестра Мария Челесте сомневалась, стоило ли давать ему ключи. Синьор Джери служил в тот период связующим звеном между ней и отцом, так что никто, кроме самого Галилея, не мог сообщить ему, что необходимые ключи находятся у нее на хранении. Они должны были открывать определенный шкаф в кабинете Галилея. Безусловно, у самого Джери имелись ключи от ворот и дверей виллы, он также мог взять их и у синьора Рондинелли, который пользовался свободным доступом в Иль-Джойелло, или у JIa Пьеры, домоправительницы, которая открыла бы двери этому человеку – как брат Сестилии он практически был членом семьи. Но одна лишь только сестра Мария Челесте могла помочь ему отпереть хранилище частных бумаг.

Из письма ясно видно, что она не считает действия синьора Джери неуместными и не воспринимает себя как участницу заговора против Святой Инквизиции. Очевидно, она или Джери, Аджиунти или сам Галилей могли попросить прощения у Бога или Мария Челесте могла бы упомянуть об особой покаянной молитве, но в письме этого нет.

Кроме того, дочь явно смущается противоречиями в рассказе Галилея об исходе его дела в Риме – ей показалось, что все кончилось к удовлетворению обеих сторон , – но эта версия восходит к письмам отца, присланным ей еще до вынесения приговора. В конце мая, как можно судить по сохранившейся переписке с друзьями, Галилей искренне надеялся, что его помилуют и сохранят его репутацию, хотя, как выяснилось впоследствии, он и ошибался.

Вскоре после суда Галилей писал своему бывшему ученику во Францию: «Я не надеюсь ни на какое облегчение, и все потому, что не совершил никакого преступления. Я мог бы надеяться на помилование, если бы ошибался; потому что именно к ошибкам великие мира сего снисходительны, в то время как против невинного и неправедно осужденного гораздо выгоднее, дабы продемонстрировать суровость и законность суда, применять строгие меры»1.

И хотя сестры в Сан-Матгео необычайно радовались, услышав о «счастливом возвращении» Галилея в Тоскану из Рима, вскоре им стало ясно, как далеко от дома находится Сиена. И вовсе не путь в сорок с лишним миль по холмистой равнине служил барьером к воссоединению, но гнев папы: Галилею пока даже не разрешили вернуться в Арчетри. По правде говоря, Урбан мог вообще никогда не позволить ему вернуться домой.

«Когда Вы, господин отец, были в Риме, – писала ему сестра Мария Челесте 16 июля, – я говорила себе: если я удостоюсь такой милости, что Вы покинете это место и переедете в такой город, как Сиена, я буду удовлетворена, потому что в этом случае смогу сказать, что Вы находитесь в собственном доме. Но теперь я не вполне довольна, ибо опять мечтаю, чтобы Вы оказались ближе. Пусть это стало бы возможным, милостью благословенного Господа, Который до сих пор не оставлял нас Своей добротой. Нам следует быть благодарными за все дарованные нам милости, так как Он может быть еще лучше к нам расположен и снизойдет к нам, благословляя нас в будущем, и я уповаю, что так Он и сделает по Своей милости».

В Риме посол Никколини упорно продолжал добиваться для Галилея разрешения вернуться в Иль-Джойелло; он неизменно отмечал в письмах малейшие сдвиги в этом вопросе, таким образом поддерживая надежду в сердцах Галилея и его дочери.

Достославнейший и возлюбленный господин отец! Я с особенным удовольствием и утешением прочитала письмо, которое Вы написали синьору Джери по поводу вопросов, изложенных им в первом параграфе. Я осмелюсь погрузиться также и в третий параграф, хотя это потребует приобретения маленького дома, о котором я ничего не знаю, и, насколько я понимаю, синьор Джери очень хочет, чтобы Винченцо его купил, хотя и с Вашей помощью. Я, конечно, не хотела бы проявлять бесцеремонность, вмешиваясь в дела, которые меня не касаются. Тем не менее, поскольку я очень забочусь обо всем, что имеет даже малейшее отношение к Вашим интересам, возлюбленный господин отец, осмеливаюсь умолять и увещевать Вас (исходя из того, что Вы способны это сделать) дать им если и не полностью, то хотя бы частично то, что они просят, не только из любви к Винченцо, но и для того, чтобы сохранить доброе к Вам расположение синьора Джери, поскольку во многих прошлых делах он проявил огромную заинтересованность в Ваших интересах, возлюбленный господин отец, и по всему, что я видела, он старался помочь Вам всем, чем мог, а потому, если без чрезмерных трудностей для себя Вы смогли бы дать ему доказательство своей благодарности, я бы считала, что дело сделано. Я знаю, что Вы и сами можете рассматривать и решать такие вопросы, причем бесконечно лучше, чем я, и, вероятно, я даже не знаю, о чем говорю, но я зато хорошо знаю, что все сказанное мной продиктовано чистой любовью к Вам.

Слуга, сопровождавший Вас в Риме, был здесь вчера утром по поручению синьора Джулио Нунчи. Мне показалось странным, что я не получаю писем от Вас, возлюбленный господин отец. Теперь я успокаиваю себя тем объяснением, которое предложил этот человек: то есть что Вы не знали, попадет ли он к нам, сюда. Сейчас, когда Вы, возлюбленный господин отец, остались без слуги, наш Джеппо, который томится в стенах опустевшего дома, ни о чем ином и не мечтает, как только о том, чтобы получить разрешение приехать к Вам, и мне бы тоже этого очень хотелось. Если, возлюбленный господин отец, наши мысли совпадают, я бы позаботилась, чтобы его хорошо собрали в дорогу, и я уверена, что синьор Джери мог бы достать ему разрешение на путешествие.

Также я хотела узнать, сколько соломы покупать для маленького мула, потому что Ла Пьера боится, что он умрет от голода, а корм ему не очень подходит, потому что мул сей – весьма своеобразное животное.

Поскольку я посылаю Вам список оплаченных расходов за Ваш дом, сообщаю, что мы вынуждены были добавить к прежним еще некоторые статьи, в чем я Вам теперь и даю отчет. Кроме того, что касается денег, которые следует ежемесячно выплачивать Винченцо Аандуччи, за чем я должна следить, – я сохранила все расписки, кроме двух последних платежей, поскольку он некоторое время, вплоть и до сего дня, находится в доме вместе с двумя малолетними детьми, так как его жена умерла от чумы: теперь она, бедняжка, освободилась от трудов своих и покоится с миром. Винченцо присылал ко мне с просьбой дать ему 6 скуди во имя любви к Господу, жаловался, что умирает от голода, а поскольку месяц подходил к концу, я послала ему деньги; он обещал дать расписку, когда рассеются опасения, что он может быть заразен, и я согласилась на это; коли ничего не случится, я первым делом обращу внимание на эти издержки, на случай, если Вас здесь еще не будет, господин отец, а при нынешней жаре, скорее всего, дело так и обернется.

Лимоны, что росли в саду, все попадали с веток; последние несколько штук, что оставались на дереве, уже проданы; за них получили 2 лиры, на которые я, по своему собственному разумению, заказала для Вас три мессы.

Еще я написала госпоже супруге посла, как Вы мне сказали, и отправила письмо с синьором Джери, но ответа не получила, а потому почитаю за лучшее написать снова, допуская возможность, что-либо мое письмо не дошло до нее, либо ее послание потерялось по дороге. А мы здесь посылаем Вам нашу любовь от всего сердца, я молю нашего Господа благословить Вас.

Писано в Сан-Маттео, июля, 24-го дня, в год 1633 от Тождества Христова. Горячо любящая дочь, Сестра Мария Челесте

За несколько лет до этого Винченцо потратил часть приданого Сестилии, чтобы заплатить за дом в Коста– Сан-Джорджо. Галилей тоже внес свой вклад в это приобретение, так как его имя упомянуто в документе о заключении сделки. При доме имелись сад, колодец и хозяйственный двор, но комнат не хватало. Теперь, когда на продажу было выставлено соседнее здание, у Винченцо появилась редчайшая возможность расширить жилое пространство, никуда не переезжая.

Пока Галилей обдумывал это предложение, его здоровье пошло на поправку, а ум получил новую пищу для размышлений: архиепископ Пикколомини предложил ученому поработать над проблемой отливки заново гигантского колокола для колокольни Сиенского собора.

XXVII «На праздник Сан-Лоренцо случилось настоящее опустошение»

Сиенские литейщики выстроили форму для нового колокола прямо на улице, у основания колокольни-кампанилы, верхние ярусы которой были прорезаны многочисленными окнами. Форма состояла из двух глиняных частей: одна предназначена для внешнего контура колокола, вторая – для внутреннего; вокруг возвели массивные леса. Чтобы соблюдать необходимую толщину слоя между половинами глиняной формы, рабочие поддерживали огромный вес внутренней части на ребре внутреннего каркаса, словно сито над чашкой. Но когда они начали вливать в форму расплавленный металл, внутренняя часть по непонятным причинам поднялась и сломала контур колокола. По толпе зевак на площади поползли удивленные возгласы и предположения, которые постепенно распространились по городу. И тогда Галилей предложил правильное решение, которое он продемонстрировал на модели во дворце архиепископа.

Ученый заказал точную деревянную копию внутренней половины литейной формы колокола, и когда ее доставили, он заполнил ее пулями, чтобы сделать более тяжелой. Затем он установил модель внутри стеклянного ночного горшка. Согласно описанию, сделанному архиепископом, горшок закрывал модель, «так что между стеклом и деревом оставалось пространство толщиной в серебряную монету». Затем Галилей начал вливать ртуть внутрь горшка через отверстие возле его вершины. Как только жидкий металл стал подниматься по стенкам стеклянного контейнера, он потащил за собой заполненную дробью деревянную модель формы – хотя та и весила в двадцать раз больше незначительного количества ртути, оказавшегося под ней. Галилей предсказал этот эффект на основе ранних экспериментов с плавающими телами, в ходе которых он показывал, как маленький ребенок может поднимать тяжелый груз, погруженный в небольшое количество воды.

Ученый заявил, что-то же самое происходило и при отливке колокола: жидкий металл быстро поднял внутреннюю часть формы, несмотря на ее огромный вес. Он порекомендовал рабочим при следующей попытке как следует прикрепить рукоятки нижней части формы к мостовой, чтобы предотвратить повторение ошибки.

«И таким образом, – заключает свой рассказ архиепископ, – со второй попытки отливка колокола прошла отлично»[74].

Возлюбленный господин отец! Если мои письма, как Вы отметили в одном из своих ответов, часто доходят к Вам по два сразу, то теперь и я могу сказать Вам, не повторяя в точности Ваших слов, что с последней почтой Ваши послания прибыли как братья– францисканцы в деревянных башмаках, не только связанные вместе, но и издающие громкое постукивание, создав мне гораздо большие волнение и суету, чем обычно, наполненные радостью и счастьем, в особенности, возлюбленный господин отец, когда я узнала, что моя просьба касательно Винченцо и синьора Джери, направленная Вам, точнее сказать, мое докучливое приставание было благосклонно принято и получило столь быстрый ответ, причем более щедрый, чем я могла бы просить: и, следовательно, я заключаю, что мое вмешательство не нарушило Ваш покой, потому что именно такая вероятность сильнее всего меня тревожила, а теперь я повеселела и почувствовала облегчение, за что и благодарю Вас.

Что касается Вашего возвращения, Бог знает, как сильно я этого желаю; тем не менее, возлюбленный господин отец, когда Вы задумываетесь о том, чтобы покинуть тот город, который приютил Вас на некоторое время и предоставил возможность пребывать в спокойном месте, хотя и вне собственного дома, помните, что гораздо лучше и для Вашего здоровья, и для Вашей репутации оставаться еще на несколько полезных недель там, где Вы обитаете в райском блаженстве (особенно если учесть прекрасные беседы с достославным монсеньором архиепископом), чем возвращаться прямо сейчас в свою лачугу, которая поистине горюет о Вашем долгом отсутствии. Особенно сие касается винных бочек, которые, завидуя похвалам, кои Вы расточаете урожаю иных лоз из других краев, мстят за это, так как одна из них совершенно испортилась, то есть, конечно, испортилось налитое в нее вино; я предупреждала, что это может случиться. И с другими могло произойти то же самое, если бы не удалось предотвратить это умом и усердием синьора Рондинелли, который, распознав болезнь, немедленно прописал лекарство, давая советы и усердно работая над продажей вина, что и увенчалось успехом при посредстве купца Маттео, который доставил его владельцу гостиницы. Как раз сегодня две повозки с мулами были заполнены процеженным вином и отправлены по назначению с помощью синьора Рондинелли. Я уверена, что эти продажи должны принести 8 скуди: а все, что осталось после сделки, будет разлито в бутылки для нужд семьи и монастыря, так как мы охотно возьмем небольшое количество: представляется необходимым воспользоваться столь удобным случаем, пока вино не преподнесло нам новых сюрпризов, которые вынудили бы нас его просто выбросить. Синьор Рондинелли объясняет сие несчастье тем, что мы не отделили жидкость от осадка, скопившегося в бочках из-за жаркой погоды, это нечто такое, о чем я не имею понятия, потому что у меня совсем нет опыта в означенном деле.

Виноград на винограднике уже выглядит пугающе скудным из-за двух ужасных гроз, которые произвели ужасные разрушения. Часть винограда собрали во время июльской жары, до появления разбойников, которые, не найдя что бы еще украсть, угостились яблоками. На праздник Сан-Лоренцо случилась ужасная гроза, которая сокрушала все вокруг: ветер дул так свирепо, что производил настоящее опустошение, он затронул и Ваш дом, возлюбленный господин отец, оторвав довольно большой кусок крыши с той стороны, что выходит на участок синьора Челлини, а также опрокинув и разбив один из горшков с апельсиновым деревом. Сие дерево пересадили на время в грунт, пока Вы не распорядитесь, покупать ли новый горшок для него, а о повреждении крыши мы сообщили семье Вини [родственники скончавшегося к тому времени синьора Мартинелли], и они обещали все починить.

На других фруктовых деревьях практически ничего не выросло; особенно плохо со сливами, на коих просто нет плодов; а что касается немногих грушевых деревьев, которые там растут, все их плоды оборвал ветер. Однако бобы дали отличный урожай, который, по словам Ла Пьеры, принесет 5 стайа [меньше бушеля], и все они очень красивые; теперь следует подождать, как будет обстоять дело с белыми бобами.

Мне было бы очень важно дать ответ на Ваш вопрос, не провожу ли я время без дела; но я оставлю это до следующего раза, когда не смогу заснуть, потому что сейчас уже третий час ночи. Посылаю Вам приветы от всех, кого упоминала и даже от доктора Ронкони, который никогда не приходит, сюда без того, чтобы не требовать от меня новостей про Вас, господин отец. Да благословит Вас Господь Бог.

Писано в Сан-Маттео, августа, 13-го дня, в год 1633-й от Рождества Христова. Горячо любящая дочь, Сестра Мария Челесте

В католических странах принято обозначать тот или иной день месяца не только по дате, но также и по тому, какой религиозный праздник на него приходится. Так что Галилей без труда понял, что ужасный ураган, повредивший крышу дома и поваливший апельсиновое дерево, случился 10 августа – в день памяти святого Лоренцо, принявшего мученическую смерть на раскаленной решетке и отпустившего во время казни язвительное замечание, что палачам следует повернуть его на другой бок, чтобы он обжарился со всех сторон.

Одуряющая летняя жара 1633 г. докатилась и до Арчетри. Даже сестра Мария Челесте жаловалась на погоду, потому что от жары она всегда испытывала слабость. Страдая от бессонницы, бедняга едва находила силы водить пером по бумаге. Конечно, в этом признании была Доля преувеличения, ведь она писала отцу не меньше двух писем в неделю, откликаясь на любой его вопрос или совет по домашним делам. Время от времени Мария Челесте сообщала ему и монастырские новости – например, что сестра Джулия, монахиня 85 лет, боролась со смертью и одолела ее. Но она крайне мало рассказывала о своем неослабевающем внимании к сестрам, лежавшим в больничных палатах, или о том, что собственная осведомленность обо всех сторонах жизни в обители сделала ее саму вероятным кандидатом на пост матери– настоятельницы. Марию Челесте могли избрать еще в декабре предыдущего года, после того как она достигла подходящего возраста, но тогда она была слишком поглощена возникшими в жизни отца перипетиями, связанными с его отъездом в Рим. Вероятно, ко времени следующих выборов, которые должны были состояться в 1635 г., другие монахини сочли бы ее самой подходящей фигурой на роль настоятельницы, поскольку Мария Челесте отличалась и умом, и готовностью заботиться об окружающих.

«Что касается больных сестер, то аббатиса, как сама, так и через других сестер, обязана проявлять постоянную заботу и попечение обо всем, что им требуется, – и в форме совета, и в обеспечении больных пищей и другими необходимыми вещами, – и предоставлять все это по возможности с нежностью и состраданием, потому что все обязаны заботиться о своих больных сестрах и служить им так, как хотели бы, чтобы обращались с ними самими во время болезни» (Устав ордена св. Клары, параграф 8).

Тем летом Мария Челесте также лечила мальчика Джеппо – слугу Галилея, который из-за сильной лихорадки провел несколько дней в больнице во Флоренции. Несмотря на то, что юный возраст и физическая сила помогли ему быстро преодолеть кризис, Джеппо заразился от одного из соседей по палате кожным заболеванием. Сестра Мария Челесте исцелила его с помощью мази собственного изготовления.

Позднее, как раз когда началась невыносимая жара, слуги остались без муки. А поскольку в августе того года и речи не шло о том, чтобы топить дома плиту, Джеппо покупал хлеб для себя и Лa Пьеры в монастыре. Это обходилось им всего в восемь кваттрини за большую буханку, о чем сестра Мария Челесте и сообщала Галилею, Который теперь регулярно проверял все счета.

Несмотря на жару, ученый просто расцвел в благоприятном климате Сиены и принялся за новую книгу, Которую обдумывал в течение вот уже двадцати пяти лет.

Сначала, еще будучи профессором в Пизе, Галилей написал краткий трактат о движении, который никогда не публиковал. Затем он накопил данные новых экспериментальных наблюдений: за двадцать лет работы в Падуе, где замерял колебания маятника и выводил математический закон для их периодов, а также тысячи раз катал бронзовые шары по наклонной плоскости, чтобы определить ускорение свободного падения, – для этого Галилей использовал все свободное время, остававшееся у него после исполнения обязанностей преподавателя и изготовления военных компасов. Еще позднее, уже в качестве придворного философа во Флоренции, в 1618 г., получив гораздо больше досуга для научных исследований, ученый вернулся было к заметкам, сделанным в Падуе, – но тут его оторвали от работы сначала болезнь, а затем появление комет. Он снова вспомнил о давней задумке в 1631 г., пока ожидал разрешения на издание «Диалогов». Теперь же, не имея возможности покидать дворец архиепископа, Галилей пересмотрел свои прежние идеи о способах движения, изменениях траектории, разламывании и падении обычных тел.

Рукописная страница из книги Галилея «Две новые науки».

Институт и Музей истории науки, Флоренция

По поводу столь заурядной темы своей будущей книги Галилей заметил: «Вероятно, в Природе нет ничего древнее ДВИЖЕНИЯ, о котором философы написали целые тома, изобильные и по количеству, и по толщине». Но все ранние заметки теперь подвели его к размышлениям об источнике движения. Галилей предполагал избрать совершенно иной, оригинальный путь – отказаться от всех традиционных для последователей Аристотеля разговоров о том, почему происходит движение, и вместо этого сосредоточиться на том, как оно происходит, используя для этого результаты тщательных наблюдений и измерений. Таким способом ему удалось обнаружить и описать феномены, не отмеченные предыдущими поколениями философов. Например, траектория, прочерченная в пространстве брошенной или запущенной из пушки ракетой (ядром), как установил Галилей, представляла собой не «какую-либо кривую», как говорили его предшественники, но совершенно точную параболу. А когда лимоны падали с деревьев, а ядра – с башен, каждый предмет набирал скорость в соответствии с одной и той же схемой, связанной напрямую со временем его падения: какое бы расстояние ни преодолевал предмет за единицу времени – будь то удар пульса, длительность звучания ноты, капля в водных часах Галилея, – к концу двух таких единиц его движение ускорялось в четыре раза. После трех единиц времени скорость превышала изначальную в девять раз; после четырех – в шестнадцать, и так далее; всегда происходило ускорение, равное квадрату времени падения.