Текст книги "Судьба всегда звонит дважды (СИ)"
Автор книги: Дарья Волкова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)
Артем откидывается на стуле, скрестив руки на груди. Качает головой, изумленно и неверяще.
– Слушай, вот я вроде бы человек неглупый... Мать твоя вообще – ученый с мировым именем. Ты-то в кого такой дурак уродился?!
– Чего?! – Бас вытаращился на отца.
– Того! Откуда эти бредовые фантазии взялись в твоей голове?!
– А что, я не прав? Это не так?
– Конечно, нет! Никто тебя не заставлял. Ты рос в горах, и поэтому, и только поэтому я научил тебя кататься на лыжах. Но это отнюдь не значило, что ты должен был становиться профессиональным лыжником!
– Да?! Но ты же радовался! Гордился! Тем, что я стал "про", моими успехами!
Артем хватается за лоб. Что за бардак у парня в голове?!
– Я сыном гордился! И горжусь! СЫНОМ! В первую очередь – тобой, дурень, а уж во вторую – тем, что ты делаешь.
– То есть... – Василий изумленно смотрит на отца, – сын ТОГО САМОГО Артема Литвинского мог бы стать... – он морщится, подбирая слово, – каким-нибудь... бухгалтером? И ты бы не был... разочарован?
– Хоть бухгалтером, хоть стриптизером! – рявкает, не сдержавшись, отец. – Или, как ты там говорил в интервью, порно-актером. Это твоя жизнь, и ты волен распоряжаться ею, как хочешь, по своему собственному желанию. Хочешь быть порно-актером – дело твое!
– Бать, ты палку-то не перегибай, – растерянно отвечает Бас. – Это ж прикол был... про порно-актера.
– Я понимаю, – усмехается Артем. – Просто я уже не знаю, как тебе объяснить. Что ты МНЕ ничего не должен. Это твоя жизнь, распоряжайся ею, как хочешь.
– Я понял, пап.
– Ну, вот и славно. А теперь марш мыть посуду.
– Почему снова я?!
– Ну не я же? Я же, – отец усмехается, – САМ Артем Литвинский.
___________________
– Я смотрю, ты бегать начал?
– Ага. Получаться стало. А то какой-то ступор, представляешь, пап? Ходить могу, а бегать – ну вот никак, в голове что-то перемыкает! Но мне Семен Аркадьевич пару упражнений показал, вроде... разомкнуло.
– Хорошо, я рад. Но ты смотри, без фанатизма. Не переусердствуй.
– Да я хоть после того, как пробегусь, заснуть могу нормально.
– Что, по-прежнему плохо спишь?
– Да так... – морщится сын. – Через раз. То нормально, то... заснуть не могу долго, да и потом...
– Угу, – задумчиво отвечает Артем. – Слышу я, что потом.
– Ты о чем? – вскидывается Бас.
– Разговариваешь во сне, мне через стенку слышно. Иногда стонешь. Иногда кричишь, но... редко.
– Ну... извини. Я не могу это контролировать. Это последствия падения... Пройдет, наверное.
– Сомневаюсь, что это связано с падением, – хмурится Литвинский-старший.
– Почему?!
– По кочану! У меня глаза есть. И вижу, когда человек... ну, хорошо, не человек... а бестолочь, которая именуется моим сыном, не знает, что делать со своей личной жизнью.
– Нет у меня никакого личной жизни! И вообще... много ты понимаешь...
– Да где уж мне! Не понимаю. Но опыт жизненный имею. Послушай меня, сын, – Артем садится рядом с Василием на диван, плечом к плечу. – Тут два варианта. Или ты выбрасываешь ее из своей головы, забываешь, вычеркиваешь. Все, нет ее, она ничего для тебя не значит и точка!
– Если бы я мог, – Бас запускает пальцы в волосы, качает головой. – Нет, не могу.
– Тогда остается второй вариант. Добивайся прощения. Как угодно. В ноги падай, колени целуй. Держи, не отпускай, пока не простит.
– Да с чего ты вообще взял... что мне есть за что просить прощения?!
– А что – нет?
Сын вздыхает.
– Есть. Есть за что, к сожалению, – Бас вдруг прячет лицо в ладонях. И стонет оттуда: – Я такой дураааак... Знал бы ты...
– Да уж могу себе вообразить, – отец обнимает сына за плечи. – Ты тут уже блистал передо мной... гранями своего интеллекта. Представляю, что ты мог наворотить.
– Ты вообще можешь понять, как это трудно?! – Васька даже повышает голос на отца. – Я пробовал, она меня слушать не хочет!
– Я не только понимаю. Я ТОЧНО знаю, как это трудно. Но другого выхода у тебя нет.
– Что значит – "точно знаю"? – Бас удивленно смотрит на родителя. – Ты что... тоже? Вот так вот?.. А потом... прощения просил? Ты?!
– Если бы я этого не сделал, – невесело усмехается Артем, – тебя бы сейчас на свете не было.
– Так это ты... с мамой? Что ты такого натворил?
– Не рассчитывай, что я тебе про это расскажу, – строго хмурит брови отец. – Но одно могу сказать точно – так дальше ты долго не сможешь. Или она тебе не нужна – и ты должен ее забыть. Или она тебе нужна – и ты ее должен добиться.
– Тебе легко говорить...
– Я это один раз сделал. Столько сил положено было... а в результате сын получился... с придурью...
– Но-но, полегче!
– Что это ты расхрабрился?
– Я еще узнаю у мамы, чем ты так накосячил еще до моего рождения, – грозит Бас отцу.
– Она тебе не расскажет, – усмехается Литвинский-старший.
– Спорим?!
– Да иди ты, – беззлобно отмахивается от сына Артем. – Не лезь в дела старших, со своими лучше разберись.
_____________________
Он лежит в темноте комнаты, повернувшись лицом к стене, уткнувшись в нее лбом. Кровать еще та, на которой он спал в детстве, немного коротковата, впритык. Но причина того, что он спит плохо – не в кровати, конечно. В нем самом, внутри.
Правильный вопрос задал ему отец, тот самый, который он сам боялся задать себе. Нужна ли ему Маша? И он позволяет себе вспомнить.
Отчетливо помнит свою первую мысль, когда увидел ее. Она показалась ему нереально красивой, наполненной какой-то... жизненной силой, светом, энергией. Потрясающие глаза, улыбка и... ну да, он же и так уже сознался... грудь. Умная, красивая и самодостаточная. Редкое сочетание, он до этого всегда имел дело с девушками... попроще. И у него тогда ясно оформилась мысль: "У меня такой никогда не будет. Слишком хороша для меня"
Именно об этом он ей и сказал, кстати, вот прямо тогда, в первую их встречу. И про глаза сказал, и про улыбку красивую. И про грудь... про грудь особенно. И про то, что, к его огромному сожалению, вряд ли у них что-то получится. Единственно, что такой смелый спич был произнес по-французски, с целью доказать свое "благородное" происхождение. На Машу его выступление произвело впечатление, он это заметил.
И как их, несмотря ни на что, сразу потянуло друг к другу. По крайней мере, ему так казалось поначалу. Что он ей нравится. Это безумно льстило, но... Куда было девать Аньку? Не мог он ее вот тут же послать к черту и начать ухаживать за Машей?! Не так его воспитали, к сожалению. Да и Маша потом... словно охладела к нему, ее усиленно развлекал Оз. А вот Баса к ней тянуло по-прежнему, Романович это будто чувствовала, они бесконечно с ней ссорились, с каждым разом все сильнее. В конце концов, он решил, что им стоит расстаться.
А потом они встретились снова. У него было такое чувство, будто крылья за спиной выросли. Такое ощущение иногда дарил спуск, и то – далеко не каждый. А сейчас – он свободен от каких бы то ни было обязательств и Маша рядом! Он тогда же решил, что добьется ее любой ценой. И захотел ее вдруг просто смертельно.
Маша ошалела от его натиска, он это видел, именно на это и рассчитывал. На это и на то, что ему тогда, в Канаде, не показалось. Машка посопротивлялась, конечно, но...
Ее капитуляция была безумно сладкой. Он до сих пор, спустя все эти месяцы, помнил, как с ней было охренительно. Вроде бы ничего особенного, никакой экзотики, но...
Очень кстати. Посреди ночи, когда ты пытаешься понять, как тебе нужно правильно поступить, эрекция – это очень кстати. Где она была, эта эрекция чертова, когда он тогда, в Париже, валял самого настоящего дурака?! Но сейчас, стоило вспомнить, как у них было... само собой возникло ощущение изгиба ее талии под его пальцами... и как она пахнет – чем-то теплым, будто свежеиспеченные булочки... и, одновременно, свежо и сладко, как клубника. И ее вкус... он ведь даже это помнил! Бас со стоном прижался пылающим лбом к холодной стене.
Он не мог ее забыть, даже когда они расстались. И звонил ей так часто, как мог, чтобы не показаться слишком уж навязчивым. Получал нереальный кайф от ее голоса из своего телефона. И строил планы, как он прилетит к ней, и они будут снова...
Все разбилось в пару секунд. Вместе с ним разбились к чертям все его планы на жизнь.
Первые недели он о ней не вспоминал, это правда. Он тогда вообще... был сосредоточен на простейших вопросах выживания. На самых примитивных потребностях своего тела. На том, чтобы заново научиться хоть как-то существовать. Его мир был ограничен родителями и медперсоналом.
А потом... когда она приехала в первый раз... Он же ей обрадовался, как идиот! И поймал себя на мысли, что она первый человек, кроме родителей, которого он бы хотел увидеть. Но вот только выражение ее глаз очень быстро убило эту радость. Маша ехала к парню, с которым у нее начался бурный роман, а приехала... к жалкому калеке. Уж что-что, а жалость он научился различать в глазах сразу за это время! И выносить ее мог только от матери. И он прогнал ее тогда. В первый раз.
А она вернулась...
Бас чувствует, что его начинает потряхивать, и плотнее кутается в одеяло.
Ему тогда было очень херово. Силы кончились, и уверен был – ничего путного уже не выйдет, ни из него, ни из операции. Сейчас это отчаяние казалось необъяснимым, странным, но тогда оно было, он помнит, как по утрам не хотелось даже глаза открывать.
Она вернулась. К нему. Взяла за руку и повела за собой. Не тащила насильно, но и не отпускала. И вытащила его. Вытащила из пропасти безысходности, вытащила своими рассказами, фотографиями, контрабандными пончиками и Гариком. Прикосновениями рук, нежных, но крепких. И тем единственным поцелуем перед операцией. Просто тем, что была рядом все то время, что он нуждался в ней.
И чем он ей за это заплатил? Ох, лучше не думать об этом! Лучше подумай о том, зачем она это делала? Зачем столько времени провела с ним, учитывая, что ее отец был против, Бас в этом сам достаточно болезненно убедился. Почему тратила время, свои душевные силы, энергию на него? Чтобы помочь ему?
Он упорно игнорировал ответ, но сейчас... перед его глазами меняется калейдоскоп картинок.
... Ее острый косой взгляд и неосторожная фраза "А, может, если ты позовешь, то соглашусь!". Сердце у него тогда чуть из груди не выпрыгнуло....
... Она лежит в пушистом снегу и улыбается. А потом улыбаться перестает, когда он начинает наклоняться к ней...
... Она под ним, голая и влажная, ее ногти впиваются ему в плечи, прикусывает губу, пытаясь удержать стон. Не получается. А у него внутри что-то резонирует на ее тихие стоны, и в голове взрывается...
... Маша в обнимку с Гариком на пороге его палаты. Он ее так ждал в то утро. Так сильно ждал...
... Он держит ее за плечо и притягивает к себе. И нереально страшно, что сейчас она отстранится. А вместо этого... И так трудно было потом отстраниться самому...
... Ее фотографии, ее рассказы. Каждый день, вне зависимости от погоды за окном и ее собственного настроения. Она всегда находила, чем его развлечь...
... Она катает его по скверу рядом с больницей. Ему поначалу страшно неловко, а Машка начинает рассказывать анекдоты, один похабнее другого. И ему не остается ничего другого, как поддержать это начинание. Нахохотались они в тот день до колик...
Его дни, наполненные ею.
Ее дни, наполненные им.
Ответ очевиден. Ответ был очевиден с самого начала, но он боялся его увидеть. Он не знал, что это за штука такая – любовь. Но был уверен, что ничем иным это быть не могло. Она его любит. Или... любила.
В стену лбом он уже не просто уперся. Он в нее с размаху стукнулся, так, что в голове загудело, и искры из глаз. Больно, но неэффективно.
Человека, который его любит, он собственноручно оскорбил и прогнал. Кто он после этого? Слов даже нет таких, чтобы назвать! Отец сказал – в ноги падать, колени целовать. Он бы и упал, и поцеловал, да все что угодно, а не те жалкие слова извинений, что он блеял в последнюю их встречу... Да только как до Маши добраться теперь? Ее чертов папаша и нежелание говорить с ним!
Идея в голове оформилась внезапно. Странно, что он не додумался до этого раньше. Стараясь не шуметь, прошел в соседнюю комнату. Тихо, отец спит. Так, телефон на тумбочке. Вернулся к двери, по закону подлости зацепил что-то, судя по звуку – горнолыжные ботинки.
– Василий, это ты там буянишь? – хрипло спрашивает отец.
– Я, кто же еще. Извини. Телефон твой взял, позвонить надо. Можно? – запоздало.
– Можно, – вздыхает отец. – Не шуми больше.
Спонтанно, необдуманно, совершенно не вспомнив, что сейчас глубокая ночь, набирает по памяти ее номер. Слушает гудки и одними губами шепчет: "Пожалуйста, пожалуйста... ответь мне"
– Да?.. – голос у Маши спросонья, негромкий и с хрипотцой.
Именно в этом все и было дело, он это потом понял. Что он ей позвонил посреди ночи, и Маша взяла трубку, не взглянув на номер абонента. Да и не ждала уже его звонка. И напрасно...
– Маша, это Бас. Я прошу тебя, не бросай трубку, пожалуйста. Это очень важно.
Томительно долгая пауза. А потом:
– Говори.
– Маш, мне нужно с тобой поговорить. Лично. Не по телефону. Это очень важно. Жизненно важно. Я прошу тебя.
Она молчит. Между ними тысячи километров, но ему кажется, что он слышит ее дыхание в трубке. Что ж он такой косноязычный-то, а?! Что же сказать еще?!
– Маш, я тебя прошу всего об одной встрече. Я потом больше... не побеспокою тебя. Но мне очень нужно поговорить с тобой. Мне очень нужно кое-что сказать тебе. И спросить тебя... кое о чем. Это ДЕЙСТВИТЕЛЬНО важно.
Еще одна томительная пауза.
– Хорошо.
Он не поверил своим ушам, но переспрашивать побоялся.
– Спасибо, Маш. Я завтра же буду в Москве. Где тебе удобно? И когда?
– Я не в Москве.
Черт побери!
– А где? – а в голове вдруг идиотская, нелепая, но ужасно пугающая его мысль. Что сейчас она ответит "В свадебном путешествии". Откуда такой бред в голову лезет?!
– Во Франции.
И что она там делает, интересно? Ну фиг она ему будет отчитываться.
– В Париже?
– В Сен-Дени, – и после паузы она неожиданно снисходит до пояснений: – Гощу у подруги, она тут в Университете учится.
Он прикидывает расписание рейсов.
– Я буду там... послезавтра. Ты... еще будешь там?
– Да.
Ему показалось, или в ее голосе прорезались хоть какие-то эмоции?
– Маша, скажи, пожалуйста, где и как тебя там найти?
Потом, положив телефон на стол, он смотрел на лист бумаги с адресом и не верил в свое счастье. Он ее увидит. И там не будет этого кошмарного огнедышащего дракона. Это его шанс. Единственный шанс, который никак нельзя прохлопать.
– Что за полночные бдения? – на кухню, хмурясь на свет, заходит отец.
– Спасибо за телефон, – Бас протягивает отцу аппарат. – И за совет. Я завтра улетаю.
– А что я скажу Семену Аркадьевичу?
– Ну, ты же неглупый человек. Придумай что-нибудь.
_________________
Она не могла даже находиться с ним в одной стране, как выяснилось. И после их последней встречи ей так и чесалось уехать куда-то... И раз он здесь, она уедет... обратно, во Францию! Слава Богу, отец не стал спорить, а Сонька вопросов лишних не задала. Удивительно, но, несмотря на полную внешнюю идентичность Соловьих, характер у них был совершенно разный. И Сонька ее понимала лучше всех, а вот импульсивная Надин выносила Маше мозг мелкими порциями, похлеще отца, пытаясь заставить "забыть урода".
Эх, слышала бы Надя этот разговор... Зачем она согласилась на еще одну встречу? Что он ей может сказать нового? Успокаивать его внезапно проснувшуюся совесть Маша точно не собирается. Ей от него нужно совсем другое! До сих пор ведь нужно, несмотря на все это... Какая же она слабовольная идиотка...
Глава 10. Когда ты говоришь мне.
В Руасси всегда шумно и суматошно, а по утрам – как-то особенно. Но от аэропорта до Сен-Дени он добрался на удивление быстро. Позвонить, предупредить? К черту! Еще передумает. У него есть пароли и явки, в конце концов, сама сообщила...
По указанному адресу дверь ему открыли быстро, несмотря утренний час. Открыла... кукла. Именно такова была его первая мысль. Невысокая, аккуратная... такая ладная фигурка, затянутая в короткие шортики и футболку. Фарфоровая кожа, огромные синие глаза и совершенно кукольные темные локоны. Кто это?
Ему задают тот же вопрос. По-французски.
– Ты кто? Что тебе нужно?
Машина подруга? Француженка? Отвечает ей на том же языке.
– Я к Маше. Мы договаривались... о встрече.
– Да не может быть... – его собеседница внезапно переходит на русский. – Бас собственной персоной, не так ли?
– Он самый,– Бас церемонно склоняет голову.
Девушка по ту сторону дверного проема разглядывает его – длительно и не таясь. Ему даже становится неловко. Должно бы льстить такое внимание к своей особе, но не по себе... отчего-то. Наконец, синеглазая красавица выносит вердикт:
– Рыжее, тощее и конопатое чучело. Что она в тебе нашла?
Похоже, он не нравится никому из Машиного окружения. И это уже начинает всерьез раздражать.
– Тонкую душевную организацию, – сердито буркнул Бас.
– А так и не скажешь, – малышка привалилась к косяку, сложив руки на груди. – С виду – бревно бревном.
Он начинает злиться. Его пустят к Машке или нет, в конце-то концов?!
– А это не тебе решать! А Маше!
– Еще и дурно воспитанный хам, – констатирует барышня.
Бас демонстративно вздыхает.
– Мне. Нужна. Маша.
– Вон как мы заговорили... – насмешливо тянет девушка. – А вот нужен ли ты Маше?..
– Давай мы сами разберемся, а?!
Он хотел рявкнуть, а получилось почти умоляюще. Почему вокруг Маши всегда чертова прорва народу?!
Симпатичная "дракониха" постукивает наманикюренными пальчиками по косяку, размышляя. А у Баса почти неконтролируемое желание просто отодвинуть ее в сторону. Возможно даже – грубо отодвинуть.
– Ладно, – подводит дева итог своим размышлениям. – Я сейчас на пробежку. Потом у меня йога. Потом еще в кислородный бар заскочу. Значит, у тебя, – взгляд на миниатюрные часики на запястье, – есть два часа, плюс-минус десять минут. А потом я вернусь. И, если мне не понравится Машино настроение, я тебя... – она почесала кончик носа... – кастрирую. Овощерезкой. Без наркоза.
Пока Бас подбирает слова для не хамского и не унижающего его достоинство ответа, миниатюрная воительница проходит мимо него, оставив дверь открытой. И успевает даже сделать несколько шагов танцующей походкой по коридору второго этажа.
– Эй... постой! А где Маша?
Девушка останавливается. Оборачивается. И улыбается вдруг, да так, что Бас некстати думает о том, что если б он был несвободен... не случись в его жизни Маши... то был бы он сейчас у ног этой куклы, не устоял бы, стопудово. Но вот то, что она говорит, разом вышибает все эти мысли из головы.
– А Маша в душе. И советую тебе этим... хм... воспользоваться. Ну, завтрак ей там пока приготовь, кофе свари. В общем... прояви себя.
_______________
Кофе? Завтрак? Проявить себя? Кукла издевается или серьезно? Как-то с головой он резко становится недружен. Пытается понять, что нужно сделать, как правильно. Действительно кофе сварить? Так он не умеет толком. Пройти в комнату, подождать? В которую, тут две двери? И вместо этого... он открыл третью, откуда слышался звук льющейся воды.
Санузел совсем небольшой, но душевую кабину уместил. И именно там... за запотевшими стеклами... обнаженная женская фигура. Как бы вдохнуть еще раз? Что он делает, идиот?! Но словно прирос к месту, стоял и смотрел.
Она оборачивается. Почувствовала его взгляд или просто так... И отодвигает в сторону стеклянную дверь кабины.
– ТЫ?!?
Она прекрасна. Обнажена и ослепительно прекрасна. Волосы темными потоками стекают по плечам. Огромные потрясенные глаза. Все тело, умопомрачительное по своей красоте тело, по которому струится вода – пышная грудь, плоский животик, крутые бедра. Но взгляд его неудержимо возвращаются туда, к ее лицу, к глазам за пеленой льющейся сверху воды. Только вот дара речи он совершенно лишился. В отличие от Маши. Она кричит на него:
– Что ты здесь делаешь?! Выйди немедленно!!!
Может только головой качнуть, причем даже не понимая, что хочет этим сказать.
– Литвинский! Ты чертов извращенец! Выйди отсюда немедленно! Пошел вон!
И он пошел. Шагнул к ней прямо туда, под душ, как был, одетый. Сгреб, прижал к себе плотно, пользуясь своим преимуществом в росте и силе. Промок мгновенно, прижался губами к мокрому уху и...
– Маша... Машенька... Девочка моя... Ты прости меня, пожалуйста. Я же не могу без тебя. Я умираю, я не знаю, как жить без тебя. Маша, солнышко... пожалуйста...
Он прижимает ее к себе, теплую, обнаженную и мокрую, держит крепко, не отпускает. И наговаривает что-то ей на ухо, все так же бессвязно, в очередной попытке объяснить, что с ним творится.
А она молчит. Ему становится страшно, что он снова не сможет, что она не понимает, а он не знает, как сказать...
– Машенька, пожалуйста... Не оставляй меня. Не прогоняй. Я не смогу. Я не знаю, как дальше... Что делать без тебя. Я... – его начинает бить дрожь, несмотря на теплую воду, льющуюся сверху. Он захлебывается, кашляет. Нет, не слезами, конечно, просто тут очень много воды.
Она слегка отстраняется и, наконец, произносит:
– Эй, Бас, ты чего?
– Ничего, – еще крепче прижимая ее к себе. Все равно не отпустит! – Не отпущу тебя! Я не могу без тебя! Не прогоняй меня. Скажи, что не прогонишь меня, пожалуйста, Машенька!
Она вздыхает, грустно, даже как-то обреченно.
– Дурак ты, Литвинский. Я люблю тебя. А ты...
Закончить фразу он ей не дал. Ему просто необходимо было после этих слов ее поцеловать. Жизненно необходимо. Чтобы слова эти... на вкус... А потом он сцеловывал капли воды с ее лица, а они все падали и падали сверху, и он шептал в промежутках ее имя... А она позволяла ему все это делать.
– Васька, а ты ничего не хочешь мне сказать?
– Что? – счастливым шепотом, едва различимым за шумом воды.
– Ну, например, что ты любишь меня.
– Я люблю тебя, – покорно соглашается Бас и, неожиданно спохватившись: – Маш, я ведь... никому еще... не говорил такого. Даже себе боялся признаться. Почему-то очень трудно сказать первый раз эти слова.
– У тебя хорошо получилось, – улыбается Маша.
Бас тихонько смеется:
– Это потому что я тренировался. Я в последнее время постоянно твержу эти слова. Я. Люблю. Ее. Машу. Машеньку. Люблю.
Маша судорожно вздыхает.
– Я шел сюда... и думал. Вот не получится у меня... убедить тебя. И ты меня выставишь за дверь. И я понял – я не буду знать, куда идти после этого. Некуда идти от тебя. Некуда, понимаешь?!
– Куда же я тебя прогоню... такого мокрого.
– Машка... – он улыбается ей. Улыбается ей той самой улыбкой, которая когда-то украла ее сердце, – тебе тоже некуда идти. Потому что ты тоже мокрая.
И Маша понимает, что он прав. Во всех смыслах.
_____________
Он взял ее тут же, в душевой кабине, у стеночки. Его одежда мокрой кучей лежит в углу. Всегда считал, что секс стоя – это баловство и больше фитнесс, чем удовольствие. Да и физическая форма у него не совсем идеальна для таких упражнений. Но так они нуждались друг в друге, сейчас, немедленно, сиюминутно, что мысль о том, чтобы разъединить тела, пойти куда-то, пусть и недалеко, даже не пришла им в голову.
Она обнимает его твердую плоть своею, тугой. Ее бедро закинуто на его талию, прижимая к себе. Ее руки обхватывают его за шею, и ее жаркое дыхание ему в ухо. И тихие "да". Он устоит на ногах, обязательно. И ее он удержит, будет держать, крепко держать и не отпустит самое дорогое, что у него есть.
Оргазм он едва пережил. Было до умопомрачения хорошо, но ноги реально подгибались, хоть ты тресни. Маша тихонько соскользнула вниз, потянула за собой, шепнув: "Садись".
И они сидели, обнявшись и соприкасаясь лбами, на полу душевой кабины, под тропическим ливнем на двух квадратных метрах, насквозь мокрые и абсолютно счастливые.
_______________
Поскольку обретение жабр не входило в их ближайшие планы на жизнь, из душевой все же пришлось вылезти. Наспех вытерлись одним на двоих полотенцем и, держась за руки, быстро перебрались под одеяло. Кровать узкая, то, что называют "полуторка", но им совсем не тесно. Не тесно лежать, прижавшись телами, гладить пальцами лица друг друга, шептать какие-то глупости и нежности. Или вдруг начать в чем-то признаваться. Или так же вдруг – целоваться. Под шум воды у них началась новая жизнь. Одна на двоих.
– Я смотрю, тебе со мной хорошо...
– Не представляешь, как... – его пальцы наглаживают любимое и упругое, до которого так удобно дотягиваться.
– Что ж ты тогда на часы поминутно смотришь?
– Ой, – Бас смущен, – твоя подруга... она сказала, что у меня есть два часа. И час и сорок минут уже прошло...
– Тогда, наверное, нам действительно лучше встать и одеться, – усмехается Маша.
– Подожди. Послушай... я хотел спросить... тебя скоро ждут дома?
Она не отвечает так долго, что его только что обретенная сладкая безмятежность тает сама собой. Маша вздыхает.
– У меня билет на завтра...
– Черт, ну почему?! – не выдерживает, срывается. – Почему, как только у нас секс, так нам тут же нужно расстаться?!
– Вась, ну не преувеличивай...
– Ты можешь остаться? – настойчиво. – Пожалуйста.
Она еще раз вздыхает, гладит его по затылку.
– Васенька... У меня съемка. Запланированная, долгожданная. Важная. Меня мой учитель и наставник пригласил в свой проект, очень интересный и значимый профессионально. Это признание, Вась. Я не могу отказаться.
Ему эгоистически, по-детски хочется закричать: "Что, это важнее меня?! Важнее нас?!". Но вспоминает. Сколько она отдала ему своего времени, душевного тепла. И теперь он просто не имеет права что-то требовать от нее. Даже несмотря на ее любовь к нему. Но отказаться от нее... Нет, не отпустит и не отдаст.
– А потом? Вернуться сможешь?
– Куда вернуться?
Он все решает мгновенно.
– Маш, послушай. Нам... надо побыть вместе, вдвоем. Какое-то время. Чтобы никто не мешал, чтобы мы могли поговорить и... Мне столько нужно сказать тебе! Я бы не хотел отпускать тебя сейчас!
– Вась...
– Я все понимаю. Про важные дела и прочее, – он морщится. Это у него теперь нет важных дел, а Маша успешный фотограф, у нее расписание, график. – У нас есть семейное шале, в Тине. От деда осталось. Я буду ждать тебя там. Приедешь? Только ты и я.
– Конечно, – она улыбается и прижимается к нему, обнимая крепко-крепко. – Неделя, максимум, две. И я вся твоя.
– Звучит многообещающе... – дальнейшее продолжение фразы тонет в трели звонка.
– Черт! – он.
– Сонька! – она. И, спустя секунду, озарением: – Бас, у тебя же вся одежда... мокрая!
Они хохочут, глядя друг на друга, между тем, звонок снова напоминает о том, что их уединение нарушено. Маша, наконец, встает с кровати, натягивает короткий халатик.
– Лежи тут, – командует Басу. – Я сначала сама с Соней объяснюсь. Вляпалась я, – дразнит его, – из-за тебя.
– Это я вляпался, – он смотрит на нее с кровати. – И я тебе умоляю. Скажи ей, что тебе хорошо. Иначе меня кастрируют. Овощерезкой.
– Мне замечательно, – она посылает ему воздушный поцелуй. Еще одна трель звонка, уже очень длинная. – Все, я побежала. Сонька в гневе страшна!
_________________
У него стойкое ощущение "дежа вю". Снова – близость с ней и разлука. В прошлый раз хоть секса было больше. А в этот раз... это было больше просто... отчаянное продолжение телами тех слов, что они сказали друг другу. И то – один раз всего. А потом эта вредная Сонька, которая подкалывала его все то время, которое он ждал, пока высохнет одежда. Из ее квартиры он с наслаждением сбежал, прихватив с собой трофей в виде Маши. И они гуляли допоздна, как самые распоследние романтики. Заходили попить кофе в маленькие кафе, целовались на набережной и кормили голубей.
А на следующий день он проводил ее в аэропорт. И рванул в Тинь. Ждать.
Поначалу было неплохо, привел в порядок шале, в котором редко кто бывал теперь. Навестил некоторых из своих давнишних знакомых, тех, кто был на месте. Паранойя пришла, когда в один он звонков он услышал в трубке фоном знакомый до зубной боли голос. Машкин отец.
И вот тут он понял. И начал представлять в красках. Как этот змей подколодный каждый вечер ездит Машке по ушам на тему его, Баса, непригодности и неподходящести для Маши. И напоминает ей, какой он, Бас, урод и как он ее обидел. И что он ее недостоин. И... Бас был уверен, что красноречивый Машин папаша найдет массу приличествующих случаю слов.
И он всерьез засобирался ехать к ней обратно, в Москву. В панике, что теряет ее. Накрутил себя совершенно. Маша по телефону убеждала его, что скоро приедет, советовала: "Выдыхай, бобер" и утверждала, что любит. Прошла неделя, потом вторая. Машин значимый проект затягивался, его собственная агония – тоже. Уходил с каждым днем все выше в горы, но даже там ему не становилось легче, тоска и паника снедали его.
Он ждал ее долгих двадцать четыре дня. Когда она позвонила и сказала, что прилетает, он напился. В первый раз после падения.
_________________
Он даже не поцеловал ее при встрече в аэропорту. Придержал за плечи и в глаза смотрел – долго и пристально.
– Ты любишь меня?
– Вась, – она вздыхает преувеличенно размеренно, – как можно разлюбить человека за пару недель?
– Я задал тебе вопрос!
Она сама, первая, обнимает его, целует в губы – крепко, жадно.
– Люблю. Очень. Ты мой любимый параноик. Поехали уже. Кто мне обещал показать достопримечательности Тиня?
_____________________________
Осмотр достопримечательностей Тиня оказался крайне затруднен. Особенно в первые дни по приезду. Потому что там у них начался самый настоящий секс-марафон, как только за ними закрылась входная дверь.
Отличался ли он от того, как было в первый раз? Безусловно. Жарко было так же, как и тогда. А, возможно, и еще жарче и откровенней. Но дело было даже не в этом. Сама возможность шепнуть "Я люблю тебя" в любой момент, абсолютно в любой. И то, что они говорили друг другу. А говорили они много, да. Успевали между сексом, а иногда и в процессе.
Он рассказал ей о том, что было после падения. Что он чувствовал в первые месяцы, придя в себя. Как заново учился жить. И как ждал ее в эти три недели. Рассказал честно, откровенно, не боясь показаться слабым и жалким. Доверился, поверил ей. И она в ответ рассказала ему, как выживала у ноутбука в те страшные дни. И что чувствовала, когда он сказал, что она не нужна ему. В темноте, в теплом коконе под одеялом они исповедовались, плакали и жалели друг друга. И это исцеляло обоих и притягивало друг к другу еще сильнее.