Текст книги "Судьба всегда звонит дважды (СИ)"
Автор книги: Дарья Волкова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)
Сообщения на форуме:
"OZ, отзовись уже!!! Что с Басом?! Скажи хоть что-нибудь! Ты же самый точный источник информации!"
"Да, OZ, в самом деле! Скажи хоть что-нибудь. Пожалуйста!"
"Сообщение от пользователя OZ: Ребята, ничего нового. Бас в реанимации. Состояние стабильно тяжелое. Угроза жизни сохраняется. Я получаю информацию от Васькиного отца, сами понимаете, что дергать человека лишний раз не хочу. Как будет что-то новое – я сразу сообщу"
"А что там конкретно, OZ?! Какие травмы, что сейчас с ним делают?"
"Сообщение от пользователя OZ: Я не знаю всех деталей. Повторяю еще раз – информация от отца Васьки, и я очень ему благодарен, что сообщает. Но лишний раз тревожить подробностями – увольте. Представьте, каково сейчас родителям Баса?! Единственное, что знаю – что сейчас борются с последствиями жировой эмболии, пытаются восстановить кровообращение. Это все."
"Он в сознании?"
"Сообщение от пользователя OZ: Конечно, нет"
Представьте, каково сейчас родителям Баса?! А кто может представить, каково сейчас ей?
Если она не ищет информацию и не пересматривает на десятки раз страницы знакомых форумов – она смотрит на его фото. Особенно на те, с той, последней фотосессии. Самые ее любимые – те, что сняты ПОСЛЕ. После того, как они стали близки. Ей кажется, что на этих фото, тех, что сняты крупным планом – а она в последние два дня просто не выпускала из рук камеру, если они были не наедине, – так вот, на этих фото он ей улыбается... как-то особенно. Будто – только ей, для нее. И в глазах что-то – только для нее. Прикрыв лицо руками, она снова плачет. В бессчетный раз. Слезы с кончика носа падают на клавиатуру. Кап-кап-кап... Мама сказала: "Плачь, Машенька. Полегчает". Мама – мудрая женщина, но тут она ошиблась. Не легчает.
Она ни с кем не общается. Не хочет, не может. Проще всего считать, что она обиделась на родителей за то, что они не отпускают ее. Но внутри Маша понимает: если бы она захотела – уехала. Вопрос в том, что, они, похоже правы. Нет ей там места, рядом с ним. Все, что ей позволено – медленно умирать у ноутбука.
Говорить она может только с Катькой. Более того, иногда ей хочется поговорить с сестрой. Поговорить, разумеется, о нем. Рассказать ей. У нее такое странное чувство, будто бы... если она расскажет Катьке про Баса, опишет как можно больше деталей... он станет более живым. Это звучит как бред, но ей хочется, чтобы он жил и в памяти сестры, если вдруг... Они вдвоем смотрят фотографии под Машины комментарии. И все это время Катя держит сестру за руку. Катя младше Маши на пять лет, но сейчас старшая – именно она, Катерина.
______________
– Иваныч, привет.
– Когда тебе звонит без повода знакомый травматолог, это настораживает. Приветствую, Глеб Николаевич.
– Настораживать должно, когда знакомый травматолог звонит по поводу. А повод у меня есть. Что с Марьей, Дим?
– С какой Марьей?
– С твоей, блин!
– А что с Машей? – с мгновенным холодком в груди.
– Я думал, ты мне расскажешь. Звонила тут мне, странные вопросы задавала.
– Какие?
– Узкопрофессиональные. Хотела, чтобы я ей объяснил, что такое тканевая и жировая эмболия и с чем ее едят. Что у вас случилось, Тихомиров?!
– У нас – ничего, – цедит сквозь зубы Дмитрий. – С семьей все в порядке. Это у Марьи... блажь.
– Да? Ну, тебе виднее. Я так, просто, на всякий случай...
– Спасибо, что сказал, Глеб.
_______________
"Сообщение от пользователя OZ: Ребята, есть новости. Состояние Баса стабилизировано. Угроза для жизни ликвидирована. Васька будет жить. Пойду, напьюсь"
"Эй, Оз, погоди! Не напивайся, подробности расскажи хоть!"
"Да, Гринч, скажи хоть, как он?! Мы тоже все сегодня напьемся!"
"Сообщение от пользователя OZ: Не знаю, каким богам вы молились, но это помогло. И – слава французским врачам! Все, не могу больше. Будто камень с души свалился. Пошел за пивом"
"Слушайте, а о врачах, кстати. Это же, наверняка, очень дорого стоит. Оз, может, надо денег собрать? Ты узнай у Васькиного отца"
"Да, точно! Оз, узнай там номер расчетного счета, или веб-кошелька. Мы обязательно поможем"
"Мысль правильная. Слова словами, а спасают людей за деньги. Давайте реквизиты. Копил на новые лыжи на следующий сезон, ну да черт с ними. Бас меня научил прыгать правильно. Ему – не жалко"
"Оз, алкоголик несчастный. Кончай бухать, узнавай срочно реквизиты!"
"ООООООООООООЗЗЗЗ!!! Отзовись! Даешь инфу, мы хотим помочь Ваське!"
"Сообщение от пользователя Артем Литвинский: Ребятишечки, спасибо вам. Читал и глазам своим не верил. Спасибо, но денег не нужно. У Васи про-райдерская страховка, в которую включено все, что только можно. Не сэкономили в свое время, оказалось – не зря. Хотя лучше бы не пользоваться ею, ну да что ж теперь. Еще раз повторю – денег не нужно, да и не собрали бы вы столько. Если б не страховка, не знаю, чтобы бы было. Там такие суммы на лечение... Я уже один счет в страховую компанию подписывал.
Что касается Васиного состояния, то новости таковы: Вчера Василий пришел в сознание. Нас с матерью узнал, но провалы в памяти есть. Но это ничего. Сама возможность поговорить с ним спустя все эти дни... Спасибо, что так болели и переживали за моего сына"
"АРТЕМ БОРИСОВИЧ!!! СПАСИБО, ЧТО НАПИСАЛИ! ОЧЕНЬ РАДЫ ЗА ВАСЮ! БУДЕМ МОЛИТЬСЯ ЗА НЕГО"
"Артем Борисович, действительно, спасибо вам огромное, что сообщили. Держите нас в курсе, пожалуйста, по возможности. Если что-то нужно, тоже обязательно сообщайте, не стесняйтесь. Мы все очень переживаем за Баса"
"И передавайте Васе, что мы все за него страшно переживаем и болеем. Верим и надеемся на выздоровление"
"ДА, ДА, ДА!!! Артем Борисович, пожалуйста, передайте Ваську, что мы все с ним!".
Угроза жизни ликвидирована. Он будет жить. Он пришел в себя, разговаривал с родными. Маша готова отдать все, что у нее есть, лишь бы услышать хотя бы одно слово сейчас от него.
_________________
– Я говорил... говорил... Я как чувствовал! Что не надо было ее в эту гребаную Канаду отпускать!
– Дим, от всего ее не убережешь...
– Ты же видишь, что происходит! – Тихомиров резко обернулся к жене. – Она почти ничего не ест! Сутками сидит возле компьютера! Не говорит ни с кем. Я, – Дмитрий снова отвернулся, засунул руки в карман брюк, – я не знаю, что делать...
В устах мужа это звучало как признание полного поражения. У Димы обычно бывало по несколько запасных планов B и C. Дарья промолчала.
– Знаешь, о чем я сожалею больше всего?..
– О чем?
– Что он не сдох сразу!
– Дима! Нельзя так!
– А так – можно?! Сколько она может убиваться по нему?! Уже больше месяца прошло! Такое чувство, что она там вместе с ним разбилась! Черт, вот почему всегда прилетает оттуда, откуда не ждешь?!
– Дим, она его...
– Не говори мне этого!!!
Даша подходит к мужу, кладет руку на плечо. Какое-то время стоят так молча, глядя на свои отражения в темном оконном стекле.
– Даш, может быть... лучше, пусть она съездит туда? Может, ей полегчает?
– Не знаю, Дим, – она качает головой. Супруг ее удивил, не думала, что он предложит это сам. Но и у нее нет уверенности... – Я не знаю. Вот честно – уже не знаю, что для нее лучше. Что она там увидит? Как бы хуже не стало...
– Хуже уже не будет, – отзывается от двери Катя.
– Подслушиваешь? – оборачивается отец.
– Можно подумать, только вам Машка родная. А мне так – никто.
– Ладно, раз ты такая умная, посоветуй родителям, что делать.
Катя садится на диван. Смотрит серьезно на родителей.
– Советовать не буду. Но Машка загибается, это я вижу. С каждым днем ей только хуже делается. Вроде бы и Баса откачали уже, и угрозы для жизни нет. А она просто... сохнет вся. Мне кажется, что хуже уже просто быть не может.
– Ох, Катенька, – вздыхает мать, – поверь мне, случается так, что думаешь, все, вот оно – дно, хуже не бывает. А потом жизнь преподносит тебе сюрприз и, оказывается – бывает. Бывает еще хуже. И гораздо хуже.
– Ладно, Дарья, хорош ребенка пугать!
– А я и не испугалась, пап. И... я не знаю, что делать.
– И я не знаю, – эхом Дарья.
– Ну, раз не знаем – не будем ничего делать. Выбора у нас все равно, – вздыхает Дмитрий, – нет.
___________________
– Пап, мне надо с тобой поговорить.
– Конечно, – тон его обманчиво спокоен, а на самом деле – Дмитрий предельно собран, как сапер на минном поле.
– Я собираюсь лететь во Францию, – абсолютно ровно, даже равнодушно говорит Маша. – Если ты не дашь мне денег, я займу у кого-нибудь. Но я все равно улечу, и ты меня не остановишь.
Он этого ждал, он был к этому готов.
– Хорошо, Маша. Лети. Денег я тебе, разумеется, дам.
Стена Машиного равнодушия пробита, в глазах, пустых в последнее время, пугающе пустых, отражается изумление. Рассчитывала на битву? Нет, с дочерью он сражаться не будет.
– Ты только вот о чем подумай... Как ты там будешь справляться – французский ты не знаешь, а по-английски там говорить не любят. Это тебе не курорт в Альпах. Может быть, с тобой отправить кого-нибудь? У меня есть люди, которые хорошо говорят по-французски.
– Не нужно, – Маша качает головой, с первым изумлением от согласия отца она справилась. – Я Соньке Соловьевой позвонила, она обещала меня встретить и... помочь там.
– Ну, хорошо. Что хоть кто-то там будет с тобой.
Мария молча поворачивается к двери.
– Маша, – окликает ее отец. – Ты не забывай, пожалуйста... Я... мы с мамой... мы на твоей стороне.
Пауза. Маша кивает, не оборачиваясь, и выходит из кабинета отца.
______________
*RIP, Rest In Peace (англ. – Покойся С Миром) – стандартная формы выражения соболезнования. Чаще всего используется на надгробиях и в интернете.
Глава 7. Пройти по краешку.
О том, чего стоило Соньке провести ее туда, внутрь, в больницу, Маша не задумывалась. Ей не до того было, она просто ушла в себя, пытаясь собраться, подготовить себя к тому, что может увидеть. Она поверила Софье – та сказала: "Не переживай, я все устрою, договорюсь".
Какими словами она договаривалась – шут ее знает. Хотя, зная сестер Соловьевых, можно быть уверенной – важно было не то, что Софья говорила, а сам факт, что говорила именно она. Так уж получилось, что троица девиц Соловьевых являла собой смертоносное оружие для подавления морально-волевых качеств всех мужчин, что попадались им на пути.
На этот раз жертвой стал молодой интерн клиники, который совершенно стеклянно-обожающим взглядом смотрел на Соню, пока Маша облачалась в приготовленный для нее халат.
– Какого черта ты сказала, что он в реанимации?!
– А что – нет?
– Нет, уже в обычной палате.
– Ну, это же хорошо? – робко интересуется Маша, неловко застегивая пуговицы.
– Тебе-то хорошо... – ворчит Софья, параллельно снисходительно улыбаясь стоящему рядом обожателю. – А мне еще с этим... чудом... ужинать сегодня. Все, давай. Надеюсь, твой бойфренд не закатит скандал, что ты к нему явилась без приглашения. А то вон, – кивок в сторону молоденького француза, – несчастный Пьер-Ив переживает, как бы ему не досталось.
– Все будет хорошо, – одними губами произносит Маша. – Пусть ведет.
Сама она в то, что говорит, ни капли не верит. Она боится себя, его, того, что она может увидеть, того, что может между ними произойти. Но понимает, что это ей жизненно необходимо.
Матовое стекло двери палаты. Выглядящий крайне неуверенно французский интерн кивает – здесь, мол.
– Маш, мы тебя тут подождем.
Конечно, нечего там другим делать. И она тихо открывает дверь.
Одна-единственная кровать. А на ней – Бас. Уже прилично оброс, бледный, даже веснушки будто выцвели. Или это от обилия белого вокруг? Весь в бинтах, одна рука в гипсе, из другой торчит игла капельницы. На ногах какая-то странная конструкция, прикрытая белой тканью, так, что даже контуров тела не угадать. И лишь глаза – его, живые, настоящие, правда, в обрамлении совершенно кошмарных, почти фиолетовых синяков. Похож на какую-то странную конопатую панду. Только глаза его – зеленые и потрясенные.
– Маша?!
Голос тоже... будто изломан – тихий и хриплый. У нее начинают дрожать губы. Абсолютно четкое осознание – нельзя! Нельзя плакать, нельзя показывать ему слабость, жалость. Но... она оказалась все-таки не готова... увидеть его таким.
Может лишь медленно кивнуть, а глаза выхватывают все новые детали. Сгиб локтя, откуда торчит игла – весь уже синий, в кровоподтеках. След удара или это ему столько капельниц ставили? Над виском и дальше, за ухом выбрито и намазано чем-то. Там был... что, пролом? Или просто зашивали? Ниже шеи, в районе ключицы, там видна кожа и кровоподтек – багрово-красный, и ясно – он простирается обширно, под бинтами и простыней, там, где ей не видно. Что вообще там?! Там, где она не видит?
Маша тяжело сглатывает, пытаясь собраться с силами. И не позволить себе упасть рядом с его кроватью на колени и не начать рыдать. Кому от этого будет лучше? Никому!
– Налюбовалась?
Она вдруг вспоминает его аналогичный вопрос, но совсем в другой ситуации. Вот, правильно, Маша, думай о хорошем. Верь в то, что он еще будет таким, каким был, когда задавал этот вопрос в их первое утро.
– Уютно у тебя тут, – она наконец-то заставляет себя сдвинуться с места. Делает вид, что оглядывает палату, на самом деле, отвернувшись, поспешно смахивает слезы с глаз.
– Нравится?
– Да. Тебя давно... перевели из реанимации?
– Вчера. Мария, а позволь вопрос. Что ты тут делаешь?
– Я... – надо сказать что-то вразумительное. Не скажешь ведь, что она умирала все это время от неизвестности, невозможности. А сейчас... сейчас она просто не знает, что сказать. Решается подойти ближе. И говорит, глядя только в глаза, видя только их, именно они прежние, его: – Я приехала к тебе. Хотела увидеть.
– Смотреть не на что, – тон его предельно ровен. – Я пока не в той форме, чтобы давать показательные выступления. Совсем.
– Вась... – она хочет сказать, что напрасно он так, но вовремя спохватывается. Не время сейчас упрекать и спорить. Вместо этого произносит самое откровенное, что может себе позволить: – Я переживала за тебя. Очень переживала.
– Напрасно. Райдеры – такая штука, с ними постоянно что-то случается.
Бас демонстративно холоден, Маша это чувствует. Он старательно выдерживает дистанцию, не подпускает близко. Надо отвлечь, перевести разговор на что-то...
– Бас, что говорят врачи?
– Врачи? Врачи играют со мной в "Лего".
– Что?!
– Пытаются собрать лего-Васю. Верх худо-бедно собрали, я даже пальцами на одной руке шевелить могу, смотри!
Она смотрит на слабые движения пальцев на левой руке, внутренне леденея от увиденного, но более – от его насквозь фальшивого, демонстративно бодрого тона. Его бравада столь же похожа на настоящую бодрость, как пластмассовые цветы, что пылятся на могилах – на настоящие. Как добиться от него искренности? Как пробить это пыльную фальшивую пластмассу?
– Бас, а если серьезно? Какие перспективы?
– Перспективы? – он фыркает. – Перспектива одна – попытаться собрать ноги. Это, знаешь ли, забавно... Не чувствовать собственных ног. И вообще всего, что ниже пояса. С одной стороны, конечно, никаких хлопот – ни по большому, ни по маленькому, ни стояков несвоевременных по утрам. Но как-то... непривычно.
На последней фразе его голос дрогнул, а лицо исказила гримаса. Пыльная пластмасса треснула.
– Знаешь... – тихо произнесла Маша, подходя совсем близко к кровати, – в Интернете сначала написали, что ты погиб...
– Я знаю, – он быстро справляется с собой, с дрожью в голосе. – Оно так и было, собственно. Почти. Знаешь, есть такое понятие – "золотой час". Организм человека устроен так, что в течение часа после получения тяжелой травмы он может за счет внутренних резервов поддерживать работу жизненно важных органов, несмотря ни на что. Если в течение часа успеть оказать человеку необходимую помощь – шансы выжить есть. Мне повезло. В том, что вертолет на момент, когда я упал, был уже внизу, на подборе. И в том, что мой "золотой час" оказался по факту часом и двадцатью минутами. Меня довезли до реанимации через час и двадцать минут. Но я почему-то не сдох за это время.
Он рассуждает об этом так ровно, спокойно. Как будто не о себе говорит. А у Маши от его слов внутри снова зарождается противная дрожь.
– Ладно, Маш. Вернемся к моему вопросу. Зачем ты здесь?
И она решается сказать правду. Хотя бы часть ее.
– Когда я думала, что ты... умер... Когда я не знала, что с тобой... Не могла видеть... и... Я не могла оставаться там! Мне нужно было тебя увидеть, понимаешь?!
– Маш, я действительно сейчас не в том состоянии, чтобы что-то показать тебе. Цирк уехал, клоуны остались. Да и те... не в форме.
– Васька! – она уже не может выдерживать этот его тон. – Я чуть с ума не сошла, я все глаза выплакала! Я...
– А вот это напрасно! – теперь он говорит резко, жестко. – Маш, пойми одну вещь. Я профессиональный райдер. Это моя профессия, мой выбор. Я знал, на что шел, и риск убиться насмерть или покалечиться – часть этого выбора. К тебе это не имеет ровным счетом никакого отношения. Это моя жизнь, я и буду разгребать последствия того, что в ней случилось. Тебе во все это дерьмо лезть совершенно не обязательно.
– Вась... – она всхлипнула, слез удержать все равно не удалось, и они покатились по щекам.
– Маша... уходи, – он вздыхает и морщится. – Правда, лучше просто уйди. Я терпеть не могу, когда девушки плачут. И потом, скоро медсестра придет. Уколы, катетер, всякие прочие... бодрящие гигиенические процедуры. Вряд ли тебе будет приятно на это смотреть. И не переживай, у меня все будет нормально. Соберут меня так, что буду еще лучше прежнего. Может, когда-нибудь потом еще... пересечемся. Все, Маш, пока.
Она должна была остаться, должна была что-то сказать, что-то придумать. Но его глаза, вдруг ставшие осколками бутылочного стекла – острыми, колючими. И его слова – такие же режущие. И собственная измотанность, измученность страхом и неизвестностью. Слишком много всего, слишком. И на подгибающихся ногах она вышла из палаты.
____________________
Она была из другой жизни. Из той, прежней. Той, где он был здоровым, успешным и беззаботным. Из той жизни, где у него было все.
Она была последней девушкой, с которой он занимался сексом, и он до сих пор помнит, как это было классно. И какая она вообще... такая настоящая, красивая, умная, интересная. У того Баса с ней могло быть много чего. У обломков того, кто остался в живых – уже ничего.
Она была частью той, прошлой жизни, которую ему еще предстоит оплакать и похоронить. И теперь он понял, что сделать это будет гораздо труднее, чем ему думалось. Мучительно трудно.
__________________
Уйти далеко она не смогла – привалилась к стенке рядом. Как-то надо совместить две вещи, совершенно очевидные. Он жив. Она ему не нужна. Рядом кто-то остановился, у дверей палаты. Наверное, медсестра, о которой говорил Бас. Маша медленно повернула голову. И встретилась с взглядом таких знакомых светло-зеленых глаз. Только принадлежали они не Басу. Пока она пыталась осознать этот удивительный факт, обладательница зеленых глаз смерила Марию недоверчивым хмурым взглядом и вошла в палату. Это явно не медсестра.
Несколькими минутами позднее до нее дошло. Это могла быть только его мать. О, черт, Маше лучше уйти, потому что ей не следовало тут быть. Но не успела она сделать и шага, как дверь снова распахнулась.
Те же самые беспощадно-режущие осколки зеленого стекла. Женщина что-то шипит по-французски, а Маша вдруг некстати вспоминает, что Сонька со своим интерном куда-то делась. И поэтому Мария может лишь беспомощно переспросить:
– Что?
– Ах, русская?! – мать Баса так внезапно переходит на чистейший русский, что Маша вздрагивает. – Прекрасно! Слушай меня, милочка. Я еще выясню, каким образом ты попала в палату к моему сыну, но имей в виду – персоналу будут даны самые строжайшие указания! И этот номер у тебя больше не пройдет! И не смей больше здесь появляться!
– Я... что я... Да что я такого сделала?!
Глаза полыхнули зеленым огнем – вот иначе и не скажешь. Гневно раздулись крылья тонкого, породистого носа.
– Я неясно выразилась?! Не смей близко подходить к моему сыну, понятно? Я не желаю тебя тут видеть! Василий не желает тебя видеть!
– Он так вам сказал?..
– Так и сказал. Чтобы духу твоего тут не было, ясно тебе?!
Маша медленно кивает. И уходит по коридору, в каком-то направлении. Ей все равно, хочется забиться куда-то в темное и тихое место и ни о чем не думать. В конце-то концов, он жив. Это самое главное. А свои чувства... она что-нибудь с этим сделает. Ей только нужно время, чтобы пережить эту боль. Ерунда, после всего, что ей уже удалось вынести. Время и тишина – вот все, что ей нужно.
_______________
– Ну, и кто говорил, что ей полегчает?!
– Никто не говорил, Дим.
– Что там вообще случилось, раз она вернулась ТАКАЯ?! Катерина, ты знаешь?
– Нет, – Катя грустно качает головой. – Маша не говорит. Она раньше... до поездки... много говорила о нем. Теперь вообще молчит. А так... все по-прежнему.
– Да я вижу, – вздыхает Дарья. – Бледная, не ест ничего. Одежда вся вон болтается на ней. И все так же за компьютером сидит сутками.
Тихомиров позволяет себе негромко, но с чувством и витиевато выругаться, прямо в присутствии младшей дочери. Но никто ему не говорит ни слова. Есть такие ситуации, когда иначе и не скажешь...
– Давайте подождем, – подводит итог их невеселого разговора Дарья. – Время все лечит.
___________________
Маша ненавидит себя. За слабость. Всегда считала себя сильным человеком. А на поверку оказалась слабачкой. Она не имела права поддаваться эмоциям, идти на поводу у своих чувств. Из них двоих ему труднее в миллион раз.
Теперь, спустя неделю после возвращения, проплакавшись хорошенько и заставив себя все еще раз тщательно вспомнить и проанализировать, не раз содрогаясь от острой жалости к нему, Маша осознала – она просто не может понять, ЧТО пришлось ему пережить. Он имел право вести себя как угодно. Она – нет.
И, самое главное... Она не нужна ему, она мешает его родным. Пусть так. Но ей-то... ей-то он нужен. Жизненно необходим. И она все так же занята поисками информации о нем. Только вот ее мало. Волнения, связанные с его тяжелым падением и мнимой смертью, улеглись. Литвинский-старший пару раз отписывался на форуме в том ключе, что идет процесс лечения, все по плану, не волнуйтесь, спасибо.
После всех пролитых слез в какой-то момент времени плакать она себе просто запретила. А вместо этого включила голову. И решение об источнике информации нашлось тут же.
Они сидят с Гришей в кафе, ни он, ни она не проявляют никакого интереса к принесенному заказу.
– Гриш, расскажи мне все, что знаешь.
Оз медленно кивает. Он совершенно точно знает, откуда у Маши интерес. Он уже почти забыл о том эпизоде, когда пытался поцеловать Масяню, а она ему прямым текстом ответила, куда ему идти со своими поцелуями. Он не очень-то и рассчитывал на успех, но помнит точно, что сказал ей тогда: "Передумаешь – позвони мне. Я буду ждать". Она позвонила, но причина – Бас. Его это сейчас уже и не огорчает, собственно.
Гриша задумчиво отпивает горячий зеленый чай, собираясь с мыслями. А потом решает действительно сказать правду. Все, что знает сам и от Васькиного отца.
– Значит так, Маш. Все более-менее важные системы в организме ему запустили. Последствия травм органов брюшной полости, там разрывы были и... – он увидел, как она побледнела, и поспешил исправиться: – Извини, я про подробности не буду...
– Говори все! – у нее такой взгляд, что Озу становится неловко.
– Да это не важно, собственно. С мягкими тканями разобрались, вроде бы. Сосуды там починили в первом приближении, какие смогли. Ампутации ноги, слава Богу, удалось избежать.
Под ее пальцами опрокидывается кружка с чаем. Пока подошедшая официантка убирает последствия такой неосторожности, они молчат. Оз ругает себя за опрометчивое решение рассказать уж совсем все, Мария ругает себя за несдержанность: она должна быть сильной!
– Рассказывай дальше, – она говорит ровно. – Извини, больше не повторится.
Григорий качает головой, но все же продолжает:
– В общем, суть в том, что ему в ближайшее время предстоит пара операций, или три – как получится. Будут пытаться восстановить... собрать ноги. Ну и... от исхода операций зависит – будет он ходить или нет.
Медленно выдохнула. Медленно вдохнула.
– Что говорят врачи?
– Да что говорят... Ничего! Никаких гарантий, будут делать все, от них зависящее. Там возможности, конечно, офигенные, Ваське повезло. Если там не сделают, то уж... Вот так вот, Маш.
– Значит, если у них не получится...
– Тогда – в инвалидное кресло.
Она не зря над собой работала. Даже не вздрогнула на эти слова.
– А что... Бас? Как он?
– Я говорил с ним по телефону... пару дней назад. Хорохорится... Это же Бас. Прикалывается, байки всякие травит. Только, знаешь... если уж совсем начистоту... Он уже смирился с мыслью, что его прорайдерская карьера... закончилась. Кататься так, как он мог – это ему уже никак не светит, что бы врачи ни сделали. Там сосуды магистральные не все смогли восстановить на ногах. Но хотя бы ходить... вернуться к более-менее полноценной жизни. Он уже думает только об этом. И... – Оз вздыхает, хмурится, но говорит дальше: – Он боится. Я чувствую – он, блядь, боится. Да и кто бы на его месте не боялся?!
У нее масса новой информации для размышления. Благодаря Озу.
– Спасибо, Гриш. Я могу тебя попросить?
– О чем?
– Держи меня в курсе, если что, хорошо?
– Хорошо, Маша.
Оз не спрашивает Машу, почему именно он должен держать ее в курсе. У каждого свои заморочки.
____________
– Стас, ты можешь что-то с этим сделать?!
– Не представляю, каким именно образом, Дмитрий.
– Мне категорически не нравится, что моя дочь ошивается по кладбищам! Как ей вообще пришла в голову эта идея?! Скажи ей, что это ненормально!
– Я не могу запретить или указывать художнику, что ему делать.
– Художнику! – фыркает Тихомиров. – Ну, неужели ей нельзя заняться чем-то нормальным?! Предложи ей что-то! Что-то приличное, а не кладбище!
– Она работает, – спокойно отвечает Стас. – Насколько я в курсе. Хотя не в восторге от того, чем она занимается.
– Я тоже, знаешь ли! Днем калымит на свадьбах, вечерами ходит на кладбище и фотографирует! Как это вообще можно совместить?!
– Маша говорит, – в разговор вмешивается Катя, – что для того, чтобы снимать что-то, чтобы это получилось хорошо, в это надо немножко влюбиться. А она сейчас может... только вот такое...
– Катя истину глаголит.
– Бред! – не соглашается Дмитрий. – Полный бред! Вот ты, Даша, ты испытываешь что-то к своим пациенткам?
– Если я буду испытывать что-то к той женщине, которую оперирую, я ее убью. Врач должен быть равнодушен и отстранен. Но здесь же другое дело.
– Что за блажь у нее заниматься именно этим?! – Дмитрий устало ерошит волосы. – Зачем ей это?! Ей мало горя, что ее тянет на кладбище?! Или я чего-то не понимаю?
– А ты действительно не понимаешь? – Соловьев внимательно смотрит на друга.
– Нет! Что, это приносит ей облегчение – смотреть на горе других?!
– Ну, не совсем так... Просто это единственное, что она сейчас может нормально воспринимать, видимо. Что может фотографировать.
– Ну, а свадьбы?! Свадьбы-то ей зачем? Что за американские горки? Ты же сам говорил, что это халтура, а не творчество! Я уже нихрена не понимаю! – Дмитрий почти кричит, но никто его не одергивает.
– Это то, на чем она может заработать.
– Да зачем ей работать?! Раз она в таком разбитом состоянии? Чтобы отвлечься?!
– Ты действительно плохо знаешь свою дочь, – невесело усмехается Соловьев – Она просто зарабатывает деньги. Сам догадаешься, для чего?
– Да не может быть...
– Уверяю тебя. Она собирается уехать туда. Снова.
– Черт! Черт!! Чееерт!!!!! – удар кулака в стену. – Не отпущу!
– Она тебя не спросит.
_________________
– Тима, здравствуй.
– Здравствуй, родная. Как ты? Как сын?
После паузы – шелестящий вздох. Или всхлип.
– Аль, что такое? Что-то случилось? С Васькой?
– Нет, наверное. Или... да.
– Говори толком!
Еще один вздох.
– Прости, дорогой. Я понимаю, что у тебя... работа, важная. И без тебя там не справятся. Но без тебя тут... не справляюсь я.
– Да что случилось, Ален?! Скажи нормально!
– Васька... он... мне кажется, он сдался.
– Что это значит?!
– Ты же знаешь, ему через неделю операцию делать будут. И по итогам этой операции будет ясно, сможет он ходить... или нет. А он...
– Что он?!
– Он целыми днями смотрит какие-то идиотские боевики. Знаешь, те, где море крови, много оружия и никакого смысла. Или играет в компьютерные игрушки – такие же дурацкие. Доктор говорит, что игры – это хорошо, развивается тонкая моторика рук. Но меня волнует не моторика рук. А его душевное состояние.
– А что с ним не так?
– Ему на все плевать, он ко всему равнодушен. Он... он будто устал бороться. И очень сильно боится. Боится результата операции, боится того, что... не получится.
– Боится?! Васька?! Наш Васька?! Да ну, он же боец!
Арлетт на другом конце телефонной трубки еще раз вздыхает.
– Я тебе не рассказывала. Пару недель назад... или около того... я застала у дверей его палаты какую-то девицу, русскую. Как она туда попала – вопрос отдельный. Но когда я зашла к Ваське, сразу после нее... наш сын плакал! Наш сын! Который не плакал, когда в шесть лет ногу сломал! Который не плакал, когда умер его любимый спаниель Гектор! А тут... лежит, отвернулся к окну и слезы на щеках.
– Ты думаешь... – Артем удивлен, озадачен, – что состояние Васьки связано с этой девушкой?
– Не знаю! Возможно. Я ей сказала, чтобы она и близко не подходила к Васе, что он ее видеть не хочет. И персоналу дала строжайшие указания никого к нему не пускать, кроме нас. Совершенное безобразие! Но... я не знаю, возможно, это как-то связано.
Артем молчит, размышляя над сказанным женой.
– Арти... Я все понимаю, ты повязан на работе и без тебя не могут... Но... это же и твой сын тоже... А я тут одна уже не знаю... что сделать. Мне кажется, если у него самого не будет желания... сильного желания... снова ходить, то и операция не поможет. Ты понимаешь? Ты нужен мне здесь!
