Текст книги "Кража в особо крупных чувствах (СИ)"

Автор книги: Дарья Волкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

– Сеня, ты на месте? Отлично. К тебе сейчас подъедет Евгений Поварницын. Для дачи показаний. Да-да, тот самый. Добровольно явился, как законопослушный гражданин. Розыск? Ну это смотря, что он тебе скажет. Ага, до связи.

Поварницын сидел напротив бледнее бледного. Петр полез во внутренний карман пиджака, в целях информирования населения сверкнув заплечной кобурой.

– Вот вам повестка на всякий случай. Адрес указан на обратной стороне. Вас ждет лейтенант Кораблёв.

– Сейчас? – пролепетал Поварницын.

– Сейчас. Зачем же терять время, раз нас с вами свел такой счастливый случай. А я пока побеседую с Элиной Константиновной.

Прощанию родственников Пётр мешать не стал, и, пока Конищева провожала своего пасынка, пил остывший кофе.

***

– Элина Константиновна, почему вы ничего не сообщили о Евгении Поварницыне?

– А вы о нем не спрашивали.

Конищева сидела напротив Петра, с идеально ровной спиной, и всем видом демонстрировала недовольство. Петр это недовольство привычно игнорировал. Его персона редко вызывала у людей положительные эмоции.

– Я у вас спрашивал, кто бывал в гостях в вашем доме.

– Ответ тот же.

– Я верно понимаю, что Евгений Поварницын ни разу не бывал у вас дома?

– Верно понимаете.

– Тогда откуда вы его знаете?

– Сегодня я увидела Женю в первый раз.

Однако. Какой любопытный разговор у них вырисовывается. Не зря Петр сюда приехал. А, главное, Поварницына за шиворот поймал.

– Видели? Но это не ваш первый контакт?

– Нет, – резко ответила Конищева. Она встала, прошла в другую комнату, вернулась с пачкой сигарет и коробком спичек, чиркнула спичкой и закурила. Такой изящной аристократической внешности, как у нее, подошли бы тонкие коричневые сигареты. Но курила Конищева что-то, больше похожее на папиросу. Петр покосился на брошенную на стол пачку. Ого.

– Их курил Сталин.

– Вы феноменально образованы, – фыркнула Конищева, выпуская длинную струю дыма. – А еще про них писал Маяковский. Любым сигаретам дает фор «Герцеговина-Флор».

– Это вы феноменально образованы, Элина Константиновна. Итак, каковы были ваши отношения с Евгением Поварницыным?

Только не говори, что он твой любовник, не разочаровывай меня. Для такой, как ты, это просто позор.

– Я знала, что у Валентина Самуиловича есть сын от первого брака, – начала она отрывисто. – Я знала, что у них не… что у них сложные отношения, словом. Я слышала пару раз, как Валентин Самуилович разговаривал по телефону с Женей. Это был такой разговор… – она задумчиво потерла нос. Исключительно прехорошенький, если верить Арсению. – Это каждый раз был напряженный разговор.

– Ссора? – подсказал Петр.

– Наверное, – рассеянно согласилась Элина Конищева. – Я пару раз заводила разговор о том, чтобы пригласить Женю к нам, чтобы познакомиться с ним. Я хотела как-то… как-то изменить эту ситуацию, понимаете?

– Понимаю.

– Но Валентин Самуилович был против такого. И я… я не стала настаивать.

– Вы знали, как выглядит Евгений Поварницын?

– Да, Валентин Самуилович показывал мне фотографии.

– Так, – подбодрил Конищеву Петр. – Что дальше?

– Когда… Когда Валентин Самуилович… – она резко затушила сигарету. – Когда его не стало… Я позвонила Жене, чтобы ну… сообщить. Я была уверена, что он приедет на похороны. И он, и его мама. Ведь они не чужие люди Валентину Самуиловичу. Но они не приехали.

– Вы знаете причину?

– Нет, – грустно покачала головой Элина Конищева. – Просто не приехали – и все. Хотя я убеждала, как могла. Но, наверное, была не слишком… не слишком усердна. Честно говоря, мне тогда было не совсем… не совсем… до того, чтобы подбирать правильные слова.

– Понимаю. Что потом?

– А потом все, – Конищева слегка удивленно посмотрела на него и снова потянулась к пачке сигарет.

– В каком смысле все?

– В том смысле, что больше я с Евгением не общалась. Когда огласили завещание Валентина Самуиловича, я была, в самом деле, потрясена его решением. Ну, тем, что он все оставил мне. И обделил и Виктора, которого очень любил. И, главное, Женю, который его родной единственный сын, и у которого, кроме Валентина Самуиловича и матери, никого нет.

– Откуда вы знаете? О том, что у Евгения Поварницына больше нет родственников, кроме матери и отца? Вам Валентин Самуилович рассказывал? – быстро спросил Петр.

– Нет, мне об этом рассказал Женя.

– Когда?

– Сегодня.

Так, пацан, похоже, профессионально давит на жалость вдове. Гаденыш.

– Продолжайте, пожалуйста, Элина Константиновна.

– Я собиралась позвонить Жене, объяснить ему про наследство, про свое решение переписать на него дачу – она и в самом деле стоит больших денег, не сам дом, а земля, конечно. Но как-то все не могла выбрать время, навалилось все и… – она растерянно смотрела на потухшую сигарету.

– И?

– И сегодня Евгений сам позвонил в мою дверь.

– Он не предупреждал о том, что приедет?

– Нет.

– И как он объяснил свой визит?

Конищева молчала. А потом бросила на Петра проницательный взгляд.

– Скажите, Женя в самом деле объявлен в розыск?

– Нет.

– Так я думала, – Конищева с силой хлопнула по зеленому бархату ладонью. – Зачем вы напугали бедного мальчика? Ему и так досталось!

Мальчика. Этот мальчик младше вдовы всего на два года. Ну а как же, Элина Конищева же мачеха, а Евгений Поварницын пасынок, стало быть, мальчик. Как говорится, кто скажет, что это девочка, пусть первый бросит в меня камень.

– А почему этот ваш, с позволения сказать, мальчик, скрывался и не являлся для допросов?

У них снова состоялся поединок взглядов. Первая отвела взгляд Конищева.

– Пойду я еще кофе сделаю, – пробормотал она и в самом деле вышла.

– Я бы и от бутерброда не отказался, – бросил ей в спину Пётр. Чисто посмотреть на реакцию. Она ничего не ответила.

Но через десять минут вернулась с подносом, на котором стояли две чашки с кофе и тарелка с бутербродами.

Петр вдруг понял, что и в самом деле проголодался.

– Надеюсь, они не отравлены? – неожиданно для себя и неуклюже пошутил он. – А вообще, спасибо.

– Нет, бутерброды не отравлены, – совершенно серьёзно ответила Конищева. – А слабительного я вам еще в первую чашку кофе подсыпала.

Бутербродом Петр все же подавился и закашлялся. А добрая вдова подошла и похлопала его по спине, когда у Петра от кашля уже выступили слезы.

– Я пошутила, – с тем же каменным выражением лица сообщила она, вернувшись на место.

– Элина Константиновна, я человек казенный, – Петр вытащил из подставки салфетку и промокнул глаза. – И при исполнении.

Конищева пожала плечами и снова закурила. Петр принялся запивать кашель кофе.

– Скажите, в чем вы Женю подозреваете?

– Элина Константиновна, я расследую убийство профессора Конищева. Именно в связи с этим делом меня интересует его сын, Евгений Поварницын.

– Вы подозреваете Женю в отцеубийстве?!

– Это что-то из Шекспира?

– Женя не мог убить Валентина Самуиловича! – вдова подскочила с места и теперь размахивала дымящейся сигаретой. – Как вы не понимаете?! Это совершенно невозможно!

– Я верю только фактам.

– Вы вообще всех подозреваете, что ли?!

Петр пожал плечами и решил все же доесть бутерброд. А Конищева села на свое место и спросила вдруг странно спокойным голосом.

– Меня тоже подозреваете?

Петр задумался над ответом, попутно дожевывая бутерброд. Был соблазн сказать «Вы у нас подозреваемая номер один» и посмотреть на реакцию. Но решил ограничиться кивком. А когда вдова ошарашенно уставилась на него, дополнил свой жест словами.

– В ваших же интересах, Элина Константиновна, отвечать на мои вопросы и ничего не скрывать.

– А я ничего не скрываю, – быстро ответила она. Было заметно, что тот факт, что ее подозревают в смерти мужа, произвел на нее сильное впечатление, но она пыталась взять свои эмоции под контроль.

– Вы отказались рассказывать о причинах, которые подвигли вас на брак с профессором Конищевым.

Элина Конищева смотрела на него, зло прищурив глаза. А Петр невозмутимо продолжил:

– Ваши родители погибли за полгода до того, как вы вышли замуж за Конищева. Эти два события как-то связаны?

И тут веселая вдова молниеносно влепила Петру пощечину – он даже дернуться не успел.

– Вам так нравится копаться в чужих тайнах?! – прошипела она.

– Конищева, вы в своем уме? – рявкнул Петр и потер пострадавшую щеку. – Напоминаю – я при исполнении служебных обязанностей!

– Ну так арестуйте меня! – снова прошипела она, а потом вскочила и отошла к большому окну. Шторы на нем были тоже зеленого бархата. Она стояла у окна, и плечи ее вздрагивали.

Так.

Петр вздохнул, покосился на второй бутерброд. А потом встал и подошел к вдове. Она плакала. Точнее, она пыталась не плакать, но у нее это не получалось. Но само решение не давать воли слезам не уважать было нельзя. Петр вдруг положил руки на вздрагивающие плечи.

– Элина Константиновна, я вам не враг. Я спрашиваю не потому, что мной владеет нездоровое любопытство. Для того, чтобы найти убийцу вашего мужа, мне надо все понимать про его жизнь.

– А если убийца я? – тихо спросила она.

– А убийца вы? – в тон ей спросил Петр, не убирая рук с ее плеч.

Она судорожно вздохнула. Шмыгнула носом, резко оттерла тыльной стороной кисти щеки – и шагнула в сторону.

– А это вам решать. Вы же верите только фактам.

***

Они снова устроились за столом под зеленым бархатом. Конищева закурила.

– Вам не мешает табачный дым, Петр Тихонович?

– Мешает, но это ваш дом.

Она хмыкнула, но сигарету не погасила. Только голову повернула в сторону, и теперь Петр любовался на ее чеканный профиль.

– Скажите, ваши родители живы? – внезапно спросила она.

– Да.

– А вы думали когда-нибудь об их смерти? Ну, что когда-нибудь это случится? Бессмертных же нет. Думали?

Петр помолчал, раздумывая над ответом.

– Нет. То есть, иногда такие мысли всплывают, но я их гоню. Я не хочу об этом думать, – неожиданно для себя честно ответил он.

– Вот и я об этом никогда не думала. А получилось… Вы можете себе представить, что это такое – остаться в двадцать полной сиротой?

– Я думаю, что это трудное испытание.

– У вас просто исчезает земля под ногами, – Элина Конищева повернула к нему лицо. Глаза были уже сухими, а нос сохранял розоватый цвет. – Я просто… просто выпала из жизни. Я не помню, что я тогда делала, что ела, что пила. В какой-то момент я просто закрылась дома и перестала выходить. Вообще, понимаете? Просто была дома. Я не помню, что я в это время делала! Кажется, большую часть времени просто лежала. Кто-то приходил, стучал, звонил в дверь – я не открывала. Телефон выключила. Но я не ходила на занятия и… И однажды ко мне домой пришёл Валентин Самуилович. Он был мой… мой наставник в училище.

– Поэтому вы ему открыли?

– Нет. Я ему тоже не открыла. Он кому-то заплатил – и дверь вскрыли.

– А что потом?

– Он просто забрал меня к себе. Кормил с ложечки. Кричал. Ругался. Читал стихи и пел колыбельные. Заставлял ему позировать.

– Обнаженной?

– Пётр Тихонович… – укоризненно вздохнула Конищева. – Ну почему вы сразу думаете о людях… так?

– Знаете, мне мой напарник рассказывал, что когда он допрашивал коллег Валентина Самуиловича на их рабочем месте, во время разговора в комнату заглянул один из сотрудников училища со словами «А что, у вас тут опять натурщицу изнасиловали?».

Конищева уставилась на Петра круглыми глазами – а потом вдруг расхохоталась. Поперхнулась дымом, долго кашляла, и теперь пришел черед Петра хлопать ее по спине. А потом она, следуя его примеру, вытирала слезы бумажной салфеткой.

– Знаете, по-моему, это специально для вас… точнее, для вашего напарника разыграли.

– Да? У вас так принято?

– На самом деле, не знаю, – невесело отозвалась Конищева. – Возможно, и… Ладно, не об этом речь. В общем, Валентин Самуилович делал наброски к портретам. Потом заказал мне свой бюст.

– Вот этот, который… Из металла?

– Тогда я работала только с глиной, – слегка недоуменно ответила Элина Конищева. – Он рисовал меня, я лепила его. А потом…

– Что потом?

– Потом Валентин Самуилович сказал, что это неприлично, что могут пойти слухи – что я, молодая девушка, живу в его доме. И что нам надо пожениться.

– И?

– И мы пошли и поженились.

– Вам не кажется это странным?

– Теперь, когда я рассказываю вам – да, кажется. Тогда мне казалось все совершенно естественным.

Петр помолчал. Она вся странная, эта невеселая вдова. Но все же… Все же совершенно непохожа на убийцу. Правда, если бы все убийцы были похоже на убийц, то и в профессии «следователь» нужды бы не было.

– Я удовлетворила ваше любопытство? – первой нарушила молчание Конищева.

– Вполне.

Она взяла в руки пачку своих абсолютно не женских сигарет и принялась вертеть ее в руках. И вдруг совершенно неожиданно для Петра произнесла.

– Простите меня, Петр Тихонович, пожалуйста, за эту пощечину дурацкую. И за то, что грубила вам. Я понимаю. Правда, понимаю, что вы просто делаете свою работу. А она у вас собачья.

– Почему же собачья?

Конищева невесело усмехнулась.

– Я не в оскорбительном смысле, Петр Тихонович. Непростая у вас работа, верно? Люди попадаются чаще нехорошие, а даже если и хорошие – вы все равно вынуждены думать о них плохо. С такой работой огрубеть проще простого. А вы вот не огрубели.

– Да? – слова Конищевой Петра порядком озадачили. У него сложилось впечатление, что невеселая вдова считает его в лучшем случае питекантропом в человеческой одежде.

– Могли бы мне в ответ оплеуху отвесить. Ведь вы же при исполнении. А не стали.

Любопытные у вдовы представления о том, что означает словосочетание «при исполнении». А вслух Петр сказал:

– Ну что вы, Элина Константиновна. На женщину руку поднимать – это уже край.

– Неужели не доводилось ни разу – при вашей-то работе?

Петр всерьез задумался над ответом.

– Было дело, – признал он. – Цыганку одну, которая очень настойчиво мне хотела погадать, а заодно от наркоты избавиться, пришлось плечом с разворота осадить. А чтобы кулаком или ладонью – этого, пожалуй, нет. Так что… пощечина – это далеко не самое неприятное, что со мной случалось на работе. Хотя повторять не советую.

Она улыбнулась. Петр поймал себя на мысли, что улыбка у Элины Конищевой какая-то… необыкновенная, что ли. Эту молодую женщину трудно назвать хорошенькой в общепринятом смысле этого слова, особенно если она не использует косметику. Но у нее определённо запоминающаяся внешность. А улыбка делает ее лицо по-настоящему красивым. Очень красивым.

Петр так озадачился этим наблюдением, что прослушал вопрос.

– Я задумался, извините. О чем вы спрашивали?

– А чего с вами в вашей работе точно не происходило? Никогда?

Петр слегка наклонил голову, разглядывая вдовицу. Интересно, что стоит за ее расспросами? А смотреть на нее приятно, черт побери.

– В вас кидали цветами?

– Было дело.

– Водой в лицо плескали?

– Я увернулся.

– М-м-м… матом ругались?

– Регулярно.

– Какая у вас интересная работа, – Элина Конищева вроде бы улыбалась, но выражение ее глаз было не веселым. Не грустным. Каким-то… словно она что-то только что важное решила. – Что же, значит, вас ничем не удивить.

– Наверное, нет. Хотя, знаете, мне вдруг подумалось, что при допросах меня ни разу не целовали.

Собственные слова даже Петра изумили. А Элина Конищева и вовсе встала. И пошла вокруг стола. К нему. Не очень понимая, что делает, Петр тоже встал. Она подошла и остановилась. Петр смотрел на Элину Конищеву. Учитывая его гренадерский, по выражению бабушки, рост, Петр давно привык к тому, что смотрит на окружающих, как правило, сверху вниз. Исключения были малочисленны и в основном состояли из членов семьи Петра – брат, отец, дядька. Ну, Ромка Ракитянский еще не позволял никому смотреть на него сверху вниз. У Элины Конищевой был довольно солидный для женщины рост – что-то под сто восемьдесят, наверное. Но она все равно ниже его. Только вот возникало такое странное ощущение, что они с ней равны ростом. Наверное, Элина Конищева тоже не позволяет никому смотреть на себя сверху вниз.

Ну, они и смотрели. Друг на друга. Петр поймал себя на том, что мысленно составляет портрет Элины Конищевой. Глаза у нее странные, словно вытянутые за уголки и приподнятые к вискам. Цвет радужки светлый, голубой, а ресницы темные и пушистые, особенно там, во внешних уголках. Нос у нее тонкий, породистый, а губы…

Описание губ Петр составить не успел, потому что этими самыми губами Элина Конищева его поцеловала.

К чему Петр оказался совершенно не готов. Но мозг автоматом еще фиксировал, что запаха табачного дыма он почему-то совсем от нее не чувствует, хотя эти «Герцеговина-Флор» наверняка крепкие. А губы у нее почему-то на вкус сладкие. Чуть влажные и теплые. Отчего-то вспомнились карамельки.

И спина у нее невероятно тонкая. И слегка дрожит под его ладонью.

А губы все-таки сладкие.

Поцелуй как-то сам собой прекратился, так и не перейдя во французский. Но ладонь Петра по-прежнему лежала на пояснице Элины, а ее ладонь – на его груди. И Петр, убей бог, не мог вспомнить, как они оказались в таком положении. Все перебивал вкус карамели.

– Ну вот. Мы ликвидировали это досадное упущение.

Петр не сразу понял, о чем эти слова, произнесенный Элиной тихим, чуть срывающимся голосом. А, да. Его на допросах не целовали, да. До сегодняшнего дня.

– Спасибо, Элина, – «Константиновна» категорически не выговаривалось. Петр, наконец, заставил себя убрать руку с ее спины и от греха подальше сунул ее в карман штанов. – Что бы я без вас делал. – А потом резко развернулся и пошёл из гостиной к входной двери. – Не провожайте.

Он сбежал. Петр Тихий попросту сбежал. Потому что не понимал, что можно было сейчас сказать или сделать. Нет, у него мелькнул один вариант возможного развития событий после этого поцелуя. Но этот вариант был категорически неприемлем. Опять же, тогда бы пришлось кобуру снимать. А Петр при исполнении.

Глава 3

– Судя по выражению вашего лица, вдовица вас порадовала кое-чем интересным.

Ага, поцелуем. Но этого Петр Арсению говорить не стал.

– Судя по твоему жизнерадостному голосу, и тебе есть чем меня порадовать, – Петр устроился на своем месте за столом.

– Да, кое-чего есть рассказать.

– Рассказывай.

– Чайку забабашим?

– Бабашь, истребитель чаек.

Под горячий чай Арсений принялся за доклад.

– Занятный, конечно, этот тип – Евгений Поварницын. Он у меня тут рыдал.

– И ты тоже пугал бедного мальчика? – хмыкнул Петр, прихлебывая чай.

– Это Поварницын-то – бедный мальчик?

– Ну, таким его считает вдова. Мне сказала, что я пугаю бедного мальчика.

Арсений хохотнул.

– Как вы его вообще нашли, Петр Тихонович? Я обалдел, когда вы позвонили.

– Секреты мастерства, – отмахнулся Пётр. – Потом расскажу. Давай про нашего плакающего мальчика.

– Да пол-отдела ко мне заглянули – посмотреть, кто тут так у меня голосит, – Арсений выудил из тумбочки пакет с сушками. – Просто гастроли оренбургского театра народных талантов.

– В сухом остатке что?

– А в сухом остатке у нас отсутствие алиби, – с довольным видом сообщил Арсений, разламывая сушку.

– Даже намека нет?

– А вам больше скажу, Пётр Тихонович… – Арсений выдержал театральную паузу. – На момент убийства Конищева «плакающий мальчик» был в Москве.

– Вот это поворот. Неужели сам сразу – и признался?

– Секреты мастерства, – скромно потупился Арсений. А потом принялся хвастаться. – Я сразу понял, что там дело нечисто с алиби, и как-то по наитию намекнул, что сделаю запрос в авиакомпании, которые летают из Оренбурга – и Поварницын, возрыдав, сообщил, что прилетал в Москву.

– Как он объясняет – зачем?

– Ну, сначала что-то попытался присочинить про деловую командировку. А потом, еще раз возрыдав, сообщил, что приезжал встретиться с отцом.

– Все любопытнее и любопытнее. И что же – встретился?

– Он прилетел в день убийства утренним рейсом. Сказал, что хотел поговорить с отцом, но никак не мог решиться, и в тот день не приходил к Конищеву и не звонил ему.

– Что делал?

– Говорит, гулял по столице, все больше в окрестностях отчего дома, и набирался решимости на разговор.

– О чем говорить-то хотел?

– А! – махнул Арсений рукой. – Я так и не понял толком. Что-то из серии: хочу ли я, могу ли я, гавно ли я, магнолия! В общем, хотел то ли претензий выкатить, то ли изобразить возвращение блудного сына, то ли еще что-то. Он на этом месте особенно сильно выл.

– Дальше.

– На следующий день ему позвонила Элина Конищева и сообщила о смерти профессора. И сынок, вместо того, чтобы остаться на похороны отца и поддержать мачеху, срочно рванул к маменьке под юбку в Оренбург.

– Где провел ночь после убийства Конищева?

– В хостеле.

– Показание подтверждаются?

– Сделал запрос в авиакомпанию и хостел. Завтра информация будет.

Петр вздохнул и еще отхлебнул чаю.

– Ну а вас чем вдова порадовала?

– А вот Поварницыным и порадовала.

Арсений нахмурил лоб, а потом сообразил.

– Так это вы у нее плакающего мальчика изловили?

– Точнее, застукал.

– Да блин! – Арсений хлопнул себя ладонями по бедрам. – Я был о веселой вдове лучшего мнения! Чтобы она – и с таким слизняком спуталась. Да лучше бы с Виктором-Эммануилом!

Петр потер переносицу. Арсений толковый парень. Но иногда слишком бурное воображение его подводит.

– Если ты намекаешь на шуры-муры между мачехой и пасынком, то я в этом сильно сомневаюсь, – Петр встал, чтобы долить еще кипятка в кружку. – Поварницын у Конищевой занимался тем же, чем и у тебя – рыдал.

– Да? – обрадовался Арсений. – Тогда ладно.

– Да пока не ладно, – проворчал Петр. – Надо показать Поварницына консьержу.

– На завтра вызвал обоих! – тут же отрапортовал Арсений. – Так что вам интересного рассказала вдовица?

– Интересно, где теперь остановился Поварницын, – скорее сам себе задал вопрос Петр, проигнорировав вопрос Арсения. – Он Элине… кхм… Константиновне сегодня, по ее словам, как снег на голову свалился.

– А зачем?

Петр вдруг понял, что он не задал этот вопрос Элине. Точнее, задал – но она его проигнорировала. Ведь это важно – о чем они говорили с Поварницыным, как он объяснил ей свой визит. Непорядок. Значит, надо будет побеседовать с ней еще раз.

– Пока непонятно, – уклончиво отозвался он. – Мне надо все это обдумать… Если Поварницын опять попросится на постой к профессорской вдове… Знаешь, я сегодня на него посмотрел «в деле». Он ведь ей на жалость профессионально давит, а она ведется. Не нравится мне, когда они вместе.

Арсений слегка озадаченно смотрел на шефа.

– Как-то это не укладывается в концепцию преступного сговора.

– Не укладывается, – согласился Петр. – Или укладывается. Вдова собралась пасынку профессорскую дачу переписать. Догадываешься, сколько там одна земля стоит? В ближнем Подмосковье? – Арсений присвистнул. А Пётр продолжил: – Если он к ней на постой сегодня явится, так, может, и еще чего отожмёт.

Арсений некоторое время смотрел на Петра.

– Думаете, шантажирует?

– От этого гавнюка всего можно ожидать.

– Смотрю, вам Поварницын совсем не нравится.

– Он, возможно, убийца.

– Возможно. А вдова, скорее всего, нет. У нее алиби железное.

– Скорее всего, не она, – снова согласился Петр. – Но это не точно. Ибо ответов на часть вопросов у нас пока нет.

Арсений кивнул, смешно наморщил нос.

– А вот только знаете, что, Пётр Тихонович, – Арсений встал и подошел к окну. – Сдается, зря мы переживаем, что Поварницын сможет добиться от вдовы чего-то, чего она сама не захочет для него сделать. Это она только с виду мышь, – Арсений покачал головой. – Если женщина имеет дело с расплавленным металлом – ее не так просто к чему-то склонить. И она способна на многое.

В том числе и на то, чтобы целовать следователя, который подозревает ее в убийстве мужа.

***

Элина рассеянным взглядом смотрела вниз. Пол. Она же собиралась мыть пол. Вчера было девять дней после смерти Валентина Самуиловича. Элина решительно не понимала всех этих численных традиций про девять, сорок и так далее дней. Но друзья и коллеги Валентина Самуиловича были настроены собраться по этому поводу. Элина не посчитала возможным препятствовать. Но натоптали вчера – ужас просто. А у нее вчера не осталось никаких сил приводить квартиру в порядок, и на кухне до сих пор громоздились горы посуды.

Ей предлагали прийти и помочь, но Элина решительно отказалась. Теперь она уже точно знает, как справляться с такими ударами, и никому не позволит лезть к ней с помощью. Сейчас есть специальные службы, которые могут приготовить все для так называемого поминального обеда на дому. Туда Элина и обратилась.

Но если с приготовлением еды вопрос решился без особых хлопот, то накрывать стол Элине пришлось самой. Одноразовую посуду она не выносила на дух, а столовых сервизов по шкафам Элина насчитала аж три штуки. Похоже, их не доставали оттуда годами, а то и десятилетиями. Когда был жив Валентин Самуилович, Элине даже в голову не приходило заглядывать в эти огромные шкафы, она ограничивалась только протиркой стеклянных дверей. А теперь… теперь это все ее.

Элина вздохнула. Ну вот. Заодно и перемоет все это богатство. Реально богатство – в одном из шкафов Элина обнаружила столовый сервиз императорского парцелинового завода – и закрыла этот шкаф от греха подальше. В другом нашлась посуда попроще. Условно попроще.

Но начать надо все же с мытья полов. Ужас, какая грязь дома. Но Элина продолжал сидеть недвижно за столом.

Женя ей свалился просто как снег на голову. И практически с порога начал рыдать. Элине пришлось усаживать его за стол, отпаивать чаем и выяснять, что же случилось. А когда выяснила – то остро встала необходимость сдерживаться и не начать орать.

Ну, какой же Женя… неумный. Даже удивительно, как у такого умного человека, как Валентин Самуилович, родился такой недалекий сын. Впрочем, Женя напуган, и понять его можно. Но подзатыльник отвесить хотелось. Исключительно в педагогических целях.

Ну, какой же дурак. Дурачок просто! Приезжал в Москву – и не решился зайти! А ведь как знать, если бы Женя зашел к отцу, то, может быть, этого страшного преступления не случилось бы. Да наверняка. А он… И отца убили, и самого Женю из-за того, что он был в это время в Москве и не зашел, подозревают непонятно в чем! Нет, то есть, понятно в чем, но это же совершенно невозможно!

Теперь мысли Элины уплыли совсем далеко от уборки. Потому что объектом ее дум стал этот большой угрюмый следователь. Петр Тихонович Тихий.

Колоритное у него имя с отчеством. И фамилия тоже не подкачала. Да и сам он весь… Рука Элины неосознанно потянулась к пачке сигарет. А щеки стали ощутимо гореть.

Нет, она вовсе не жалела о том, что поцеловала его. Это вообще глупость – жалеть о том, что сделано. Оно сделано – и все. Раз сделано – значит, так было надо.

А Элине было надо. Ей вообще теперь казалось, что ее к Петру Тихому какая-то невидимая сила подтолкнула. В принципе, даже понятно – какая.

Впервые рядом с Элиной, в непосредственной близости, появился мужчина. Даже не хотелось употреблять набившее оскомину словосочетание «настоящий мужчина». Просто мужчина.

Не мальчишка – школьник или студент, из числа тех, с кем дружила Элина в той жизни, которая была ДО. До ее раннего и внезапного сиротства. И не убеленные сединами почтенные – нет, ну не старцы, конечно… А, хотя, наверное, именно они – те, кто составлял круг общения Валентина Самуиловича, а, следовательно, и круг общения Элины тоже. Сначала были мальчишки, потом старцы. И как-то в этот период, между мальчишками и старцами, Элина повзрослела. И сама превратилась в женщину.

А тут – он. Элина никак не могла вспомнить, когда она стала замечать в следователе, который вел дело об убийстве ее мужа, мужчину. Наверное, во время допроса в его кабинете.

В их первую встречу – она помнила – Элина плакала у него на плече. Но почему-то не могла вспомнить, какой он при этом был. Только плечо его под своей щекой помнила. Большое и твердое.

А со второй встречи ей больше всего запомнились его огромные темно-синие тапки, клетчатый плед и изумительной чеканки серебряный подстаканник. Все-таки интересно, Петр Тихий в курсе, насколько это на самом деле ценная вещь?

Получается, это произошло во время третьей встречи. Когда она приходила к нему в кабинет для дачи показаний. Вот тогда Элина почувствовала… Она сначала долго не могла подобрать слово… Она знала, как общаться с мальчишками – она тушуются перед силой характера и интеллектом, исходящих от хрупкой девушки. А пожилые знакомые Валентина Самуиловича просто флиртовали с ней с неуклюжестью прошлого века.

Тихому же было плевать на ее внешность, на ее вызов, фырканье, макияж, элегантный костюм и шелковую блузку. Перед Элиной сидел человек, который, совершенно очевидно, не уступал ей ни в интеллекте, ни в силе характера, знал гораздо больше о предмете их беседы и не стеснялся на Элину давить. Был это для нее опыт совершенно новый и не слишком приятный. Элина понимала, что ведет себя как самая настоящая стерва, но он ее провоцировал! Совершено определённо провоцировал!

Уже потом, сидя дома, с холодной головой, Элина поняла, что дело было не только в провокации, но и в том, что она сама оказалась не готова к общению с человеком такого типа. С мужчиной, в котором мужского было просто через край, и при этом умным, сильным, жестким, занятым делом и только делом.

И который в упор не видел в ней женщину. А Элине впервые в жизни захотелось, чтобы эту женщину в ней увидели.

Но, с другой стороны, с чего бы ему в Элине видеть женщину? Она для него – работа.

А вот она в нем мужчину совершенно неожиданно для себя увидела. И – это, конечно, профдеформация, никак иначе, но… Она не могла не вспоминать. Не могла не обращать внимания на детали. И не могла не восхищаться. Какие у него черты лица – грубоватые, но правильные, какие идеальные широкие темные брови с едва заметным рыжеватым оттенком. Вспоминала его руки – крупные и очень красивые, видно, что мощные и сильные. И кисть руки, и запястье, сколько видно до манжеты рубашки, обильно покрыты волосками – темными, с тем же едва заметным рыжеватым отливом. Интересно, он под одеждой тоже весь волосатый? Говорят, обильная обволошенность – признак высокого уровня мужского гормона номер один – тестостерона. Наверное, в такие профессии, как у Тихого, предполагающие жесткость, даже, возможно, жестокость, и риск, идут мужчины именно с таким уровнем этого гормона. Элина хмыкнула, пытаясь вспомнить, откуда она взяла это странное слово – обволошенность. По всему выходило, что у кого-то из знакомых Валентина Самуиловича. Элина даже, кажется, слышала, как чей-то голос говорит про шерстистого носорога, который неправильно обволошен.

Ой. Ну какие же ей нелепые мысли лезут в голову. Какое Элине дело, в конце концов, похож ли Петр Тихий без одежды на шерстистого носорога или нет? Ей хватало и того, что доступно непосредственному наблюдению. Например, фигура. Она у Петра Тихого монументальная. И весь он в этой монументальности такой… такой по-настоящему мужской. Рост под два метра, плечи – такие, про которые раньше писали «косая сажень», выправка практически военная, ни намека на рыхлость, вялость, пузцо. Двигается для такого крупного мужчины ловко, уверенно, координированно.