Текст книги "Дочь Галилея"

Автор книги: Дава Собел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

И прямо вслед за этим, на одном дыхании, Сальвиати продолжает: «Но другое следствие не менее замечательно, чем это, оно содержит, вероятно, еще более тугой узел загадки, который необходимо распутать, используя человеческий ум, вынужденный признать годовое вращение нашего земного шара. Это новая и беспрецедентная теория затрагивает само Солнце, которое проявляет нежелание оставаться в стороне от предоставления доказательств, столь важных для построения выводов, и хочет стать величайшим свидетелем всего этого, без исключения. Итак, теперь мы услышим о новом и могущественном чуде».

И Сальвиати приступает к описанию того, как изменяется траектория движения солнечных пятен: от прямой линии, которую можно наблюдать только два дня в году (во время зимнего и летнего солнцестояний), и до кривой, которая полгода изгибается вверх и полгода – вниз. Всем, кто держится за систему Птолемея – кто настаивает, что Солнце ежедневно совершает обращение вокруг Земли, – теперь придется объяснять, почему изменяется угол изгиба пути солнечных пятен в соответствии со временем года – в соответствии с годичным, а не суточным циклом. Некоторые последователи Аристотеля могут истово цепляться за старые представления о солнечных пятнах как об оптических иллюзиях, вызванных линзами телескопа. Однако более серьезные и образованные сторонники взглядов Птолемея вынуждены будут выстраивать сложнейшую схему спирального вращения Солнца, чтобы вписать новые открытия в геоцентрическую и геостационарную систему.

Объяснения Сальвиати касательно перемещения солнечных пятен занимают лишь десять страниц «Диалогов», включая и две размещенные там же диаграммы, с помощью которых Сагредо и Симплицио должны были понять суть его идеи. Три собеседника, таким образом, получали в течение третьего дня массу времени для размышления о других несогласованностях в теориях – например, о размере и форме небесного свода – и для благоговейного разговора о поражающем воображение величии космоса.

Отвечая на выдержанные в аристотелевском духе представления Симплицио о том, что Земля является центром мира, центром Вселенной, осью звездных сфер, Сальвиати предлагает нечто более обширное и туманное: «Я мог бы вполне аргументированно возразить, что неизвестно, существует ли вообще в Природе такой центр, поскольку ни вы, ни кто-либо другой еще не сумел доказать, конечна ли Вселенная и имеет ли она форму или же она бесконечна и безгранична».

Эта крайне современная идея о Вселенной, не имеющей конца, пришла в голову Коперника; она помогла разжечь огонь, на котором сожгли Джордано Бруно, и Галилей прекрасно знал об этом. Он быстро сворачивает тему и вновь возвращается в «Диалогах» к очевидным странностям небес.

Коперник отодвинул звезды в немыслимую даль – чтобы объяснить постоянство их местоположения сравнению с планетами. Причиной того, что звезды никогда не кажутся передвигающимися по небосводу по Мере того, как Земля обращается в течение года вокруг Солнца, Коперник считал слишком большое расстояние до них, из-за чего невозможно наблюдать смещение их Позиции, или параллакс. Галилей соглашался с этим, более того, он предсказывал, что в будущем при улучшении качества наблюдений за счет гораздо более мощных инструментов звездный параллакс будет открыт[50].

Диаграмма, представляющая систему Коперника; иллюстрирует день третий «Диалогов» Галилея. Институт и Музей истории науки; Флоренция

Симплицио и его товарищи – философы-аристотелианцы – буквально ненавидели огромную, неуправляемую Вселенную Коперника. Они не могли поверить, что Бог мог потратить столько пространства на нечто совершенно бесполезное для человека.

Сальвиати возражал: «Мне кажется, что мы слишком много берем на себя, Симплицио, когда полагаем, что забота о нас есть подходящее дело для Божественной мудрости и силы и что мы являемся границей, за пределами которой Он ничего не творит и ничем не располагает. Я не хотел бы связывать Ему руки таким образом… Когда мне говорят, что гигантское пространство между планетарными орбитами и звездной сферой бесполезно и напрасно, что оно инертно и лишено звезд и что все это великое мироздание, выходящее за рамки нашего понимания, избыточно для поддержания неподвижных звезд, я отвечаю, что лишь наша слабость побуждает нас судить о причинах действий Бога и называть напрасным и избыточным все то во Вселенной, что не служит нам».

Сообразительный Сагредо в этот момент подпрыгивает на месте, яростно восклицая, что даже отдаленные звезды могут служить человеку способами, которые пока не доступны нашему воображению. «Я считаю одним из величайших примеров заносчивости, или скорее безумия, говорить: “Поскольку я не знаю, как могут послужить мне Юпитер или Сатурн, они избыточны и вообще даже не существуют”. Потому что, о заблудший, я равным образом не знаю, как мне служат мои артерии или хрящи селезенка или желчный пузырь; я могу даже не знать что у меня есть желчный пузырь или селезенка или почки, если мне не покажут их на рассеченном трупе”

Анатомический театр Падуанского университета. Муниц ипальная библиотека Архигиннацио, Падуя

Частые анатомические аналогии Сагредо на протяжении всех «Диалогов» вызывают в памяти работы Андреаса Везалия по анатомии человека, опубликованные в 1543 г. под заглавием «О строении человеческого тела». Эта книга вышла в тот же год, когда Коперник издал трактат «Об обращениях небесных сфер», и, кстати, в не меньшей мере бросала вызов Аристотелю. Даже век спустя, когда Галилей писал свои «Диалоги», аристотелианцы по-прежнему считали, что сердце является центром нервной системы, хотя Везалий проследил, что нервные окончания тянутся через шею в головной мозг. Везалий, получивший степень доктора медицины в Падуе и читавший лекции по всей Италии, также прославился сенсационными публичными демонстрациями мужских и женских скелетов, имеющих одинаковое количество ребер, чем опроверг широко распространенное мнение, основанное на библейской Книге Бытия, что у мужчины не хватает одного ребра.

И хотя к 1592 г., когда он начал преподавать в Падуе, Галилей уже оставил занятия медициной, ученый, несомненно, посещал сеансы по рассечению трупов, проводившиеся в анатомическом театре университета, освещенном факелами. Именно здесь впервые в истории человечества тело поднимали сквозь люк в полу, доставляя из расположенных ниже хранилищ, а после исследования части трупа сжигали в печи. Некоторые знакомые Галилея по Падуе, учившиеся на медицинском факультете, самоотверженно завещали свои бренные останки университету, чтобы избавить будущих анатомов от похищения тел из больниц или выпрашивания у властей трупов преступников, осужденных на повешение.

Наконец Сагредо выплескивает свое раздражение против тех, кто ограничивает величие Вселенной: «Кроме того, в чем смысл утверждения, что пространство между Сатурном и неподвижными звездами, которое эти люди называют слишком напрасным и бесполезным, пусто и не содержит никаких тел? Может быть, речь идет о том, что мы их не видим? И что же: четыре спутника Юпитера и окружение Сатурна появились на небесах лишь в тот момент, когда мы смогли разглядеть их, а раньше их там не было? Разве не существовало бесконечное число других неподвижных звезд еще до того, как люди увидели их? Туманности когда-то казались маленькими белыми лоскутками; неужели мы с помощью телескопов превратили их в скопление ярких и прекрасных звезд? О невежество человеческое, самоуверенное и безрассудное!»

Таким образом, чтобы вообразить бесконечную Вселенную, достаточно было отдать должное всемогущему Богу.

XVI «Буря многих наших мучений»

На протяжении всей осени 1629 г. Галилей трудился над «Диалогами», которые завершил как раз накануне Рождества. Здоровье ученого в этот период оставалось неплохим, помешав работать лишь один раз, в начале ноября, когда сестры Мария Челесте и Луиза посылали ему для лечения пять унций травяного сбора на винном уксусе и сироп из лимонных корок, чтобы смягчить неприятный вкус лекарства.

Сестилия взяла на себя хозяйственные хлопоты в доме Винченцо, она нежно заботилась и о нуждах Галилея-старшего, так что сестра Мария Челесте, очевидно, нашла иной способ помогать отцу. В одном из ее писем упоминается, что она занята перепиской набело текста «Диалогов». Галилей создавал главы в разное время, на листах разного формата, и теперь требовалось страницу за страницей аккуратно переписать все сочинение, чтобы передать его в таком виде издателю, включив, где это требовалось, все поправки и дополнения в основной текст. Когда сестра Мария Челесте говорит про ritagli («скрепки» или «вставки»), находящиеся в ее распоряжении уже в ноябре 1629 г., напоминая отцу, что тот обещал выслать все дополнения, прежде чем она сядет за работу, то, вероятно, имеет в виду фрагменты «Диалогов», поступавшие к ней по частям. (Оригинальная рукопись «Диалогов» не сохранилась, нет и других свидетельств того, чьей именно рукой была написана копия для издателя.)

В коротком последнем дне «Диалогов» – четвертом по счету – Галилей возвращается к материалу, представленному ранее в «Трактате о приливах» кардиналу Орсини в 1616 г.; там он рассматривал морские приливы и отливы как неизбежный результат двух типов движения Земли: вращения вокруг собственной оси и обращения вокруг Солнца – когда Земля вращается, суточный темп движения вступает во взаимодействие с годовым обращением, вызывая колебания Мирового океана. Сальвиати в своей речи заявляет, что не просто движение Земли оказывает влияние на приливы и отливы, но само их существование демонстрирует это движение.

После того как Симплицио отвергает эту идею как «выдумку», собеседники усложняют и без того непростую картину работы приливов и отливов: как они меняются во времени, в объеме, по высоте в зависимости от того, в какой части света ведется наблюдение. Сальвиати высказывает предположение, что усилия, направленные на разъяснение этих аномалий исключительно в Средиземном море, уже привели в буквальном смысле к гибели Аристотеля: «Говорят, что из-за этих различий и неясности их причин самому Аристотелю он, после долгих наблюдений с утесов Эвбеи, однажды в отчаянии бросился в море, добровольно уничтожив себя».

Развязка этого дня, когда трем участникам дискуссии пришло время подводить итоги, потребовала немалой дипломатичности, потому как текст третьего и четвертого дней явно выводил вперед аргументы в поддержку Коперника, в то время как общий тон книги необходимо было выдержать так, чтобы все это выглядело лишь гипотезой, как обещал Галилей папе Урбану.

Ответственность за подведение итогов первым берет на себя гостеприимный Сагредо: «В разговорах наших на протяжении последних четырех дней мы выдвигали весомые аргументы и свидетельства в пользу системы Коперника, среди которых три категории представляются мне наиболее убедительными: во-первых, те, что основаны на остановках и возвратном движении планет, их приближении и удалении от Земли; во-вторых, на вращении самого Солнца и наблюдениях за перемещением пятен по его поверхности и, в-третьих, на приливах и отливах океанских вод».

Но Сальвиати (он же сам Галилей), хотя и вел дискуссию именно в этом направлении, в конце концов отказывается поддержать Коперника. Он заявляет, что «это изобретение» – то есть гелиоцентрическая система – «может легко привести к глупым галлюцинациям и глобальным парадоксам».

Подобной уклончивостью Галилей пытался смягчить свою убедительную, а зачастую и страстную защиту идей Коперника. В конце «Диалогов» он постарался угодить папе Урбану, выражая желание доставить удовольствие Его Святейшеству продолжением и развитием философии, изложенной в «Оценщике», – ее центром была идея, что Бог и Природа обладают безграничными средствами для создания явлений, наблюдаемых человеком. Но Галилей вкладывает эти слова в уста Симплицио, и это измельчает и обесценивает их. Поклонник Аристотеля утверждает:

«Что касается бесед, которые мы вели, и в особенности последней – о причинах приливов и отливов океана, меня они по-прежнему не переубедили, но те слабые представления, на которых я воспитан и обучен, вынуждают меня признать, что ваши мысли выглядят более остроумными, чем многие другие, что я прежде слышал. Я не считаю их истинными и убедительными; на самом деле, имея всегда перед мысленным взором более крепкую и мощную доктрину, о которой я прежде слышал от наиболее уважаемых и ученых людей, перед коей любому должно умолкнуть, я знаю, что, если бы спросили: мог ли Бог в Его безграничной силе и мудрости придать водам то движение, которое мы видим, не прибегая к колебанию сосуда, вы оба ответили бы без колебаний: да, Он мог бы, и Он знал бы, как сделать это множеством способов, недоступных нашему уму. На этом основании я заключаю, что, раз это так, было бы чрезмерной дерзостью для кого бы то ни было ограничивать Божественную силу и мудрость собственными вымыслами».

И на этом друзья расстаются, полные надежд на дальнейшее увлекательное обсуждение тех же захватывающих тем в будущем.

Завершая работу над «Диалогами», Галилей предполагал, что текст необходимо будет представить на рассмотрение цензуры. Не только сочинения на столь болезненную тему, как структура Вселенной, но вообще все книги в пределах католической Европы подвергались цензурированию, согласно папской булле, изданной в 1515 г. Львом X. Писатели, желавшие опубликовать свои труды, говорилось в этом указе, должны подавать рукописи для рассмотрения епископу или назначенному им представителю, а также местному инквизитору. Издатели, начинавшие подготовку книги к печати без одобрения этих лиц, подлежали отлучению от церкви, уплате штрафа, а уже отпечатанный тираж надлежало сжечь, Для особого случая, каким являлась Германия, охваченная Реформацией, папа Лев пятью годами позже, в 1520 г., издал специальную буллу, запретив издание любых сочинений, вышедших из-под пера Мартина Лютера, когда бы они ни были созданы.

Римская Инквизиция после реорганизации в 1542 г. взяла на себя наблюдение за издательскими проектами в Италии и в 1559 г. представила первый Индекс запрещенных книг. В 1564 г., после Тридентского собора, были введены более жесткие ограничения, в соответствии с которыми как авторы, так и печатники могли быть отлучены от церкви за издание книг, признанных еретическими. Даже читатели таких текстов подлежали наказанию. Сходным образом продавцы книг обязывались иметь под рукой список всех изданий, находящихся у них на прилавке и на складе, и в любой момент они должны были принять инспекцию, присланную епископом или инквизитором.

Все предыдущие публикации работ Галилея прошли тщательную проверку, поскольку итальянские издатели более строго, чем все остальные, следовали правилам, особенно в Риме, где заседал Трибунал Святой Инквизиции. «Звездный посланник», напечатанный в Венеции, был допущен к публикации особым органом Венецианской республики, известным как Совет Десяти, а также получил одобрение «Почтеннейшего отца Инквизитора, старейшин Падуанского университета и Секретаря Венецианского Сената», и все эти лица клялись, «что в книге, названной “Sidereus Nuncius”, написанной Галилео Галилеем, нет ничего противоречащего Святой Католической Вере, принципам или добрым традициям и что она достойна того, чтобы быть напечатанной».

Когда князь Чези готовил публикацию в Риме «Писем о солнечных пятнах», он обсуждал с кардиналом Беллармино проблему возможного опровержения постулата о безупречности Солнца, а сам Галилей дважды согласовывал этот вопрос с кардиналом Конти. Ни один из этих высокопреосвященств не думал, что проблема солнечных пятен смутит цензоров, и книга действительно была без осложнений допущена к печати.

Галилео Галилей. Гравюра Франческо Вилламена.

Институт и Музей истории науки, Флоренция

«Оценщик» также гладко прошел стадию официального обсуждения. Но Галилей подозревал, что содержание «Диалогов» может дать цензорам серьезный повод для беспокойства.

Возлюбленный господин отец! Теперь, когда буря многих наших мучений наконец затихла, я хочу предоставить Вам полный отчет обо всех событиях, ничего не утаивая, потому что, поступая так, я надеюсь облегчить свой разум и заслужить Ваше прощение за то, что последние два письма написала наспех, вместо того чтобы составить их должным образом. По правде говоря, я была наполовину не в себе, потрясенная страхом, который вызывала во мне и во всех нас старшая сестра; женщина сия, одолеваемая приступами странных настроений и настоящим безумием, дважды за последние дни пыталась покончить с собой. В первый раз она ударилась головой и лицом о землю с такой силой, что чудовищно разбилась; во второй раз нанесла себе тринадцать ударов, две раны были в горле, две – в область желудка, остальные чуть ниже. Можете себе вообразить, господин отец, тот ужас, который охватил нас, когда мы обнаружили ее тело, все в крови. Но еще больше нас озадачило, каким образом старшая сестра, при столь серьезных ранах, смогла устроить шум, привлекший наше внимание и побудивший войти в ее келью; затем она попросила вызвать исповедника и во время покаяния подала священнику инструмент, который использовала она, сделала это так, чтобы никто из нас не видел его (хотя, насколько мы можем судить, это карманный нож); так что складывалось мнение что она была безумна и хитра в одно и то же время, и единственно возможный вывод, что таинственная воля Божья заключалась в том, чтобы сохранять ей жизнь, когда по всем естественным признакам сия женщина уже должна была умереть, поскольку раны ее оказались очень тяжелыми, так сказал хирург; в связи со всем происходящим мы должны были присматривать за ней день и ночь. Теперь, когда все остальные пришли в себя, по милости благословенного Господа, и старшая сестра привязана к кровати, хотя продолжает по-прежнему бредить, мы все еще живем в страхе и ожидании новых потрясений.

Помимо всех наших хлопот, я хочу поделиться с Вами еще одним беспокойством, которое тяжело лежит у меня на сердце. После того как Вы были так добры и выслали мне 20 скуди, о которых я просила (я не могла говорить об этом открыто при личной встрече, когда Вы недавно спросили меня, приобрела ли я келью), я шла с деньгами в руках, чтобы найти монахиню, продававшую комнату, полагая, что та, находясь в крайней нужде, охотно их примет, но она внезапно отказалась уступать келью, которая ей самой так нравится, а поскольку мы не заключили соглашение, ничего не вышло, и я потеряла шанс приобрести эту маленькую комнату. Заверив Вас, господин отец, что я смогу получить ее, а потом упустив эту возможность, я весьма встревожилась не только из-за того, что по– прежнему не имею собственного угла, но еще и потому, что представляла себе, как расстроитесь Вы, когда узнаете, что я говорю одно, а происходит совсем иное, хотя в моих намерениях и не было никакого обмана. Кроме того, я не хотела держать у себя эти деньги, причинившие мне столько горя. Когда это случилось, мать-настоятельница столкнулась с некоторыми затруднениями, которые я с радостью помогла ей преодолеть, и теперь она, из благодарности и по доброте своей, пообещала мне комнату той монахини, что заболела – о которой я Вам, возлюбленный господин отец, только что рассказала; келья эта большая и красивая, и она стоит 120 скуди, но мать – настоятельница отдает ее мне за 80, тем самым оказывая личное благодеяние, как она часто поступает по отношению ко мне. А поскольку она прекрасно знает, что я не могу заплатить 80 скуди, то предложила снизить плату на 30 скуди, которые Вы, возлюбленный господин отец, некоторое время назад предоставили обители, так что с Вашего согласия, в котором я не имею оснований сомневаться, ведь эту возможность я не упущу, я буду иметь те комфорт и удовольствие, о которых только могла мечтать, и я знаю, как это важно для Вас. Вот почему я прошу Вас высказать мнение, чтобы я могла дать ответ матери-настоятельнице, которая через несколько дней покинет свой пост, а потому дело надо завершить как можно скорее.

Я также хотела бы знать, как Вы, возлюбленный господин отец, себя чувствуете теперь, когда погода стала более ясной; я не нашла ничего лучше для посылки Вам, чем небольшую з а сахаренную айву, которую я приготовила с медом, и если она Вам не понравится, может быть, она подойдет кому-то другому; не знаю, что подарить моей невестке сейчас, в ее положении [беременная Сестилия должна была вот-вот рожать]. Конечно, если ей хочется чего-нибудь такого, что готовят монахини, Вы сообщите нам, ведь нам так хочется ее порадовать. Я не забыла и о своих обязанностях перед Ла Порцией [домоправительница Галилея], но обстоятельства пока мешают мне сделать хоть что-либо. Тем не менее, если у Вас готовы новые вставки, как Вы обещали мне, возлюбленный господин отец, я была бы счастлива получить их, потому что я не могу сесть за работу над тем, что уже есть у меня, пока не получу остальные дополнения.

Я должна к этому добавить, как уже писала, что больная монахиня, о которой я упоминала, находится в таком состоянии, что, мы думаем, она уже на пороге смерти; и тогда я должна буду отдать оставшиеся деньги Мадонне немедленно, чтобы она смогла приготовить все необходимое к похоронам.

В руках я держу сейчас агатовые четки, которые Вы дали мне, возлюбленный господин отец; они слишком роскошные для меня и, может быть, лучше подошли бы моей невестке. Позвольте мне вернуть четки, если окажется, что та хочет их получить, а взамен пришлите мне несколько скуди текущие расходы, и, если будет на то воля Божья я наберу всю нужную сумму, после чего уже не буду обузой для Вас, возлюбленный господин отец, а именно это и беспокоит меня сильнее всего. Потому что, на самом деле, у меня нет никого, и я не хотела бы иметь никого, к кому могу обратиться, кроме Вас и моей верной сестры Луизы, которая так хлопочет, чтобы помочь мне – но, в конце концов, мы все зависим друг от друга, потому что в одиночестве теряем силы, столь часто требуемые от нас обстоятельствами. Благословен будь Господь, Который никогда не устает заботиться о нас; к Его любви я обращаюсь с молитвой о Вас, возлюбленный господин отец, чтобы Вы простили меня, если я слишком докучаю Вам, в надежде, что Сам Бог вознаградит Вас за все доброе, что Вы сделали для нас и продолжаете делать, и я благодарю Вас за это от всего сердца и умоляю извинить меня, если найдете здесь ошибки, потому что у меня не осталось времени, чтобы перечитать столь долгую жалобу.

Писано в Сан-Маттео, ноября, 22-го дня, в год 1629-й от Рождества Христова.

Самая любящая дочь,

Сестра Мария Челесте

«Приветствую тебя, Мария, благословенная, несущая в себе Господа. Благословенны дела твои среди женщин, и благословен плод твоего чрева, Иисус.

Святая Мария, Матерь Божья, молись за нас, грешных, сейчас и в час нашей смерти».

Для сосредоточенного повторения францисканского Венца Розария – семьдесят три «Приветствую тебя, Мария», шесть «Отче наш», медитативные размышления о «Радостной Тайне» – бедной клариссе вовсе не требовались агатовые четки. Простые деревянные звенья прекрасно соответствовали задаче, годились для этого даже нанизанные на нить твердые, высушенные розовые бутоны.

«Отче наш, сущий на небесах, да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя и на земле, как на небесах.

Хлеб наш насущный даждь нам днесь и прости нам грехи наши, как и мы прощаем должникам нашим. И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого».

Галилей прислал дочери необходимые деньги немедленно. А в начале декабря Сестилия подарила Винченцо сына – третьего и последнего Галилео Галилея.

Часть 3 В Риме

XVII «В поисках бессмертной славы»

К тому времени, когда Галилей закончил писать книгу о двух системах мироздания, в самом конце декабря 1629 г., у него установились особо теплые отношения с дочерью. Оставаясь для сестры Марии Челесте источником любви и финансовой помощи, а также благодарным объектом ее заботы и трудов, он теперь начал отдавать должное ее незаурядному уму. А она, обретшая большую смелость – благодаря тому, что недавно помогала отцу переписывать рукопись, или в силу возраста, ведь ей уже было почти тридцать, – стала проявлять гораздо более заметную уверенность и откровенность в общении с отцом. Вскоре их взаимная привязанность окрепла, зависимость друг от друга стала такой сильной, какой ни один из них не мог ранее ожидать.

Переехав в отдельную келью, сестра Мария Челесте сочла ее достаточно просторной, чтобы приглашать нескольких сестер для совместного послеполуденного шитья. Однако единственное маленькое и высоко расположенное окно давало мало света, поэтому она спросила Галилея, нельзя ли прислать ему оконную раму для переделки: ее следовало починить и перетянуть новым пропитанным воском, льняным полотном. «Не сомневаюсь в Вашей готовности помочь в этом деле, – писала она отцу, – но меня смущает, что это работа скорее для плотника, чем для философа».

Галилей также неоднократно чинил капризные монастырские часы. Один раз он наладил их, когда механизм испортился и перестал правильно воспроизводить церковную мелодию, пробуждавшую сестер к полуночной службе. В другой раз он устранял другую поломку. «Винченцо возился с нашими часами несколько дней подряд, но теперь они звучат еще хуже, чем прежде, – писала дочь Галилею 21 января 1630 г. – Что касается меня, я полагаю, причина неисправности в шнуре, который слишком стар и не может из-за этого скользить, как положено. Но поскольку сама я не могу все наладить, то вынуждена обращаться к Вам, чтобы Вы сами во всем разобрались и исправили. Вероятно, настоящая проблема во мне – ведь я не знаю механизмов и потому могла неправильно расположить противовесы; мне кажется, они сейчас не там, где надо; в любом случае, я заклинаю Вас прислать их назад как можно скорее, потому что в противном случае монахини мне просто житья не дадут».

Брат Галилея Микеланджело приобрел в Германии переносные монастырские часы, примерно в два фута высотой. Как и все механические устройства той эпохи, они были не намного совершеннее солнечных часов, зато могли вести учет времени в темноте и в дождливую погоду, а кроме того, громко отбивали каждый час.

В XVII веке итальянцы считали часы от одного до двадцати четырех начиная с заката, так что, когда сестра Мария Челесте сообщала отцу, что «пишет в седьмом часу, она имела в виду, что работает глубокой ночью, а когда она писала, что заболевшая монахиня скончалась «в воскресенье, в четырнадцатом часу», это означает примерно половину шестого утра.

«Часы столько раз путешествовали туда-сюда, но теперь работают отлично, – делится своей радостью сестра Мария Челесте в благодарственном письме от 19 февраля. – Виной всех повреждений была я сама, поскольку неправильно обращалась с ними; я посылала их Вам в крытой корзине, завернутыми в полотенце, но с тех пор ни тот, ни другой предмет не видела; если Вы случайно найдете их где-нибудь в доме, господин отец, пожалуйста, верните их»[51].

Исполнив эти поручения, Галилей погрузился в хлопоты, связанные с подготовкой к публикации его новой книги. Поскольку князь Чези собирался издать «Диалоги» в Риме, необходимо было получить одобрение цензуры именно в Вечном городе, несмотря на то что автор жил во Флоренции. Галилей, которому было уже шестьдесят шесть лет, собирался лично доставить рукопись соответствующим властям в Ватикане. Но Рим был далеким краем, и старик побоялся рисковать здоровьем, отправляясь в путешествие за двести миль от дома ветреной и холодной зимой, и решил дождаться весны.

В феврале папа Урбан VIII неожиданно прислал ученому официальное приветствие, в котором упоминались «его честная жизнь и высокая мораль, а также другие достойные хвалы добродетели, такие как стойкость и мужество». После этого вступления Урбан даровал Галилею пребенду в Пизе – нечто похожее на предоставленный ранее пост каноника в Брешии, который перешел от одного Винченцо к другому, а затем и вовсе ушел из семьи Галилея, с тем лишь отличием, что пребенда давалась без всяких обязательств. Однако вместо того, чтобы сразу принять ее, Галилей попытался добиться возвращения поста в Брешии, поскольку тот человек, которого избрали в обход его племянника Винченцо, умер; на этот раз Галилей хлопотал за своего малолетнего внука.

«Не думаю, что будет возможно выхлопотать сей пост для младенца, не представив аргументов, которые было бы трудно опровергнуть»[52], – писал ему в ответ старый друг Бенедетто Кастелли. (Примерно после года разнообразных маневров Галилей сам занял пост каноника Брешии и одновременно каноника Пизы – что по совокупности приносило ему сотню скуди в год. И хотя эти должности не требовали ношения церковного облачения или перемены образа жизни, епископ Флоренции торжественно провел обряд выстрижения тонзуры, обозначающий вступление в духовный сан.)

В середине марта мысли Галилея вновь обратились к Риму и неизбежному отъезду для получения разрешения на издание «Диалогов». Характерное для Галилея рвение ради интересов науки в этот период вызвало немалую озабоченность сестры Марии Челесте. «Я бы не хотела, чтобы в поисках бессмертной славы, – тревожилась она в апрельском письме, – Вы укоротили свою жизнь; жизнь, которая столь драгоценна и священна для Ваших детей, в частности для меня. Потому что, как я всегда заверяла Вас на протяжении прежних лет, господин отец, я слишком дорожу ей, превосходя всех остальных в любви к Вам».

Утром 15 апреля Галилей собрал всю семью, включая Винченцо и вновь беременную Сестилию, в монастырской приемной, возле решетки, отделявшей мирян от монахинь, чтобы попрощаться. 3 мая он прибыл в посольство Тосканы в Риме, где провел следующие два месяца в качестве гостя посла Франческо Никколини и его очаровательной жены Катерины. Галилей не только наслаждался их гостеприимством, но и воспользовался их связями в Ватикане: супруга посла приходилась кузиной отцу-доминиканцу Николо Риккарди, который выдавал в Риме разрешения на издание книг. Формально папа Урбан, как епископ Рима, сам возглавлял эту сферу деятельности, как и все другие церковные дела, имеющие отношение к городу. Но поскольку диоцезом папы был в то же время весь мир, он передал большую часть своих местных полномочий кардиналу, а цензурирование книг – правителю Священного Дворца. Отец Риккарди был обладателем этого важного титула, хотя его кузены в посольстве за глаза называли его «Отец Монстр» – прозвище, которое он заслужил от короля Испании Филиппа III, пораженного его огромными габаритами и обширным умом.