Текст книги "Кража в особо крупных чувствах (СИ)"

Автор книги: Дарья Волкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

А вообще-то, если уж быть с самим собой совсем честным, то захотел бы – и сказал. Вот прямо за ужином бы и сказал. Что его тетка знала Валентина Самуиловича Конищева. Петр сам, между прочим, сегодня, когда пришёл на выставку и увидел на афише посвящение – даже оторопел. Но это все равно не подготовило его к тому, что он встретит на выставку Элю. Опять не сопоставил. Да, уважаемый следователь Тихий, что-то у вас в последнее время много промашек.

А Эля вообще оказалась не готова… ко всему этому.

Надо было рассказать. По всему выходило, что надо. Но Петр почему-то противился этой мысли. Какое Эле должно быть дело до того, из какой он семьи? Это что-то меняет в ее отношении к нему? Что, тогда уже не получится относиться к Петру так же, как к Поварницыну? Что, тогда Петр – не еще один «бедный мальчик», только с постельными привилегиями?

Петр размахнулся и швырнул банановую кожуру в раковину. А потом решительно направился в спальню. Он так непонятно до чего додумается. А мысль о том, что Эля там дома одна, а Поварницын шляется где-то на свободе – невыносима. И пофиг, что он выглядит как хлюпик и маменькин сынок. Внешность обманчива. Вспомните об этом, гражданин следователь, это азы вашей профессии. А загнанный зверь опасен вдвойне.

Звонок телефона застал его на пороге спальни, Петр резко развернулся, в два шага подошел к барной стойке и взял телефон.

Эля.

Сердце коротко и сильно бухнуло и тут же заныло.

– Да?

В трубке было тихо. Только в ухе у него шумела кровь.

– Эля? Эля, говори!

– Приезжай, – раздалось, наконец, тихое.

– Что случилось?! – он прижимал одной рукой телефон к уху, а другой торопливо стаскивал с себя домашние шорты. – Поварницын?! Он у тебя?!

– Нет. Я одна. Просто… Приезжай. Пожалуйста.

***

В голове не было нормальных, связных, рациональных мыслей. Вообще! И это состояние стало для Петра новым, и что с ним делать, он не знал.

Эля в самом деле дома одна? А почему такой голос? А если там Поварницын? Если он угрожает ей?! Если захватил и держит заложницей?! Так, табельное надо взять. Подкрепление вызвать?

А если Эля в самом деле одна? Он же выставит себя дураком. И тогда точно надо будет брать самоотвод, хрен такое объяснишь. Он же должен быть осторожным. А если там и в самом деле Поварницын? Черт!

Доехал он до Эли в совершенно растрепанном состоянии и с расстегнутой кобурой. На всякий случай.

Она открыла дверь сразу.

– Ты одна?

– Я же сказала.

Да ты уже много чего сказала!

– Стой тут, не двигайся.

Сняв пистолет с предохранителя, он пошел проверять квартиру.

А спустя пять минут вернулся в прихожую. А оружие вернулось в кобуру. В квартире и в самом деле больше никого не было.

– Эля, что случилось?

Она какое-то время смотрела на него молча. А потом шагнула, ткнулась носом в грудь и обняла за спину.

– Я не могу без тебя. Прости.

От его шумного выдоха чуть не упал шарф с полочки. Эля, твою мать! Я тут чуть группу немедленного реагирования не поднял по тревоге, а ты…

Но руки его уже обнимали ее, прижимая к себе крепче, а губы шептали в светлую макушку: «Все хорошо. Все в порядке. Я здесь».

А потом ее руки скользнули вниз, добрались до ремня, нырнули под футболку, прижались ладонями к пояснице. И слова стали не нужны.

***

Вообще все перестало быть нужным. И важным. Все исчезло. Кроме нее.

Теперь даже гипотетическая мысль о том, что Петр может без этого жить, что его возможно как-то этого лишить – казалась чудовищной и даже кощунственной.

Это же все его. Эта беззащитно натянутая шея, этот прогиб в спине и торчащие вверх розовыми вершинками упругие груди, этот гладкий живот и бесконечные ноги – и все его. И сладкое влажное карамельное между – тоже его. Это все – только для него, для его рук, губ, языка. Его личный сорт карамели.

Он не стал лаской языка доводить Элю до финала – хотя она была уже близка. Нет, они сделают это вместе. Ее разочарованный стон, когда Петр отстранился, прозвучал для него прекрасной музыкой. Сейчас, милая, сейчас, я только…

Презерватив теперь всегда лежал в портмоне, но его же еще нужно достать! В то время как до колотуна хочется в нее!

Успел. Справился. И, наконец, соединил истекающее влагой и каменно-твердое. Вот теперь – полетели, милая.

С ней все как-то до дрожи правильно. Так, как надо. Идеально. И медленно, нарочито медленно и плавно в начале. И резко, в режиме перфоратора в конце. А чтобы она точно успела с ним – прижать большим пальцем сверху и потереть – там, где самая вкусная карамелька. Чтобы Эля через несколько секунд вздрогнула крупно, задрожала под ним, запульсировала вокруг него – и улететь самому.

И рухнуть на нее. И все же, почти сразу, опомниться и откатиться, не отпуская ее от себя.

Никто не может забрать это у него.

***

В комнате слышится лишь его шумное, никак не желающее приходить в норму дыхание. Элины пальцы невесомо скользят по его плечу, груди. Прикосновение ее пальцев действует на него как самое убойное снотворное. Веки неумолимо тяжелеют, будто свинцовые. И уже на грани бодрствования и сна Петр слышит тихое: «Я люблю тебя».

Пальцы Петра дрогнули, прижимая к себе нежное обнаженное женское тело покрепче.

Любишь меня? Умница. Это правильно. Надо любить меня, а не всяких там недоделанных пасынков. А я... А я вот дело закончу – и тоже со своим чувствами разберусь. Когда найду убийцу. И Петр провалился в сон окончательно.

Глава 8

– Ты переедешь ко мне?

– Мы, кажется, этот вопрос уже обсудили, – Эля выставляла на стол тарелки с овсянкой, вазочку с кешью, потом две чашки с кофе. – Тебе сделать бутерброд с сыром?

– Почему ты не хочешь перебраться ко мне? – Петр сверлил взглядом лицо Эли. А она прятала от него взгляд, низко наклонив голову и нарезая сыр. – Это временно. Пока мы не возьмем Поварницына.

Эля вздрогнула.

– Я… я не вижу смысла мне сейчас срываться с места. Даже если вы… то есть, ты… прав, и Женя как-то замешан и имеет отношение… – она развернулась, резким движением взяла из шкафчика тарелку и принялась укладывать на нее нарезанный сыр. – Даже если и так, – Эля все же подняла взгляд и посмотрела ему в глаза. – Меня Женя не тронет. Он не представляет для меня никакой опасности. Я это знаю. И потом – все твои инструкции на предмет того, что мне делать, если Женя появится, я запомнила. Хочешь – проверь меня.

Петру совершенно не нравились ни ее тон, ни ее слова, ни выражение ее глаз. Точнее, полное отсутствие какого-либо выражения. И этот деланно спокойный и равнодушный вид… Так. Элина Константиновна, что за идеи появились за ночь в твоей хорошенькой блондинистой головке?!

– Хорошо, – он все же отхлебнул ароматного крепкого горячего кофе. – Тогда я переезжаю к тебе.

– Это лишнее.

Петр поперхнулся кофе.

– В каком смысле?! – он взял салфетку и принялся оттирать коричневые капли со стола. – Ты… ты не пустишь меня к себе?

– Нет, дело не в этом. Я тебя… – она глубоко вздохнула, словно переводя дыхание. – Я тебе всегда очень рада. Но… Ты правильно сказал, что нельзя вешать на других ответственность за свои иллюзии. Это мои иллюзии. Они касаются только меня. И ответственность за них я буду нести сама.

Окончание завтрака прошло в молчании.

***

Эля смотрела на экран ноутбука, по-прежнему не веря тому, что видит. Сначала она прочла это сообщение на экране телефона. Не поверила. Ей показалось, что на небольшом экране смартфона она что-то не так поняла. И включила ноутбук. И на нем еще раз прочла письмо, пришедшее на ее электронную почту. Она все поняла правильно. Но верилось все равно с трудом.

В письме сообщалось, что эскиз Эли принят. Принят еще даже до макета. То есть, макет заказчики тоже с удовольствием посмотрят. Но решение уже принято, и уважаемую Элину Константиновну ждут как можно скорее вместе с макетом на месте возведения монумента. Просьба сообщить, когда Элину Константиновну ждать, чтобы подготовить все для встречи, а так же все необходимые для подписания документы. Билеты и транспортировка макета за счет заказчика. Ждем ответа. С наилучшими пожеланиями и так далее.

Эля потерла лоб и аккуратно опустила крышку ноутбука, уставилась на нее невидящим взглядом. Проектом, о котором шла речь в этом письме, был конкурс на скульптурную композицию, которую предполагалось разместить на площади перед оперным театром в одном из крупных городов в бывшей среднеазиатской республике Советского Союза, а ныне – независимом государстве. У Элины не было опыта скульптуры такого масштаба. Она даже никогда не засматривалась в этом направлении. Но приглашение принять участие в конкурсе каким-то образом пришло ей на электронную почту, она прошла по вложенной в письмо ссылке, а там – фотографии предполагаемого места расположения скульптурной композиции. Это место буквально покорило и заворожило Элину. Настолько, что она, посовещавшись с Валентином Самуиловичем – он ее всецело поддержал – купила билет на самолет и полетела смотреть на место вживую. И там, проведя час на площади, Эля просто увидела, как оно все должно быть. Это был первый ее такой в жизни опыт. Кажется, именно это и называется инсайт. У Эли от волнения просто дрожали руки и перехватывало дыхание, когда она стояла на площади под светлым южным небом и представляла все то, что уже нарисовало ее воображение.

У нее дрожал голос, когда она рассказывала обо всем этом Валентину Самуиловичу. «Дерзай!», – сказал он. И она пропадала сутками в мастерской, рисуя, делая, переделывая. И вот теперь… теперь... даже без готового окончательного макета…

В это просто невозможно поверить. А человека, который сказал ей «Дерзай», уже нет в живых.

Эля вздрогнула от телефонного звонка. Перевела взгляд на экран смартфона – и вздрогнула еще раз.

София Аристарховна Воробьева.

– Добрый день, София Аристарховна.

– Здравствуй, Элечка, – безмятежно отозвалась София Аристарховна. – Как ты?

– Все в порядке, – осторожно отозвалась Эля. У нее не было ни малейших предположений о том, что может быть причиной звонка тетки Петра.

– Это хорошо. А то мы ведь с тобой так толком и не поговорили на выставке.

– Да. Простите, мне тогда пришлось срочно уйти, – пробормотала Эля.

– Понимаю, – так же безмятежно отозвалась София Аристарховна. – Элечка, не посчитай меня бестактной или навязчивой, но… В общем, я тут недалеко от Валиного… то есть, твоего дома. И если ты дома, располагаешь временем и угостишь меня чаем – я буду очень рада поболтать с тобой.

Эля неосознанно вдруг встала.

– Да, конечно, я дома. Приходите. Я буду очень рада вас снова увидеть, София Аристарховна. Адрес квартиры помните?

– Скинь мне в телефон на всякий случай. Пирожных к чаю купить?

И тут Эля почему-то улыбнулась.

– Буду признательна. Я люблю пирожное-картошку.

– Я помню. Валя говорил.

***

Так странно. Если бы… если бы не то страшное событие, то первым, с кем бы Эля разделила свою радость от победы в конкурсе, стал бы Валентин Самуилович. А сейчас она отпразднует свой триумф со старинным другом Валентина Самуиловича – Софией Аристарховной Воробьевой. И по совместительству – тетей Петра.

А Петр – с ним бы хотела Эля поделиться своей радостью?

Она снова опустилась в кресло.

Элина не знала ответа на этот вопрос. После сегодняшней ночи – не знала.

Можно было бы, конечно, убедить себя, что он просто не слышал ее слов, ее признания ночью, после близости. Но он слышал. Его руки прижали ее сильнее. И дыхание его сбилось от ее слов. Но он ничего не сказал. Только крепче обнял, вздохнул. А потом заснул.

Когда на твои слова о любви тебе молчат в ответ, а потом и вовсе засыпают – это… это что? Это как? Обидно? Унизительно?

Как странно. Она почему-то никак не могла чувствовать обиду на Петра – ни теперь, ни тогда, когда он орал на нее после их первого раза. Эля отчетливо чувствовала, что Петр делает это не для того, чтобы обидеть ее, унизить, сделать больно. Это его реакция, его эмоции. Честные. Прямые. Такие, какие есть.

А она… а она должна сама нести ответственность за свои иллюзии. Правда, любовь – не иллюзия. Но ответственность за нее нести надо.

Впрочем, возможно, что для Петра любовь – как раз иллюзия. Что-то не слишком важное. Не такое важное, например, как то, что надо поймать преступника. Вот ради этого он готов сорваться с места на ночь глядя.

Он все же человек простых жизненных принципов, несмотря на отца – крупного бизнесмена и «Ролекс». В них входит удовлетворение базовых инстинктов и работа. А любовь – это химера. Как говорится, порядочный химик в двадцать раз полезнее всякого поэта.

Это Элю угораздило влюбиться в Базарова двадцать первого века. Впрочем, Базаров плохо кончил. А с Петром все будет в порядке. Обязательно будет. Только без Эли. И с этим надо смириться. Когда он закончит дело и перестанет воспринимать Элю, как элемент служебного расследования, за безопасность которого Петр отвечает – все закончится. Потому что он прочно стоит на земле. А Эля – Эля любительница жить иллюзиями.

Она прижала пальцы к внутренним уголкам глаз. Так. Элина ждет гостью. И все сопли по поводу хмурого и не склонного к чувствам следователя можно – надо! – оставить на потом. И Элина пошла на кухню – выбирать чай, который она заварит для дорогой гостьи.

***

София Аристарховна сняла пальто и обувь.

– Тапочки? – зачем-то предложила Эля.

– А давай, – как-то весело согласилась София Аристарховна.

А потом она вдруг взяла Элю за плечи. Элина замерла.

– Дай, я хоть рассмотрю тебя толком. А то там, на выставке, все бегом-бегом, – София Аристарховна и в самом деле внимательно смотрела на нее. И под ее взглядом Эля не могла – и не хотела – шевелиться. Только дышать стала от чего-то чаще. – Как же ты… повзрослела.

Эля так и не смогла понять, как так потом оказалось, что София Аристарховна обнимает ее, а Эля шмыгает носом, позволяя гладить себя по голове. Они так простояли какое-то время, а потом Эля резко отстранилась.

– А пойдемте чай пить.

– А пойдем. Куда я пирожные сунула, а?

– Вот они, на полочке.

***

Прекрасное вышло чаепитие. Пирожные оказались вкусные, а София Аристарховна развлекала Элину рассказами о разнообразных событиях из ее и Валентина Самуиловича творческой молодости, а так же про их преподавательскую работу. Рассказчиком София Аристарховна была превосходным, поэтому Эля оказалась не готова к внезапному вопросу. Так и замерла с чайником в руках.

– Сильно поссорились?

Эля аккуратно поставила чайник на стол, медленно опустилась на стул. Почувствовала, что почему-то отчаянно, как девочка, краснеет, под внимательным взглядом серо-голубых глаз. У Петра глаза теткины.

Вздохнула.

– Я… я не знаю… Мы очень разные. Кажется.

– Конечно, разные. Он – мужчина, ты – женщина. На этой разности потенциалов весь мир крутится.

Эля хихикнула. Какая неожиданная фраза. А потом снова вздохнула.

– Просто мы… мы разного хотим… То есть, – Эля совсем отчаянно покраснела, ей подумалось, что София Аристарховна может неправильно истолковать слово «хотим». – Я имела в виду, что он… и я… нам нужно разное. Вот.

София Аристарховна помешала чай в кружке.

– Старая, как мир, история. Девочка влюбилась, мальчик тормозит, – Эля от неловкости и вовсе спрятала лицо в ладонях. А София Аристарховна продолжила: – Вот, говорят, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок. А мне иной раз кажется, что через Северный полюс он лежит.

Элина все же рассмеялась. Неловкость стала потихоньку отступать, и руки от лица она отняла.

– А я же, знаете… – она выдохнула, решаясь. И все же необходимо сменить эту тему. Эля пока не готова обсуждать Петра с кем-либо. Даже с его тетей. – Я же тут конкурс выиграла.

– И ты молчишь?! Какой конкурс? Ну-ка, давай, рассказывай мне все подробности! – тут же заторопила ее София Аристарховна.

Эля рассказала. Начала все же неловко, сбиваясь, а потом вывалила на Софию Аристарховну все новости, со всеми подробностями, затем принесла эскизы, потом показала в телефоне фото макета.

– Таки Валя был прав – ты поцелованная богом девочка, – София Аристарховна неожиданно крепко притянула Элю к себе за шею и поцеловала в макушку. – Вот и умница. Езжай. Вези макет. Подписывай договор, утрясай детали. Это же просто прекрасный шанс, Элечка.

Эля чувствовала, как у нее все еще горят щеки – но теперь не от смущения, а от похвалы. От того, что кто-то тебя так хорошо понимает.

– Давай, девочка, дерзай. Лети, твори, – София Аристарховна встала и сама нажала на копку чайника.

– А как же… как же Петр? – вдруг неожиданно для самой себя спросила Элина.

– А что Петр? – пожала плечами София Аристарховна, возвращаясь на свое место. – Не маленький мальчик, без тебя не пропадет.

– Да, но… – Элина от такого ответа растерялась. Может быть, София Аристарховна против того, чтобы Эля и Петр…

– Эля, – София Аристарховна сжала ее руку. – Возможность реализовать такой проект нельзя упускать. Большой талант должен обязательно себя проявлять. А мужчин в нашей семье я знаю. Петру нужно время и место для маневра. Вот ты уедешь – и пусть себе маневрирует в свободном пространстве сколько угодно, тепловоз маневренный!

И тут Элина все-таки рассмеялась. У Петра очень своеобразная тетушка. Но какая замечательная! И после третьей чашки чая Эля решилась спросить Софию Аристарховну еще кое о чем.

– София Аристарховна, я хотела вас попросить…

– Так-так… – подбодрила ее София Аристарховна.

– После Валентина Самуиловича остались иконы. Очень ценные и очень старинные. Валентин Самуилович хотел передать их в музей, и, может быть, вы…

– Иконы? У Вали? Старинные и ценные? – София Аристарховна покачала головой. В ее голосе явственно слышалось удивление. – Странно. Валя мне ни разу, ни словом не обмолвился о том, что у него есть иконы. Очень странно.

Эля пожала плечами и встала.

– Посмотрите?

– Конечно, посмотрю. Ты меня заинтриговала.

***

София Аристарховна долго и молча смотрела в сейф. Даже голову наклонила. Потом поправила на носу очки и обернулась к Элине.

– Эля, деточка, тебя не затруднит принести из прихожей мою сумку?

Пока Эля ходила в прихожую, она гадала, что там у Софии Аристарховны в сумке? Набор для определения подлинности – если такой бывает, конечно?

Там оказались тонкие нитяные перчатки. Их София Аристарховна и надела, прежде чем достать иконы из сейфа. Она вынимала иконы по одной, тщательно их осматривала, поворачивая в разные стороны, подходила к окну, чтобы на них падало больше естественного света. И, наконец, вернула все иконы в сейф и стянула перчатки.

– Поразительно, – женщина покачала головой. – Просто поразительно.

– Что именно поразительно? – Эля чувствовала, что почему-то начинает волноваться.

– Ты говоришь, будто Валя утверждал, что это подлинники?

– Ну… да. Валентин Самуилович так говорил. Что они старинные. И ценные. И что надо их отдать в музей. Но не успел. Я вот и подумала, что надо завершить и исполнить его желание…

Эля замолчала под взглядом Софии Аристарховны.

– Это подделка, Эля, – негромко проговорила Воробьева. – Причем очень грубая. То есть вот даже не надо быть экспертом, чтобы понять, что это не подлинник.

– Но как же… как же так?.. – прошептала совершенно потрясенная Эля.

– Вот и я себе задаю этот вопрос – как? – София Аристарховна скручивала в пальцах перчатки. – Валентин не был экспертом, но на общем уровне он об иконах кое-что понимал. Мы о них довольно часто говорили – он умел слушать, а меня хлебом не корми – дай поговорить о любимом деле. Валя должен бы понять… знать, что это подделка. И я не понимаю, зачем он утверждал, что… Скажи, они у него давно?

– Очень давно, – отозвалась по-прежнему растерянная Эля. – Несколько десятков лет.

– Тогда я совсем ничего не понимаю. И почему он мне ничего никогда о них не говорил? Ладно! – София Аристарховна решительно повернулась. – Пойдем-ка, Элечка, еще чаю попьем. Я постараюсь разузнать все, что можно, по этому вопросу. А ты пока ни о чем не думай и занимайся своим проектом, договорились?

– Договорились. А у меня еще шоколад вкусный есть. Хотите?

– Хочу.

***

– Тихий, слушаю.

Ему ответили после паузы.

– Петр Тихонович, вас тут ожидают.

– Пусть ожидают, – раздраженно отозвался Петр, поворачивая руль. – Я только из прокуратуры вышел. Минут через тридцать буду.

– Он с самого утра. Под дверью ждал.

– Людмила, что ты мне, на жалость давишь, что ли?! – после разговора с прокурором Петр был не в самом радужном настроении. Нет, на секретаря срываться не дело, конечно, но… – Кто там такой настойчивый?

– Евгений Поварницын.

Нога сама собой дернулась на педали тормоза. Сзади оглушительно засигналили.

– Люся, ты в курсе, что он у нас в розыске?!

– В курсе. Потому и звоню.

– Так, срочно найди Кораблёва, он все сделает! Или нет, я сам ему позвоню! А ты не спускай с него глаз, поняла меня?!

– Поняла, – немного обиженно отозвалась Людмила и отключилась.

Нет, маловероятно, конечно, что Поварницын куда-то теперь денется. Тем более. Люся говорит, что с утра ждет. Но все же… Неужели явка с повинной? Вот же непредсказуемый типчик!

– Арсений, привет. Ты на месте? Так, плюнь на Макарова и дуй к нам. У нас там Поварницын явился. Именно. Бегом!

***

Петр молча смотрел на Поварницына. Поварницын так же молча, исподлобья, смотрел на Петра.

– Ну, рассказываете, Евгений Валентинович. Я очень соскучился по нашему общению.

– Мне нечего добавить к тому, что я уже сказал, – поведение Поварницына за то время, что он провел в бегах, изменилось. Как и он сам. Он осунулся, кажется, похудел. Взгляд загнанный и, одновременно, упрямый. – Отца я не убивал. А вы… вы делайте, что там вам положены.

– Не сомневайтесь. Мы всегда делаем, что положено. Где же вы были так долго, Евгений Валентинович? Мы вас прямо потеряли.

– А можно задавать мне вопросы напрямую, без этих ваших подколов?! – неожиданно огрызнулся Поварницын. Однако. Что там думал Петр про загнанного зверя? Про зайца, который может задними лапами живот человеку вспороть? В Евгении Поварницыне определенно поубавилось маменькиного сынка, зато проявилось что-то другое. Какая-то жесткость. Теперь в его способность огреть папашу бронзовым бюстом по голове верилось гораздо легче.

– Можно, – легко согласился Петр. – Итак, почему же вы скрывались, Евгений Валентинович? Если не виновны?

– Испугался! – с вызовом ответил Поварницын. – Вам знакомо такое состояние, гражданин следователь? Можете считать меня трусом, мне все равно – но я испугался!

– Чего же?

– Что меня арестуют! Посадят в тюрьму!

– Что же изменилось сейчас – раз вы сами пришил к нам? Страх прошел?

– Очень смешно! – снова огрызнулся Поварницын. А потом вздохнул – и как-то вдруг весь опал и поник – словно из воздушного шарика выпустили весь воздух. Вяло махнул рукой. – Что же я – всю жизнь буду прятаться? Если не смогу доказать, что это не я, если не поверят мне, то и… То и то! – махнул рукой, в этот раз энергичнее.

Любопытный все-таки у профессора сын уродился.

– Скажите, пожалуйста, Евгений Валентинович, что вы знаете об иконах, которые хранились у вашего отца?

Поварницын вполне натурально вытаращился на Петра.

– Ничего не знаю. Какое мне дело до икон? Я по церквям не хожу.

– То есть, вы не знали, что у вашего отца в сейфе хранятся старинные и ценные иконы?

– Я даже понятия не имел, что отца есть сейф! – запальчиво ответил Поварницын.

Очень натурально, Станиславский был бы доволен.

– А откуда тогда в сейфе с иконами ваш волос?

– Чего?!

– В сейфе с иконами обнаружен волос, относительно которого у нас есть косвенные причины предполагать, что он принадлежит вам.

– Быть этого не может! Знать не знаю ни о каком сейфе и ни о каких иконах!

– Хорошо. Кораблев, оформи.

Поварницын шарахнулся от шагнувшего к нему с ножницами Арсения.

– Вы… вы чего?! Вы… что вы творите?!

Петру показалось, что еще чуть-чуть – и прозвучит хрестоматийное «Волки позорные!».

– Евгений Валентинович, успокойтесь. Никто вам никакого вреда не причинит. Лейтенант Кораблев возьмет у вас срез волос для проведения генетической экспертизы. Если вы утверждаете, что не знаете о сейфе – то экспертиза подтвердит, что волос в сейфе – не ваш. Сдать генетический материал – в ваших же интересах. Если вы и в самом деле невиновны.

Петру было и в самом деле интересно, как поведет себя Поварницын. А тот продолжал настороженно смотреть на Кораблева с ножницами.

– Генетический материал – это… это волосы?

– Да.

– А много его надо сдать? – Поварницын нервно провел рукой по своей редкой шевелюре.

Вопрос прозвучал как-то совершенно по-детски. Поварницын что, думает, с него тут все волосы срежут в интересах следствия? Петр протянул руку к Арсению, в которую тот вложил ножницы и пакет для сбора материала.

– Евгений Валентинович, давайте, вы сами срежете волосы – сколько не жалко – и положите вот в этот пакет.

– Сам? – голос Поварницына звучал неуверенно, а сам он все так же подозрительно косился на ножницы – обыкновенные офисные ножницы для бумаги, с тупыми кончиками, между прочим!

Петр положил ножницы и пакет на стол перед Поварницыным.

– Сами.

Сын профессора Конищева какое-то время молча смотрел на положенное. А потом решительно взял ножницы и быстрым движением выхватил себе целый клок волос над левым ухом. Волосы упали точнехонько в пакет, который Поварницын резко протянул Петру.

– Этого хватит?

Пакет забрал Арсений. Как и ножницы.

– Хватит. Петр Тихонович, я к Макарову.

– Давай. И скажи конвойному, чтобы увели, – Петр кивнул в сторону Поварницына.

– Вы… у вас больше нет ко мне вопросов? – растерянно спросил он.

– Пока – нет. Будут результаты экспертизы – будут и вопросы.

***

Эля внимательно еще раз оглядела помещение мастерской. Николай Ефимович уже ушел домой, и Элина осталась одна. Она вела взглядом по предметам, которые были ей так давно знакомы: защитные маска и фартук, муфельная печь, металлические инструменты – совсем простые, грубые и тонкие, сложные. Она так много провела времени здесь, и вот…

И вот знакомая и привычная обстановка скоро сменится на другую. Элина уже написала организаторам конкурса, согласовала даты, купила билет. Осталось решить вопрос с транспортировкой. Элина задумчиво смотрела на макет, который занимал всю поверхность выдавшего виды оцинкованного стола. Да, с транспортировкой макета придется повозиться, чтобы все доехало в целости и сохранности. Это последний пункт из перечня дел.

Эля пальцем тронула металл, прохладный и гладкий теперь. Элина никогда не работала с такой большой формой, с которой ей предстояло иметь дело теперь. Николай Ефимович как-то проводил ее, пользуясь старыми связями, на большое литейное производство. Да, это совсем другое дело. Другой масштаб. У Элины захватывало от таких перспектив дух.

От старших коллег она знала, что при отливе больших форм скульптор далеко не всегда присутствуют сам. Что, дескать, дело это жаркое, грязное, а повлиять на процесс художник все равно не может. Мол, заготовка для отлива – вот дело мастера, а дальше дело литейщиков. Эля никак не могла этого понять. Как это не может? Не может такого быть, чтобы мастер не мог влиять на то, как создается его детище. И, уж, тем более, если к этому детищу причастны другие люди, в ее случае – литейщики. Они все – со-творцы, и все вместе должны быть рядом – плечом к плечу. Это не может не иметь значения. И сама Эля будет обязательно присутствовать и принимать участие во всех этапах. И она, и Николай Ефимович.

В голове почему-то вдруг зазвучало фразой из киноклассики: «Вот пойдём мы с тобой вместе. Ты колокола лить, я иконы писать». Сейчас Элина чувствовала в себе ту же иррациональную уверенность – или веру – как и юный сын литейщика Бориска Моторин.

Только вот…

Только вот что делать с Петром? После того разговора за завтраком они больше не общались. Что-то то ли пробежало между ними, то ли треснуло. Воспользоваться советом Софии Аристарховны и в самом деле уехать? Нет, уехать-то, конечно, Элина уедет. Уже и билеты куплены. Но неужели надо уехать, не сказав ни слова? От этой перспективы сердце заныло. И заныло еще сильнее от мысли о том, что она уедет, не увидев Петра, и потом тоже его не будет видеть – неизвестно сколько времени. Или, может быть, вообще никогда?

Нет. Не может быть никогда. Не может быть.

Эля взяла телефон, но так и не решилась позвонить или написать Петру. Что-то останавливало ее. Но потом она все же позвонила. Но не Петру. Виктору.

София Аристарховна сказала ни о чем не думать и заниматься своим проектом. Эля и не станет думать о подделке икон. Об этом есть, кому подумать. Виктор в курсе, пусть он, пока Элина будет в отъезде, тоже поломает голову на эту тему.

– Витя, привет. Не отвлекаю?

– Здравствуй, Элечка, – как всегда дружелюбно тут же отозвался Виктор. – Конечно, нет. Слушаю тебя.

– Виктор, тут такое дело. Я по случаю показала иконы – ну, те самые, которые у Валентина Самуиловича были в сейфе, помнишь?

– Помню, – голос Виктора тут же стал серьезным.

– Ну вот, ко мне в гости заходила София Аристарховна Воробьева, они давно с Валентином Самуиловичем знакомы. Она большой эксперт по иконам.

– Я слышал про нее, кажется.

– Хорошо. Я попросила ее посмотреть иконы, потому что думала, что дело с передачей икон музею надо завершить. Это же было желание Валентина Самуиловича.

– Да, конечно, Эля, я помню.

– Так вот, – Эля шумно выдохнула и выговорила то, во что ей все еще с трудом верилось: – София Аристарховна сказала, что иконы – подделка.

– Как?! – Виктор был тоже потрясен. – Но ведь дядя утверждал, что это подлинники. Я не сомневался.

– Я тоже, Вить, я тоже. Но мнению Софии Аристарховны не доверять нельзя.

– Я понимаю. Слушай, Эля, ну что-то с этим надо делать! Только я не представляю, что.

– Я тебя прошу, Витя, ты подумай, пожалуйста. Как это могло произойти и вообще… Ты же знаешь об этой ситуации явно больше меня, – Элина вздохнула. – У меня тут просто голова кругом, я улетаю послезавтра.

– Куда?!

– Ой, это долгая история, Вить. Если коротко – я выиграла крупный конкурс. И буду лить большую форму. Но в другом городе. И даже в другой стране.

– Так. Эля, подожди. У меня появилась идея. Но это не телефонный разговор. Ты можешь ко мне сегодня, вот прямо сейчас, приехать?

– Я? К тебе?

– Элечка, я повредил ногу, хромаю, – Виктор говорил торопливо и явно взволнованно. – Если бы не это – я бы, конечно, приехал к тебе сам. А тут… тут дело серьезное, Эля. Я, кажется, кое-что понял. Нам срочно надо поговорить лично, не по телефону.

– Хорошо, Витя, я приеду. Ты мне только адрес в телефон скинь.

– Да, сейчас. И никому ничего не говори об этом, ладно? Вообще никому! Дело и в самом деле серьезное, слышишь меня, Эля?

– Я поняла, Вить.

Эля медленно убрала телефон в сумочку. Ну вот, она все правильно сделала. Ей будет, чем заняться, занять себя, свои мысли до отъезда. Если Виктор говорит, что дело серьезное – значит, дело, и правда, серьезное. Эля оглянулась, взяла с полки и сунула в сумочку пачку сигарет, еще раз оглянулась. Кажется, все взяла.