Текст книги "Судьба всегда звонит дважды (СИ)"
Автор книги: Дарья Волкова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)
Решение Литвинский-старший принимает сразу.
– Аль, я тут вопрос с работой порешаю и прилечу. Обязательно.
____________________
– Что это, Артем Борисович?
– Вы же видите. Заявление об уходе.
– Артем Борисович, голубчик! Что случилось?! Я думал, у нас полное взаимопонимание!? Куда вы?
– Михаил Александрович, вы же знаете, у меня беда с сыном. Он в больнице, во Франции. Я нужен там, и не знаю, как долго это продлится. Я не могу так... вы же на меня рассчитываете.
– В этом все дело? Ну, тогда мы поступим так, – собеседник Артема Литвинского разрывает пополам лежащий перед ним лист бумаги, потом еще раз. – Я вас не отпущу. Мы уже лет десять вместе работаем, не один пуд соли вместе съели.
– Но как же?..
– Я понимаю, ваш родительский долг важнее. Езжайте. Пишите заявление об отпуске за свой счет.
– Но я даже примерно не могу сориентировать вас по срокам.
– Сколько надо, столько и решайте свои семейные вопросы. Хоть месяц, хоть полгода. Мы вас будем ждать.
_______________
– Пап, я уезжаю.
Это не вопрос. Утверждение. Он в этом убеждается после ее дальнейших слов:
– Мне не нужно твое разрешение. Я все равно уеду, у меня есть деньги. На билет хватит и на первое время.
– А потом? – обманчиво-ровным тоном интересуется отец.
– Потом видно будет. Придумаю что-нибудь, работу найду какую-нибудь. Я все равно буду там. С ним.
Тихомиров вздыхает. Работу она найдет... Идеалистка чертова! Пороху не нюхала в этой жизни, а туда же! Не зная языка, в чужой стране... Вестимо, какая это может быть работа...
О поверхность стола приглушенно шлепает золотая "виза".
– Держи. Вот этого действительно на первое время хватит. Кончатся деньги – не сочти за труд, набери телефона старика-отца. Пополню счет.
Маша берет карту, не раздумывая.
– Спасибо.
– Пожалуйста.
Пару шагов назад, к двери. А потом она оборачивается...
... Мария сидит прямо на полу, у его кресла, уткнувшись лицом в отцовы колени, а он гладит ее по темным волосам, таким же, как его когда-то, до того, как их припорошило инеем седины.
– Машенька, ты не плачь только.
– А я и не плачу, – дочь поднимает лицо, глаза действительно сухи. – Я просто... действительно очень люблю тебя, пап.
______________
Он загонял себя работой намеренно. Ее всегда было много, а теперь... Артем Литвинский брался за все дела, какие только можно – свои или чужие, но косвенно связанные с его сферой деятельности. Лишь бы занять голову и вымотать себя до изнеможения, чтобы вечером только доползти до кровати и сразу отключиться. И не думать о том, о чем думать все равно бессмысленно. Не задавать себе этих неправильных вопросов, список которых начинался с "Почему?". За что? Зачем? Нет, бесполезно, бессмысленно, ответов он все равно не узнает, самое главное – что сын жив. А остальное.... провремся.
А вот сейчас, когда он сидел в самолете, перед взлетом, они его все-таки настигли, эти вопросы. Он сам никогда не боялся того, что могут принести ему горы. Он откуда-то знал, даже не задумывался, откуда у него эта уверенность... что у него есть еще дела, много дел. И Врата ждут его, где-то там, впереди, ждут, но до встречи еще далеко. А сын... плоть от плоти, кровь от крови, отцовская гордость... Думал ли он, когда ставил маленького сынишку на лыжи, что будет такой финал? Да нет, он просто хотел поделиться с сыном тем, что нравилось ему самому. А у Василия оказался к этому самый настоящий талант. Был ли Артем рад? Безусловно, еще как. Рад и горд за сына. А теперь вот... как будто Врата, отпустив его из-под лавины, вернулись, чтобы забрать сына вместо отца.
Бред. Бред! Ему вредно много думать. Главное, Васька жив. А что до его душевного состояния, то и не мудрено, учитывая, сколько парню пришлось вытерпеть. С того же света достали, практически, это Артем, как профессиональный спасатель, четко понимал. Когда сразу после трагедии он приехал во Францию, выяснил все детали. И то, что Вася жив – его колоссальное везение плюс резерв организма, который позволил сыну дотянуть до больницы. А теперь... теперь все самое страшное позади. Вместе они справятся. Он нужен Василию, он будет с сыном столько, сколько потребуется.
В его размышления вторгается голос, который слово в слово повторяет его мысли. Почти.
– Я знаю, что не нужна ему. Но я все равно буду там, с ним, столько, сколько потребуется.
Артем повернул голову, разглядывая соседку слева. Молодая девушка разговаривает по телефону, темноволосая, бледная, худенькая. Следов косметики не видно, волосы стянуты в небрежный узел. И голос, негромкий, но что-то было в нем, какая-то интонация, которая и вытащила его из состояния глубокой задумчивости.
– Надь, не говори мне ничего. Я все знаю. Да, все. Да, его мать мне запретила его видеть. Да, я помню, что меня к Басу и близко не подпустят. Мне плевать, – пауза в разговоре, его соседка досадливо хмурится, слушая своего собеседника. – Что делать буду? Буду больницу караулить! Найду какой-нибудь способ получать информацию! Надь, ну правда, – девушка вздыхает устало, – я не могу быть далеко от него. Мне нужно, нужно, понимаешь, быть с ним. Хоть так. Ему операция серьезная предстоит... Я не знаю, что я сделать могу!!! Не знаю! Свечку в церкви поставлю. И буду окна его стеречь. Да, я ненормальная, я в курсе. Все, Надюш, пока. Мы взлетаем.
Его соседка отключает телефон, раздраженно бросает его в небольшой рюкзачок, стоящий в ногах. Устало прикрывает глаза. Артем смотрит на нее более внимательно. Из каких-то неуловимых деталей складывается ощущение, что девушка из обеспеченной семьи. Холеная, ухоженная, но в последнее время на свою внешность явно не обращающая должного внимания. Но даже в таком состоянии видно, что хорошенькая, если не сказать – красивая. И в кого Васька такой кобель уродился?..
– Простите, – обратился он к соседке, повинуясь какому-то непонятному импульсу. – Это у вас для фотоаппаратуры рюкзак?
Она нехотя приоткрывает глаза.
– Да, верно. Там камера и разные... объективы дополнительные, вспышка... и прочее.
Тон ее ровно таков, чтобы не быть невежливой, но дать понять собеседнику, что она не настроена на продолжение разговора.
– Простите. Просто хотел убедиться в правильности своего предположения.
У нее темно-карие глаза – красивые, умненькие и безумно усталые.
В совпадения Артем Литвинский не верил, в случайности – тоже. Но разумного объяснения у него не было. Похоже, это та самая девушка, о которой говорила ему жена.
_________________
Арлетт была права. Все оказалось даже еще более скверно. Артему совсем не понравилось настроение Василия. Он бодрился перед отцом, выказывал демонстративную уверенность, что операция пройдет успешно. Но Артем видел эту пустоту в глубине глаз. Он видел сына таким впервые. И что делать, что говорить – понятия не имел.
То, что первый раз можно было назвать случайностью, второй раз ею совершенно точно быть не могло. И поэтому, когда, шагая по скверику возле клиники, он увидел знакомую темноволосую худенькую фигуру, свернул к скамейке, не раздумывая.
Сидит на самом краешке и как-то очень неумело курит. Вся поза выдает нервное напряжение и, одновременно, потерянность. Артем присел рядом, она даже голову не повернула в его сторону.
– Знаете, мне очень не нравится, когда женщины... или девушки... курят.
Он смог привлечь ее внимание. Обернулась. По лицу непонятно – узнала она в нем своего соседа по полету или нет, удивлена ли, что в сквере французской клиники с ней вдруг заговорил незнакомый соотечественник. Молчит так долго, что, кажется, не ответит уже. Но нет...
– Ваши проблемы, – демонстративно резко выдыхая дым через нос.
– Согласен, – невозмутимо отвечает Артем. – Но, учитывая, что я собираюсь с вами поговорить... не могли бы вы затушить сигарету?
Она смерила его изучающим взглядом, но просьбу выполнила. Уставилась выжидающе.
– Знаете, я не верю в совпадения. Зато верю своей интуиции. А она мне говорит о том, что встреча наша не случайна.
На его слова девушка реагирует неожиданно. Губы ее кривит презрительная усмешка, хотя глаза все такие же грустно-усталые.
– Как любопытно и оригинально, – цедит она, на Артема с таким отвращением женщины давно не смотрели, ему даже стало отчего-то неловко. – А ведь на первый взгляд вы не похожи на любителя молоденьких девочек, вроде с виду приличный человек. Вы еще скажите, что встречи со мной вы ждали всю жизнь. И только я могу скрасить остаток ваших дней – недолгих, но, разумеется, обеспеченных.
От неожиданности Артем даже усмехнулся, хотя веселого в ситуации было мало. И поймал себя на том, что испытывает к этой девчушке как минимум уважение, а то и восхищение. Вот характерец, а?
– Увы, сказать такого не могу, – он, помимо воли, не может удержать улыбку, глядя в сердитые глаза своей собеседницы. Нда, в жизни его не принимали за извращенца, любителя молоденьких девочек. – Я давно и счастливо женат. И вообще, – он посерьезнел, – речь пойдет не обо мне и моих чувствах. Дело вот в чем... Вас зовут как?
– Маша, – она слегка растеряна.
Маша. Какое красивое имя...
– Вся моя жизнь, Маша, научила меня верить своему внутреннему голосу. А он сейчас говорит мне, что не случайно наши кресла оказались рядом в самолете. Я знаю, что моя жена была против вашего общения с Василием. Но я почему-то уверен в обратном. Мне кажется, что вы сможете что-то сделать, чтобы он снова захотел... жить, быть сильным и уверенным в себе, каким был всегда. Я дам распоряжение в клинике, чтобы вас пропускали к моему сыну беспрепятственно. Надеюсь, что вы... оправдаете мои надежды.
Она смотрит на него долго и молча. И с таким выражением, словно он у нее на глазах превратился из человека... ну, в Деда Мороза, например. Неверяще, на выдохе:
– Вы – Васькин отец?
– Так точно. Литвинский Артем Борисович.
Литвинского Артема Борисовича в данных обстоятельствах могло оправдать только одно – ни разу в жизни он не попадал в такие ситуации. И поэтому, именно и только поэтому он позволил случиться дальнейшему.
Тихонько всхлипнув, Маша вдруг быстро схватила его руку и, не успел он и слова сказать – прижалась губами к тыльной ее стороне. Попытки отобрать у Маши собственную конечность успехом не увенчались – она лишь развернула его руку ладонью к себе, и именно в ладонь и плакала, уткнувшись мокрыми от слез губами.
Артему было страшно неловко. В жизни ему руки женщины не целовали. Да и вообще никто. Разве что мать в его, Артема, глубоком младенчестве, когда дитю целуют все – и пяточки, и попу, и плечико. Но это вряд ли можно принимать во внимание. А теперь вот – он сидит в парке на скамеечке, рядом с ним – молодая симпатичная девушка, которая уливается слезами и целует ему руку. И прекратить этот процесс нет никакой возможности.
Потом он все же как-то смог сменить диспозицию, мягко освободил руку, вместо этого пришлось приобнять Машу, и она еще чуть-чуть поплакала у него на плече. А Артема вдруг посетило странное сюрреалистическое чувство – зря все же они с Арлетт не родили второго ребенка. У него могла бы быть сейчас вот такая вот дочь.
– Вы меня простите, Артем Борисович, – Маша финально шмыгнула носом. – Я понимаю, у вас своих хлопот и забот куча, а тут я еще... Просто это все так неожиданно случилось... Я уже не думала...
– Маша, все в порядке, – Артем крепко сжимает Машины плечи. – Все, не плачьте. Все будет хорошо. Давайте в это верить. Я надеюсь, что вы сможете помочь Васе.
– Вы знаете, – Маша вдруг становится еще грустнее, если это вообще возможно, – а он ведь не хочет меня видеть. Совсем. Так что я не знаю...
– Это вам моя супруга сказала?
– Ну да.
– Это не так, – Артем морщится. – Она сказала это, чтобы вас... отпугнуть. Чтобы...
– Значит, Бас этого не говорил?
– Нет.
У нее такие глаза, что он снова чувствует себя Дедом Морозом.
Глава 8. Живу, чтобы любить до слепоты.
– Басик, привет.
Он ее, разумеется, не ждал. Более того, даже убедил себя, что забыл о ней, совсем, окончательно. Но сейчас, еще до того, как он успел понять, осознать разумом то удивительное и невозможное – Маша здесь, снова, стоит в дверях его палаты – сердце дрогнуло, предательски дрогнуло, сжалось – болезненно, необъяснимо и неожиданно. И единственное, что он мог сказать внятного:
– Почему Басик?
– А почему нет?
– Ты еще скажи – Барсик! – диалог у них начинается как минимум странно, но он все еще не может прийти в себя от неожиданности ее появления здесь. Маша же ведет себя как ни в чем не бывало – естественна и даже весела, причем веселость ее не напускная, а вполне себе натуральная, умеренная. И сама Маша такая... замечательная. Он совершенно не отдает себе отчета в том, что не сводит с нее глаз.
– Барсик? – Маша подходит к кровати, спускает с плеча на пол сумку с ноутбуком. – Ну, можно и Барсик. Такой рыжий боевой дворовый кот. Отощавшая версия Гарфилда, который полгода не видел лазанью.
– Гарфилд?! – Бас фыркает. – Скажешь тоже! И потом – терпеть не могу лазанью.
– По тебе и видно, – она улыбается, так мягко и...
Тут до него доходит, что не так. Нет в ее глазах тех так разозливших его в прошлый раз жалости и страха – всего этого нет и следа. Это другая Маша, та Маша, которую он так самозабвенно целовал... сто миллионов лет назад, кажется. И он ни черта не понимает, зачем она здесь снова, после того, как он ее... да выгнал, практически, если называть вещи своими именами.
Выяснять это не хочется, хочется просто смотреть на нее, в ее глаза, как она улыбается. Но он не может позволить себе слабости. Не в этот раз и не с ней.
– Маш, зачем ты вернулась?
– К тебе приехала, – Маша отвечает слегка удивленно, смотрит на него, наклонив голову.
– Зачем?
– Захотелось, – пожимает плечами.
– Почему?!
– Ты не поймешь, – отвечает она спокойно. – И, предваряя твои дальнейшие расспросы – у меня есть высочайшее соизволение на посещение твой августейшей особы. Поэтому выгонять меня бесполезно – все равно буду приходить. Лучше сразу смирись.
– Что... какое... я не понял... ты о чем говоришь?!
– Просто пойми одну вещь – я буду приходить каждый день.
– Зачем?!
– Вот ты дятел! Заладил – зачем да зачем! Сейчас фотографии покажу, – Маша деловито подвигает к постели стул, поднимает сумку с ноутбуком. – Ты же последние свои фотографии не видел, которые я делала?
– Да нет, знаешь, как-то... возможности не представилось.
– Вот! – удовлетворенно кивает Маша. – Сейчас покажу.
– Слушай, Маш... я не думаю, что это хорошая идея... Не стоит тебе... – он далеко не так решителен, как в прошлый раз. Потому что ему смертельно не хочется, чтобы она уходила, только вот себе он в этом не признается.
– Я там тебя подловила, как ты в носу ковыряешься, – Маша ставит ему ноутбук на грудь. – А с виду такой приличный мальчик...
– Все ты врешь!
– Смотри сам.
Спустя пару минут.
– Да это я просто нос чешу!
– Да? А со стороны кажется, что козявки выковыриваешь...
– Машка!!!
– Что?.. – большие, предельно невинные глаза. – А вот на этой фотографии ты что делаешь?
– Что-что... – вглядывается. – Папарацци хренова... Ремень на штанах поправляю, кажется.
– А я думала, ты снова что-то чешешь...
– Маша!!! – возмущенный возглас дополняет толчок в бок локтем.
– О, пациент уже дерется. Вижу, пошел на поправку, – она улыбается так, что он не может не улыбнуться ей в ответ.
И все-таки... когда она собралась уходить, Бас предпринял еще одну попытку. Последнюю, для очистки совести.
– Маш, я серьезно... Не стоит тебе тратить на меня свое время, правда. Я не думаю...
– Послушай меня, Литвинский, – больше всего его удивляет в ней это олимпийское спокойствие и решительность. – Мне двадцать три года. Даже мой отец перестал указывать мне, что делать. Тебя я тем более слушать не буду – мал еще, чтобы меня поучать.
– Ну... дело твое... – он демонстративно хмурит брови.
– Вот именно! Мое, только мое дело! Умница, что понял. Все, до завтра.
А назавтра ему стало страшно по-настоящему. Что он что-то не так понял. И что она не придет. Стало так тошно, что хоть волком вой. Промучился все утро, ждать было просто нестерпимо. Врубил какую-то кровомесительную игрушку, взял в руки игровой пульт. Отвлечься хоть на что-то...
– Какой ты кровожадный, оказывается...
Пульт он, естественно, тут же выронил. Обернулся резко. В дверях палаты – нет, не Маша. Огромный рыжий Гарфилд, в половину Машиного роста. А сама она выглядывает из-за рыжего плюшевого уха.
– Привет.
– Что это?!
– Это твой новый друг, – Маша с котом, а точнее – рыжий монстр и Маша протискиваются в палату, – чтобы тебе не скучно было. Его зовут Гарфилд. Можно просто – Гарик.
Сначала Бас может только удивленно хмыкнуть. И лишь потом, увидев в другой руке Маши бумажный пакет:
– А это – лазанья Гарику?
– Нет, что ты! – усмехается Мария. – Ты же не любишь лазанью. Это пончики с повидлом. Тебе.
– Пончики?!
– Ой, как глаза загорелись! – Маша уже откровенно смеется. – Да, пончики. Твой отец сказал, что ты их любишь.
– Отец?! – тут он понимает. Смесь смущения, разочарования и еще чего-то... И все это, видимо, так отражается в его глазах...
– Да-да, Литвинский! Это вселенский заговор, ты правильно понял.
– Тебя мой отец вызвал? – у него снова тот самый тон – холодный и отчужденный.
– Вот еще! – фыркает Маша. – Нет, никто меня не вызывал. И не спрашивай больше ничего, никаких подробностей вселенского заговора против Василия Литвинского я тебе не расскажу! – с пафосом: – Это страшная тайна!
– Маша! – предупреждающе.
– Лопай пончики, пока они теплые. А еще я принесла тебе кофе. Настоящий и вкусный, – она ставит пакет на тумбочку рядом, оглядывает палату. Задумчиво: – Так, куда бы Гарика пристроить...
Нет у него никаких сил с ней спорить. Да и какая разница, собственно, почему она здесь? Сейчас гораздо важнее, что она здесь. А еще вдруг смертельно захотелось именно этих теплых пончиков с повидлом. И настоящего и вкусного кофе. В конце концов, он сегодня так и не смог заставить себя позавтракать.
Правда, кофе и пончиками пришлось поделиться с Машей. Она так забавно выпрашивала у него, и он понимал, что она делает это нарочно, но так приятно было – пить с ней кофе из одного стаканчика. И откусывать один на двоих пончик. Как-то неправильно, но безумно приятно. И он ни разу не вспомнил за все это время, что рабочая у него только верхняя половина тела. Забыл, совершенно забыл об этом, пока она была рядом.
– Ну, что, готов к просмотру фотографий?
– Опять?
– Ну, не в игрушку же твою дурацкую пялиться?! У меня фотографий, знаешь, сколько на ноутбуке? Мог бы и оценить – показываю тебе бесплатно шедевры!
– Шедевры – это там, где я в носу ковыряюсь?
– Ага! Признался?!
Бас демонстративно вздыхает.
– Давай, показывай, что там у тебя есть.
Спустя минут пять.
– Ух ты! Это кто такая куколка-блондинка?
– Это моя сестра, Катя.
– Прелесть какая хорошенькая!
– Значит, Катя хорошенькая? – преувеличенно ровным голосом. – А я – нет?!
– Нет. Катя хорошенькая. А ты – красивая. Улавливаешь разницу?
– Смутно.
– Неважно. А Катенька дивно хороша. Познакомишь?
– Она терпеть не может рыжих и конопатых, Бас.
– Да? Пичалька. Как жить, как жить? – Бас так откровенно веселится, что Маше приходится ему подыгрывать, хотя ревность, да и к кому – к родной сестре – это было совершенно неожиданно. Нет, Катя и правда хорошенькая, но...
– Если хочешь, познакомлю.
– Хочу, конечно.
– У нее есть парень, предупреждаю.
– Я уж как-нибудь это переживу, – он ее совершенно неприкрыто дразнит, и в этом так много его прежнего, что ей и сердиться не с руки. Так здорово видеть, как он смеется.
______________________
– Как настроение, Басик?
– Отсутствует.
– Боишься?
– Волнуюсь, – сознался, потому что притворяться уже сил нет. Завтра он очнется после наркоза и ему скажут...
– Все будет хорошо.
– Откуда такая уверенность, Маш?
– Отсюда, – она прижимает руку к левой стороне груди. – Я точно знаю. Все. Будет. Хорошо.
– Обещаешь?
– Обещаю.
Это глупо и смешно, но ему хочется ей верить. Да что там – он ей верит. Почему-то верит. Даже больше чем себе.
– Ладно... Вась... я пойду. Тебе отдохнуть нужно, завтра важный день.
– Ну да, я же работать буду. Лежать под наркозом на операционном столе – тяжкий труд.
– Не переживай. Все получится.
Она наклоняется и легко касается губами его лба.
– До завтра. Завтра все будет в порядке. Верь мне.
А он неожиданно перехватывает ее готовое отстраниться плечо. Притягивает ее к себе так медленно, чтобы она могла остановить его, если решит. Но она позволяет ему. И он целует ее в губы.
В этом поцелуе нет ничего эротичного. Это просто соприкосновение губ, крепкое, долгое, так, что дыхание смешивается.
– Верь мне, – ее выдох ему.
– Хорошо, – его выдох ей.
____________________
Нет, плакать она не будет. Она теперь сильная. Она чувствовала в себе совершенно неколебимую уверенность или упертость. Не позволить ему больше валять дурака. Встреча с Артемом Борисовичем словно была последней точкой в этой уверенности. Что она делает все правильно. Именно так – правильно.
И в этот раз все иначе. Васька выглядит намного лучше. Ему сняли гипс с руки, почти сошли на "нет" страшные синяки и кровоподтеки. И вообще – он сверху, до пояса выглядит почти нормально. Если не принимать во внимание его совершенно дикие патлы. А стричься Бас отказывался категорически по какой-то одному ему ведомой причине. Маша, в попытке пристыдить его и убедить принять благопристойный вид, подарила ему пару заколок в виде розовых Китти, со стразиками, разумеется. И Бас демонстративно к ее приходу закалывал свою обросшую челку ото лба именно ими. Ну и кто кого поддел, спрашивается?
Но сегодня места для шуток нет. Завтра... Нет, завтра все будет в порядке, по-другому быть не может. Возможно, это было трусостью с ее стороны, возможно. Но она сознательно не позволяла себе думать о том, что произойдет, если исход операции будет неудачным. Не думала о том, что ей самой делать, если так случится. Нет, этого не может быть. Французские врачи должны справиться, Васька заслужил. Иначе... иначе это будет дико несправедливо!
Она до позднего вечера гуляла по близлежащим к пансиону кварталам. Думала поснимать, но сил поднять камеру не было. Не в руках сил, а где-то глубже, внутри. Часам ближе к одиннадцати, сообразив, что в результате своего беспорядочного променада стала объектом пристального внимания со стороны группы громкоголосых чернокожих подростков, Маша в ближайшем магазинчике купила бутылку красного вина и торопливо вернулась в свое временное пристанище. Именно благодаря бутылке вина она и смогла уснуть в ту ночь.
А утром она сделала то, что дала себе слово сделать в день операции давно. Небольшой православный храм, находящийся не так уж далеко от клиники, она присмотрела почти сразу по приезду. И теперь она направилась туда.
Машу трудно было назвать глубоко религиозным человеком. Не то поколение, не то воспитание. Но желание, нет, даже потребность сделать именно так, возникла сама собой, и Мария была необъяснимо уверена, что она должна это сделать. Пусть кто угодно из сверстников над ней смеется. Ей это все равно. Когда в твою жизнь приходят такие испытания, на мнение чужих внимания не обращают. Она будет делать то, что ей кажется важным и нужным Басу – пойдет и поставит свечку в церкви. За здравие. Так, кажется, правильно говорить? Кто бы ей еще объяснил, как это делать?..
Словоохотливая старушка, вроде бы из второго поколения русской эмиграции, если Маша правильно поняла, с видимым удовольствием помогла Марии. И в полутемном храме ей было комфортно, и глядеть на мерцающее пламя тонких свечей – умиротворяло. Но внутри что-то гнало ее отсюда. Не здесь ей следует быть. Ее храм сейчас – сквер французской клиники и третья слева по центральной аллее скамейка.
На этой самой скамейке ее и застали родители Баса.
– Маша! Ты что здесь желаешь? Почему не внутри?
– Здравствуйте, Артем Борисович... мадам, – она неловко кивнула матери Баса. Если Васькиного отца Маша чуть ли не боготворила за то, что он для нее сделал, то матери его... откровенно говоря, побаивалась. Необъяснимо. – Я лучше... тут. Привычнее. Еще ведь ждать... долго.
– Нет, Маша, так не годится, – Литвинский-старший берет ее под руку. – У нас с супругой есть специальный столик в кафе, в больнице. Мы там... все операции, все Васькины наркозы и реанимации переживали. Поверь мне, Маша, это счастливый столик. Мы должны сидеть за ним все время, пока...
Долго уговаривать ему Машу не пришлось.
А потом, когда Артем Борисович ушел за кофе и они остались с матерью Баса наедине... Маше страшно неловко, она не знает, что сказать, куда руки деть в обществе такого непонятного для нее человека.
– Мария, – та сама, первая, неожиданно нарушает повисшее за столиком молчание. – Наверное, я должна перед вами извиниться.
– Нет! – только этого еще не хватало! Маша совершенно искренне не хочет, чтобы эта женщина с пронзительными зелеными глазами и тонкими губами унижалась перед ней извинениями. Ничего хорошего из этого не получится. – Нет, ну что вы! Вы совершенно не должны этого делать!
– Именно поэтому, – ее собеседница серьезно кивает, – я прошу у вас прощения. У меня были причины так поступить, но это не оправдание. Прошу меня извинить.
– Конечно! – торопливо соглашается Мария. – Я все понимаю. Вы имели право и... Я правда все понимаю. И...
У Маши действительно нет слов, чтобы правильно сказать, что она чувствует. А мать Баса вдруг легонько гладит ее по плечу.
– Наверное, теперь я могу обращаться к тебе на "ты"?
– Да! Конечно, мадам!
– Арлетт, – старшая из женщин слегка улыбается. – Меня зовут Арлетт.
Последующие часы за "счастливым столиком" были посвящены, в основном, рассказу Маши. Именно потому, что ее расспрашивали обо всем – о семье, об образовании, о работе... Где живет, кто папа, кто мама, где бывала, что видела. Словом, выложить пришлось почти все о себе, и именно поэтому время мучительного ожидания... это плетущееся черепашьим шагом время вдруг как-то незаметно кончилось.
_________________
Она не понимает ни слова из того, что говорит серьезный, невысокий и горбоносый врач – может только вглядываться в мимику и жесты всех троих – его, Артема Борисовича и Арлетт. И именно улыбка Васькиной матери дает ей первую надежду. А потом – слова Литвинского-старшего:
– Ну что, Маша? Будем праздновать?
– Есть что? – еще не давая надежде вырасти в полноценную радость.
– Доктор Рошетт убежден, что есть. Все получилось, как врачи планировали. И даже сверх того. Не исключено, что и вторая операция не понадобится.
Если бы она была одна, наверное, она отреагировала бы иначе. Но сейчас... с людьми, с которыми она пережила эти очень непростые часы, одни их самых сложных за последние месяцы, хотя это вообще было трудное время, но все-таки... Словом, дрогнула Маша. И плакала она на плече Артема Борисовича, и, кажется, Арлетт гладила ее по голове, и негромкий голос Васькиного отца:
– Ну, все, все, Маша. Будет. Все хорошо.
Впрочем, потом Маша понимает, что плакала не одна она.
_________________
Ей позволили пройти в реанимацию, хотя Васька еще без сознания. Более того, ее великодушно оставили с ним наедине.
Она смотрит на него, на бледное лицо с побледневшими же веснушками. Глаза закрыты, тени под ними не только от ресниц. Все-таки как же трудно ему пришлось за последнее время, просто невообразимо. Светло-рыжие волосы разметались по подушке почти по-девичьи. Нет, парня надо срочно стричь. Маша слегка улыбается. И может себе наконец-то твердо сказать: "Все хорошо. Все в порядке. Он выдержал. Он смог".
А потом ее ждет нежданный подарок. Она видит, как дрогнули его ресницы. Взгляд – поначалу совершенно мутный, дезориентированный, непонимающий. Моргнул раз, второй. Прорезалось фирменное Басово выражение лица: "Мне все трын-трава". Маша не дает ему повода первому сказать глупость.
– Привет.
– Привет. Ну что, доктор, – он слегка морщится, – я смогу теперь, после операции, танцевать танго?
Неисправим.
– А до операции мог?
– Неа.
– Ну, значит, и после не сможешь. А вот ходить – запросто. Доктор Рошетт в этом совершенно уверен.
– Правда?
– Да.
– Черт. Блин, – он говорит это тихо и почти безэмоционально. Закрывает глаза и шепчет, с прикрытыми веками: – Неужели, правда?
– Клянусь своим "Никоном".
Он открывает глаза и столько в них... что кажется, будто включили мощную лампу.
– "Никоном"? Это святое. Верю.
– Рад? – она спрашивает об очевидном, но очень хочется с ним поговорить.
Бас медленно кивает, а Маша спохватывается.
– Ой, надо же позвать... доктора там, или медсестру. Ты как себя чувствуешь вообще?
– Выпить хочется просто смертельно.
– Вряд ли тебе сейчас можно, – улыбается Маша.
– Мне категорически нельзя. Но хочется от этого не меньше.
_________________
Над Парижем стоит образцово-показательная поздняя весна, выказывающая твердое намерение перейти в такое же образцово-показательное начало лета. Цветут каштаны, толстые парижские голуби степенно и вальяжно избегают внимания детворы, взлетая лишь по самой крайности. Пожилые парижане играю в "шары", с плавучих ресторанов на канале Урк слышно живую музыку.
Все это Бас видит Машиными глазами. Каждый день Мария приносит ему улов. Маленькие фотозарисовки Парижа – красочного и грязного, шумного и задумчивого, загадочного и прямолинейного. Это Машин Париж.
Разглядывая фотографии, Бас понимает – как она талантлива. Она умеет видеть чудо в обыденности – качество, которое отличает волшебников с камерой в руках от всех прочих смертных. А, с другой стороны, совершенно очевидно – сколько на это потрачено времени. Огромное количество времени на то, чтобы развлечь его. Постепенно начинает приходить осознание – сколько она вообще сделала для него. И продолжает делать.
________________
– Я с тобой никуда не поеду!
– Спокойно, больной! Вам вредно нервничать, – Маша постукивает пальчиками по спинке кресла-каталки. – Что за недоверие? У меня права уже четыре года. Уж с твоим креслом как-нибудь управлюсь.
