Текст книги "Кража в особо крупных чувствах (СИ)"
Автор книги: Дарья Волкова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)
– Кто бы говорил, – его ладонь привычно легла на ее поясницу.
***
Все его планы по выбиванию дурных мыслей из Элиной головы сорвались. Потому что она, вернувшись из ванной, быстро скинула полотенце и скользнула в постель. Обнаженная, сама, первая, прижалась, оплела и шепнула на ухо:
– Я так по тебе соскучилась…
Он капитулировал тут же, безоговорочно. И весь его педагогический настрой куда-то исчез, оставив место только для наслаждения. Какого-то острого и, одновременно, такого нежного, что это казалось несочетаемым. Но оно было.
А после… после было самое время еще раз предложить ей переехать к нему. Хотя бы на пару недель. Петр был уверен, что она сейчас не откажет – когда лежит рядом такая: обнаженная, горячая, еще дышащая не совсем ровно. Мягкая. Нежная.
Но он почему-то ничего не сказал. И только наслаждался прикосновениями ее пальцев к своей щеке и шее. Пока не уснул.
Глава 7
– Ну что, есть новости по Поварницыну? – первым делом спросил Петр, едва увидел Арсения. Тот покачал головой.
– Никаких, Петр Тихонович.
– Залег на дно, – Петр сел на место. – Давай рассуждать логически. Есть ли у него деньги, чтобы долгое время поддерживать этот иллюзорный образ жизни? Я думаю, вряд ли.
– Возражу, – с удовольствием принял на себя роль спарринг-партнера Кораблев. – Во-первых, у матери могли быть сбережения. У него вряд ли, а у матери – могли быть. Что же она, любимой сыночке не даст на то, чтобы он от полиции прятался? Это ж святое!
Петр хмыкнул.
– Логично. Узнай, что мы можем получить от банков по поводу снятия денег Поварнициной в последнюю… пару недель.
– Сделаю. Но у нас есть еще и во-вторых, Петр Тихонович.
– Офорты, – кивнул после паузы Петр.
– Офорты, – согласился Арсений.
– Думаешь, сумел так быстро сбыть? – усомнился Петр. – Не самый ликвидный товар – альбом офортов.
– Вообще не ликвидный. Но если у него уже был покупатель? – Кораблева было невозможно сбить с толку. – Если он целенаправленно шел за этим альбомом?
– А он поддельный…
– Ах, какая неудача!
Петр снова хмыкнул.
– Петр Тихонович, может, нам все-таки зарядить экспертизу икон? – неожиданно перешел на другой предмет Арсений. – А то проходят они у нас по делу – и без дела. Ведь в этой квартире, куда ни плюнь – все не то, за что его считают.
Петр хотел возразить, что про «все» – это преувеличение, а потом вспомнил вдову-девственницу – и возражать не стал. Вместо этого сказал другое:
– Экспертиза икон – это дело такое себе. Тягомотное. Надо оформлять выемку, организовывать хранение, привлекать внештатных экспертов. В общем, возни – выше крыши.
– Так что – не будем делать?
– Будем, – решительно ответил Петр. – Надо ж понять, как и, главное, зачем волос Поварницына оказался в сейфе с иконами, о которых никто не знал. Раз сам плакающий мальчик нам об этом поведать не хочет. Так что давай, приступай и тащи из болота бегемота.
– Есть!
– Слушай… – Петра вдруг озарила внезапная догадка. Точнее, проблеск памяти. – Погоди-ка…
Арсений с любопытством наблюдал, как шеф роется в своем смартфоне.
– Ну, точно! – Петр с победоносным видом захлопнул крышку футляра телефона. – Какой же ты молодец, что мне про иконы напомнил!
Арсений широко улыбнулся и даже слегка покраснел – похвалу он любил. А потом уточнил:
– А что с иконами и почему именно я молодец?
– У тетки моей юбилейная выставка через два дня!
– А-а-а-а… – что-то, а соображал Арсений шустро. – Та самая, которая эксперт по иконам?
– Она самая. И если бы я не пришел на ее выставку – меня бы съели. А ты мне напомнил!
– Да ладно, скажете тоже – съели! – расхохотался Арсений. – Зато теперь как удачно все складывается…
– Вот поэтому ты молодец! Меня не съедят, а я заодно выясню у тетушки, как бы ей посмотреть на иконы в частном порядке. Так в сто раз быстрее выйдет, а уж в достоверности ее мнения сомнений нет. Тем более что она… – Петр вовремя прикусил язык.
А ведь он чуть не ляпнул: «… тем более что она знает Элю». В общем-то, наверное, в этих словах не было никакого криминала. Кроме разве что «Эля» вместо официального «Элина Константиновна». Неужели он когда-то именно так ее называл? А сегодня ночью, перед самым финалом, шептал, задыхаясь: «Э-ля». У нее такое вкусное имя, сладкое на языке. Особенно если ты сам в этот момент в ней.
Так, стоп. Об этом думать на работе не надо. А надо думать о том, о чем ему стоило подумать сразу же, после их первого раза. Но Петр был так ошарашен произошедшим, что не подумал. О том, о чем стоило задуматься сразу.
О том, чтобы взять самоотвод по делу. Такая мысль пришла ему в голову с большим запозданием. И с уточнением: «Может, и надо, но не буду». Потому что у него теперь есть личная заинтересованность в том, чтобы найти убийцу профессора Конищева, найти пропавшие офорты – даже если они копии, и разобраться с иконами. Только после этого Петр может быть уверен, что Эле ничего не угрожает. А ведь именно эта личная заинтересованность является показанием к самоотводу. Но Петр так делать не будет. И если он не прав, если ошибается – это его выбор. Но разобраться с этим делом он должен сам. Надо просто соблюдать осторожность.
– Так что – тем более? – голос Арсения отвлек его от мыслей о процессуальных нюансах. – Продолжайте.
– Да так, – отмахнулся Петр. – В общем, поеду послезавтра на разведку. Эх… – он раскинул руки, потянулся. – Придется хорошенько побриться, нацепить костюм, достать из закромов «Ролекс».
– А у вас есть «Ролекс»? – изумился Арсений.
– И даже настоящий, – Петр щелкнул кнопкой чайника. – Батя на окончание школы подарил мне и брату. Он, по-моему, не верил, что мы сможем школу закончить и аттестат получить, на всякий случай нам уже техникум поприличнее подбирал. А тут вон оно что.
– Ой, наговариваете вы на свою семью, Петр Тихонович! – блеснул Арсений знанием профильного киноматериала. – Грех это!
– Да уж, поверь мне, скорее наоборот. Недоговариваю.
***
Петр и в самом деле недоговаривал. Мало кто знал, из какой он семьи. Ну, разве что про брата, работника прокуратуры, знали – такое утаить сложно, да и незачем. А о том, какое место в столичных деловых кругах занимает Тихон Аристархович Тихий – об этом сам Петр не распространялся. Это к его работе не имеет никакого отношения.
Но данное обстоятельство никак не уменьшало любви и привязанности Петра к своим близким. И как бы он ни ворчал притворно в присутствии Арсений – встречу с родными, а на юбилейной выставке у Софии Аристарховны Тихой – а, нет, это он по привычке, она же теперь Воробьева! – в общем, там будут все Тихие – вот эту встречу Петр предвкушал. Для этого можно и костюм напялить, и «Ролекс» из ящика достать, чтобы не посрамить честь семьи и порадовать любимую тетушку.
Эля принимала звонки с незнакомых номеров. По необходимости это делала. Программа анти-спама блокировала большинство нежелательных номеров, а что до остальных… После смерти Валентина Самуиловича на Элину свалилось многое, связанное с его делами, его знакомыми, его наследием – в широком смысле этого слова. Не брать трубку, когда ей звонят с номеров, не занесённых в адресную книгу ее телефона, Эля не могла себе позволить. Пока не могла. Она и телефон Валентина Самуиловича первое время держала включенным и отвечала на звонки. Это было ужасно тяжело. Но в последние дни телефон Валентина Самуиловича молчал. Наверное, пришло время его выключить. Окончательно.
– Слушаю, – Эля как раз сделала перерыв в работе. Ефимыч у противоположного конца стола разворачивал пакет с бутербродами и наливал из термоса чай – какой-то он с собой из дома приносил, травяной и особо целебный. За окном царствовал хмурый пасмурный новорожденный ноябрь. И работа сегодня не шла. Бывают такие дни.
– Здравствуй, Элечка, – отозвались из трубки женским и совершенно незнакомым голосом.
– Здравствуйте, – осторожно отозвалась Эля. Женщина на другом конце трубке явно ее знала. А вот Эля свою собеседницу – нет.
– Элечка, не знаю, помнишь ли ты меня. Я Воробьева. София Аристарховна Воробьева.
– Помню! – от неожиданности громко отозвалась Эля. А потом прокашлялась и добавила уже спокойнее. – Я вас помню, София Аристарховна.
Элина и в самом деле вспомнила эту женщину. Она недолго преподавала у них в училище, кажется, только один год. Была дружна с Валентином Самуиловичем. Читала их курсу основы иконописи – очень интересно и увлекательно читала. Но запомнила ее Эля отнюдь не поэтому. Эля помнила, как увидела эту женщину, как говорят, элегантного возраста, в первый раз – просто она шла навстречу Эле по коридору. А Элина замерла. Бывают такие лица… Эля потом, спустя годы, для себя определила, что это за лица. Их очень мало. Эля таких людей, как София Аристарховна, больше не встречала. Это человек, у которого лицо УЖЕ из бронзы. Идеальное литье – сразу для вечности. Но у Эли тогда, конечно же, зачесались руки – так ей хотелось это лицо повторить. В бронзе настоящей, попробовать посоревноваться с матушкой природой, изваявшей такое совершенство. Но она, разумеется, не решилась тогда – девятнадцатилетняя студентка – просить преподавателя позировать. Да и мастерства бы не хватило – какое там в девятнадцать мастерство? Но теперь Эля чувствовала, как от этого внезапного звонка у нее быстрее забилось сердце.
– Вот и хорошо, – мягко отозвалась София Аристарховна. – Я знаю о несчастье, которое с тобой случилось, Эля. Уж сразу не стала звонить – не до меня тебе было, явно. Прими мои соболезнования.
– Спасибо, – как-то скованно отозвалась Эля. То, что София Аристарховна звонила ей в связи со смертью Валентина Самуиловича, кольнуло ее – как-то неожиданно болезненно. Но ведь и в самом деле, какая еще могла быть причина? Что ее могло связывать с Софией Аристарховной Воробьёвой? – Вы… вам что-то нужно?
Вопрос вышел сухим. Потому что Эле несколько раз звонили коллеги и знакомые Валентина Самуиловича и говорили, что Валентин Самуилович брал у них почитать книгу, или что-то еще в таком же духе… Сначала Эля безропотно возвращала требуемое. Пока, после второго или третьего звонка, не поняла вдруг, что это… это может быть не совсем правдой. Она поняла это по книге, которую собиралась возвращать ее якобы законному владельцу. Ценная, как потом сообразила Эля, книга, еще дореволюционного издания. А на пожелтевшем форзаце этой книги Эля обнаружила экслибрис Валентина Самуиловича, которым были отмечены все книги в его библиотеке. Ей потом что-то блеяли в трубку: что Валентин Самуилович, дескать, обещал эту книжку подарить – но Эля уже приняла решение. И на все подобные просьбы отвечала решительным отказом. И то, что София Аристарховна, человек, с лицом, отлитым из бронзы для вечности, может тоже вот так вот… что-то просить – была Эле ужасна неприятна. Но ведь, и в самом деле, не станет же Воробьева звонить Элине только для того, чтобы выразить соболезнование. Или, например, предложить позировать – как Эле на секундочку внезапно и глупо помечталось.
– Да, я к тебе с просьбой, Эля. Точнее, с предложением. У меня через два дня будет персональная выставка. Мои реставрационные работы, мои собственные работы, так, еще кое-что разное. Я хотела посвятить эту выставку памяти Вали. Если ты не возражаешь.
Слезы потекли сами собой. В первую очередь, от стыда. Что так плохо подумала о Софии Аристарховне. А во вторую… от чего-то еще. От мягкого голоса, наверное.
– Да, – Эля чувствовала, что голос звучит сдавленно и выдает ее состояние. Но молчать и задерживать с ответом казалось ей неправильным. – В смысле, не возражаю.
– Хорошо. Спасибо, – так же мягко отозвалась София Аристарховна. – Тогда я жду тебя, Эля, послезавтра, в два. Вход свободный. Адрес пришлю.
– А… – Эля совершенно растерялась
– Тебе не надо будет произносить никаких речей, – София Аристарховна говорила по-прежнему мягчайшим, как пух, голосом. Такой странный контраст для человека с лицом из бронзы – вдруг подумалось Эле. – Просто приди. Я тебя прошу. К тому же, тебе будет полезно… как-то развеяться. Приходи, Элечка.
– Хорошо, – только и смогла проговорить Эля. И так же сдавленно добавила: – Спасибо.
А потом, вопреки всем правилам вежливости, оборвала звонок и разрыдалась.
Это были очистительные слезы, которые будто подвели итог всему тому кошмару, что случился. Эля окончательно приняла, не просто внешне и по фактам, а приняла душей и сердцем уход из жизни Валентина Самуиловича.
Но она не могла принять того, что Женя мог убить отца. Нет. Категорическое нет. Чтобы там не говорил Пётр – это решительно невозможно. Эля шумно выдохнула.
– Элина Константиновна… – вдруг услышала она. И только тут Эля сообразила, что она не одна. Что она не дома, а в мастерской. И что через стол от нее сидит Ефимыч, который так и замер с пакетом с бутербродами, боясь шевельнуться и зашуршать. – Случилось чего?
Ей стало стыдно за свои слезы. Тем более, перед Николаевым Ефимовичем. Конечно, он ее старше, и опыта жизненного у него много больше, но ведь главная в их рабочем тандеме – она.
– Все хорошо, – Эля резко оттерла щеки. – Угостите меня вашим чаем, Николай Ефимович. Пожалуйста.
– Это можно, – он налил ей чаю прямо в крышку термоса, встал, обошел стол и поставил крышку перед нею на стол. А потом вдруг огладил своей заскорузлой ладонью, которой всю жизнь работал с горячим металлом, Элю по голове. – Все хорошо, дочка, все хорошо.
***
Эля думала о словах Петра относительно Жени всю дорогу от мастерской до дома. За продуктами заходить не надо было, потому что Петр в последний раз набил ей холодильник до отказа.
Петр…
Как странно, нет, не странно – непознаваемо устроена любовь. Ты никогда не узнаешь, не предугадаешь, даже если будешь думать об этом специально, кого она тебе приготовила. Вот Эля полюбила человека такого сорта, какого ей раньше никогда не попадались.
И дело было даже не в его профессии. А в том, как он это профессии подходил.
Грубоватость. Простота. Цельность. Прагматичность. Какие еще слова могли описать Петра Тихого? Но Эля этими его качествами просто упивалась.
Тем, что он решительно ничего не понимал в предметах искусства и вообще, кажется, сторонился всего этого. Тем, что он не считал себя хуже или лучше кого-то, а принимал себя таким, какой есть. Его практичностью и прагматичностью. Его какой-то простоватой грубостью – иногда Эле казалось, что будто даже нарочитой.
Большой, сильный, немногословный мужчина в простой одежде, не претендующей ни на моду, ни на самовыражение посредством ее. Мужчина, который носит оружие. Мужчина под погонами. Мужчина, который имеет дело с самыми неприглядными сторонами жизни. Стоит ли от него требовать какой-то изысканности, хождения по музеям, знания, чем отличается рококо от барокко? Нет. Это его только испортит.
Он нравился Эле именно таким. Она любила его именно таким. Эля вспомнила вдруг те его слова о матримониальных планах. О, они оформились у нее абсолютно четко. Нет, Эля не хотела штамп в паспорте и новую фамилию. Все это у нее уже было. Она хотела, чтобы…
Чтобы он любил ее. О, если бы он любил ее… Она даже зажмурилась. Он может любить. Каждый человек способен любить. Как любят такие мужчины, как Петр Тихий, Эля не знала. Но она… она бы все отдала, чтобы узнать. Она уже знала, какая с ним может быть жаркая и бесстыдная – прекрасно бесстыдная близость в постели. Но ей хотелось и другого. Ей ужасно нравилось заботиться о нем. Ей нравилось готовить ему еду и смотреть, как он ест. Ей нравилось поправлять ему воротник рубашки. Ей даже хотелось ему эти рубашки гладить – ведь он ходит в вечно мятых рубашках! И пришивать на них оторванные пуговицы.
И чтобы он приходил домой, снимал куртку, обнимал ее и шептал на ухо: «Как я по тебе соскучился, родная». А потом, уже громче: «А что у нас сегодня на ужин?».
Господи, откуда весь этот домострой взялся у нее в голове?! Да, она привыкла заботиться о Валентине Самуиловиче. Но… но ведь Петр – это совсем другое. Но, черт возами, как же хочется его увидеть в идеально отглаженной рубашке!
Пиликнул телефон.
Петр Тихий: Эля, у меня сегодня дежурство. Напиши, как приедешь домой. И дверь никому не открывай.
Эля вздохнула. Ну как он не понимает, что это не Женя! Это не может быть Женя!
Элина: Хорошо.
***
Перед посещением выставки Эля провела с собой воспитательную работу. Чтобы не расклеиться. Чтобы выглядеть достойно. Но все-таки, когда на афише перед входом прочла «Памяти Валентина Конищева» – резко развернулась назад. Пришлось все же доставать за углом из сумочки «Герцеговину-Флор». Зато отлегло.
Софию Аристарховну, облаченную в длинную юбку и причудливой вязки джемпер с ярким платком, Элина увидела почти сразу. Она стояла в главном холле, видимо, встречая гостей. Рядом с ней, спиной к Элине, стоял высокий широкоплечий мужчина в превосходном темно-сером костюме, и они о чем-то оживленно беседовали. Эля остановилась, решив подождать, пока София Аристарховна закончит разговор, но Воробьева заметила ее – и энергично замахала рукой. Эля еще раз контрольно выдохнула, поправила на плече сумочку и, решительно велев себе улыбаться, направилась к хозяйке выставки.
Выдыхать пришлось еще раз. Но уже потрясенно. Потому что разговаривающей с Софией Аристарховной мужчина, когда обернулся, оказался… оказался Петром!
Эля, буквально открыв рот, смотрела на него. Хотя… хотя… Как она могла не узнать эти волосы цвета темной меди?!
Но все остальное было совершенно иным. Гладко выбритое лицо. Белоснежная рубашка. Прекрасно сидящий темно-серый костюм. Галстук с золотой булавкой! Взгляд Эли метался, выхватывая все новые детали. Ниже – туфли – классические, черные, идеального мягкого блеска и сорок пятого размера. Взгляд метнулся выше. Часы на запястье. Видно, что дорогие. И где-то там – Эля была уже в этом уверена – запонки в манжетах рубашки. Тоже золотые.
Кто ты, незнакомец?!
– Элечка, познакомься, это мой племянник, Петр Тихий. Петруша, это Элина Конищева. Она… А, впрочем, вы, кажется, знакомы.
Эля переводила ошарашенный взгляд с Софии Аристарховны на Петра. Петр Тихий – племянник Софии Воробьевой?! Впрочем, то, что у них разные фамилии – объяснимо. А вот все остальное…
– Я прошу прощения, – София Аристарховна коснулась локтя Эли. – Мне нужно отойти.
И София Аристарховна поспешила к очередному гостю выставки. А Эля остались с Петром вдвоем.
Она еще раз смерила его все таким же ошарашенным взглядом. Белоснежная рубашка, превосходный костюм, галстук, булавка, часы, запонки. Кто подменил ей Петра Тихого?! Где мятые рубашки, щетина, грубые ботинки?!
– Как ты все это объяснишь?!
– Что именно? – он едва заметно повел плечами. Словно ему неудобно. Ну, не прячется же там, под темно-серым пиджаком, кобура?! – Что София Аристарховна – моя тетка? Ну да, вот так. Сестра отца. Младшая.
– Я… я про твой внешний вид!
– А что с ним не так? – Петр поднял руку и подправил галстук. Эля замерла взглядом на его руке. Это что, «Ролекс»?! – Вроде прилично выгляжу. Тетушка осталась моим внешним видом довольна.
Эля не выдержала и перехватила его руку. «Ролекс»! И в самом деле «Ролекс»! И, без сомнения, настоящий.
– Откуда у тебя такие часы?! – выпалила Эля.
Петр прищурился.
– А какое это имеет значение?
– Просто ответь на мой вопрос!
– Взятки беру.
– Петя! – прошипела она. Элю не покидало ощущение, что она впервые видит этого человека. Который по какому-то непонятному совпадению похож на ее любимого мужчину.
– Отец подарил. На окончание школы.
– А кто у тебя отец? – вопросы из Эли просто сыпались. И остановить поток этих вопросов она не могла. И не хотела.
– Тихон Аристархович Тихий.
– Кто он?!
– Человек.
– Чем занимается человек Тихон Аристархович Тихий? – у Эли получалось одновременно и шипеть, и чеканить слова.
– Эля! Не понимаю, откуда такой интерес. Мой отец не имеет никакого отношения к живописи, скульптуре и прочим офортам! – Петр резким движением засунул руки в карманы брюк. И в этом жесте вдруг стал похож на ее любимого Петра. Но все же не настолько, чтобы у нее пропало желание узнать все до конца.
– Скажи, чем он занимается!
– Элина Константиновна, почему у меня такое ощущение, что вы ведете допрос?
Эле пришлось вонзить в ладони ногти, чтобы хоть как-то… как-то… Петр посмотрел на нее внимательнее – и вздохнул.
– Хорошо, – Петр повернул голову и посмотрел куда-то в сторону. А Эля вдруг только сейчас заметила, какой у него чеканный профиль. – Мой отец – ресторатор.
Эля нахмурилась.
– Это значит, что…
– Он занимается ресторанным делом.
– Речь ведь идет не о придорожном кафе, верно?
Петр хмыкнул, но промолчал.
– Скажи название ресторана твоего отца!
– Ресторана?
– Их несколько?! – ахнула Эля. – Сколько? Сколько ресторанов у твоего отца?!
– А какое это имеет значение? – Петр снова прищурился.
– Скажи!
– Несколько! Понятия не имею, сколько точно! Я не лезу в бизнес отца, это его дела. И если тебя так уж интересует – еще он председатель Союза рестораторов и отельеров Москвы!
Тем же резким движением Петр выдернул руки из карманов штанов и сложил на груди. Эля еще раз посмотрела на часы на его запястье. Твою мать…
– Твоя семья – очень богатая, верно?
– Семья как семья, – дернул плечом Петр.
Он как будто специально это делал! Делал вид, что не понимает, в чем дело!
– А я думала, ты простой следователь.
– А я и есть простой следователь.
– Ты обманывал меня!
– В чем же?
– Ты должен был мне рассказать! Про свою семью.
– Ты мне тоже не рассказывала про свою семью. И про свой в высшей степени изумительный брак.
– Ты мне врал!
Эля почти кричала. На них стали оглядываться.
– Ни единым словом не врал.
– Ты… ты… ты…
– Добрый день. Петя, ты видел? Паша приехал. Вон, там, с отцом разговаривает.
Элина замолчала на выдохе. Закрыла рот. Рядом с ними теперь стояла женщина. И даже до того, как ее слова дошли до сознания Эли, она уже поняла, кто это. Медные вьющиеся волосы, убранные в тяжелый узел, говорили сами за себя. Это мать Петра. Невысокая, элегантно одетая, ухоженная. И сейчас она с любопытством смотрела на Элину, явно ожидая какой-то реакции.
А реакция у Эли могла быть только одна. Сейчас ей хотелось придушить Петра Тихого! Но не в присутствии же его матери это делать?! В этом деле, говорят, свидетели лишние.
– Извините, мне надо отойти, – пробормотала Эля и почти бегом бросилась куда-то в сторону.
***
– Так, – Варвара Тихая уставилась на своего старшего – уж она-то это точно знала! – сына. – А что тут у нас происходит?
– А у нас тут происходит дурдом. Совмещенный с персональной выставкой Софии Аристарховны Воробьёвой, – Петр бросил короткий косой взгляд на подходящих отца и тетку. – Так. Пойду я, – он сделал руками какое-то резкое движение – будто мошкару перед лицом разгонял. – На иконы посмотрю!
Варвара Тихая задумчиво смотрела вслед широкой, стремительно удаляющейся спине сына.
– А где Элечка? – это София.
– Кто такая Элечка? – это, разумеется, муж.
– И в самом деле, кто такая Элечка, София? – оформила и свой вопрос Варвара Глебовна.
София обманчиво небрежным жестом поправила яркий шелковый платок.
– Если мальчик не будет глупить, то, полагаю, Элечка – ваша будущая невестка.
– Ух ты! – присвистнул Тихон. – Один сын таки унаследовал мою страсть к блондинкам.
Варвара вздохнула с видом самого многотерпеливого человека.
– Софьюшка, дорогая, ну отчего же ты нас не предупредила? – с легким укором обратилась она к золовке.
– А до сегодняшнего дня я не была в этом уверена твердо.
Тихон Тихий подхватил под локти жену и сестру.
– А пойдемте, найдем ее и познакомимся, как полагается.
После паузы Варвара медленно покачала головой.
– Нет. Сейчас момент явно не подходящий.
– Почему это?
– Судя по тому, что я видела, сейчас нас могут покусать. А то и вовсе – съесть.
Тихон Тихий недоверчиво хмыкнул. Но настаивать на своем предложении не стал.
***
– Ты ничего не хочешь мне объяснить? – он изловил Элину в тихом и относительно безлюдном углу экспозиции.
– А почему ты мне ничего не захотел объяснять?!
– Да что я тебе должен объяснять?! – Петр боковым зрением заметил, что из-за их разговора на повышенных тонах на них снова стали оглядываться, притиснул Элю совсем в угол и закрыл спиной от окружающих. – Что?! Что у меня есть семья?! Родители есть?! Ну не в капусте же меня нашли!
– Ты специально об этом молчал!
– Да у нас просто никогда об этом разговор не заходил!
– Я… я… я думала, ты другой! – выпалила Эля. И отвернулась.
Он некоторое время смотрел на ее тонкий профиль. Пока терпение внезапно и окончательно не лопнуло.
– Не надо вешать на меня ответственность за собственные иллюзии.
А потом резко развернулся и быстро пошел к выходу.
Стоявший в некотором отдалении Павел Тихий сначала проводил взглядом спину брата, а потом перевел взгляд на изящную тонкую блондинку с алым румянцем на острых скулах. Это, пожалуй, поинтереснее икон будет – несмотря на все уважение к тетушке Софии. Но знакомиться мы пока погодим. Понаблюдаем.
***
Нет, она не плакала. Наплакалась уже. Эля кипела. Кипела, пока неловко, коротко и скомкано прощалась с Софией Аристарховной. Кипела, пока ехала домой. А когда приехала домой – выкипела.
Устало опустилась на табурет на кухне.
Не надо вешать на меня ответственность за собственные иллюзии.
Как Петр верно сказал. Как точно и правильно.
Иллюзии. Это она себе придумала такого Петра Тихого. Почти хрестоматийный следователь из детективных романов. Простой, грубоватый, сильный.
Да, он такой. И он гораздо больше, чем это все. Кто тебе виноват, Элина Константиновна, что ты, придумав и нарисовав себе эту картинку, не удосужилась проверить, что там, за задником сцены? Элина, ты же скульптур, ты работаешь с объемом, и тебе ли не знать, что за нарисованным на холсте очагом может скрываться тайная дверца?
Она со стоном уткнулась в ладони. Теперь у нее в голове обе картинки – Петр-следователь и Петр-племянник Софии Воробьёвой со всеми вытекающими последствиями – сложились без малейших зазоров, стык в стык, представляя собой единое монолитное целое. Сложились в одного человека, которого она любит. С которым они поссорились.
В очередной раз.
Впрочем, конфликт – естественная часть жизни и отношений людей. Конфликт – как огонь. Им можно согреться, на нем можно приготовить пищу. И им же можно выжечь все дотла.
Элина думала об этом, пока принимала ванну, потом занималась домашними делами – небольшая уборка и ужин.
Когда настал совсем поздний вечер и стало очевидно, что Петр не приедет, Эля ощутила, как ей холодно. В квартире исправно работали батареи центрального отопления, Эля съела горячий ужин, перед ней на столе стояла чашка свежезаваренного чая. Но холод внутри не отступал. Будто она сидит не в теплой, ярко освещенной квартире с чашкой чая в руках, а находится в темном холодном погребе – ни лучика света, ни крохи тепла.
Эля обняла ледяными пальцами горячую чашку – то самую, парцелинового завода. Нет, не согреться. Как она умудрилась довести себя до такого состояния – что отсутствие другого человека рядом переносится так тяжело, до физического дискомфорта. Что их с Петром размолвка ее леденит и вымораживает. Как?!
Наверное, так и бывает, когда любишь. Элине без Петра плохо. А ему без нее? Как ему без нее?
Она не знала. Но холод, тишина и неизвестность вдруг стали для нее слишком непосильным грузом. И Элина схватилась за телефон.
***
Он кипел всю дорогу до дома. Кипел, как никогда в жизни.
Ты не такой!
Да уж, извините, Элина Константиновна! Не такой.
Петр видел эту ее легкую снисходительность в отношении него, которая появилась в самом начале их знакомства, и которая так и не ушла окончательно. Только теперь эта снисходительность была какой-то теплой и почти не обидной. А еще Петр очень отчетливо чувствовала Элину заботу о себе. Ужины, сетование на то, что он без шарфа и перчаток, приготовленное специально для него новое темно-серое полотенце в ванной. Нет, если бы Эля переехала к нему, он бы тоже купил ей новое полотенце. Розовое.
Петр вспомнил тот ее давнишний вопрос: «Скажите, вы сегодня ели?» и собственный ответ про матримониальные планы. Таковые планы в свой адрес Петр никогда всерьез не рассматривал. Пока не рассматривал. Наверное, такое желание – чтобы в твоей жизни появилась постоянная женщина, с которой захочется создать семью – нормальное. Наверное, так и должно быть. Наверное, оно со временем появится. Но пока этого желания не было. Женщины такой – тоже.
Или… или женщина уже есть?
Петр остановился перед окном. Он понял, что решительно не готов копаться в том, что чувствует по отношению к Эле. Достаточно того, что что-то чувствует. С этим потом разберемся, после завершения дела.
А вот Элина забота казалось ему какой-то… какой-то не такой. Он не мог понять, в чем дело. Будто Эля… Эле надо о ком-то заботиться. И неважно, о ком. О недалеком следователе, который ведет дело ее мужа и который нерегулярно ест. О пожилом муже, с которым она состоит в фиктивном браке. Или о собственном пасынке Жене, у которого очень непростые жизненные обстоятельства.
Петр привычным движением повел плечами, все так же глядя в темноту за окном.
Поварницын. Человек, который подозревается в убийстве. Человек, который находится в федеральном розыске. Человек, которого Эля аттестует не иначе как «бедный мальчик». И который запросто может к Эле заявиться.
Петр резко отвернулся от окна, покосился на барную стойку, на холодильник. Желание выпить у него возникало нечасто – вот чтобы именно выпить, сию секунду, в одиночку, не за накрытым столом ,с родственниками, друзьями или коллегами. В холодильнике стоит пара бутылок пива, в баре есть виски. Это то, что он предпочитал всем прочим горячительным напиткам. Но сейчас Петр взял из стоящей на столе миски банан, очистил и принялся его есть.
Вот и чего он сегодня психанул, спрашивается? Сам же видел, что Эля себе какую-то картинку про него сочинила. Забавлялся этим. Он ведь тоже, наверное, какую-то себе картинку про нее сочинил. Которая, вполне возможно, не вполне точно соотносится с тем, какой Эля человек на самом деле. Кем он ее считает? Немножко оторванной от жизни, мечтательницей, идеалисткой? Угу. А еще она курит «Герцеговину-Флор», как вождь всех народов, имеет дело с расплавленным металлом, в двадцать лет лишилась родителей. Да, он об этом знает. Но Петр принимал это как факты. Но ведь эти факты как раз и характеризуют человека, к которому они относятся. И как-то не очень они коррелируют с идеалисткой, оторванной от жизни.
Что, устроим по этому поводу скандал Эле? Так повода нет. Факты ему известны, а то, что он их не сопоставил – так это ему стыд и позор, и двойка за профнепригодность. А вот Эле факты известны не были. Поэтому она так и отреагировала. Правда, Петр, убей бог, не мог представить, при каких обстоятельствах он мог бы сообщить ей о своей семье.
