Текст книги "Дочь Галилея"

Автор книги: Дава Собел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

Архиепископ Флоренции также пообещал помощь. Он распорядился прислать ему список с именами родственников всех сестер, чтобы обратиться к ним за финансовой поддержкой ввиду приближающейся зимы. Сестра Мария Челесте испугалась, что такая мера может несправедливой тяжестью лечь на плечи Галилея. Ее отец ранее уже щедро поддерживал обитель, а теперь от него могли потребовать не только внести свою долю в сумму, собираемую архиепископом, но также заплатить и за Винченцо, а может быть, и за других родственников. Чтобы этого не случилось, Мария Челесте нашла способ реорганизовать финансы Сан-Маттео так, чтобы поступавшие ранее от родственников деньги, находившиеся на счету конкретных семей – как и все прираставшие на них проценты, – могли использоваться для нужд обители. Однако, поскольку она не могла указывать архиепископу, как поступать, то высказала эту идею в письме Галилею, чтобы он представил ее как собственное предложение.

«Здесь я не могу рассказать больше, – извинялась она, – за исключением того, что молюсь, призывая Господа Бога обратить Свой взор к этому делу, а в остальном доверяюсь Вам, господин отец, и Вашей рассудительности».

Чтобы помочь Галилею, сестра Мария Челесте молилась и утешала его в разочарованиях как личного характера, так и вызванных работой. «Умоляю Вас не хватать нож всех этих несчастий и неудач за острый край, чтобы он не поранил Вас, – писала она отцу в начале ноября, – но, напротив, взявшись за тупую сторону, используйте его, чтобы выявить все несовершенства, которые Вы можете обнаружить в себе; тогда Вы подниметесь над всеми препятствиями, и таким же образом, как Вы уже прорвались к небесам в образе линчейца, Вы сумеете прийти к осознанию тщеты и обманчивости всех земных вещей, увидев и коснувшись собственными руками истины, что ни любовь детей Ваших, ни удовольствия, ни честь или богатство не приносят истинного утешения, будучи по природе своей эфемерными; но один только благословенный Господь и только в конце нашего пути поможет нам обрести настоящий мир. О, какова же будет наша радость, когда, разорвав хрупкую завесу, препятствующую нашему продвижению, мы лицом к лицу встанем перед славой Божией!»

Галилей, хотя и был подавлен тем, что ему по-прежнему не удавалось издать «Диалоги», взялся за новую книгу, основанную на изучении движения, начатом им еще много лет назад в Падуе. Он также вел научную переписку и регулярно рассматривал и оценивал проекты, представленные великому герцогу. Так, в декабре Фердинандо попросил Галилея принять решение: какая из двух представленных ему инженерных схем лучше подходит для избавления от наводнений на реке Бизенцио, а позже поручил ученому консультировать архитектора относительно предстоящего ремонта фасада собора, служившего лицом Флоренции, – Санта-Мария-дель-Фьори.

«Я буду хорошо заботиться о себе, как Вы мне то настойчиво советуете, – писала сестра Мария Челесте своему усердно трудившемуся отцу. – И как бы мне хотелось, чтобы вы применили некоторые из своих советов, предложенных мне, также и к самому себе и не погружались бы так глубоко в занятия, подрывающие Ваше здоровье столь очевидным образом; потому что, если Ваше бедное тело призвано служить инструментом, способным поддерживать Ваше рвение понять и постигнуть новшества, было бы неплохо предоставить ему хоть немного отдыха, прежде чем оно достигнет той степени истощения, что уже не сможет предоставлять Вашему мощному интеллекту достаточное питание, которое он поглощает с радостью».

Сестра Мария Челесте заботилась о Галилее, посылая ему все возможные средства защиты от чумы, которые только могла найти в монастырской аптеке или раздобыть иными путями. И хотя она не объясняла, как ей это удалось, она послала отцу бутылку целебной воды от прославленной аббатисы Урсулы из Пистойи – настойку, которую последовательницы Урсулы ставили наравне со святыми реликвиями и старались не давать никому из посторонних. «Таким образом, прошу Вас, господин отец, поверить в это средство, потому что если Вы будете верить в него так же сильно, как и в мои бедные молитвы, то тем крепче станет святая вера Вашей души, и Вы убедитесь, что ее сила поможет Вам избежать любых опасностей».

Мария Челесте не могла так же просто прислать ему другие подношения – набор из сушеного инжира, орехов, листьев руты и соли, «собранных вместе и приправленных медом в нужной мере», – но все равно готовила для отца эти лакомства, отжимала, чтобы изготовить целебные пластинки, и описывала действие: «Вы можете принимать это средство каждое утро, перед едой, порция должна быть примерно с каштан величиной, и сразу запивайте небольшим количеством греческого или иного хорошего вина, говорят, это потрясающее средство для защиты от чумы». В самом деле, эта смесь была включена в списки, рекомендованные магистратом.

Галилей в ответ посылал время от времени свои дары – в виде денег или еды (включая мясо, сладости и даже особое блюдо из шпината, которое он сам готовил для дочери), а также отправлял ей то теплое стеганое одеяло вместо того, что она уступила сестре Арканжеле, то разнообразные стеклянные колбы для ее аптекарских трудов, то цитроны, которые она стремилась вернуть отцу как можно скорее в переработанном виде – засахаренными, как он любил. Когда Галилей забыл прислать дочери обещанный телескоп, она напомнила, чтобы в следующий раз он обязательно положил его в корзинку. Этот мягкий упрек – единственное письменное упоминание ею какого-либо научного инструмента – дает основание предполагать, что Мария Челесте находила время направлять трубу телескопа в ночное небо, чтобы увидеть спутники Юпитера или рога Венеры, несмотря на то, что все дни напролет была занята всевозможными хлопотами.

Галилей, очевидно, сопровождал знаки отцовской любви открытыми похвалами ее способностей, хотя дочь отказывалась принимать его комплименты: «Я расстроилась, когда услышала, что Вы храните мои письма, – замечает она, – и подозреваю, что великая любовь, которую Вы питаете ко мне, делает их в Ваших глазах более совершенными, чем они есть на самом деле».

В декабре 1630 г. трамонтана – холодный ветер с Апеннин – обрушилась на Тоскану с такой силой, что Галилей вынужден был запереться дома. Потеряв возможность посещать монастырь, как бы ему того хотелось, он посылал

известия о своем здоровье через новую домоправительницу по имени Ла Пьера, чьи рассудительность и хозяйственность произвели впечатление на сестру Марию Челесте. Теперь она меньше беспокоилась за отца, полагая, что о нем хорошо заботятся, пусть даже это делает наемная работница, а не семья брата.

Сестра Мария Челесте осуждала бегство Винченцо но не высказывала этого вслух, так как боялась, что ее вмешательство лишь расстроит брата, не помешав тому уехать. Ее также тревожило то, что могло случиться с пустым, не охраняемым домом Винченцо в его отсутствие, В то же время она ободряла Галилея, уверяя, что он должен оставаться щедрым отцом – «в особенности продолжая оказывать милости и материальную поддержку тем, кто платит нам неблагодарностью, потому что именно такие действия, которые даются нам с трудом, и являются самыми совершенными и добродетельными».

В начале января магистрат послал повсюду гонцов и трубачей, чтобы объявить о всеобщем сорокадневном карантине, начинающемся с 10-го числа. Чувствуя, что эпидемия пошла на спад, власти надеялись ускорить процесс введением этой радикальной меры. Установление карантина ограничивало торговлю внутри и за пределами Флоренции еще жестче, чем прежде, а также предполагало полный запрет на посещение домов соседей и друзей. Единственными допустимыми причинами для выхода из дома теперь считались: посещение церкви, покупка еды и медикаментов. Поскольку указ касался самой Флоренции и ее окрестностей, включая Прато, Винченцо не мог вернуться раньше чем через шесть недель, даже если бы захотел.

Второй сын Винченцо, Карло, родился 20 января, но Галилей не получил своевременного уведомления о его появлении на свет, он вообще ничего не знал об отсутствующих сыне и невестке. Сестра Мария Челесте, естественно, интересовалась состоянием здоровья первенца Винченцо, которого звали Галилеино; его показали теткам, находящимся в монастыре, вскоре после рождения. Теперь она постоянно просила отца снова привезти малыша в обитель, как только опасность минует. «Я хочу, чтобы Вы еще раз поцеловали Галилеино от меня», – писала она в завершении письма и посылала племяннику сосновые шишки в качестве игрушек, полагая, что он сможет забавляться, извлекая из них семечки. Она пекла маленькие печенья для другого ребенка, находившегося на попечении Галилея – его внучатой племянницы Виржинии, дочери Винченцо Ландуччи и его болезненной жены, но сестра Мария Челесте не могла помочь отцу поместить малышку, которую называли Ла Виржинией, в-Сан-Маттео.

«Я ужасно расстроена своей неспособностью помочь Вам, поскольку мне очень хотелось бы предоставить здесь заботу и кров Ла Виржинии, к которой я так привязана, поскольку она дарует Вам облегчение и развлечение, господин отец. Однако я знаю, что наши попечители категорически возражают против принятия в обитель девочек, будь то сестры или подопечные, из-за исключительной бедности нашего монастыря, с которой Вы, возлюбленный господин отец, прекрасно знакомы. Даже те, кто сегодня находится здесь, ведут постоянную борьбу за выживание, и речи не может быть о том, чтобы еще увеличивать количество ртов».

Поскольку невестка Сестилия укрывалась в Монтемурло и до окончания карантина с ней нельзя было даже связаться, сестра Мария Челесте вновь взяла на себя заботу о гардеробе отца. «Возвращаю Вам отбеленные воротнички, которые, поскольку были столь изношенными, так и не приобрели вида, который я желала бы им придать; если Вам нужно еще что-то, пожалуйста, помните, что ничто в мире не приносит мне большей радости, чем возможность услужить Вам, так же как и Вы, со своей стороны, постоянно балуете меня и удовлетворяете любую просьбу и, главное, предоставили мне шанс наслаждаться уединением».

Если ее пребывание в монастыре не стало помехой на пути к их эмоциональному сближению, то расстояние между Беллосгвардо и Арчетри теперь превратилось в непреодолимый барьер. «Я нахожу, что мои мысли целиком сосредоточены на Вас, днем и ночью, многажды я сожалела о большом удалении, которое отделяет меня от возможности слышать ежедневные новости от Вас как я бы того желала».

Галилей страдал от такой же уединенной жизни. Перспектива преодолеть на муле дорогу от дома до обители (хотя, на первый взгляд, дорога эта не казалась слишком уж длинной или трудной) в прошлом часто удерживала его. И он принял решение перебраться в Арчетри.

С характерными для нее находчивостью и энергией сестра Мария Челесте взялась за изучение выставленных на продажу подходящих зданий, не выходя при этом за стены Сан-Маттео. Однако она нашла совсем немного вариантов, потому что состоятельные флорентийцы дорожили своими загородными виллами в Арчетри, посещая их по выходным дням, кроме того, дома здесь обычно переходили по наследству из поколения в поколение и почти никогда не выставлялись на продажу. Более того, некоторые участки земли в той или иной форме передавались в прошлом церкви, так что вопрос об их юрисдикции и праве собственности порой был весьма запутанным и спорным.

«Насколько мне удалось узнать, – сообщала Мария Челесте отцу о результатах своих первых попыток– священник Монтерипальди не имеет официальных прав на саму виллу синьоры Дианоры Ланди, а только на расположенное рядом поле. Однако я понимаю, что был передан в качестве подношения церкви Санта-Мария-дель-Фьори, и по этой причине синьора Дианора ведет сейчас затяжной судебный процесс… Также мне удалось выяснить, что вилла Маннелли не продается, но её можно снять. Это прекрасное место, говорят, что там самый здоровый воздух во всем районе. Я верю, что сможете получить ее, господин отец, если события обернутся так, как Вы и я того желаем».

Ближе к Пасхе, когда чума начала отступать, вернулся наконец блудный сын Галилея и сразу же подключился к поиску жилья, который занял всю весну и лето. Из своего городского дома Винченцо мог за четверть часа добираться до Арчетри, чтобы осмотреть очередной вариант.

Дом Галилея, Иль-Джойелло, в Арчетри, где он жил с 1631 по 1642 г.

Скала, фотоархив «Арт -ресурс», Нью-Йорк

«В воскресенье утром сюда прибыл Винченцо, чтобы взглянуть на виллу Перини, и, как сам он, без сомнения, уже рассказал Вам, господин отец, покупатель получает от сей сделки все мыслимые выгоды… Умоляю Вас не упустить эту возможность, потому что Бог знает, когда представится еще такой удачный случай. Теперь мы знаем, как люди, владеющие собственностью в этом районе, привязаны к ней». Однако вилла Перини все же ушла в другие руки.

Затем, в начале августа, поиски привели Марию Челесте буквально за угол от монастыря – даже ближе, чем находился дом ее матери на Понте-Корво от Виа Виньяли, где жил Галилей в Падуе, в годы ее детства.

«Поскольку я так сильно желаю милости Вашего переезда ближе к нам, я постоянно пытаюсь собирать сведения об окрестных домах, которые выставлены на продажу. И я только что услышала о том, что доступна вилла синьора Эсау Мартеллини, расположенная на Пьяно-деи-Джульяри, по соседству с нами. Я хотела бы привлечь к ней Ваше внимание, чтобы Вы смогли все разузнать поподробнее. Может быть, она случайно подойдет Вам, что меня очень бы порадовало. Я питаю надежду, что при такой близости я не была бы лишены новостей от Вас, как это теперь бывает, что для меня просто непереносимо».

Вилла Мартеллини на Пьяно-деи-Джульяри (в переводе с итальянского это название обозначает «Поле Менестрелей») занимала такое удачное место на западном склоне Арчетри, что дом назвали «Иль-Джойелло» [57]. Построенный в начале XIV века дворянином, который обустроил ферму рядом с монастырем, два века спустя он чудом избежал полного разрушения при осаде Флоренции, когда Медичи силой вернули себе власть после очередного изгнания семьи из города. С октября 1529 г. по август 1530 г. сорок тысяч солдат, в основном испанцев, под предводительством принца Оранжского и папы из рода Медичи Клемента VII, разбили лагерь на холмах вокруг города, не желая вступать в прямую схватку, но надеясь уморить флорентийцев голодом. Именно на это время пришлась очередная волна бубонной чумы что помогло армии осуществить свой план. Несмотря на отсутствие открытых военных действий, само присутствие солдат в течение десяти месяцев окончательно деморализовало местных жителей.

Фреска, написанная в середине 1500-х гг. в палаццо Веккио, представляет триумф Медичи, занимавших это здание до переезда во дворец Питти; на картине изображен район Пьяно-деи-Джульяри во время осады, с военными шатрами, словно муравьи расползающимися по склонам холмов; среди прочих строений можно узнать и Иль-Джойелло.

Карта Арчетри XVI в. Монастырь Сан-Маттео расположен в правом нижнем углу, дом Галилея Иль-Джойелло – на перекрестке повыше.

Институт и Музей истории науки, Флоренция

Несколько лет после осады эта вилла находилась в полном упадке. Затем ее отремонтировали и заново обставили, опять возвели толстые каменные стены, углы комнат соединили изящными арками, которые называются люнетами, полы выложили из кирпича и покрыли дорогам паркетом, а широкие окна снабдили ставнями и жалюзи, причем те располагались так низко, словно склонялись к самой улице. Четыре очень просторные комнаты и три другие, поменьше, на первом этаже, рядом с ними кухня, а под ней винный погреб, на втором этаже – комнаты для двух слуг.

Что больше всего понравилось Галилею, так это залитый солнцем сад с южной стороны дома, отлично увлажняемый трамонтаной, и полузакрытая лоджия, выходившая во двор возле колодца; рядом стояли фруктовые деревья в кадках, которые в холодное время года можно было перенести в надежное место.

«Мы сокрушаемся о времени, проведенном вдали от Вас, господин отец, мы алчем удовольствия, которое станет нам теперь доступно, когда мы окажемся все вместе, в обществе друг друга. И, если так будет угодно Господу, я ожидаю, что вскоре все это закончится, а тем временем тешу себя надеждой иметь Вас всегда рядом».

Соглашение, которое Галилей подписал с синьором Мартеллини 22 сентября 1631 г., устанавливает арендную плату за Иль-Джойелло в размере 35 скуди в год (недорого по сравнению с суммой в 100 скуди, которую Галилей платил за дом в Беллосгвардо), их полагалось вносить в два приема: в мае и ноябре. На пороге своего семидесятилетия Галилей рассчитывал обрести покой и провести остаток жизни в идиллическом окружении.

Из окна комнаты, которую ученый выбрал для своих занятий, он мог видеть монастырь Сан-Маттео, находившийся совсем близко: нужно было спуститься вниз по склону и свернуть налево от виноградника.

XX «И меня следовало бы умолять опубликовать подобную работу»

Все это время в период между августом 1630 г., когда чума начала проникать на улицы Флоренции, и осенью 1631 г., когда Галилей переселился в Арчетри, он постепенно, с большим трудом, пробивался к изданию «Диалогов», которое состоялось уже на следующий год.

Вскоре после внезапной смерти князя Чези в середине лета 1630 г. Галилей стал искать нового издателя и печатника во Флоренции. В сентябре он получил официальное разрешение от викария флорентийского епископа, инквизитора Флоренции и придворного цензора великого герцога, отвечавшего за просмотр книг, – то есть повторил всю процедуру, словно никогда и не ездил в Рим. Но затем он счел себя обязанным проинформировать об этом отца Риккарди в Ватикане. Поскольку тот потратил немало времени на чтение и обсуждение «Диалогов» с Его Святейшеством и указал Галилею на конкретные пункты, нуждавшиеся в исправлении, было совершенно необходимо сообщить ему письмом, что в связи со смертью князя Чези, совпавшей с трудностями в перемещении и общении в пределах полуострова из-за чумы, издавать книгу приходится не в Риме, а в Тоскане.

Ответ отца Риккарди показал Галилею, что тот не утратил интереса к «Диалогам». Он хотел по-прежнему наблюдать за тем, как сложится судьба книги; мало того, он захотел перечитать ее и попросил Галилея незамедлительно прислать рукопись.

Но как в те непростые времена было возможно отправить увесистый том в Рим? Секретарь великого герцога предупредил Галилея, что даже обычные письма могут быть задержаны и конфискованы на контрольно– пропускных пунктах, не говоря уж о толстой рукописи, прибывшей из района, охваченного эпидемией.

Галилей повторно написал отцу Риккардо 7 марта 1631 г., в качестве компромисса предлагая выслать ему только спорные части рукописи: вступление и заключение. Отец Риккарди мог внести туда любые изменения по своему усмотрению – сокращая, меняя формулировки, даже добавляя возражения, «придавая высказанным мной мыслям обличие химер, мечтаний, алогических предположений и пустых образов»[58]. Что касается остальной части книги, Галилей предлагал подвергнуть ее переработке во Флоренции, опираясь на советы лица, избранного отцом Риккарди. И отец Риккарди согласился.

В ноябре 1630 г. Галилей надлежащим образом вернулся к переработке «Диалогов» под наблюдением нового, только что назначенного цензора, фра Джиачинто Стефани, который тщательно прочитал всю работу. Галилей с оправданной гордостью рассказывал: «Только представьте, святой отец утверждал, что при чтении у него не раз выступали на глаза слезы, когда он видел, с каким смирением и покорностью я принимаю авторитет властей, и он признал (как и все другие, кто читал сию книгу), что меня следовало бы умолять опубликовать подобную работу».

Однако Галилей все еще не публиковал свою книгу – он категорически возражал против этого, – ожидая, пока отец Риккарди не одобрит полностью вступление и заключение. Ученый ждал, а святой отец не спешил. Прошла зима, а из Рима по-прежнему – ни слова. «Все это время работа лежит без движения, – с горечью отмечает Галилей, – и моя жизнь проходит впустую, поскольку я все время пребываю в плохом самочувствии».

В марте Галилей обратился за помощью к великому герцогу, «дабы, пока я еще жив, я смог увидеть результаты своей долгой и тяжелой работы». Фердинандо, дружески расположенный к стареющему придворному философу, который с детства учил его, вступился за Галилея. И отец Риккарди, сам урожденный флорентиец, уловив ноту искренней заинтересованности в словах великого герцога, в конце мая дал согласие на публикацию вступления и заключения, хотя все еще и продолжал совершенствовать их.

«Хочу напомнить вам, – писал отец Риккарди инквизитору Флоренции 24 мая 1631 г., – что Его Святейшество думает, что название и предмет книги не должны быть сосредоточены на приливах и отливах морских, но исключительно на математическом исследовании взглядов Коперника на движение Земли… Должно быть также ясно, что сия работа написана только для того, чтобы показать наше знакомство с аргументами, которые может выдвинуть противная сторона, и что эдикт [от 1616 г.] был издан в Риме вовсе не по незнанию; к этому и должна сводиться суть вступления и заключения книги, которые я высылаю вам в совершенно переработанном виде».

Вся эта медленная работа наконец вступила в следующий этап, и в июне началось печатание тысячи экземпляров. На набор и печать первых сорока восьми из пятисот страниц «Диалогов» ушел целый месяц.

Отец Риккарди вынес окончательное суждение по данному вопросу 19 июля, когда отослал исправленные им вступление и заключение инквизитору во Флоренцию. «В соответствии с распоряжением Его Святейшества относительно книги синьора Галилея, – писал отец Риккарди в коротком сопроводительном письме от 19 июля 1631 г., – высылаю Вам это начало, или вступление, которое следует поместить на первой странице; автор имеет право изменить или украсить словесные обороты, но не должен менять содержание». Приложение отца Риккарди, изначально написанное Галилеем, было отредактировано совсем незначительно. И Галилей теперь изменил только одно слово; во всех остальных отношениях предложенное святым отцом вступление и его опубликованная версия полностью совпадали.

Вместо того чтобы диктовать точные формулы для заключения после всех предупреждений и обещаний, отец Риккарди ограничился следующим указанием’ «В конце же долженствует внести уточнения, соответствующие тем, что сделаны во вступлении. Синьор Галилей должен добавить причины приверженности всемогуществу Божию, которые указал ему Его Святейшество: сие должно успокоить разум, если уж нет возможности опровергнуть пифагорейские аргументы».

Чумной барьер через реку Тибр, поставленный в том месте, где суда задерживались для досмотра.

Апостольская библиотека, Ватикан

Отец Риккарди знал, насколько убедительно Галилей представил «пифагорейские аргументы», как были названы в книге взгляды Коперника. В самом деле, к тому моменту, когда читатель переворачивал последнюю страницу «Диалогов», он мог поверить, что Пифагор и Коперник побили в споре Аристотеля и Птолемея. Но, конечно же, Галилею не позволено было оставить все в таком виде, то есть признать абсолютную правоту точки зрения Коперника. При недостатке божественного откровения Церковь устраивала только форма гипотетического утверждения.

«После бесчисленных тревог и хлопот наконец вступление к Вашей выдающейся работе исправлено, – писал тосканский посол Франческо Никколини Галилею, вместе с ним радуясь, что отец Риккарди, кузен его жены, в конце концов остался доволен. – Отец-попечитель

Святейшего Дворца в самом деле заслуживает того чтобы его пожалели, особенно в эти дни, когда я дергал и подталкивал его непрерывно, а он страдал раздражительностью и крайним неудовольствием, ибо ему также приходилось просматривать и ряд других недавно опубликованных работ. У него едва хватало времени на наш запрос, и нашел он его только из уважения, которое питает к Светлейшему имени Его Святейшества, нашего господина, и его Светлейшего Дома».

Безусловно, Галилей был обязан успехом вмешательству молодого Фердинандо де Медичи. И он решил отблагодарить его, открывая «Диалоги» посвящением великому герцогу – оно непосредственно предшествовало вступлению («Обращению к вдумчивому читателю»), которое было согласовано с отцом Риккарди.

Галилей писал в обращении к Фердинадо:

«Эти мои диалоги вращаются по большей части вокруг работ Птолемея и Коперника. Мне кажется, что я не должен посвящать их никому, кроме Вас, Ваше Высочество. Поскольку они развивают учения этих двух мужей, которых я почитаю величайшими умами, когда-либо оставлявшими нам свои размышления в письменных трудах, и для того чтобы избежать потери величия, я должен обратиться за покровительством и величайшей поддержкой, которая мне известна и которая может даровать им славу и защиту. И если эти два ученых мужа пролили свет, недоступный моему пониманию, то сия моя работа может в значительной степени считаться принадлежащей им, и в равной мере можно сказать также, что она принадлежит Вашему Высочеству, чья добросердечная и благородная щедрость не только дает мне покой и время для сочинительства, но и оказывает мне бесценную помощь, никогда не уставая осыпать меня благодеяниями, посредством чего и осуществлено наконец настоящее издание».

Тем временем мучительный процесс печатания «Диалогов» продолжался. К середине августа, когда выросла стопка готовых листов, составлявших уже треть книги, Галилей сообщил друзьям в Италии и Франции, что надеется увидеть оставшиеся части к ноябрю. Но на окончание печатных работ ушло больше времени – они продолжились до феврале 1632 г. Многословное заглавие заняло целую страницу:

«Диалоги Галилео Галилея, линчейца, почетного математика Университета Пизы, а также придворного философа и главного математика Светлейшего великого герцога Тосканы, в которых, во время четырехдневных встреч, ведется дискуссия, касающаяся двух главных систем мироздания, птолемеевской и коперникианской, предлагаемая для обсуждения, но не делающая окончательных выводов о философских и физических причинах как одной, так и другой стороны»

До нас не дошло никаких ободряющих слов сестры Марии Челесте на этом последнем, самом тягостном этапе работы над публикацией «Диалогов» – просто потому что отец и дочь жили теперь по соседству и у них отпала необходимость писать письма. Короткая прогулка – и Галилей оказывался у двери монастыря, а через несколько минут – перед деревянной решеткой гостиной, а если он был слишком занят или мучился от болей, то мог послать Ла Пьеру с новостями и корзинкой каких-нибудь гостинцев. Последнее письмо сестры Марии Челесте в Беллосгвардо датировано 30 августа 1631 г. После этого дочери могло показаться, что ей уже никогда не придется вновь писать отцу. Но его переезд не положил конец их переписке. Это была лишь пауза, продлившаяся полтора года – до начала 1633 г., когда потрясения, вызванные изданием «Диалогов», вернулись бумерангом в Арчетри и нарушили мирную жизнь Галилея.

Сначала судьба книги складывалась удачно, она обрела немедленный и огромный успех. Галилей подарил первый переплетенный экземпляр великому герцогу в палаццо Питти 22 февраля 1632 г. Во Флоренции «Диалоги» распродали невероятно быстро, практически сразу после поступления книги на прилавки. Галилей также отослал несколько экземпляров друзьям в другие города, такие, например, как Болонья, где его знакомый математик выразил свой восторг книгой следующим образом: «С какого бы места я ни начинал ее читать, я не мог оторваться».

Однако экземпляры, предназначенные для Рима, задержались до мая, по совету посла Никколини, который с извинениями указывал: не завершившийся карантин требует снятия обложки и дезинфекции любых прибывающих книг – а никто не хотел, чтобы «Диалоги» подвергались такой процедуре. Галилею удалось обойти это препятствие, отправив несколько подарочных экземпляров в Рим с багажом путешествующего друга, который раздал их нескольким светилам, включая кардинала Франческо Барберини. Давний товарищ Галилея Бенедетто Кастелли (теперь «отец-математик Его Святейшества») тоже прочитал один из этих томов.

«Сочинение сие все еще рядом со мной, – писал Гастелли Галилею 29 мая 1632 г., – я прочитал его от корки до корки в совершенном изумлении и восхищении и я читал части книги друзьям, отличающимся хорошим вкусом к чудесам, и это вызвало еще больший восторг, еще большее изумление и принесло мне самому немалую выгоду».

Молодой и еще никому не известный студент Кастелли, по имени Эванджелиста Торричелли, впоследствии прославившийся как изобретатель барометра, написал Галилею летом 1632 г., что «Диалоги» сделали его совершенным коперникианцем. Отцы-иезуиты, у которых он прежде учился, рассказывал Торричелли своему новому идолу, тоже получают немалое удовольствие от этой книги, хотя, разумеется, и не разделяют мнение Коперника.

Однако некоторые астрономы-иезуиты, в особенности отец Кристофер Шайнер, называвший себя когда-то «Апеллесом» и открывший пятна на Солнце раньше Галилея, яростно отреагировали на «Диалоги». Последняя книга самого Шайнера, долго откладывавшаяся «Rosa Ursina», наконец появившаяся в апреле 1631 г., в самой оскорбительной форме говорила о Галилее. Теперь Шайнер жил в Риме, он выучил итальянский язык и активно порицал отца Риккарди за разрешение на публикацию «Диалогов». Вероятно, его гнев достигал наибольших вершин потому, что он воспринимал повторное обращение Галилея к теме солнечных пятен, обсуждавшейся двумя десятилетиями ранее, как личный выпад против него, Шайнера.

Вскоре «Диалоги» вызвали и раздражение папы Урбана. Его внимание было привлечено к этой книге в самый неподходящий момент, когда выяснилось, что расточительные войны удвоили долг папской курии, а страх перед испанскими интригами против него лично превратился в настоящую паранойю. 8 марта 1632 г., во время частной консистории с кардиналами, ватиканский посол в Испании кардинал Гаспар Борджиа в открытую высказался о провале попыток понтифика снова втянуть короля Филиппа IV в Тридцатилетнюю войну против немецких протестантов. Поведение папы кардинал Борджиа оценил как полную неспособность защитить интересы Церкви – и даже как нежелание сделать это. Поспешные усилия кардиналов из семьи Урбана заставить испанца замолчать привели к потасовке, так что пришлось вмешаться швейцарским гвардейцам, и только после этого порядок удалось восстановить.

Опасаясь попытки отравления, Урбан заперся в Кастель-Гандольфо, папской резиденции на берегу озера, в тринадцати милях от Рима. Он подозревал, что контролируемые испанцами военные осуществляют маневры в районе Неаполя с целью напасть на него, он воображал, что со дня на день великий герцог Тосканский направит свой флот в подчиненные папе порты Остия и Чевитавеккиа в отместку за то, что Урбан захватил собственность клана Медичи в Урбино.