Текст книги "Кража в особо крупных чувствах (СИ)"

Автор книги: Дарья Волкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

И снова наступила тишина. Которую вообще не хотелось ничем нарушать. Но она была нарушена самым бытовым и неромантичным образом – у Петра заурчало в животе.

Эля рассмеялась и снова потёрлась теперь носом о его плечо.

– Пирог будет на десерт. А в качестве основного блюда у меня курица, тушенная с картошкой. Только я, по-моему, с перцем переборщила – получилось немного остро.

– Я люблю острое.

– Тогда пошли ужинать?

– Пошли.

Эля быстро села и уже собралась откидывать одеяло – а потом замерла. Покосилась на Петра.

– Отвернись.

– Да ладно?

Роскошный румянец в сочетании с гневно сверкающими голубыми глазами и растрепанной светловолосой шевелюрой смотрелся особенно шикарно.

– Петя!

Он тоже сел, оперся спиной об изголовье кровати, сложил руки на груди.

– Ты меня стесняешься, что ли? После… всего? Стесняешься?

Она как-то по-детски шмыгнула носом.

– Я… ну я просто еще не привыкла. Петь.. Ну пожалуйста.

Ему от этого «Я еще не привыкла» стало ужасно тепло. Как и от того, что она называет его «Петя». Терпеть не мог этой формы своего имени, а когда она говорит – тепло.

– Хорошо. Я закрою глаза.

И в самом деле зажмурился.

Эля бдительно помахала перед его лицом рукой – и лишь после этого откинула одеяло и спустила ноги с кровати.

И факт того, что за ней наблюдают, она обнаружила, когда подняла с пола свою одежду.

– Ты подглядываешь! – взвизгнула она.

Петр перестал притворяться и открыл глаза.

– На тебя нельзя не смотреть.

Она какое-то время смотрела на него, замерев, широко раскрыв глаза и прижимая к груди одежду. А потом, вспыхнув, кажется, еще ярче, – развернулась и бросилась из спальни.

Вот так даже и не скажешь сразу – какой ракурс лучше: фронтальный или противоположный. Надо будет после ужина всесторонне рассмотреть Элину Константиновну. И Пётр неожиданно для себя довольно и легко рассмеялся.

***

Он остался у Эли на ночь. Ну потому что уйти от нее было решительно невозможно. Вот просто словно дверь входную заперли. А на самом деле, не хотелось уходить – и все тут. Что ему делать дома, когда здесь можно есть вкусный свежий приготовленный ужин и слушать байки Эли про учебу в художественном училище. Таки фраза «У вас снова натурщицу изнасиловали» не на пустом месте родилась.

И пирог с вишней был просто невероятно вкусный. И не хотелось думать ни о чем – ни о работе, ни о нарушении служебного протокола, ни о чем таком же – а просто смотреть на нее, слушать ее и…

– Ты еще раз сделаешь так со мной? – прерывисто спросила она после горячего поцелуя с привкусом вишни.

Нет, есть все-таки особая прелесть в том, чтобы нести женщину на руках в постель.

– Я с тобой еще и не то сделаю.

***

Утро, конечно, вышло слегка неловким – но в основном, потому, что Эле приспичило смущаться. Петру было, в отличие от Эли, не привыкать просыпаться рядом с женщиной – правда, он все же старался спать один, но не всегда получалось, особенно, если барышня бывала категорически настроена остаться у него на ночь. Не выгонять же.

Но с Элей просыпаться оказалось приятно. Ровно до того момента, как она шмыгнула за дверь спальни, не дав Петру спросонья потереться всласть твердым пахом о шикарную аппетитную попу. Ну, ничего, привыкнет, она девочка умная и сообразительная.

– Эля, ты меня покормишь завтраком перед службой? – крикнул он громко в сторону ванной.

Это был стопроцентно беспроигрышный вариант, потому что через пару секунд раздалось ее звонкое:

– Конечно!

Вот и правильно. Лучше о Петре заботиться, чем о всяких сопливых Поварницыных. Тем более, он, вполне вероятно, убийца.

***

– Эля, у меня к тебе будет просьба.

– Да. Какая?

Она все еще немного смущалась. И это было особенно мило, если вспомнить, как она стонала и выгибалась ночью. Все же Элина – это сочетание несочетаемого.

– Если у тебя объявится Поварницын – немедленно сообщи мне. И запиши мой прямой номер, кстати.

У нее дрогнули губы, будто она хотела что-то сказать. Но смущение куда-то исчезло.

– Хорошо, – ответила она с самым благонравным видом.

Целовать ее перед уходом Петр не стал. Хотя хотелось. И она не стала. А это вообще безобразие. Придется провести воспитательную беседу сегодня вечером.

***

– Трезвонит же, Элина Константиновна!

– Что трезвонит? – Эля подняла от лица защитную маску, вытерла смятым платком лоб, щеки, шею.

– Телефон ваш трезвонит! – пропыхтел Ефимыч, закрывая печь. – Трезвонит и трезвонит, наверное, важное что-то.

Эля отбросила маску, прошла в соседнее помещение, взяла телефон. Первое, на что обратила внимание – время. Господи, она в мастерской торчит уже шесть часов.

А звонил ей Петр. Шесть раз. А вот и седьмой.

– Ты где? – раздалось в трубке короткое, резкое, без предисловий.

– В мастерской.

– Почему не брала трубку?

– Так я… работала, – Эля решительно не понимала этого резкого тона. Хотя что-то такое начало свербеть в голове. – Металл сегодня льется исключительно послушно, но вот я и… Петь, у тебя все в порядке?

– Да. Приехал, поцеловал твою дверь, еду домой.

– Ой… – Эля села на стул и тут же подскочила – потому что села аккурат на инструменты. – Извини. Я заработалась. Я… я скоро буду дома. Может быть, ты вернешься?

– Поздно. Я уже почти добралась до дома.

Разочарование было внезапным и горьким.

– Хорошо, – пришлось прокашляться. – Извини, что так вышло.

– Ничего.

Эля долго смотрела на телефон в свое руке.

– Элина Константиновна, мы на сегодня все? – с надеждой спросил Ефимыч.

– Все, Николай Ефимович, все, можно по домам. И завтра у вас выходной. Я тут сама пока… Мне подумать надо.

– Подумать – это всегда полезно, – мудро согласился обрадованный выходным помощник.

Глава 6

Пока Элина доехала до дома, горечь стала такой ощутимой, словно бы Эля съела что-то очень-очень горькое. Она даже не знала – что. Ей никогда не было так горько.

И, главное, ведь все случилось на пустом месте! Что случилось? Что пошло не так? Кто виноват?!

Эля остановилась перед собственной дверью, представляя, как в нее звонил и стучал Петр. А она сама в это время ничего не видела, кроме расплавленного металла. Эля готовила макет для одного проекта, от масштаба которого у нее перехватывало дыхание. Сроки для конкурса горели, а ведь макет еще надо доработать, оформить и отправить. Элина и так из-за всей этой ужасной ситуации с Валентином Самуиловичем просто катастрофически выбилась из графика. И вот теперь…

Что ей надо было делать? Что?!

Она открыла дверь, скинула пальто, прошла на кухню, достала из настенного шкафчика зеленую пачку. Эля так никогда курить не бросит, но сейчас ей надо. Очень надо.

Петр приезжал. Значит, он хотел ее видеть. А она… А ее не было дома. Эля прижала пальцы к уголкам глаз. А вот теперь-то зачем плакать?!

Но ведь он был такой… такой близкий. Не может человек стать за несколько часов таким близким. Но с Элей постоянно происходит все не так, как с другими, нормальными людьми. Эля сердито шмыгнула носом. Даже если она придумала это чувство близости – пусть. Это ее жизнь.

В ее жизни появился мужчина. Мужчина, рядом с которым Эле так тепло и хорошо, как ни с кем и никогда не было. Которого она чувствует как близкого человека. И, значит… Значит, надо, наверное, просто выстраивать свою жизнь, свои планы с учётом того, что он есть.

Что ей стоило предупредить Петра, что она уехала в мастерскую работать?! Ведь Валентина Самуиловича Эля всегда ставила в известность о своих планах. Правда, Валентин Самуилович был ее мужем, пусть и формально, и они жили в одной квартире. А Петр… Картина того, как они с Петром живут вместе, промелькнула в голове молниеносно и совершенно без Элиного участия. И на какое-то время лишила Элину способности думать.

Жаркая близость вечером. Засыпать в одной постели, на его плече. И просыпаться утром, в его руках, чувствуя, что… Эля закашлялась, погасила сигарету, прижала ладони к ставшим горячими щекам.

Неужели она сама, как-то нелепо, все испортила?! Просто тем, что не сказала Петру, что ее не будет дома? А почему он сам не предупредил, что приедет?! Так поступают все нормальные люди!

Ладно, Эля, тебе ли говорить о нормальности. Она его об этом сама обязательно спросит. Но для этого надо увидеться. И Элина решительно взяла телефон.

Элина: Я завтра к шести буду дома. Приедешь?

Он ответил не сразу – Эля успела нервно выкурить половину сигареты, когда телефон пиликнул.

Петр: Вряд ли.

Элина судорожно вздохнула. Ты… ты не можешь быть таким обидчивым! Не имеешь права! Ты же не маленький мальчик, Петя! Она успела смахнуть первые слезы, когда пришло еще сообщение.

Петр: Я завтра допоздна на службе. Раньше восьми, а, вернее, девяти вряд ли освобожусь.

Элина: Приезжай. В любое время приезжай. Я буду ждать.

Петр: Хорошо.

Она долго-долго смотрела на это «хорошо». Так долго, что отчетливо поняла, что с ней случилось. Очень ясно и отчетливо поняла.

Она умудрилась скоропостижно и намертво влюбиться. Вот как называется это «хо-ро-шо». Эля встала, взяла пепельницу и выкинула ее содержимое в мусорное ведро. Нет, все-таки надо бросать курить. И подумать о том, что приготовить на завтра.

***

Петр долго смотрел на их короткую переписку. На свое последнее «хорошо».

А ведь теперь и в самом деле стало хорошо. А еще пять минут назад было совсем не хорошо. Херово было, скажем прямо.

По-хорошему, надо было позвонить Эле. Или хотя бы написать. Предупредить о своем приезде. Но он не стал этого делать. Потому что весь день занимался самовнушением, что ничего такого не произошло, и нет никакой необходимости сегодня снова к ней ехать. Что это как-то… Ну как-то не так! Он обычно раньше чем через неделю после удачной охоты на радарах не появлялся. В особых случаях – дня через два. А тут…

А тут он, по-прежнему внушая себе про «это как-то не так», прямёхонько на радар и поехал.

А Эли дома не оказалось. Он, как дурак, звонил в дверь, стучал, потом звонил по телефону – все без результата. Сначала он психанул – ну, подумаешь, цаца какая. Больно надо! Но уже примерно спустя десть минут пути домой ему пришла в голову другая мысль – нехорошая. В которой фигурировали убитый профессор, эти чёртовы иконы в сейфе и Поварницын. А если все-таки не Поварницын – так, может быть, кто-то другой – тот, кто убил профессора Конищева. А Элина не отвечает на телефонные звонки!

На этой смеси злости и все усиливающейся тревоги он почти доехал до дома, периодически набирая Элин номер. А когда она все же ответила, то облегчение было таким сильным, что он сорвался. Нет, не наорал. Но состояние было близко к определению «тихое бешенство». Точнее, «Тихое бешенство» – по меткому маминому определению.

А кто виноват? Сам, дурак, виноват. Если бы не занимался самовнушением из серии «Это как-то не так» и просто позвонил бы Эле и предупредил, что приедет – ничего этого не было бы.

Как-то не так… Пётр откинулся на кровать, закинул руки за голову. Конечно, не так. С Элиной все не так, и пора бы с этим смириться. Она свидетельница по делу, которое он ведет. Она вдова-девственница. Она сама первая поцеловала его. Она… да много чего она.

Это Элина. Она такая одна. Она даже дала ему шанс собственный идиотизм исправить. И завтра он ее увидит. И все свои нереализованные планы на сегодняшний вечер – осуществит. Надо будет не забыть про вино и цветы. Ведь завтра пятница, а впереди выходные. Которые он – Петр это сейчас вдруг отчетливо понял – хочет провести с Элиной.

Как-то не так… Нет, это просто так выглядит его новое «так».

Так-так-так…

***

– А зачем снова цветы?

– Мне с ними извиняться удобнее.

– Не надо тебе извиняться.

Ему пришлось резко опускать руку, потому что Элина порывисто бросилась к нему, прижалась, засопела в шею.

– Я должна была тебя предупредить, что уезжаю работать.

– Это я должен бы предупредить, что приеду. Нормальные люди предупреждают о том, что собираются заехать в гости. – Эля глубоко вздохнула, прижимаясь к нему сильнее. Петр провел рукой, свободной от цветов, по ее спине. – Но я в принципе совсем не против того, чтобы ты оповещала меня о своих планах.

Петр как-то понял, почувствовал, что Эля улыбается. А потом она кивнула.

– Хорошо. Скажи, а что там упирается мне в спину?

– Бутылка красного сухого.

– Тогда пойдем ужинать. Ты голодный?

Они слегка отстранились друг от друга и теперь смотрели в глаза. А потом Петр ровно по вчерашнему сценарию убрал вино и цветы на полочку для ключей. Эля довольно вздохнула, когда он подхватил ее на руки.

– Я очень голодный.

***

Это были изумительные выходные. Во время которых Петр Тихий многие вещи делал впервые в жизни. Или впервые за очень долгое время.

Например, у него был, наверное, впервые в жизни настолько шикарный утренний секс. Потому что Петр не стал повторять свою предыдущую ошибку и, прежде чем тереться пахом о круглую аппетитную женскую попу, прижал к себе Элю покрепче – чтобы не вздумала сбежать, как в прошлый раз. А потом она и сама сбегать передумала. Прогибалась, стонала, вжималась в него. И ни словом не возразила, когда Петр откинул в сторону одеяло. И получился и в самом деле шикарный неспешный утренний секс. С неторопливыми в раскачку движениями. С возможностью гладить Элю везде, где только заблагорассудится – особенно там, когда он закинул ее ногу на свое бедро. И с возможностью на все это смотреть – на растрепанные, залитые утренним солнцем волосы, на белую грудь и яркие розовые соски, на развал ног и нежную влажную припухлость между. А если туда еще и пальцами нырнуть, а носом в изгиб ароматной шеи…

Во всем этом был единственный минус – он опять засадил Эле на шее синяк. Она его, кстати, за это не упрекнула. Самому стыдно было – у нее такая тонкая нежная кожа на шее, а он…

Потом его накормили на завтрак такими вкусными сырниками, каких он давно, кажется, не ел. С тех пор, как жил дома, с родителями.

А еще Петр впервые в жизни мыл сервиз. Какой-то невероятно дорогой. А началось все с противного, до нытья в зубах звука – это так скрипели дверцы посудного шкафа, в который Эля зачем-то заглянула.

Поразительно, но в доме, где хранятся альбомы с офортами девятнадцатого века, а в сейфе припрятаны иконы веков еще боле древних, нашлись кое-какие инструменты и даже силиконовая смазка для замков. В общем, Петр отверткой подрегулировал дверные петли на старом, но добротном шкафе, смазал их, а потом Эля охнула по поводу пыли на сервизе, и вот…

И вот они перемывают бесконечный темно-синий с золотом столовый сервиз. Эля рассказывает про сервиз, употребляя смешное слово «парцелиновый», а когда Петру надоедает лекция, он брызгает в Элину водой. И ему не доставляет ни малейшего дискомфорта тот факт, что он находится в квартире, где Эля жила с другим мужчиной, и сервиз, который они моют, когда-то принадлежал этому мужчине. Покойный профессор Конищев для Петра теперь считался дядей Эли. Поэтому у них и фамилии одинаковые. И надо непременно найти того, кто лишил этого дядю жизни – ведь Элина была к нему так привязана. Но это потом. Все потом, кроме такого вкусного здесь и сейчас с ней.

Мытье сервиза отняло два часа времени, а потом Петра привлекли к нарезке салата, и был обед, а после – послеобеденный – нет, не секс. Просто уютные обнимашки, которые бы перешли в секс, если бы вероломная Элина не гладила его по голове так, что Петра просто вырубило.

А вечером Эля потащила его в кино. В кино! Петр в кино не был со студенческих времен, да и то, ходил туда обычно не с целью кинопросмотра, а с совершенно другими. А тут они пошли в кино смотреть кино! Интересный, между прочим, оказался фильм. Правда, к детективной составляющей кино у Петра были вопросы, но он благоразумно промолчал. По крайней мере, во время просмотра. А вот после фильма Эля предложила посидеть в кафе – в ее любимом, сказала она.

Так Петр в первый раз в жизни оказался в ресторане паназиатской кухни, которой всю жизнь избегал. Ну, если у твоего отца сеть ресторанов, специализирующихся на русской кухне, пищевые привычки вырабатываются как-то сами собой другие, сильно отличные от азиатских.

– Ты же говорил, что любишь острое, – прищурилась на него Эля.

В общем, взяла его на «слабо». Потом смеялась над ним, когда Петр пытался продышаться после «средне-острого» супчика, и сердобольно подливала в стакан водички из предусмотрительно принесенного официантом кувшина с водой. А потом они обсуждали фильм, смеялись, пили зеленый чай.

А вечером был секс – горячий, страстный. Эля потом ему смущенно прошептала, что после средне-острого супчика у Петра был особенно горячий язык. Ну, ей так показалось. Да и ему она вся казалась невероятно горячей и очень-очень страстной.

Наверное, и в самом деле в паназиатской кухне дело. Надо будет туда еще раз сходить.

А в воскресенье они ездили гулять в парк, воспользовавшись хорошей погодой. А потом Петр, оценив, какой урон съестным припасам он нанес, затащил Элю в гипермаркет за продуктами и там набрал столько, что в машине все заднее сидение пакетами завалили.

И уже под вечер, ставя на завтра будильник на несусветную рань, чтобы успеть заехать перед службой домой и переодеться, Петр думал о том, что следующие выходные надо спланировать тщательнее. И таки привезти к Эле какой-нибудь запасной одежды и белья. Ну и бритву тоже, наверное.

***

– Ты приедешь ко мне сегодня?

Они провели вместе уже двое выходных подряд. И им обоим – и Петру, и Эле, это ужасно понравилось. Но в будние дни они не встречались. У Петра часто задержки на работе, Эля пропадает днями в мастерской, у нее какой-то срочный проект. Поэтому такой звонок в понедельник Петра насторожил. Как и ее голос – слишком ровный. Без эмоций. Для Эли это вообще не характерно.

– Если надо – приеду. Что-то случилось?

– Ну… – она вдруг закашлялась.

– Поварницын объявился?

– Нет, – ее ответ прозвучал неожиданно резко. – Просто мне нужно с тобой поговорить. И не по телефону.

– Понял. Приеду.

Петр не сразу смог переключиться с этого короткого телефонного разговора на работу. Что у Эли случилось? Что-то явно случилось, он это по голосу почувствовал. Если это не Поварницын, то что? Или кто? Версий не было. Поначалу не было. А потом неожиданная мысль огорошила его так, что Петр сначала замер, а потом подскочил, подошел к окну – и замер уже там, засунув руки в карманы штанов и глядя за окно. Только ни хрена он там, за окном, не видел.

А если… если Эля беременна? И именно об этом хочет с ним поговорить? Именно поэтому ее голос звучал так скованно? Петр не понимал, как именно и почему такое предположение у него появилось, но оно имело под собой основания! Потому что самый первый раз, когда он эмпирическим путем выяснил, что Эля был уникального сорта вдовой – вот тот первый раз у них был без защиты. Потому что в тот раз Петр не планировал секс, он вообще на службе был! А Эля… Эля не подумала. Впрочем, подумать-то должен был он, хотя бы о прерванном – потому что опытнее. И потому что мужчина. А он не подумал.

Зато теперь ему представилась такая возможность. Думай, Петр Тихонович, думай. Пока голова не треснет.

Эля беременна. Эля беременна. Эля беременна. Он долго крутил эту мысль так и эдак, просто повторяя эту фразу, пока, наконец, в голове не появилось хоть что-то, отличное от этой фразы. Да, это возможно. И что дальше?

А дальше все складывалось как-то просто, но по заковыристой спирали. Первая мысль почему-то: «Вот родители обрадуются». А потом замелькали картинки: совместные завтраки, утро, когда он просыпается, а на его груди женская ладонь, пухлощекий младенец, про которого Петр совершенно не понимал, кто он – мальчик или девочка, и почему-то рыжий кот. Но самое поразительное было то, что во всей этой пестрой круговерти не было ни паники, ни неприятия. Немного свербело где-то, что жизнь его круто при этом изменится. Но эти перемены воспринимались как нечто неизбежное. Ну, как окончание школы или университета – все, данный этап жизни закончился, теперь ты не школьник или не студент. Нравится тебе это или не нравится – так устроена жизнь. Давай, шагай в новый ее этап.

Петр тряхнул головой. По всему так выходило, что он к этому этапу жизни… готов? Он еще раз тряхнул головой и в попытке вразумления или отрезвления собственной персоны попытался представить себя с младенцем на руках. Фантазия всегда была у Петра слабым местом, и представить не получилось. Зато получилось представить Элю с животом – так отчетливо, что Петр вздрогнул и в третий раз тряхнул головой. Именно на этом месте его размышления прервал Кораблев.

– Петр Тихонович, Макаров завтра обещал сдаться!

– Это хорошо, – Петр медленно вернулся на свое место.

– А зачем это вы такой задумчивый? – жизнерадостно отозвался Арсений. – Новые данные какие появились?

Петр так же медленно кивнул.

– А расскажите!

Петр посмотрел на помощника, словно видел в первый раз.

– Чуть позже. Мне надо все… перепроверить.

***

– Что случилось?

Эля не торопилась с ответом, а Петр сканировал ее внешний вид. Взволнована. Кажется, не плакала. Но определённо взволнована. Что же случилось?!

– Петя… – она судорожно вздохнула. – Мне позвонили… сказали... бывшие коллеги Валентина Самуиловича были на кладбище и сказали… что его могилу вскрывали. И что это сделано было… вами.

Петр не сдержал шумного вздоха. Эксгумация. Твою мать, Эля всего лишь узнала об эксгумации. Господи, а он уже такого надумать успел!

– Ну да. Нами.

– Зачем?! – выкрикнула Эля. – Зачем вскрывать… раскапывать… беспокоить место, где… где покоится тело… Зачем?! Это же вандализм!

Она уткнулась лицом в ладони и зарыдала.

Час от часу не легче! Петр привлек Элю к себе – слава богу, она сопротивляться не стала, рыдала, уткнувшись носом ему в грудь, и повторяла ему только одно слово: «Зачем?!». А Пётр гладил ее по вздрагивающей тонкой спине.

Зачем… Да как объяснить – зачем? Петр вдруг понял, что это для него эксгумация – один из рабочих инструментов. А для Эли… как и для любого обычного человека – это и в самом дел что-то из ряда вон выходящее: когда люди раскапывают могилу и вскрывают гроб. А в случае Эле речь идет еще и о достаточно близком человеке.

Ну а что Петру делать было, если надо?!

Эля затихла, но еще тихонько вздрагивала.

– Эля… – Петр снова провел ладонь по спине – от шеи до поясницы. – Эля, это не вандализм. Это было необходимо для расследования.

– Но зачем?! – она подняла на него заплаканные глаза.

– Я не имею права тебе этого сказать, – ответил Петр как мог мягко. – Существует тайна следствия. Но прошу тебя, поверь – это было сделано исключительно из необходимости. Если бы я знал, что ты на это так отреагируешь, я бы… – он не договорил. Что, не стал бы выполнять необходимых следственных действий? Ответа у Петра, как ни странно, не было.

Эля перестала вздрагивать, прижалась щекой к его груди, глубоко вздохнула.

– Скажи, а ты… ну, это делал сам? В смысле, там, на кладбище… – она не смогла договорить, лишь сильнее прижалась.

– Конечно, нет. Для этого существуют специальные люди.

Она еще раз вздохнула.

– А я как представила… что ты там сам… с лопатой... и гроб… и… Мне стало страшно, Петь… – она снова всхлипнула и задрожала.

– Тихо-тихо, все хорошо, – его руки непрерывным транзитом двигались по ее спине. – Все в порядке. Не бойся. Я рядом, – прижал ее к себе как мог плотно и прошептал на ухо: – Ничего не бойся, хорошая моя.

Они стояли какое-то время, молча обнявшись. Но сказанные им слова звучали – и в нем, и в ней.

Наконец Эля разжала руки и отступила. Оттерла щеки.

– Ты останешься на ужин?

– И не только на ужин.

– А… ну… – в Элине вдруг появилась какая-то новая растерянность. Пополам со смущением. – Я не думаю, что… – она запнулась и замолчала.

– Ты собираешься меня выставить за дверь после ужина?

– Я… нет… не… – Петр решительно не понимал смущения Эли. А она окончательно порозовела и выпалила: – У меня эти дни!

Эти дни. Какая прелесть. Петр прекрасно знал, как эти дни называются на самом деле, равно как знал и другие точные медицинские названия женской анатомии и физиологии. Но пусть будут эти дни. Значит… значит тренировал фантазию он совершенно зря. Ну, может, так и к лучшему. Наверное.

– Тогда точно никуда не уйду, – Петр решительно потянул вниз «молнию» на куртке. – Хотя… За шоколадкой могу сгонять.

– У меня есть шоколадка, – а потом она порывисто бросилась ему на шею. – Никуда не уходи. Пожалуйста.

***

– Петр Тихонович, танцуйте!

– Тебе прошлого Нового года мало? – Петр поднял голову от бумаг.

– Таки Макаров разродился, как и обещал!

– Ну?! – Петр резко выпрямился.

Арсений шлепнул заключением криминалистов о стол.

– Если совсем коротко, то генетическое сопоставление волоса, обнаруженного в сейфе, и волоса, взятого у покойного Конищева, указывает на очень близкий уровень родства.

– Так, – Петр встал. – Значит, сын.

– Значит, сын.

– Делай запрос в Оренбург на задержание Поварницына. Надо побеседовать с отроком еще раз и поплотнее. И об отношениях с папенькой покойным, и о пропавшем альбоме офортов, и о том, зачем он лазил в сейф.

– Есть делать запрос.

***

– Вот мы идиоты! – Петр вышагивал по кабинету. – Вот зачем мы этот политес разводили с подпиской о невыезде?! Надо было сразу его закрывать!

Арсений лишь вздохнул. Новости из Оренбурга они получили неутешительные. По месту жительства Поварницын не обнаружился. На месте работы сообщили о том, что он взял отпуск за свой счет на две недели по семейным обстоятельствам. Ни на работе, ни дома никто ничего внятного и вразумительного о текущем местонахождении Евгения Поварницына сказать не мог, а мать, с которой он проживал в одной квартире, и вовсе выглядела напуганной донельзя.

– Таки подался в бега наш плакающий мальчик!

Арсений снова лишь вздохнул и потер висок.

– В розыск объявляем, Петр Тихонович?

– Да чего уж теперь миндальничать. Объявляй.

***

Кораблев ушел, а Петр снова вернулся за стол, сел, сжал пальцами переносицу. Ну, вот и слинял от них убийца профессора Конищева. Тот факт, что Поварницын подался в бега, самым прямым образом изобличал его. Да толку-то?

Вопрос в том, что сейчас делать? В первую очередь, с Элиной.

Петр встал и снова принялся ходить по кабинету. Во-первых, ей надо об этом сообщить. Ведь с этого утырка станется к ней заявиться. А с Эли – прятать и покрывать его. А как же, Поварницын у нас бедный мальчик. Бедный мальчик, который собственного отца грохнул.

Ну, а во-вторых… Во-вторых, таки надо собирать сумку и перебираться к Эле. Хотя бы до поимки Поварницына. Это вдруг стало очевидно Петру как ясный день. Или вообще – забрать ее к себе. Эта мысль была неожиданной и такой, которую следовало бы тщательно обдумать. Но сначала – сначала обговорить это все с Элей. А прямо сейчас – позвонить ей.

Эля взяла трубку сразу. Только голос был запыхавшийся.

– Что случилось? – вопрос вылетел мгновенно и сам собой.

– Ничего, – ответила Элина после глубокого вздоха. – Просто торопилась взять трубку.

– Ты где?

– В мастерской.

– Одна?

– Нет, с Николаем Ефимовичем.

Уже лучше. Петр вспомнил лысо-патлатого помощника Эли. Он вроде мужик хоть и в годах, но кряжистый, крепкий. Да и видно по нему, что к Эле хорошо относится.

– Понял. Эля, я хочу тебе напомнить про свою просьбу.

– Да, какую?

– Если у тебя объявится Поварницын – позвонит или приедет – неважно куда, в мастерскую или домой…

– Женя не знает, где находится моя мастерская! – перебила его Элина.

– Неважно, куда, – с нажимом повторил Петр. – Если позвонит, приедет, подойдет на улице – первое, что ты делаешь – звонишь мне. Не говоря ему ни слова, ясно?

– Ясно, – после паузы и будто сквозь зубы ответила Элина.

– Я сегодня приеду. Во сколько ты вернешься домой?

– К семи буду точно.

– Тогда до встречи.

***

– Эля, я должен тебе кое-что сказать. Это важно. И… это служебная информация. Я не имею права ее никому разглашать, но тебе скажу. Только я прошу тебя отнестись к ней серьезно. Отнестись серьезно, а выслушать меня спокойно. Договорились?

– Хорошо, – она кивнула. И в самом деле серьезно кивнула.

– Евгений Поварницын объявлен в розыск. В этот раз – по-настоящему. Он скрывается от органов правосудия. У нас появились весомые улики, которые указывают на него, как на убийцу профессора Конищева.

Эля вскрикнула, зажала рот ладонью, смотрела поверх ладони на Петра широко распахнутыми глазами и отчаянно мотала головой.

– Нет, нет, это не может быть! Женя не может быть убийцей. Нет. Нет! Нет!!!

Ну вот. Никогда не было и вот опять. Петр привлек Элю к себе и принялся гладить ее по спине ставшим уже привычным движением. В этот раз она не плакала, вздрагивала только. Ну что же, это можно считать прогрессом.

– Эля… А, может, давай, ты переедешь ко мне?

Она вскинула на него совершенно потрясенные глаза.

– А зачем?

– Моего адреса Поварницын не знает. И вряд ли сможет узнать. Там нет никакого шанса, что ты с ним встретишься.

Элина какое-то время смотрела на него так, будто видела в первый раз. Или будто он ей сказал, что это лично он, Петр Тихий, убил профессора Конищева. В общем, с полнейшим недоумением, даже потрясением.

– Я… – она кашлянула. – Я… тронута твоим предложением, но…но я привыкла жить дома. Опять же, здесь очень много ценного и…

– А ты, надо полагать, считаешь себя очень крутым охранником? Супер-ниндзя Эля?!

Она смотрела на него, сузив глаза. Ну да, повысил голос. Ну да, язвит. Ну, так и он сам, между прочим, уязвлен! Никому в своей жизни Петр Тихий не предлагал жить у себя. Никому! А эта не-такая-как-все-хрен-пойми-чего-от-нее-ждать Эля послала Петра с его предложением! С разумным предложением, во главу которого была поставлена ее же собственная безопасность!

– Нет. Я просто хочу жить в своем доме, – наконец, ровно проговорила Элина. – И я прекрасно услышала твои слова по поводу Евгения. Я всегда смотрю в глазок, прежде чем открыть дверь. Если он придет – я сразу позвоню тебе. Я помню, что ты мне сказал.

Она произнесла это таким тоном, что Петр сразу понял, что ни хрена она так не сделает. И идея о том, что Поварницын – бедный мальчик и никак не мог убить отца, накрепко засела в ее упрямой блондинистой голове. И как ее оттуда выбить, Петр не представлял. Он вообще разозлился так, что был близок к тому, чтобы плюнуть на все и уйти. Но…

Но нет. Не хочешь жить у меня – я буду жить у тебя. И, вообще, у него появилась идея, как можно выбить из Элиной головы эти бредовые мысли. Они так в студенчестве на природе вино открывали – когда забывали штопор. Если стучать по дну бутылки, то пробка выходит. Пора показать Эле, что такое настоящий взрослый секс без купюр.

Петр потянул с плеч куртку.

– Я могу рассчитывать на ужин?

После паузы Эля вздохнула – а потом подалась к нему и поцеловала в щеку.

– Ты ужасно упрямый, – шепнула она ему на ухо.