Текст книги "Судьба всегда звонит дважды (СИ)"
Автор книги: Дарья Волкова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)
– Слушай, ну ты же понимаешь... – тон его неожиданно нерешителен. – Что я не могу не воспользоваться... сложившейся ситуацией.
Задирает очки на шлем, поднимет ее очки так же. Теперь видно глаза. Он наклоняет голову, как будто что-то оценивает.
"Сейчас поцелует" – мелькает в голове паническая (какого черта, не сама ли ты этого хотела, Маша?!) мысль. Наклоняется медленно, все так же чуть повернув голову. Когда двое, которые собираются поцеловаться, оба облачены в шлемы и очки, вздернутые на лоб, к этому процессу надо подходить внимательно и не торопясь.
Бас прицелился точно. И когда их губы разделяло уже совсем немного, она резко отвернулась, царапнув оправой своих очков о его.
Он выдыхает ей куда-то мимо губ, обдавая теплым воздухом щеку, ухо, шею.
– Маш, что за детский сад?
– Слезь с меня!
Он чуть отстраняется.
– Маш, но ты же....
– Слезь с меня, ты тяжелый!!!
– Слушай, но ты же... я же тебе... Мне показалось, еще там, в Канаде... что я тебе нравлюсь?..
– Когда кажется – креститься надо! Слезь, я кому сказала!
Он резко садится.
– Все-все! – даже руки поднимает перед собой в примирительном жесте. – Извини, дурак, не понял, напридумывал себе всякого. Погорячился, был неправ. Приношу свои извинения!
Встает, протягивает руку, помогает ей выбраться из снежной перины. Потом они вдвоем выкапывают из-под снега лыжи. Маша бросает на него косые взгляды. Он так быстро согласился, что это кажется странным... и обидным! Черт, она сама запуталась – в себе и в нем!
Мария слишком недолго была знакома с Василием, чтобы понимать: такая мгновенная и безоговорочная капитуляция означала одно – силы противника отходят на заранее подготовленные позиции, чтобы перегруппироваться и нанести вероломный удар с другой стороны.
______________
Блицкриг был проведен согласно всем правилам военного дела – молниеносно и сокрушительно. У нее не было ни малейших шансов. Впрочем, очень похоже было на то, что все свои шансы она утратила еще в момент первой встречи. И ни доводы разума, ни девичья гордость ей бы не помогли.
Он ввалился к ней в номер вечером. Вернул камеру и потребовал показать фотоматериал. Что тут скажешь? Она привыкла к тому, что райдеры имеют на это право.
В тесном номере, большую часть площади которого занимала кровать, ноутбук был устроен именно на ней. Бас, не спросив даже разрешения, плюхнулся на живот перед ноутом. Но, разумеется, ему потребовалась помощь, он вдруг стал неожиданно криворук, и ноутбук у Маши "не такой", и "покажи мне, как перевернуть", и "как все неудобно тут у тебя, что за программа дурацкая". Пришлось сначала сесть рядом, потом, плюнув на все, свой комфорт дороже, растянуться так же на животе, перед ноутом. Рядом с ним. Это было начало конца.
Спустя пять минут крышка ноута захлопнута. С легким неделикатным стуком Бас сметает его на тумбочку. И подминает Машу под себя. Мысли о сопротивлении даже не успевают оформиться в голове – во-первых, он здоровенный, физически крепкий парень, спортсмен. А во-вторых, он ее целует. А целоваться Бас умеет, и она с ним целоваться хочет, себя не обманешь. Это последнее подобие связного умозаключения. Дальше – только реальность, данная ей в ощущениях. Ощущениях его губ, языка, пальцев.
В себя Маша пришла уже голая по пояс. И ведь даже не осознала, когда именно он успел... Не целует, не прикасается к ней. Смотрит.
– Бас? – тихо, голос плохо слушается.
Он поднимет на нее глаза. И выражение в этих и без того невозможных глазах, этот взгляд – мужской, тяжелый, с откровенно читающимся желанием – все это вызывает чувство, сходное с головокружением.
Он произносит что-то – также тихо и неразборчиво.
– Что?
– Я хотел их... тебя такой... увидеть... с того момента, как... тогда, на балконе... мы встретились первый раз, помнишь? – он говорит негромко, сбиваясь, пытается смотреть ей в лицо, но взгляд упорно сползает ниже. – Так пялился на твои... на твою грудь... думал, ты решишь, что я маньяк какой-то...
– На грудь? Я думала, ты на камеру смотрел...
– Ну да, – хмыкает он. – Конечно, на камеру. У тебя такой... – он переходит от слов к делу. Его руки на ее груди, задыхаются оба, – "Никон" шикарный...
Дальше разговор снова прекращается – у Баса слишком занят рот, чтобы говорить. В какой-то момент остро начинает мешать его одежда, сказать об этом не получается – слов нет, воздуха нет, да и губы ее тоже заняты. Молча тянет вверх его футболку, Бас понимает без слов, секундный дисконнект тел, снятая футболка, брошенная наугад, снайперски точно приземляется на угол трюмо. Прикосновение к его обнаженной груди своею приносит с собой обжигающую мысль: "Мало!". Мало такого прикосновения, хочется чувствовать его всей кожей, всем телом. Все тряпки долой!
– Что за пряжка у тебя идиотская! – жалобно, едва не ломая ногти о строптивый металл на ремне. – Я не могу! Не получается...
– Машунь, погоди... Я сейчас, я сам...
Перекатывается обратно на спину, очень споро расправляется со своими штанами. Одно движение – и глухо звякает об пол пряжка ремня на отброшенных джинсах, а на нем из одежды остаются лишь трусы.
– Они, оказывается, синие...
– Что?!
– Резинка – оранжевая... А сами они синие... Я тогда же, на балконе, когда мы познакомились... заметила... резинка торчала из-под пояса... Думала, трусы оранжевые... забавно.
– Ты что... – поворачивается на бок, подперев голову рукой, – думала о моих трусах?!
– Эээээ... – а толку-то уже скрывать?! – Да!
– А я-то надеялся, что ты думала о содержимом моих трусов...
– Бас!!!
– Что – Бас?.. – придвигается ближе. – Я вот совершенно не в курсе, какое ты носишь белье... Но регулярно думал о его содержимом.
У нее перехватывает дыхание, от его слов и от того, как ловко он расстегивает пуговицу на ее джинсах.
– Пора посмотреть самому...
Рассмотреть Машины трусики ему не удалось – белье снялось вместе с джинсами. Маша осталась, в чем мама родила, а Бас снова выпал из реальности. Замер, будто даже дышать перестал. И лишь глаза жили своей жизнью – его тяжелый взгляд прошелся по ней, мимолетно мазнул по лицу, ниже плеч задержался, Бас как-то странно дернул щекой. Потом дальше, взгляд спустился ниже пупка, обладатель взгляда хрипло выдохнул. Потом еще ниже, к коленкам и снова метнулся наверх, смотрит, не отрываясь, и молчит.
– Бас?.. – дальше молчать под его взглядом уже просто невозможно.
– Блин, Машка, – он это не сказал – выдохнул. – Ты такая красивая...
И он наконец-то накрыл ее собой.
Нереальный кайф приносит все. Его тяжесть, хотя он и опирается на предплечья, стараясь не ложиться на нее целиком. Его прерывистое дыхание, прямо ей на ухо. Его щека, прижимающаяся к ее, такая гладкая, что становится понятно – брит не более часа назад. Его влажные плечи под ее мятущимися пальцами.
И то, как двигается его спина под ее скрещенными лодыжками. И как он растягивает ее, и как наполняет. И там, где они соприкасаются... и не только там, но и просто – там, где кожа к коже. Происходит какая-то диффузия, взаимное проникновение на клеточном уровне. Он просачивается ей в кровь, бежит по венам, и хочется, чтобы это движение было вечным. Чтобы он не останавливался.
Но все заканчивается. Он оглушает ее не удержанным стоном в ухо, спина вздрагивает, он пульсирует внутри. И тут же все становится обидно-обыденно. Магия рассеивается. Он как-то аккуратно покидает ее, неспешно откатывается в сторону. В наступившей тишине отчетливо слышен влажный звук шлепнувшегося на пол рядом с кроватью презерватива, удовлетворенный вздох.
Как горный ручей в ливень, глаза моментально набухают слезами. И умом она понимает, что глупо, но эмоции в кои-то веки берут вверх. Черт, ну почему так?! Ну откуда это чувство, что ее использовали, и все закончилось, не успев начаться?! Где ее всегдашние разумные мысли о том, что партнер сегодня хорош или, наоборот, не на высоте? Где спокойная, приятная расслабленность? Почему у нее такое чувство, что она вывернула наизнанку душу, а он просто трахнулся?! И вообще – зачем она поддалась, почему не остановила его?! Все испортила к чертям, и стало только хуже!
– Спасибо, Маш. Было офигенно.
Она говорить не может, комок в горле. Да и что ответить? Пожалуйста, обращайся? Она может лишь молчать и тихо слизывать сбегающие с губам слезы. Бас мягко притягивает ее к себе, прижимает к влажной груди. Его пальцы касаются ее лица, и в ту же секунду он стремительно отдергивает их, будто коснулся не соленой влаги на девичьих щеках, а кипятка. Приближает лицо, смотрит неверяще. Качает головой, отрицательно.
– Нет. Не может быть. Не может быть, чтобы я сделал тебе НАСТОЛЬКО больно!
– При чем тут... это? – ей удается протолкнуть слова сквозь ком слез в горле.
– Тогда какого черта ты ревешь?!
А ей вдруг становится пофигу – кем он ее посчитает, что подумает. Она устала с собой бороться, а тут еще и с ним приходится...
– Так все закончилось... быстро... А я так долго этого ждала... – в конце она не выдержала и совсем некрасиво шмыгнула носом.
– Долго ждала?! Вот врушка! А кто мне заливал, что мне показалось, там, в Канаде, а?
Она в ответ лишь повторно шмыгает носом. Капитуляция малого того, что полнейшая, так и еще и позорная.
– Маш, – он притягивает ее к себе плотно, обнимает крепко-крепко. И шепотом на ухо: – Дай мне пятнадцать минут, а? И все будет, и еще лучше, чем в первый раз. Ну, Маш? Пятнадцать минут? Даже, – его ладонь опускается ниже поясницы, сжимает упругую округлость – десять. Десять минут. Машенька, ну разве десять минут стоят того, чтобы из-за этого плакать?
Она не находится, что возразить, и лишь смущенно утыкается ему носом в шею.
Спустя продекларированные то ли десять, то ли пятнадцать минут Маша выяснила, что целоваться Бас умеет по-разному. И в разные места...
И не то, чтобы так ей делали впервые. И не то, чтобы она стеснялась раньше. Но ТАК она себя никогда не вела. И ноги так не раздвигала, и не прогибалась так под чьими-то поцелуями. И пальцы так плотно давят на его затылок. Никаких мыслей в голове. Только собственное громкое дыхание... его губы... и от них кверху... волнами. Дрожь, тепло, потом совсем горячо... А потом – оргазм. Нет, даже не так. ОРГАЗМ. Мир перестает существовать на какое-то время.
– Маш?..
– Ммм...
– Тебе было хорошо?
– Ммм.
– Ты можешь какой-то другой звук издать?! Кроме "ммм"?
– Ммм...
– Маша!!!
Она с трудом приоткрывает глаза. Хотя его не видит – Бас обнимает ее сзади.
– Васька, я отключаюсь...
Почему с губ сорвалось это имя, вместо привычного "Бас" – непонятно. А думать об этом нет сил. Но Бас на это тоже не обращает внимание. Его беспокоит другое.
– Что значит – отключаюсь? Ты что – спать собралась?
– Ммм...
– Маша! Какое "спать"?! А как же я?!
Его слова очень недвусмысленно подтверждает твердое и горячее, что прижимается к ней ниже спины. Но все равно... глаза закрываются сами собой.
– Вась, извини... Я засыпаю...
– Так! Я понял! Можешь делать все, что тебе угодно, – под эти слова он деловито шуршит упаковкой фольги, и ведь явно не конфету разворачивает! – Ты можешь спать, и даже храпеть, а лично я буду... – одно плавное движение – и он уже внутри, – трахаться! – заканчивает сердито.
С ее губ помимо воли срывается вздох удовольствия. Он подсовывает одну руку под нее, накрывает в момент налившиеся тяжестью груди, своими длиннющими пальцами прихватывает и без того растревоженные его предыдущими прикосновениями соски. Двигаться начинает, медленно, неспешно. И на ухо, тоном, за который его сиюминутно хочется придушить:
– Спокойной ночи, Машенька. Спи сладко.
А ведь действительно – сладко... И когда она начинает двигаться ему навстречу и тихонько постанывать...
– Что, Маруся, не спится?
Она прибьет его потом, после...
– Ну, раз ты все равно не спишь, Маша...
Подхватывает ее бедро, закидывает на свое. А потом, пальцами – туда, где раскрыто и раздвинуто. Маша охает, пытает опустить ногу, он не позволяет.
– Не надо!
– Почему? – палец начинает двигаться – легко и так же неспешно. – Тебе же понравилось?..
– Бас!.. Ну я же... – как сказать?! А пофиг, прямым текстом, стесняться уже все равно поздно! – Ну, я же... кончила... там сейчас... не очень... приятно... – все равно говорить об этом как-то... неловко.
– Да?.. – а между тем, не перестает делать там это! – А я вот читал... что девушки... женщины... могут несколько раз подряд...
– По-моему, это вранье... – она плотно прижимается спиной к его груди в напрасной попытке как-то увернуться от его прикосновений. Хотя не так уж и неприятно, собственно...
– А давай проверим? – и тут он касается самого чувствительного места. Маша вздрагивает. А он ей тихо, до мурашек, хриплым шепотом на ухо: – Я осторожно... потихоньку...
Неприятно почти и не было. Почти сразу стало приятно. Потом – очень приятно. Потом она не выдержала, всхлипнула, не веря самой себе:
– Сейчас кончу...
– Подожди... – она его не видит, только слышит и чувствует, и это почему-то заводит еще больше. Движения пальцев чуть замедляются, становятся легче, невесомее. – Подожди меня, Машенька. Не торопись. Со мной, хорошо? Только со мной...
После второго, теперь совместного оргазма, она смогла только повернуться к нему лицом, уткнуться носом во влажную грудь, благодарно чмокнуть куда-то в область сердца. И отключиться уже окончательно под его удовлетворенное:
– Ну вот, а ты говорила – вранье... Чистая правда.
_____________________
Утром она проснулась первая. И получила возможность вдоволь посмущаться, вспоминая вчерашнее. И сполна насладиться воспоминаниями. А еще – рассмотреть его, спящего.
Ночью они как-то расплелись во сне, и теперь Бас спал рядом, на спине. Спал тихо и как-то очень... безмятежно.
В свете пробивающегося сквозь неплотно прикрытые шторы солнца его волосы конкретно золотисто-рыжие. Такие же, как и брови – кстати, на удивление правильной формы, и короткие, но густые ресницы. Нос, под россыпью веснушек, оказывается замечательно ровный, идеальный, практически, нос. Губы – ничем не примечательные, обыкновенные. Разве что целуется он ими... как надо. Она легонько проводит пальцем по щеке – нет и следа вчерашней гладкости, шершавый.
Недолго поразмыслив, Маша тихонько стягивает с него простынь вниз, до талии. Должна же она рассмотреть, пока возможность есть! А посмотреть есть на что.
На тело веснушек не хватило, все на носу. Лишь пара сиротливых рыжих пятнышка на левом плече. Плечи... Ой, они давно ей покоя не давали, его плечи. Она немножко изучала анатомию человеческого тела, для съемок бодибилдеров, был у нее такой позорный эпизод в творческих метаниях. И теперь вспоминает, глядя на его торс. Мощная дельта, рельефный бицепс и трицепс, большая, действительно большая грудная мышца. И все это красиво, гармонично, не выпирает. Видно, что это все не для красоты. Это все реально работает.
Ее взгляд опустился ниже. Сдернуть простынь совсем, что ли? Но, пока она размышляла...
– Ну что, налюбовалась?..
У нее стопроцентное ощущение, что ее поймали с поличным. Ойкнула, притянула свой край простыни к груди. В результате – оголила-таки Баса. А он и не думает смущаться. Глаза искрятся смехом, губы подрагивают, но пока сдерживается, не ржет в голос. Почему с ним у нее чувство, что она юная и неопытная?! И она постоянно смущается?! Она тоже не в первый раз сексом занимается!
– У тебя, – указательный палец совершает пол-оборота, – эрекция.
– Спасибо, что сказала, – невозмутимо.
– Это потому, что утро.
– Это потому, что ты!
Не выдержал, расхохотался. Притянул ее к себе. И как же классно с ним целоваться...
Маше просто смертельно хочется хоть раз взять над ним верх.
– Давай пойдем в душ... – как только они перестали целоваться.
– Давай пойдем в душ после, – он не просто распускает руки, такое впечатление, что его руки на ее теле везде одновременно.
– А если мы пойдем сейчас, – Маша не сдается, – я тебе сделаю ммм...
– Опять "ммм"?! "Ммм" что?
– А ты не догадываешься? – кажется, ей удалось-таки заполучить моральное преимущество... И она выдыхает ему на ухо окончание слова. Бас замирает. А потом:
– Вот как надо приучать к гигиене! – резко садится на кровати. – Пошли!
____________________
Две оставшиеся ночи он провел в ее номере. Они попробовали все, что знали и вспомнили. И традиционную "миссионерскую", и безумно заводивший их обоих "догги-стайл". Все варианты позы "на боку". Наездница из Маши получилась так себе, а все потому, что Бас безобразно распускал руки, совершенно сбивая ее с ритма и заставляя забывать, что надо двигаться. Она пригрозила связать ему руки, и, судя по тому, как хищно блеснули его глаза, контрастируя с совершенно ангельской улыбкой, напротив варианта со связыванием он поставил галочку "к исполнению". И еще неизвестно, кому будут руки связывать.
__________________
А назавтра им улетать. Маша чувствует себя как, рыба, выброшенная на берег. Как жить, как дышать после ЭТОГО? Без него?
– Бас, ты куда сейчас?
– У меня съемки в Альпах. Надо отрабатывать спонсорское бабло. А ты?
– Домой. У меня тоже... съемки запланированы, – только бы не зареветь...
– Ясно. У меня там дел на пару недель. Потом вернусь в Москву. Как прилечу – позвоню.
– А до этого звонить не собираешься?! – все, даже лицо сохранить не удается.
– А ты хочешь, чтобы я позвонил?
А, помирать – так с музыкой!
– Хочу!
– Хорошо, – улыбнулся, притянул к себе. – Позвоню, обязательно. Хочешь, буду звонить каждый день?
– Да!
– Договорились.
У нее чувство, что она его вынудила, заставила. А на самом деле – он уже получил от нее то, чего так активно добивался. Дальше – неинтересно. Не позвонит он.
А он позвонил. И вообще – действительно звонил каждый день, за исключением тех раз, когда у нее не хватало терпения дождаться, и она звонила первая. И разговаривали они так, что... у Маши стала появляться надежда, что она для него... все-таки, что-то значит. Что-то большее, чем девочка, с которой он пару дней покувыркался в койке. И эта надежда делала ее нереально счастливой.
_______________
– Бас, до меня дошли странные слухи.
– Слухи о моей смерти сильно преувеличены.
– Все стебешься... – Анин тон сух, как осенний лист. – Говорят, ты трешься вокруг этой... Масяни.
– Тяжело быть известным... Никакой личной жизни.
– Бас! По-моему, мы с тобой в последний раз договорились, что ты подумаешь о том, что для тебя значат наши отношения.
– Угу. Я подумал. У нас больше нет отношений.
– Ты... ты кобель!!!
– Слушай, Ань. Я понимаю, у тебя есть масса всего интересного, что ты хочешь мне сказать. Да только у меня нет ни времени, ни желания это выслушивать. Давай поступим так. Ты мне напиши письмо, и в нем развей тему, какой я кобель и моральный урод. А я с удовольствием почитаю. Мой е-мейл у тебя же есть?
– Ну ты скотина....
– И об этом тоже. Все, Анют, всего наилучшего. Жду письмо.
Глава 6. Кто же боль такую выдумал.
– Марья Дмитриевна, вы меня пугаете...
– Такая страшная?
– Да нет, как раз наоборот. Глаза горят, на щеках румянец, – Катя устроилась в ногах на кровати сестры. – Но выражение лица перманентно мечтательное. Я бы даже сказала – идиотическое.
Маша лишь фыркает.
– Меня терзают смутные сомнения, – не отстает Катерина. – Ты не влюбилась часом, мать?
Мария снова отвечает не словами. На этот раз вздохом.
– Все с вами ясно, – резюмирует Катька. – И кто он?
– Не скажу!
– А я и так знаю! Это тот рыжий клоун, на чьи фотки ты вечерами пялишься?
Маша еще раз вздыхает.
– Он...
– Как его зовут?
– Бас.
– А чего не баритон?
Маша в ответ может лишь усмехнуться. Так просто и не объяснишь, почему Бас – Бас. Катька все никак не может унять любопытство:
– И что – он и в самом деле такой прикольный, как на фото?
– Он...
– Только не говори мне, что он самый лучший и все такое!
– Тогда не спрашивай.
Нельзя сказать, что он действительно самый лучший или, например, такой уж великолепный любовник. Если сравнивать с другими... Да в том-то и дело, что сравнивать не получалось! Как будто не было никого до него! С ним было все остро, будоражило, заставляло сердце нервно вздрагивать и сжиматься. С ним было... по-настоящему. Его нельзя было сравнивать ни с кем. Он был. Других не было. Как будто только он, всегда он, только он.
______________
То утро началось непримечательно. Маше удалось выспаться – дел в первой половине дня не было. Катька на занятиях, отец на работе. На кухне, за стеной, деловито звякает посудой мама – у нее воспалился лучевой нерв на правой, рабочей, оперирующей руке, и отец заставил ее взять больничный. Впервые за несколько лет.
Маша смоталась на кухню, сделала себе чашку кофе, мать пообещала накормить через десять минут оладьями. И, как была, лохматая, непричесанная, с кружкой дымящегося кофе, плюхнулась за компьютер. Это вошло у нее в стойкую привычку – мониторить специализированные горнолыжные сайты, где можно было найти новости про Ваську. Кстати, ей безумно нравилось называть его, хотя бы про себя, именно так. Не "Бас", как звали его все. А так... по имени. В этом было что-то бесконечно интимное, будто сближавшее их.
Глоток крепкого черного доминиканского без сахара. С рассеянной улыбкой, щурясь на бьющее прямо в лицо мартовское, совсем весеннее солнце, открывает закладку в навигаторе. И в этот самый ничем не примечательный момент мир рушится.
Верхняя, самая обсуждаемая тема на форуме. Первое сообщение:
"Вчера во французских Альпах погиб известный российский про-райдер Василий Литвинский. Согласно предварительным данным, Василий перепутал направление движения и вышел на тридцатиметровую скалу, с которой и вынужден был совершить прыжок, без должной подготовки. Совершить нормальное приземление в находящуюся внизупод, снегом, россыпь камней после такого прыжка Василию не удалось, и от полученных травм он скончался на месте. Мы выражаем искренние соболезнования семье и друзьям погибшего. Многие знали Василия, это был талантливый и жизнерадостный человек, перспективный спортсмен. Светлая память"
Нет. Она даже не сознает, что произнесла это слово вслух. Отставляет в сторону кружку с доминиканским без сахара. Она просто что-то не так поняла. Перепутала фамилию или еще что.
Она читает сообщение еще раз, внимательно, едва ли не по буквам, беззвучно шевеля губами. Все она поняла в первый раз правильно. Но это не может быть правдой. Она судорожно дергает колесо прокрутки на "мышке". Еще, еще сообщения.
"Какая ужасная новость. Я всегда за Василя болел на соревках разных. Не хочется верить..."
"Почему всегда уходят лучшие?! Бас, нам будет тебя очень сильно не хватать!"
"Бас, блин... Не верится... Как же так..."
"RIP*, Бас"
"Словами не передать, как горько. Это страшная потеря для всех нас"
"Это судьба всех райдеров. Но от этого боль не меньше. Бас, безумно жалко, что ты ушел так рано"
"RIP, дружище"
"RIP, Бас"
"RIP, Василий"
RIP, RIP, RIP... Какое ужасное слово. В нем чувствуется... необратимость. Как звук молотка, вбивающего гвозди в крышку гроба. Был человек – и нет его, лишь деревянный ящик. Лишь слова – RIP, RIP, RIP... Нет, нет, нет!!! Она не верит, отказывается верить, несмотря на все эти слова, которые она никак не может совместить с улыбающимся конопатым Басом: "скончался на месте", "светлая память", "страшная потеря". Это просто не может быть про него! Она пролистывает все сообщения. Нет ничего нового. Его виртуально хоронят. Но нет, это не может быть правдой! Васька не умер!!!!
Прочитывает все на второй раз. Жизнь с каждым словом будто вытекает из нее, капля за каплей. Мозг просто отказывается принимать это факт. Нет, невозможно. Это ошибка! Или чья-то дурацкая шутка. И сейчас опубликуют опровержение. Или даже сам Бас это сделает. И все посмеются. Разум цепляется за эту мысль, и поэтому она беспрестанно щелкает страничками, надеясь увидеть желаемое. А вот сердце, кажется, чувствует правду. И сердцу так холодно... как никогда в жизни. И постепенно лишь одна мысль в голове, лишь одна надежда на чудо: "Пожалуйста, пожалуйста. Пусть это будет ошибкой! Пусть сейчас появится сообщение о том, что это неправда!". И она беспрестанно обновляет и обновляет страничку. И лишь нескончаемые RIP и слова соболезнования. Пожалуйста, пожалуйста... Но какая-то мудрая частичка ее существа уже знает, знает точно – это действительно случилось. Чуда не будет. Баса нет. Но тело не хочет в это верить. И палец все так же дергается на кнопке "мышки", обновляя страницу. Все те же RIP. И снова обновляем. И снова RIP. Она ненавидит это слово! И снова RIP... Обновляем. Новое сообщение.
Пользователь OZ: "Ребята, внимание!!! Важная уточненная информация. Предыдущая новость была непроверенной! Баса удалось вчера живым доставить вертолетом до парижской клиники. Это совершенно точно, информация получена напрямую от отца Васи. По состоянию на вчера вечером он был в реанимации, в очень тяжелом состоянии. Врачи борются за его жизнь. Будем надеяться на лучшее.
Люди! Молитесь за Ваську. Кто во что верит, кто как может"
На этом сообщении ее душевные силы кончились. Чудо, которого она так страстно желала, свершилось, но совсем не так, как она хотела. Жив! Но – реанимация, тяжелое состояние. Та струна, что хоть как-то удерживала ее на поверхности реальности, звонко лопнула.
Вся ее жизнь – любящие родители, сестра, родная как "альтер эго", друзья. Достаток, интересная учеба и работа. Ничто в предыдущей жизни не могло ее подготовить к этому. Не научило ее, как пережить потерю самого важного и нужного, того, без чего даже дышать невозможно, как выясняется.
Маша сделала единственное, что могла. Медленно сползла на пол, обхватила себя руками, будто пытаясь изгнать ледяной холод, поселившийся на сердце. И завыла. Это был именно вой, полный страха, ужаса, горя. Так воют смертельно раненые животные. Таким звуком в войну женщины встречали похоронки. Словно этот звук мог как-то облегчить боль, что скручивала и рвала внутренности.
За стеной что-то со звоном разбилось. Уже потом, много позже, когда она снова смогла думать хоть о чем-то стороннем, Маша поняла. Как ей повезло, что в тот момент дома была мама. И только она. Страшно представить, что было бы с отцом, если бы он застал свою старшую дочь такую – сжавшуюся в комок от боли, подвывающую, скулящую от невозможности осознать и принять ужасное. Инсульт бы долбанул, чего доброго... А матушка крепче... она выдержала.
Не стала ничего спрашивать. Родительским инстинктом поняла сразу – это не аппендицит и не почечная колика. Так может только душа болеть. Рухнула рядом на колени, приняла дочь в материнские объятья, прижала к груди, баюкала и гладила по темноволосой голове. Душа рвалась на части вместе с вырывающимися у ребенка отрывочными, сквозь рыдания, словами "А если... он умрет... я не смогу... как же... я люблю его!"
Детали сейчас не так уж и важны. Главное очевидно. Дочь пытается пережить потерю любимого человека. А Дарья помнила, каково это – терять того, кого успел полюбить. Даже если ты его любишь совсем недолго. Любовь не имеет пространства и времени. Любишь миг – и вечность.
Успокаивалась Маша долго. Лишь спустя час мать смогла восстановить примерную картину случившегося. Нда, ситуация – хуже не придумаешь.
– Мам, – Маша всхлипнула, утерлась материнским передником, совсем как в детстве, – я должна поехать... туда.
Дарьины руки замерли на темноволосой макушке. Вздохнула тяжело.
– Нет.
– Нет?! – дочь вскинула на мать неверящие заплаканные глаза. – Мама, что ты такое говоришь? Ты-то должна понимать, ты же не папа!..
– Я понимаю, – Даша еще раз вздохнула, притянула дочь ближе, крепче к себе. – Машенька, но ведь... подумай сама. Кто ты для него?
– Я люблю его!
– Я понимаю, – повторила Дарья. Ох, как же непросто говорить... – Но я спросила, кто для него ТЫ? Как я поняла, у вас и не было толком ничего, кроме... хм... непродолжительных интимных отношений. Все только началось...
Маша прерывисто вздохнула. Ох, а ведь только-только успокоилась... И, понимая, что причиняет своими словами родному дитя сильнейшую боль, а по-другому нельзя, Дарья произнесла. Негромко, но беспрекословно:
– Машуля, он ведь... без сознания. В очень тяжелом состоянии. Там, рядом с ним, его родители, семья. Что ты скажешь им? Ты даже не можешь сказать, что ты его девушка. А им и без тебя сейчас очень... непросто. Не факт, что ты вообще сможешь его увидеть... Это же не цирк, правда? Чтобы всех желающих посмотреть пускать. Машенька... – Дарья чувствует, что Маша снова начинает плакать, – от этого хуже будет всем. Нечего тебе там делать.
– Мама... – тихо и как-то совсем безнадежно, – но я же не смогу быть здесь... когда он там... и неизвестно, что будет... и вдруг я больше его не увижу... – глухое рыдание, – живогооооооо...
– Нет, – надо резать быстро и четко. – Маша, в этом вопросе я буду совершенно солидарна с отцом. Нечего тебе там делать. От этого плохо будет всем. Нет. Не отпустим.
Машка рыдает, совсем нет сил у нее, даже спорить.
– И что мне делать, мама?..
– Плачь, Машенька, плачь. Полегчает.
_____________________
Ее сны полны им. Он снится ей каждую ночь, будто приходит на свидание. Живой, непокалеченный. В ее снах он смеется, морща свой идеальный конопатый нос. Она видит его глаза, яркие, светло-зеленые и... его так ясно видно в глазах. Его настроение и даже мысли. Во сне он обнимает ее, прижимает к себе. Его руки, плечи, все тело – молодое, крепкое, сильное. Целое.
Маша пытается представить, какой он сейчас. При этом накатывает такая тошнота и головокружение, что, кажется – сейчас потеряет сознание. Маша жила благополучно, самое страшное, что пережила – это ветрянка в четыре года. Она даже помыслить не могла – что сейчас с ним, каков он. Что с этим телом, которое она так близко и интимно познала.
Дни ее сосредоточены вокруг ноутбука. Она живет в Интернете, на сайтах, в поисках хоть какой-то информации о нем. А ее мало, катастрофически мало. За пару дней на форуме появились лишь несколько страниц, полных пожеланий скорейшего выздоровления (что выглядит, мягко говоря, слегка преждевременно, учитывая формулировку "Врачи борются за его жизнь"), упреками владельцам сайта в публикации непроверенной информации и радостных восклицаний от того, что это все же оказалось неправдой... А по сути, ничего нет, никакой информации. Что с ним? Каково состояние? Но должен быть жив, иначе... Маша живет возле ноутбука. Ей кажется, что пока она караулит сайт, там не появится того сообщения, которого она боится больше всего. Что французские врачи не справились.
