Текст книги "Дочь Галилея"

Автор книги: Дава Собел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)

Обсуждая свое будущее в Тоскане, Галилей запросил то жалованье, которое он уже получал в Университете Падуи – сумму, равную тысяче венецианских флоринов, но во флорентийских скуди. Ученый вполне мог бы потребовать больше денег, но вместо этого он подал прошение об освобождении от ответственности за неуплату той доли в приданом сестер, которую должен был внести его брат.

Еще одним несомненным преимуществом стало то, что благодаря новому посту в Университете Пизы Галилей избавился от утомительных частных уроков. Теперь он до конца жизни обрел личную свободу, которую мог употребить для научных исследований и для публикации своих открытий к выгоде читающей публики. Галилей попал под официальное покровительство великого герцога, который обещал платить ему за создание новых телескопов.

IV «Дабы истина стала очевидной и общепризнанной»

Когда в сентябре 1610 г. Галилей переехал во Флоренцию, чтобы занять при дворе великого герцога новый пост, девятилетняя Ливия отправилась на юг вместе с отцом. Они оставили позади извилистые венецианские каналы, Дворец дожей, встававший над кромкой воды, словно фантастическое, причудливое видение, сотканное из розового сахара и меренги. Они пересекли плодородную долину реки По, Апеннинский хребет, тянущийся вдоль всего итальянского полуострова, вступив в чужую страну, которой правил великий герцог. В XVII веке Италия представляла собой пестрое собрание многочисленных независимых королевств, герцогств, республик и папских владений, объединенных лишь общим языком, зачастую находящихся в состоянии войны друг с другом и отрезанных Альпами от остальной Европы.

Пейзаж постепенно менялся. Башни кедров и кипарисов вздымались над холмами, а рыжеватая штукатурка домов сливалась с общим фоном местности. Так Галилей познакомил Ливию с тяжеловатой, чувственной красотой Тосканы. Старшая его дочь, Виржиния, уже ожидала их во Флоренции. Она уехала туда предыдущей осенью, по настоянию матери Галилея, забравшей девочку с собой после не слишком приятного визита в Падую. Мать обнаружила тогда, что ее сын полностью поглощен подзорной трубой и не способен оказать ей того рода гостеприимство, на которое она рассчитывала, а свою так называемую невестку она и вовсе сочла недостойной внимания. Мадонна Джулия вскоре покинула дом сына и вернулась в Тоскану.

«Малышка здесь у меня так счастлива, – сообщала она в письме к Алессандро Пьерсанто, слуге Галилея, – что и слышать не хочет ни о каком другом доме»[12].

Ни Виржиния, ни Ливия и понятия не имели, когда они снова увидят своего брата Винченцо. Галилей счел за благо для мальчика, совсем еще малыша, остаться в Падуе с Мариной.

Вскоре после отъезда Галилея Марина вышла замуж за Джованни Бартолуцци, вполне почтенного горожанина, который был ей ближе по социальному положению. Галилео не только одобрил этот союз, но даже помог Бартолуцци найти работу у одного из своих богатых падуанских друзей. Он продолжал посылать Марине деньги на содержание Винченцо, а Бартолуцци, в свою очередь, снабжал Галилея прозрачными заготовками для линз к его телескопам, приобретая их у мастеров-стеклодувов острова Мурано, расположенного в пределах Венецианской лагуны (ученый пользовался ими до тех пор, пока Флоренция не обеспечила его чистым стеклом несравненно лучшего качества).

Во Флоренции Галилей снял дом «с высокой ступенчатой крышей, с которой видно все небо», откуда он мог вести свои астрономические наблюдения и где можно было установить станки для вытачивания линз. В ожидании, пока дом будет готов, Галилей несколько месяцев прожил с матерью и двумя девочками в комнатах, предоставленных его сестрой Виржинией и ее мужем, Бенедетто Ландуччи. Родственники Галилео встретили его дружелюбно, несмотря на недавние раздоры, сопровождавшиеся судебными разбирательствами, но «зловредный зимний воздух города» плохо влиял на его самочувствие.

«После многолетнего отсутствия, – жаловался Галилей, – я стал воспринимать сам разреженный воздух Флоренции как жестокого врага моей головы и всего остального тела. Простуды, кровотечения и запоры на протяжении последних трех месяцев довели меня до такой слабости, депрессии и уныния, что я практически не выходил из дома и даже не вставал с постели, не испытывая, однако, благословенного забытья сна, не в силах толком отдохнуть».

Когда позволяло здоровье, ученый посвящал все свое время изучению Сатурна, находившегося намного дальше Юпитера – практически на пределе возможностей телескопа, – на котором, как полагал Галилей, можно было различить две крупные неподвижные луны. Он описал увиденное в латинской анаграмме, которая, если правильно разгадать ее, гласит: «Я наблюдал высочайшую планету и нашел ее трехтелой». Таким способом он заявил о новом открытии, избежав риска выставить себя глупцом, пока не найдено подтверждение гипотезы. Галилей направил нерасшифрованную анаграмму нескольким известным астрономам, чтобы на всякий случай закрепить за собой право первооткрывательства. Ни один из них не смог разгадать загадку. Великий Кеплер, живший в Праге и к тому времени уже имевший в своем распоряжении телескоп (он считал его «более ценным, чем любой скипетр»), ошибся в расшифровке и пришел к выводу, что Галилей обнаружил две луны Марса[13]. (Заметим в скобках, что две луны Марса действительно появились в окуляре телескопа двести лет спустя, когда Асаф Холл в Военно-морской обсерватории США зарегистрировал два спутника Марса и назвал их Фобос и Деймос.)

Той же осенью 1610 г., пока Венера была видна на вечернем небе, Галилей изучал изменения размера и формы этой планеты. Он также направлял телескоп и на Юпитер, отчаянно сражаясь с трудностями в установлении точных орбитальных периодов четырех недавно открытых им спутников – ученый хотел найти бесспорное доказательство реальности их существования. Тем временем другие астрономы жаловались на то, что им никак не удается разглядеть спутники Юпитера сквозь гораздо менее совершенные инструменты, а потому высказывали вслух сомнения в том, что эти небесные тела существуют на самом деле. Несмотря на подтверждение со стороны Кеплера, некоторые ученые утверждали, что луны могут быть просто оптической иллюзией, внесенной в картину звездного неба линзами Галилея.

Теперь, когда новые луны стали предметом особого интереса Флорентийского государства, спор астрономов приобрел политический характер, поскольку нужно было защитить честь великого герцога. Галилей вступил в схватку, поставляя как можно большее количество усовершенствованных телескопов во Францию, Испанию, Англию, Польшу, Австрию, а также в различные города Италии. «Чтобы повсюду распространить и подтвердить признание моих открытий, – объяснял он, – мне представляется необходимым… сделать так, дабы истина стала очевидной и общепризнанной, а для этого следует продемонстрировать явление как можно большему числу людей».

Знаменитые философы, включая некоторых прежних коллег Галилея из Пизы, отказывались смотреть в телескоп на то, что должно было считаться новым содержанием аристотелевского неизменного космоса. Галилей отражал их нападки, проявляя при этом своеобразное чувство юмора: узнав в декабре 1610 г. о смерти одного из таких оппонентов, он вслух высказал пожелание, чтобы профессор, во время земного пребывания отрицавший существование Медицейских звезд, смог бы теперь разглядеть их получше по дороге на Небеса.

Чтобы укрепить превосходство своих выводов над мнением противников, Галилей счел политически правильным решением посетить Рим и опубликовать открытия именно там, в Вечном городе. Он однажды уже ездил в Рим – в 1587 г., с целью провести дискуссию о геометрии с выдающимся математиком-иезуитом Кристофом Клавиусом, написавшим важные и широко известные комментарии по астрономии; теперь этот блестящий ученый живо заинтересовался известиями о последних работах Галилея. Великий герцог Козимо дал Галилею разрешение на поездку. Таким образом он рассчитывал повысить собственный статус в Риме, где его брат Карло Медичи занимал традиционное для одного из отпрысков Их семьи место кардинала.

К сожалению, болезненная реакция Галилея на климат Флоренции заставила его откладывать отъезд вплоть до 23 марта 1611 г. Он провел шесть дней в дороге, воспользовавшись экипажем великого герцога, а по ночам направляя телескоп на небо – он делал это на каждой остановке: в Сан-Касьяно, Сиене, Сан-Квирико, Аквапенденте, Витербо, Алонтерози, – упорно продолжая изучать периоды обращения лун Юпитера.

Галилей прибыл в Рим в конце недели, и оказанный ему теплый прием приятно поразил ученого. «Я был принят и обласкан многими прославленными духовными лицами и представителями городской знати, – сообщал он, – которые хотели непременно увидеть то, за чем я наблюдал; и все они были польщены тем, что я, в свою очередь, пребывал в восхищении от чудесных статуй, картин, комнат, расписанных фресками, великолепных дворцов, садов и всего прочего»[14].

Галилей заручился поддержкой Колледжио Романо, центрального учреждения системы обучения иезуитов, где главным математиком являлся отец Клавиус, уже перешагнувший порог семидесятилетия. Клавиус и его почтенные коллеги, рассматривавшиеся Церковью как главные авторитеты в области астрономии, обзавелись собственными телескопами, и теперь все они могли подтвердить достоверность наблюдений Галилея. Несмотря на то что, как все иезуиты, они были привержены аристотелевской идее неизменного космоса, эти ученые все же не отрицали очевидность того, что подсказывали им собственные органы восприятия. Они даже оказали Галилею честь, пригласив посетить их, что вообще случалось очень редко.

В начале апреля одна из римских газет сообщала: «На прошлой неделе, в пятницу вечером, в Колледжио Романо, в присутствии кардинала и маркиза Монтичелли, была произнесена по-латыни приветственная речь, а также состоялся ряд других выступлений в честь синьора Галилео Галилея, придворного математика великого герцога Флоренции.

Страница из записной книжки Галилея с расчетами орбит спутников Юпитера. Национальная библиотека, Флоренция

Все выступавшие восхваляли и возносили до небес его новые наблюдения и открытие новых планет, не известных древним философам»[15].

Титул маркиза Монтичелли, который посетил празднование в честь Галилея, носил весьма любезный и идеалистически настроенный молодой римлянин Федерико Чези. Среди его многочисленных титулов были и такие, как герцог Акваспарта, Сан-Поло и Сант-Анджело. Помимо всех благ, дарованных ему при рождении, у маркиза Монтичелли имелись и собственные заслуги: в 1603 г., в возрасте восемнадцати лет, он основал первое в мире научное общество – Академию-деи– Линчеи (что в буквальном переводе с итальянского означает «академия рыси»). Богатство, прозорливость и любознательность этого человека заложили основы для создания форума, свободного от контроля со стороны университетских профессоров, предвзятых суждений и предрассудков. С самого начала Чези сделал свою академию интернациональной – одним из ее учредителей был голландец – и междисциплинарной по определению: «Академия-деи-Линчеи желает, чтобы ее членами были философы, жадно стремящиеся к истинным знаниям и отдающие себя изучению природы, в особенности математики; в то же самое время она не станет пренебрегать украшениями изящной словесности и филологии, которые, как изысканные одеяния, делают прекраснее самое тело науки»[16]. Выбор зоркой рыси в качестве главного символа отражал то особое значение, которое Чези придавал объективным наблюдениям за явлениями Природы. На официальных церемониях маркиз порой надевал золотую цепь с подвеской в виде фигурки рыси.

Колледжио Романо.

Чези пригласил приехавшего в Рим Галилея, олицетворявшего организационные принципы Академии-деи-Линчеи, присоединиться к их организации. 14 апреля он дал обед в честь Галилея на высочайшем холме города; одним из гостей там был греческий математик Джованни Демизиани, предложивший название «телескоп» вместо подзорной трубы для нового прибора, с помощью которого Галилей показал собравшимся луны Юпитера. Гости задержались допоздна, наслаждаясь новыми видами. Чтобы рассеять все сомнения в точности и верности своего прибора, Галилей также направил телескоп на внешнюю стену Латеранской церкви, надпись на которой, якобы сделанную папой Сикстом V, стало возможно прочитать при его помощи издали, с расстояния свыше мили.

Формальные выборы Галилея в Академию-деи-Линчеи состоялись на следующей неделе, так что с этого момента Галилей мог добавлять к своей подписи в частной корреспонденции или в опубликованных научных трудах титул академика, чем он не замедлил воспользоваться. Более того, Чези обещал, что Академия возьмет на себя издание его работ.

Прежде чем триумфально покинуть Рим в конце мая, Галилей удостоился аудиенции папы Павла V, который обычно не проявлял особого интереса к науке или ученым. Кроме того, Галилей познакомился с кардиналом Маттео Барберини – человеком, которому предстояло стать впоследствии папой Урбаном VIII. Кардинал Барберини, тосканец примерно тех же лет, что и Галилей, а также бывший питомец Пизанского университета, восхищался научными работами придворного философа и разделял его увлечение поэзией.

Случай снова свел Барберини и Галилея следующей осенью во Флоренции, во время визита туда кардинала, на приеме у великого герцога, когда после ужина Галилей развлекал публику своим привычным представлением. В ту ночь, 2 октября 1611 г., Галилей вступил в спор с профессором философии из Пизы, в назидание всем собравшимся решившим публично оспорить утверждение о плавающих телах. Разъяснения Галилея о том, что заставляет куски льда и другие предметы плыть в потоке воды, резко отличались от представлений, изложенных в физике Аристотеля, которую преподавали в университетах, а о его остроумии и находчивости при спорах с оппонентами давно ходили легенды при Тосканском дворе.

Один из современников так характеризует полемический стиль Галилея: «Прежде чем отвечать на аргументы оппонента, он упрощал и обесценивал их весьма ясными и наглядными свидетельствами, которые заставляли противника выглядеть особенно нелепо, когда наконец доводы его оказывались полностью разбиты»[17].

Герб Академии-деи-Линчеи.

Библиотека Академии -деи -Линчеи, Корсиниана-ди-Рома, Рим

Что касается физических тел, плавающих в воде, то тогда общепринятая точка зрения была следующей: лед тяжелее воды, но широкие, плоские снизу куски льда в любом случае останутся на плаву благодаря своей форме, которая не может пронзить поверхность жидкости. Галилей знал, что лед обладает меньшей плотностью, чем вода, а потому легче ее; именно поэтому он всегда плавает, независимо от формы кусков. И ученый мог продемонстрировать это, погружая кусок льда глубоко в воду, а потом отпуская: при этом лед всегда всплывал кверху. Но если все дело было только в форме куска, препятствовавшего затоплению льда, значит, форма должна была в той же мере мешать ему всплывать, разрывая поверхность жидкости – если, конечно, лед действительно был бы тяжелее воды.

Приглашенный участвовать в дискуссии о плавающих телах кардинал Барберини с энтузиазмом поддержал точку зрения Галилея. Позднее он написал ему: «Я молю Господа Бога охранять Вас, потому что люди, столь ценные, как Вы, заслуживают того, чтобы жить долго и приносить пользу обществу».

Кардинал Барберини приезжал во Флоренцию, чтобы навестить двух племянниц – обе были монахинями, жившими в одном из местных монастырей. Возможно, именно это совпадение подсказало Галилею, какую судьбу ему лучше выбрать для своих дочерей, хотя мысль о том, чтобы направить девочек в монастырь, могла прийти ему в голову и по иным соображениям. И дело тут не только в том, что две его сестры обучались в монастырях и провели там долгое время; тогда это вообще было распространенной практикой. Во времена Галилея во Флоренции на тридцать тысяч мужчин всех возрастных групп приходилось более тридцати шести тысяч женщин; это не считая тысячи мужчин и четырех тысяч женщин, обитавших в двадцати семи местных мужских монастырях и пятидесяти трех женских обителях. Перезвон колоколов на башнях их церквей пронизывал воздух днем и ночью, превратившись в постоянный мотив в повседневном городском шуме, наряду с птичьим пением и гулом голосов. Почти пятьдесят процентов девочек из патрицианских семей Флоренции если и не становились монахинями, то проводили, по меньшей мере, часть жизни за монастырскими стенами.

Сестры Галилея покинули обитель, чтобы вступить в брак, но вряд ли такое будущее было возможно для его собственных дочерей, рожденных вне брака. Когда девочкам было соответственно десять и одиннадцать лет, им еще рано было принимать серьезные религиозные обеты, но они уже могли поселиться в монастыре и ожидать там наступления канонически допустимого для пострижения возраста шестнадцати лет, находясь все это время в более спокойной обстановке и надежном окружении, чем мог им предоставить отец. Хотя в его семье и было несколько взрослых женщин, но мадонна Джулия, всегда склонная к домашним раздорам, с годами становилась все более тяжелой в общении, а сестры Галилея были обременены собственными малолетними детьми и частыми беременностями.

Слабое здоровье Галилея, возможно, подтолкнуло его к скорому принятию решения: поскольку вскоре после того, как при дворе проходил спор о плавающих телах, он серьезно заболел и не мог поправиться в течение нескольких месяцев. Болезнь заставила Галилея покинуть город и обосноваться для исцеления на Вилла-дел-ле-Сельве – в загородном доме, любезно предоставленном ему одним из добрых друзей. По повелению великого герцога, Галилей, поселившись в этом уютном уголке среди холмов, практически не вставая с постели, взялся за изложение своих мыслей по поводу плавающих тел и написал трактат, составивший целую книгу, которую он назвал «Разговор о телах, которые остаются на поверхности воды или движутся в ней».

Во время работы над этим проектом Галилей получил встревожившее его письмо от одного знакомого художника из Рима. «Мне рассказал мой друг, священник, который искренне восхищается Вами, – предупреждал Галилея живописец Людовико Карди да Чиголи, – что некие злонамеренные лица, завидующие Вашим добродетелям и достоинствам, встречались в доме архиепископа во Флоренции и с яростной энергией пытались изыскать способы нанесения Вам вреда, и это касалось как вопроса о движении Земли, так и других тем. Один из них высказывал сожаление, что не имеет священнического сана, который дал бы ему возможность объявить во всеуслышание с кафедры, что вы говорите абсурдные вещи. А некий священник, питающий к Вам особую вражду, ответил, что моральный долг каждого доброго христианина и истинно верующего сделать это. Сейчас я пишу Вам об этом, чтобы Ваши глаза всегда оставались открытыми и замечали подобную зависть и недоброжелательство со стороны подобных злонамеренных лиц»[18].

Эти собрания «злонамеренных лиц» могли стать причиной, побудившей Галилея принять решение поскорее отправить дочерей в монастырь, под защиту сестер; во всяком случае, именно в этот период он и написал письма, положившие начало обустройству обеих в обители.

Отец настаивал на том, чтобы девочки оставались вместе, несмотря на отрицательное отношение Конгрегации епископов и духовенства к помещению двух детей из одной семьи в один и тот же флорентийский монастырь. И хотя Галилей нигде не излагает основания этого своего пожелания, он вполне мог подметить в Ливии характерную болезненную склонность к меланхолии и отстранению от окружающих людей, которая впоследствии омрачила ее зрелые годы. И что бы стало с ней, не будь рядом жизнерадостной старшей сестры, способной противостоять ей мрачным настроениям? Галилей выяснил, что в других итальянских городах не существовало правил, препятствующих поступлению родных сестер в одну обитель, но он не хотел посылать дочерей на чужбину. Отцу хотелось, чтобы они оставались рядом с ним, хотя это и означало, что ему придется прилагать особые усилия, дабы преодолеть сложившиеся правила.

В декабре 1611 г. кардинал Франческо Мария дель Монте писал Галилею:

«В ответ на письмо, посвященное поступлению в монастырь Ваших дочерей, должен сказать, что я полностью понимаю, что вы не желаете немедленного их пострижения, но хотите, чтобы девочек пока приняли в обители и научили исполнять религиозные обеты, подготовив к пострижению к тому моменту, когда обе достигнут канонического возраста. Но, как я уже писал Вам ранее, сие не разрешается по многим причинам: в частности, это может стать ненужным стимулом и оказать нежелательное влияние на тех, кто пожелает принудить молодых особ принимать монашеское звание по каким– либо корыстным, личным мотивам. Правило это никогда не нарушается и не будет нарушено Священной Конгрегацией. Как только дочери Ваши достигнут канонического возраста, они могут быть приняты в монастырь (необходимо сделать вклад установленного размера, если только в выбранной Вами обители уже не будет максимального количества сестер; если же так случится, необходимо будет удвоить размер вклада). Поймите, что вакансии в монастырях не могут долго оставаться свободными, иначе последует суровое наказание и даже отрешение настоятельницы от должности, как Вы в том можете убедиться, прочитав Декреталию Папы Клемента, изданную в году 1604-м от Рождества Христова»1.

Официально девочек не могли принять в монастырь, но подобная практика давно уже стала нормой, и Галилей был прекрасно осведомлен об этом. И если кардинал дель Монте, который способствовал получению Галилеем его первой преподавательской должности в Университете Пизы, проявил нежелание или неспособность помочь помещению девочек в обитель до достижения ими шестнадцати лет, значит, следовало использовать другие связи.

По мере того как подходила к концу работа над трактатом о плавающих телах, Галилей в письменном виде представлял свои аргументы великому герцогу и широкой публике, разъясняя, почему исследование погруженных в воду тел заслуживает целой книги и почему он прервал ради этого цикл публикаций об астрономических открытиях, о которых было объявлено в «Звездном посланнике». Чтобы никто не подумал, что он вовсе отказался от наблюдений за небом или что они продвигаются слишком медленно, Галилей пояснял во введении к новой книге: «Отсрочка была вызвана не обнаружением трех тел Сатурна, не изменениями формы Венеры, сходными с фазами Луны, и не последствиями, вытекающими из таковых известий. Я был занят расчетами времени обращения вокруг Юпитера каждой из Медицейских планет, которое изучал еще в апреле прошлого, 1611 года, когда находился в Риме… Добавлю к этому и наблюдения за темными пятнами, видимыми на теле Солнца… Продолжая наблюдения, я в конце концов пришел к выводу, что таковые пятна… перемещаются благодаря обращению Солнца вокруг своей оси, составляющему примерно один лунный месяц, – величайшее открытие, которое представляется мне особенно важным, принимая во внимание все вытекающие из него последствия».

Таким образом «Разговор о телах» не только бросал вызов аристотелевской физике в области истолкования поведения погруженных в воду или плавающих на ее поверхности объектов, но также подвергал сомнению безупречную красоту Солнца. Кроме того, Галилей попирал традиции академической науки, написав свою книгу на итальянском, а не на латинском языке, считавшемся тогда общим, универсальным языком европейского научного сообщества.

«Я писал на разговорном наречии, потому что хотел, чтобы все смогли прочесть эту книгу, – объяснял Галилей, подразумевая плотников Венецианской судоверфи, стеклодувов с острова Мурано, гранильщиков линз, изготовителей инструментов и просто любознательных соотечественников, которые посещали его публичные лекции. – Я поступил так, ибо видел, как проходят обучение студенты университетов, вознамерившиеся стать врачами, философами и прочими учеными людьми; хотя многие из них подходят для профессии, которую избрали, но другие молодые люди, которые могли бы также получить образование, удерживаемы семейными заботами и другими делами, далекими от словесности… И я хочу, чтобы теперь все они увидели: природа дала им, наравне с философами, глаза, чтобы наблюдать ее деяния, и разум, дабы они могли постигать и познавать ее»1.

Поведение Галилея возмутило и глубоко оскорбило его коллег-философов – в особенности таких, как Людовико делле Коломбе из Флорентийской академии, который вступил в публичную схватку с Галилеем и проиграл ее. Коломбе провозгласил себя «антигалилеистом», бросив вызов антиаристотелевской позиции самого Галилея. В свою очередь, сторонники Галилея приняли название «галилеистов» и приступили к дальнейшему разгрому хлипкой философии Коломбе, издевательски обыгрывая его имя. Поскольку «Colombo» по-итальянски означает «голубь», они в насмешку прозвали критиков Галилея «голубиной лигой».

V «Я имею в виду самый лик Солнца»

Сегодня, когда всем прекрасно известно, сколь незначительна наша родная планета, вращающаяся вокруг заурядной звезды в спиралевидном ответвлении одной из миллиардов галактик бесконечного космоса, никому и в голову не придет воспринимать Землю как центр Вселенной. Но именно так считали во времена Галилея, так что его открытие стало поистине революционным.

Космология XVI-XVII веков, основанная на учении Аристотеля, разработанном в IV в. до н. э. и усовершенствованном во II в. н. э. греческим астрономом Клавдием Птолемеем, рассматривала Землю как неподвижный центр Вселенной. Солнце и Луна, пять планет и все остальные звезды совершали вокруг нее постоянное вращение, двигаясь по идеальным круговым орбитам, закрепленным на хрустальных небесных сферах. Эта небесная машинерия, словно механизм гигантских часов, превращала день в ночь, а ночь – снова в день.

Однако в 1543 г. польский клирик Николай Коперник лишил Землю центрального положения, переместив ее на орбиту вокруг Солнца. Он заявил об этом открытии в книге «Об обращениях небесных сфер» («De revolutionibus orbium coelestium»). Допустив, что Земля делает полный оборот вокруг своей оси в течение суток и по орбите вокруг Солнца в течение года, Коперник сумел определить порядок движения небесных тел. Он избавил огромное Солнце от необходимости ежедневно проделывать нелепый путь вокруг гораздо меньшей по размеру Земли. Точно так же и отдаленные царства звезд могли теперь лежать неподвижно, а не вращаться где-то наверху еще быстрее, чем Солнце во время своего ежедневного маршрута. Коперник также призвал к порядку планеты, освободив эти тела от необходимости координировать свое относительно медленное движение на восток в течение длительного периода времени (у Юпитера уходит двенадцать часов на то, чтобы миновать двенадцать созвездий Зодиака, а у Сатурна – тридцать) со скоростью их ежедневного движения на запад вокруг Земли. Так, например, Коперник мог объяснить даже то, почему Марс иногда совершает встречное движение на запад, когда остальные звезды движутся на восток, и порой это происходит в течение нескольких месяцев; теперь это можно было считать логическим следствием гелиоцентрической системы: Земля находится на внутренней орбите – третьей от Солнца, в то время как Марс расположен на четвертой, – и в силу этого каждые два года наша планета опережает медленно движущийся, более отдаленный от центра Марс.

Коперник, изучавший астрономию и математику в Университете Кракова, медицину в Падуе, а каноническое право в Болонье и Ферраре, благодаря непотизму[19] смог посвятить большую часть своей жизни космологии. Когда он в тридцатилетнем возрасте вернулся в Польшу, закончив обучение в Италии, его дядя епископ помог племяннику получить пожизненную должность каноника собора во Фромборке. Сорок лет Коперник служил в этом «самом удаленном уголке Земли», исполняя несложные обязанности и получая неплохой пенсион, и все это время он трудился над созданием альтернативной концепции Вселенной.

«В течение долгого времени я размышлял над затруднениями, возникающими в традиционной астрономии в связи с описанием движения сфер Вселенной, – писал во Фромборке Коперник. – Мне стало докучать то, что философы так и не обнаружили убедительной схемы движения машинерии мира, созданной во имя нашего блага самым лучшим и наиболее последовательным из всех Художников. В силу этого я задумался о подвижности Земли, и хотя сама эта идея представлялась абсурдной, я тем не менее знал, что и другие до меня пытались вообразить себе различные окружности, так или иначе объясняющие сей небесный феномен».

И хотя ученый проводил многократные наблюдения за положением планет невооруженным глазом, большая часть работы жившего в уединении Коперника состояла из чтения, размышлений и математических расчетов. Он не представил в подтверждение своей гипотезы каких-либо очевидных доказательств. И увы, он нигде не описал последовательность тех рассуждений, которые привели его к созданию своей революционной гипотезы.

Анонимная вступительная статья к книге Коперника сводила всю его идею как всего лишь к помощи астрономам в расчетах. Сложное дело вычисления периодов обращения планет по орбитам, включая движение Солнца и Луны, было совершенно необходимо для определения продолжительности года и даты Пасхи. Сам Коперник, писавший на латыни с использованием языка математики, обращался к ученой аудитории; он никогда не пытался убедить широкую публику в том, что Вселенная устроена так, что в центре ее находится Солнце. Да и кто бы ему поверил? Тот факт, что Земля неподвижна, казался очевидным для каждого разумного человека. Если Земля вращается вокруг своей оси и обращается вокруг Солнца, то, значит, мяч, подброшенный в воздух, не должен упасть назад, в руки подбросившего его, он должен сместиться в пространстве на несколько метров, а птицы в полете могут заблудиться по пути к своим гнездам; что же касается людей, то они должны испытывать постоянное головокружение из-за непрерывного вращения гигантской планеты-карусели, работающей на скорости около тысячи миль в час[20].

«Не удивительно, что я опасаюсь насмешек, – заметил Коперник в “De revolutionibus orbium coelestium”, – ведь моя гипотеза настолько нова и необычна, что это едва не заставило меня самого бросить почти завершенную работу». Постоянные вычисления и проверка результатов вынуждали ученого откладывать публикацию рукописи в течение десятилетий, вплоть до момента, когда он в буквальном смысле слова уже лежал на смертном одре. Достигнув семидесяти лет, сразу после первого издания своей книги в 1543 г., Коперник избегал любой опасности подвергнуться осмеянию.