Текст книги "Кража в особо крупных чувствах (СИ)"

Автор книги: Дарья Волкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

– А вот не надо недооценивать женское коварство.

– И пары башмаков она еще не износила…

– Вы все-таки феноменально образованы, Петр Тихонович.

Так. Шутка несколько затянулась. Петр дернул плечами, поправляя кобуру, напоминая, прежде всего, самому себе о своем-таки служебном положении.

– Элина Константиновна, о чем же вы все-таки хотели со мной поговорить?

– Поговорить? Да-да, поговорить, – она произнесла это рассеянно, словно думая о чем-то другом. – Я действительно хотела, но… Я все никак не могу решить, как начать. И подобрать слова тоже не могу.

– А не надо подбирать. Скажите прямо. Как есть.

– Хорошо, – она вздохнула, выпрямилась. Солнце, которое светило ей в спину, зажигало золотые искры в ее волосах. – Поцелуйте меня. Пожалуйста.

Петр замер. Кажется… Кажется, он не удивлен. Ведь это сумасшедшее, вполне себе Льюис-Кэролловское чаепитие должно было кончиться чем-то подобным.

– Что? – хрипловато отозвалась она. – Что вы молчите? Моя просьба слишком вычурна? Но ведь наверняка такого вам не предлагали на допросах. В прошлый раз вы сказали, что я должна постараться. Я постаралась. – Он продолжал молчать, а Элина вдруг резко встала. – Ну же, Тихий, целуйте, черт вас раздери! Иначе я сама вас поцелую!

Он медленно встал.

– Давайте не будем повторяться.

В этот раз она стояла на месте, а он подходил к ней, огибая стол, крытый зеленой бархатной скатертью.

У нее очень красивые губы, бледно-розовые, с четким контуром и безо всякой помады. Нет, он не собирался ее целовать.

Но почему-то поцеловал.

Целовал и думал о том, что нарушает все служебные инструкции разом. Что между ними не должно быть никаких отношений вне рамок расследования. Что, черт возьми, он вообще при исполнении и даже с табельным оружием.

Ни одна из этих мыслей не смогла пробиться сквозь сладость этого поцелуя.

У нее мягкие, теплые губы со вкусом апельсина. Или апельсиновой карамели. У нее гладкий послушный язык, который охотно принимает правила французского поцелуя. Поцелуя, который как-то неумолимо перетекает в нечто большее, чем просто поцелуй.

Петр же не собирается…

– Секса во время допросов у меня тоже никогда не было… – хрипло выдохнул Петр на ухо Элине, прижимая ее к себе. Всю. Крепко. Плотно. Почувствуй, каковы ставки в игре. Откажись, пока не поздно.

Ее пальцы скользят по его шее, пробираются к затылку, ерошат волосы.

– Боже мой, как же скучно ты до меня жил…

Если делать глупости – то все сразу. Не мелочась. Петр подхватывает Элину на руки. Расположение комнат он помнит, и ее спальня – отсюда по коридору налево.

***

– Какого черта и почему?! – он запутался в трусах. Потом в штанах. Застегнул ширинку, обернулся к кровати и нацелил туда палец. – Ты ничего не хочешь мне объяснить?!

– Что именно? – растрепанная Элина сидела на разворошенной постели, опираясь спиной на изголовье и прижимая к груди одеяло.

Петр наклонился, поднял рубашку, натянул на плечи и начал застегивать пуговицы, путаясь в них. И параллельно говорил. На повышенных тонах.

– Ты была замужем восемь лет. Ты вдова, черт побери! Как так вышло, что ты – девственница?!

– Господи, сколько шума из-за пары капель крови.

– Эля! – рявкнул Петр. Вышло у него это настолько естественно – вот это рыком «Эля!» вместо вежливо-равнодушного «Элина Константиновна» – что Петр поразился, замолчал и замер. Снова наклонился, вот этот раз за кобурой. Какой дурдом. Он в первый раз оказался в ситуации, когда женщина с него стаскивала кобуру. С этой Элиной Конищевой вообще надо быть готовым ко всему. Девственница. Вдова-девственница, твою мать! – Как такое могло произойти, объясни мне!

Она некоторое время молча наблюдала, как он застегивают кобуру.

– Я тебе все давно объяснила, – наконец, произнесла она.

– Нет, не объяснила!

– Я же сказала! – она резко поддёрнула вверх одеяло. – Что Валентин Самуилович после смерти моих родителей забрал меня к себе. Чтобы поддержать. Что он помог мне. И что мы поженились, чтобы не было всяких… сплетен.

– И что же это значит?!

– Что это был платонический брак!

– Какой?!

– Формальный! Фиктивный! Какое слово тебе понятнее?! – Элина уже почти кричала. Шумно выдохнула. – Хотя нет. Фиктивным он не был. Мы жили в одной квартире. Мы заботились друг о друге. Валентин Самуилович всегда мне помогал. Я старалась, как могла, сделать удобным его быт – он все-таки был уже немолодой мужчина. Мы… мы хорошо относились друг к другу.

Петр опустил руки и ошарашенно уставился на Элину. Платонический брак? Серьезно?! В двадцать первом веке?!

– Вы просто жили вместе в одной квартире? – уточнил осторожно он. – Как… Ну, как отец и дочь, например?

– Скорее, как дядя и племянница.

– И… и вы не спали вместе? В смысле, у вас не было никаких контактов… Ну, как мужчина и женщина? Может быть, не секс, но… Разные есть варианты…

– Тебя все-таки очень интересует моя постель! – прошипела Элина.

– Но я же в ней в итоге оказался!

– Ах, бедненький! Тебя совратила вдова-девственница!

– ЭЛЯ!!!

– Убирайся! – в него полетела подушка.

А вот это – здравая мысль.

***

За окном серой моросью царил осенний дождь. Капли то и дело стекали по стеклу. Самая подходящая погода, чтобы поплакать. Чтобы по лицу тоже бежали капли – так же, как по стеклу напротив ее лица.

Но плакать почему-то не хотелось. Эля плотнее закуталась в теплый шерстяной палантин, зябко передёрнула плечами. Нет, плакать совершенно определённо не хотелось. Но было холодно. И хотелось согреться, потому что теплый шерстяной палантин не помогал. Потому что он не мог сравниться с жаром большого горячего мужского тела.

Эля отвернулась от окна, прошла к комоду, достала из пачки сигарету и принялась ее задумчиво разминать. В ее ситуации все-таки полагается поплакать. Наверное, полагается.

Сегодня Элина стала женщиной. Правда, ей уже так-то и пора было. Давно пора. Ей двадцать восемь, и она уже давно не трепетная девочка, которую знакомство с этой стороной взрослой жизни может привести в трепет. Так и нет его – этого трепета. От самого факта – трепета нет. Как нет и обиды на то, что ее первый мужчина, после исполнения своего мужского долга, наорал на Элину. Высказал ей претензию в том, что она оказалась девственницей. И ушел, хлопнув со всей дури входной дверью.

Какая-то… унизительная ситуация. Теоретически. Только Элина не чувствовала себя ни униженной, ни оскорбленной, ни какой-либо еще в таком же ключе. Озадаченной – это да.

Она все же прикурила, села, заложила ногу за ногу. Чуть поморщилась кольнувшему легкому дискомфорту между бедер.

Да. Озадаченной – вот правильное слово. Озадаченной и собственной реакцией, и реакцией Петра. Со своей реакцией Элина разобралась довольно быстро. Тихий слишком сильно ее привлекал, ее слишком сильно тянуло к нему, и вот теперь… И вот теперь она познала его как женщина – мужчину. Она с ним стала женщиной. И ей это понравилось. Очень. Или это называется каким-то другим словом.

Эля почувствовала, как стало горячо щекам – уже почти привычно. В последнее время так происходит всегда, когда она думает о Петре Тихом. А теперь к мыслям присоединились воспоминания. О том, какие у него широкие плечи – обнаженные они кажутся еще шире. О том, какая у него мощная грудь, покрытая густыми короткими темными волосками. О том, как он хрипло и рвано дышит. Как приятна его горячая тяжесть. Как незаметна и воспринимается естественно легкая боль от его проникновения. И как ошеломительно чувство наполненности им.

Там, где есть все это, уже не остается места обиде. Даже когда он орет на нее, а она орет на него в ответ. Элина неопытна в этой сфере жизни, но она все же понимает, что редко какой мужчина предъявляет после близости девушке претензию в том, что стал у нее первым. Почему так сделал Петр?

Элина потерла висок, еще плотнее запахнула палантин, прикурила еще одну «Герцеговина-Флор». Надо бросать. Но не сегодня.

Неужели для него факт только платонических отношений между Элиной и Валентином Самуиловичем оказался настолько неожиданным? Неужели он думал, что Элина и Валентин Самуилович могли, в самом деле… Элина еще раз передёрнула плечами. Ей казалось, что сама мысль о возможности интимных отношений между ней и Валентином Самуиловичем – абсурдна. Но теперь Элина вдруг посмотрела на ситуацию с другой стороны. А может быть, это только для нее такое – абсурд. А для всех остальных это – естественное видение ситуации. Со стороны, так сказать.

Эля резко встала и пошла на кухню – ставить чайник. Надо все-таки согреться.

А может быть, дело в том, что Пётр и в самом деле не хотел быть первым? Может, для мужчины стать у девушки первым – это слишком большая ответственность? Эля вздохнула. Нет, она была далека от мысли, что ее девственность – это какой-то ценный приз, при получении которого мужчина должен в обморок грохнуться от счастья. Но, все-таки, то, что из-за твоей девственности на тебя орут – это как-то… обидно. Только все равно обижаться не получается. То, что, было до – перекрывает. И очень хочется, чтобы это повторилось. Но получится ли повторить?

Эля залила кипятком чайник.

Петр Тихий не производил впечатления человека, который бегает от ответственности. Но, может быть, если дело касается интимных отношений и женщины – это другое? Эля вспомнила его сложенные на груди руки и сказанные ровным голосом слова: «Если бы не ваше свежее вдовство, Элина Константиновна, я бы заподозрил вас в матримониальных планах». Теперь и она себя была готова в этих планах заподозрить! Ну, не то, чтобы совсем в матримониальных. Но каких-то таких… в ту сторону.

А сам Тихий? Может быть, он и правда это как-то почувствовал? Может быть, он убеждённый холостяк? Может быть, он не допускает и мысли о том, чтобы впустить женщину в свою жизнь? Хотя бы чуть-чуть.

Всегда хмурый, иногда резкий в общении, огромный, брутальный следователь, с которого приходится снимать оружие, чтобы лечь с ним в постель.

Господи, кто бы мог подумать, что это ее идеал мужчины?! Эля отхлебнула горячего чаю и хмыкнула. Таки вам не показалось, Пётр Тихонович. Планы матримониальные имеются. Непонятно только, что с ними делать…

Глава 5

– Вы таки не поверите, Петр Тихонович.

– Я, Арсений, в последнее время готов поверить во все, что угодно.

Кораблев на него весело и слегка все же недоуменно посмотрел, а потом не удержался и выпалил:

– Макарова кто-то укусил – и он выдал нам предварительные данные!

– Все, я удивлен. Давай подробности.

– А подробности такие, – Арсений уселся на угол своего стола. – Волос принадлежит человеку двадцати пяти – тридцати пяти лет. Цвет волос – средне-русый. Гаплогруппа… – Арсений наморщил нос и полез в бумажку.

– Не по бумажке, своими словами!

Арсений ухмыльнулся.

– В общем, преимущественно славянский набор генов – если своими словами. То бишь, парень славянской наружности.

– Парень?

– Угу.

– До чего дошел прогресс… – вздохнул Петр. – Таки Поварницын.

– Ну что, будем брить мальчика налысо?

– Налысо его только после суда побреют, – Петр потер шею. – А до суда нам еще дел переделать сколько надо.

– Да не, я про то, чтобы с этой плешивой овцы шерсти клок срезать – для сличения.

– И что нам это даст? – принялся рассуждать вслух Петр. – Что Евгений Поварницын заглядывал в сейф? Ну и что? Иконы-то на месте.

Арсений слез со стола и принялся ходить по кабинету.

– А давайте вызовем и допросим? Ну, или попросим коллег из Оренбурга задать ему пару вопросов – про сейф, иконы и его патлы в этом сейфе.

– Знаешь, чего я опасаюсь? – задумчиво спросил Петр, щурясь на редкое и удивительно яркое осеннее солнце.

– Что спугнем?

– Именно. А если зайца спугнуть – он может броситься в любую сторону. Непредсказуемая тварь.

– Как вы нехорошо про зайчиков, – зацокал языком Арсений. – Ваши племянницы бы вас не одобрили.

– Они маленькие и не знают, что заяц задними лапами может вспороть человеку живот.

– Страсти какие, – вздохнул Арсений. – Так что же – ничего делать не будем?

– Будем. Эксгумацию делать будем.

– О! – округлел глазами Арсений. Такая процедура, как эксгумация, была в его карьере первым случаем, и он явно воодушевился. – А что нам это даст?

– Если генетическая экспертиза покажет, что есть родство между двумя образцами – из сейфа и Конищева-старшего, значит, будем предъявлять обвинение и заключать под стражу.

После паузы Арсений кивнул.

– Ладно, тогда я это… Займусь! – он пошел к двери. – Первый раз буду. Интересно – аж жуть! – с этими словами Кораблев стремительно скрылся за дверью.

– Как мало надо человеку для счастья, – пробормотал Пётр, вставая и подходя к окну. – Дали возможность на кладбище покопаться и гроб вскрыть – он и счастлив.

Когда Петр сказал Арсению, что готов поверить во все, что угодно – он не покривил душой. Скажи ему кто еще пару месяцев назад, что он переспит со свидетельницей по делу, которое он ведет – Петр бы посчитал сказавшего подобную чушь слабоумным. А ведь изначально Элина числилась у него в качестве подозреваемой номер один. Теперь Пётр так не считал. Но не потому, что переспал с ней, конечно.

Он отвернулся от окна и сердито уставился на входную дверь. Ну, где там Кораблев с эксгумацией?! Где Макаров с новыми данными? Где хоть кто-нибудь?!

Петр не мог оставаться наедине со своими мыслями.

Спустя три дня после того визита он вынес себе безжалостный диагноз: «Идиот». И не в том смысле, в каком писал великий русский классик.

Петру теперь было дико стыдно за свое поведение. Орать на женщину за то, что сам только что лишил ее девственности – это мог сделать эксклюзивно только Петр Тихий!

Петр принялся мерить шагами свой кабинет – так было легче думать о произошедшем. Так хотя бы получалось о произошедшем думать – когда можно злость на себя переработать в кинетическую энергию шагов.

Петр пытался понять, что его так оглушило, что до выбивания почвы из-под ног. По всему так выходило, что совокупность двух факторов. Того, что его отношения с Элиной, свидетельницей по делу, резко и внезапно вышли за рамки расследования – а секс в рамки следствия не входил ну никак! И того, что она, веселая вдова, леди Макбет Московского уезда по их первоначальной с Арсением версии, она, которую Петр с помощником подозревали и в романе с профессорским племянником, и с профессорским сынком, оказалась девственницей.

Вот это, как говорится, поворот.

Можно теперь сказать, что Петр, самолично проведя следственный эксперимент, убедился в отсутствии преступного сговора. Хотя…

Петр, внезапно прекратив свои метания, тяжело опустился на стул. Ну что, он выяснил, что имеет целых две причины, чтобы так себя вести. Но только Элина ни в одной из этих причин не виновата. Это его собственные причины, целых две причины, чтобы вести себя как осел. И чтобы обидеть удивительную молодую женщину.

Петр устало потер лоб. И понял, что произошедшее у него никак не получится взять и закрыть куда-нибудь в дальний закоулок памяти со словами «Ну с кем не бывает». Во-первых, ни с кем не бывает, это Петр такой уникальный осел. А во-вторых… А во-вторых, у нее мягкие губы со вкусом апельсиновой карамели. Нельзя, чтобы девушка с такими губами думала про Петра, что он осел. Даже если он и в самом деле осел.

Даже ослы имеют право на то, чтобы трудом искупить свой проступок. Надо только понять, каким именно трудом. Хотя, что тут понимать… Перед внутренним взглядом мелькнула вдруг небольшая, но идеальная женская грудь, круглые пятна розовых сосков и…

И в этот момент дверь кабинета распахнулась.

– Пётр Тихонович, мне нужна ваша консультация по процедуре эксгумации! – энергии Арсения можно было позавидовать.

– Ну а чего там понимать? – проворчал Петр. – Бери лопату и копай.

***

Мысль о цветах в качестве того, чем занять руки – ну, с которыми нельзя приходить с пустыми! – Петр поначалу отверг. Как-то нелепо показалось. Кстати вспомнилась любимая фраза отца о том, что цветы – это глупость, и что совсем другое дело – свиная голова, это и первое, и холодец, и наконец, просто красиво. И женщина-хирург, мол, такой подарок оценит. Фраза, конечно, смешная. Но вот вопреки ей вазы в родительском доме не пустовали.

Но… Нет, лучше вина. Бутылку хорошего красного сухого. Разрешив этот вопрос, Петр резко повеселел. И в таком вот веселом настроении и встретил Виктора Конищева.

– Здравствуйте, – Эммануилович устроился напротив Петра. То ли они давно не виделись, то ли профессорский племянник был всегда такой нервный. Петр вспомнил, как подозревал Виктора и Элину в романе – и ему сделалось смешно. Элина – и это невротический доходяга? Нет. Тысячу раз нет.

– Я вас слушаю, гражданин следователь.

Нет, нервозности в глисте точно прибавилось.

– Это я вас слушаю, Виктор Эммануилович. Я бы хотел расспросить вас об иконах, которые хранились у вашего дяди.

– А… а с чего такой интерес?

– Здесь вопросы задаю я.

– А… Ну да… Извините, – Эммануилович прокашлялся. – Просто вы про них не спрашивали. Видите ли… Тема довольно деликатная и… И я бы без лишней надобности не хотел…

– Надобность не лишняя.

– Хорошо, – слегка будто напоказ выдохнул Конищев-младший. – Что вас конкретно интересует?

– Все, что вам известно.

– Дядя рассказал мне об иконах не так давно. Может быть, года полтора или два назад. По его словам, он купил их достаточно давно, совершенно за бесценок. Чуть ли не у какого-то бомжа на улице.

– Какая драматическая история.

– Вот вам смешно, а дядя под конец жизни стал терзаться муками совести, – поджал губы Виктор-Эммануил.

– Из-за чего?

– Иконы эти представляют собой большую историческую и… и материальную ценность. Сначала дядя хотел их продать. Но, как видите, он не был нуждающимся человеком. А тот факт, что дядя купил за копейки у человека в отчаянном положении нечто очень дорогое, стало на него… ну, как-то давить. И тогда я убедил дядю, что лучший способ утихомирить собственную совесть – подарить иконы музею.

– То есть, передать безвозмездно нечто, представляющее большую материальную ценность? – занятные они люди, конечно, это Конищевы. Как на подбор.

– Знаете, есть вещи, которые не измеряются деньгами! – пафосно воскликнул Конищев-младший.

Петр хмыкнул. Как-то поприбавилось пафоса в профессорском племяннике. А его и так было с избытком.

– Валентин Самуилович согласился с вашим предложением?

– Не сразу, но да.

– Почему же иконы не были переданы?

– Мы не успели, – скорбно поджал губы Виктор-Эммануил.

– Кто вел переговоры о передаче икон?

– Сам дядя, – вздохнул племянник. – Я предлагал ему помощь, но он отказался.

– Вы знаете, о каком музее шла речь?

– Увы, – развел руками Конищев.

– А Элина Константиновна была в курсе ваших планов?

– Я… – Петр отчетливо увидел, что племянник профессора растерялся. – Я не знаю. Я с ней это не обсуждал. Валентин Самуилович – не исключаю. А что она сама говорит?

Ну, надо же. Как много у Виктора Конищева вопросов. Кажется, с этими иконами что-то нечисто.

– Скажите, а вы сами разбираетесь в иконах?

– Нет, – ответ прозвучал резковато. – Ну, только в общих чертах. Дядя говорил, что это псковская школа. Что четырнадцатый век.

– А вы что думаете?

– А я не эксперт. Причин не доверять дяде у меня нет.

Петр помолчал, не без удовольствия наблюдая, как нервно ерзает на стуле Конищев.

– А вам известно, что похищенный альбом офортов Пиронезе был не оригиналом, а копией девятнадцатого века?

– Вы нашли альбом? – Конищев изумился так искренне, будто и в мыслях не допускал, что Пётр и его люди способны найти пропавший альбом.

– Нет. Пока – нет. Таково мнение экспертов. Что альбом с данными офортами не мог находиться в России.

– Да вы что!

– То есть, вы об этом не знали?

– Не подозревал даже! – Конищев прижал лапки к груди. – Но ведь это невозможно определить достоверно, если альбома нет на руках.

– Невозможно, – согласился Петр. Кое-что в предметах искусства этот племянник все же понимал. – Но иконы-то у нас в наличии. И о них можно достоверно сказать – подлинник это или нет.

– Наверное, можно, – как-то неохотно буркнул Конищев. – Но ведь иконы не пропали. Они не являются этим… как его… предметом преступления.

Боже мой, какие мы слова знаем.

– Не «наверное», а можно. Нужно всего лишь провести экспертизу.

– А мне вы это зачем рассказываете? – неожиданно взвился Конищев. – Я не эксперт. Но я лично уверен, что это подлинник. Зачем дяде было врать?

– Он мог и сам не знать. Или ошибаться. Как в случае с офортами.

– Возможно. Хотя, в любом случае, при передаче в музей была бы проведена экспертиза, и все бы выяснилось.

– Тоже верно. Но ведь иконы не были переданы в музей.

– Не были.

Диалог застопорился. Петр нутром чувствовал, что с этими иконами что-то не то. И с Эммануилом что-то не то. Но мотива он упорно не видел. Единственное, что было более-менее ясно – что надо-таки озадачиться экспертизой икон. Хотя… что это даст? Нет, сначала эксгумация и определение принадлежности волоса из сейфа. И если это Поварницын – то и черт с ними, с иконами. Пусть себе лежат в сейфе – настоящие или нет.

– Ну что же, спасибо за информацию, – Петр резко встал со своего стула. – Более вопросов не имею. Пока не имею.

Провожая взглядом уходящего Конищева, Петр думал о том, является ли его нервозность просто реакцией на место встречи – все же в кабинете следователя почему-то принято нервничать – или есть еще какие-то причины?

– Виктор Эммануилович!

– Да? – тот сначала вздрогнул и только потом обернулся.

– Скажите, какая у вас специализация?

– Простите?

– У вас же образование, связанное с культурой и искусством, верно? Но в иконах вы не очень разбираетесь. Как и в офортах. А в чем разбираетесь?

Петру казалось, что Конищев упорно пытается задрать повыше нос, но у него это никак не получается. В отличие от Элины Конищевой, Виктор-Эммануил не умел смотреть на собеседника не с высоты собственного роста, а с высоты собственной личности.

– Моя специальность – древняя культура Мексики, – наконец произнёс он. С пафосом – что умел, то умел.

– Эко вас далеко занесло… от родных пенатов.

– Уицилопочтли.

– Чего почти?!

– У ацтеков это бог солнца и войны. Ваш бог.

И, резко развернувшись, Виктор Конищев вышел из кабинета. Какой, однако, внезапный и стремительный. Как понос.

***

– Привет. Пирог еще остался?

Элина какое-то время смотрела на него молча. Смотрела и молчала. А он смотрел и любовался. И как он не замечал раньше, что она в самом деле такая… Такая… Такая, в общем, девушка, ради которой легко и непринужденно нарушаются служебные инструкции.

– А ты сегодня с пистолетом?

Интересно, она что, не собирается приглашать его в дом?

– Я сегодня с вином, – Петр вытащил из-за спины бутылку вина. – Так что там с пирогом? Остался?

– Конечно, нет. Я испекла новый.

– С чем?

– С вишней.

На этом диалог застопорился. Петр вздохнул и зашел с козырей.

– Если я извинюсь, ты пустишь меня в дом?

После паузы Элина отступила вглубь квартиры.

– Я тебя в любом случае пущу. Не люблю слушать извинения через порог.

Через этот порог Пётр и шагнул. А потом вытащил и вторую руку из-за спины. Цветы он все-таки купил – хрупкие и дорогущие лилии. На них и смотрела Элина. Без неприятия, вроде бы даже с интересом.

– Что это?

– Это – извинения, – Петр протянул девушке цветы.

– С драной овцы хоть шерсти клок, – Элина все же взяла цветы и каким-то удивительным гармоничным движением сунула нос в букет. И Петр тут же простил ей драную овцу. Просто стоял и смотрел на ее тонкие ключицы в вырезе домашней маечки. И как она часто дышит, уткнувшись носом в хрупкие бело-розовые цветы. Нет, цветы – это все-таки тема.

– И почему же я все-таки овца, да еще и драная?

– Потому что словами не умеешь.

Вот же упрямая!

– Умею.

Он взял ее руку с букетом и медленно опустил. А потом наклонил свое лицо к ее.

– Извини.

И поцеловал. Ее губы теперь, наверное, всегда будут для него пахнуть апельсиновой карамелью. Сладкие, свежие, гладкие. Вкусные.

Женские пальцы взъерошили ему затылок.

– Петя, это тоже не словами…

– Как умею.

Изящные хрупкие лилии остались лежать на полочке для ключей. А Петр снова подхватил Элину на руки. Все-таки в том, чтобы нести женщину на руках в постель, есть отдельное удовольствие. Особенно если ты точно знаешь, что тебя в этой постели ждет. Петр теперь точно знал.

У него там будет работа над ошибками.

***

Она же невероятно красивая. И как он… почему он… К черту вопросы!

Россыпь светлых, отливающих бледным золотом волос на подушке. Светлая… алебастровая… так, кажется, пишут в книгах? – кожа. Нежный розовый румянец на щеках. И какой-то совершенно невозможный взгляд из-под длинных ресниц.

Элина медленно поднимает руку и касается его щеки, гладит.

– Ты ужасно красивый.

– Нет. Я ужасный, ты – красивая.

Ее губы еще успевает тронуть легкая улыбка, прежде чем он ее целует.

Губы со вкусом апельсиновой карамели. Гладкая гибкая карамелька языка – уже гораздо более смелого, чем в прошлый раз. Да, все должно быть совсем не так, как в прошлый раз.

Но тормоза отказывают ровно по тому же сценарию, что и в прошлый раз. От того, как послушно она впускает в свой рот его язык – и как тут же горячо отвечает своим языком, оплетает, смело играет. Как беззащитно запрокидывает голову, натягивая изящную длинную белую шею, которую так и хочется пометить зубами. От того, как тонка ее талия и грудная клетка. И как вздрагивает Эля, когда он сжимает ее небольшую упругую грудь всей пятерней.

Нельзя таких эльфоподобных девушек лапать. Но ведь она хочет, чтобы ее лапали! Прогибается, ерзает, стонет сквозь прикушенную губу, тянет из-под ремня его рубашку.

Его рубашка и ее маечка разлетаются в разные стороны от кровати. Элина прогибается, прижимается грудью к его груди, трется, постанывая. Если бы Петр самолично не лишил эту девушку невинности три дня назад, он бы… Сформулировать мысль не удается, но ощущение того, что она только с ним такая – доламывает остатки самообладания. Оставляя где-то на периферии сознания ощущение сорванного джекпота.

Ее пальцы быстро скользят по его спине.

– Ты и правда без оружия? – хрипло выдыхает она.

– Эля! – у него получается рыкать ее имя уже на экспертном уровне.

– Я хочу, чтобы ты был голый.

Невинные девушки не должны говорить таких слов. Но ведь она уже нет… И именно он ее… Кошмар, как шумит в голове. Его штаны, ее штаны, их белье – все исчезает под этот шум в ушах.

А потом Петр замирает. Вспоминая отчего-то дурацкий то ли анекдот, то ли еще что.

– Вы такая красивая.

– Это вы меня еще голой не видели.

А он-то теперь видел. И как от этого не озвереть окончательно, не сорваться и вспомнить, что у тебя тут, твою мать, какая-то работа над ошибками – вот это сверхзадача!

– Ты не боишься меня? – собственный голос кажется похожим на сипение.

Она отрицательно качает головой и тихо отвечает:

– Я тебя хочу.

Это самое убойное сочетание – невинность и откровенная прямота. Два, на первый взгляд, взаимоисключающих качества. Но в одной уникальной девушке они сошлись.

Таки да, он сорвал джекпот. И Петр резко наклоняется к Элине. Под шум крови в ушах, грохот сердца, чувствуя, как дрожат пальцы, он покрывает ее тело сетью жадных поцелуев: алебастр – пусть будет этот чёртов алебастр! – кожи, бледная роза нежных беззащитных сосков, ноги – ну бесконечные же до безобразия.

Нет. Не бесконечные и не до безобразия. У ног есть конец – или начало. То место, где они соединяются, вот там – это там не безобразие. Там – наоборот.

Он завороженно смотрит на покрывшиеся гусиной кожей живот и лобок. Все – идеально гладкое.

– Э-э-э-ля… – тянет ее имя, оно сладко катается во рту. Как карамель. Его рука, которая скользит по ее бедру от колена выше, заставляет ее бедра дрожать. А когда он теплым выдохом дует на покрытую мурашками кожу – ее бедра расходятся.

Все правильно. Будет тепло. Будет жарко.

***

О таком Элина знала. Теоретически. Но тут был как раз тот случай, когда теоретическое понимание, что так бывает, что люди так делают, точнее, что мужчины такое делают с женщинами, вот вообще никак не подготовило Элю к тому, что… К практической стороне вопроса, словом.

Если их первый раз был про помутнение в голове, рывок страсти и натиск, то второй… Во второй раз на первый план вышла какая-то совершенно запредельная нежность. Даже предположить было невозможно, что этот большой, хмурый, немного грубоватый и зачастую откровенно саркастичный мужчина может быть настолько нежным.

Эля не ждала этого от него. Она вообще ничего от Петра не ждала, наверное. Именно поэтому ее теперь уносило. Куда-то вверх. От того, какие чувства рождали в ней прикосновения его больших горячих ладоней. Его твердых и как будто чуточку обветренных губ. От того, как много на ее теле, оказывается, мест, которые ждали его прикосновений. Да все тело, практически.

Он точно знал, как касаться ее. Везде. На каждом квадратном сантиметре ее тела. Будто это он ее создал и поэтому все-все знал про ее тело. Даже то, чего сама Элина не знала. Например, о том, что ее прошьет горячая расплавленная игла наслаждения буквально от первых же его поцелуев там.

В том самом месте на ее собственном теле, про которое Петр, похоже, знал все.

***

Кончила Эля, а фонтан разноцветных искр посыпался перед глазами у него. Потому что в оргазме ее искренность и прямота достигли какого-то запредельного максимума. С глухим, через прикушенную губу, стоном, с тем, как выгнулось ее тонкое тело на смятых простынях, как вцепились ее пальцы в его волосы на затылке, как приподнимались и сжимались ее бедра, пытаясь продлить, поймать утихающее наслаждение.

И две мысли в гудящей голове.

Первая – охренеть, как он умеет, оказывается. Даже не подозревал в себе таких талантов. И вот вообще же не понимал, как он это делал. Все как-то естественно и само собой. Будто он точно знает, как это делать с Элей. Именно с ней. С другими и не хотелось особо.

И вторая. Непременно и обязательно надо, чтобы это случилось с ней, когда они будут вместе. Он в ней, а она кончает.

Ох. От такой перспективы, от того, что он сам будет чувствовать, когда она под ним будет вот так вздрагивать, как она будет пульсировать, вся тугая и горячая, Петр едва не совершил прямо противоположное.

Черт, в какой стороне от кровати валяются его штаны, в кармане которых приготовлен презерватив?!

***

– Теперь я оправдала твои ожидания?

Петр вздохнул – и прижал дрогнувшую руку Эли к своей груди.

– Значит, не простила.

Она потерлась щекой о его плечо.

– Простила. Я искренне спрашиваю. Тебе было хорошо со мной?

– А тебе? – он повернул голову, чтобы видеть ее лицо. Какой у нее роскошный румянец. Просто вот... Который от Петра быстро убрали – Эля спрятала лицо куда-то ему в изгиб шеи, и теперь он видел только светлую макушку. И оттуда услышал тихое: «Да».