Текст книги "Исцеление (СИ)"
Автор книги: Дарья Сойфер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)
– Так разве они все, что надо, уже не вырезали? – дернула плечом Ника.
– Не так все просто. Я не хотел ее пугать, но дела не очень хорошо. Что они тебе колют?
– Не помню… Что-то такое длинное… Цифри… Цитри…
– Цефтриаксон?
– Точно! Откуда ты?..
– Не самый лучший вариант. Видимо, не действует. Сейчас я тебя посмотрю, – и он вскочил, подошел к раковине и по-хирургически тщательно вымыл руки.
Он был слишком серьезен, чтобы Ника спорила. Суровых медиков ей и так хватало за глаза. Поэтому она задрала подол ночнушки, обнажив живот. Он аккуратно отодвинул повязку, надавил на края раны, приблизился ко шву, придирчиво его изучая. От трубки, наполненной чем-то темным, шел нехороший запах.
– Извини, – прошептала Ника.
Паша вздохнул и сел на стул для посетителей.
– Все это развилось, потому что мы проворонили острый аппендицит. И получили скопление гноя, понимаешь? У тебя, насколько я понимаю, после той нашей встречи живот отпустило?
– Ну, да, но…
– Вот он и созрел к выходным. И прорвался в брюшную полость.
– Подожди. Мужик на УЗИ сказал, что перфоративный аппендицит. А ты сейчас сказал что-то другое…
– Значит, не разглядели. Бывает такое: идешь на перитонит, а там абсцессище, гной в полости… Не нравится мне это… – пробормотал он.
– Что именно? Некрасиво сделали?
Он посмотрел на нее, как на умалишенную.
– Да, Ника, именно это меня сейчас беспокоит.
– Не можешь ответить нормально?
– Ну, вот что, – он терпеливо втянул носом воздух. – Не собираюсь я препираться. Слушай меня внимательно. Это похоже на осложнения. Возможно, подгнивает купол, но…
– Какой купол?
– Карташова, дай договорить! В который культю убирают.
– Какую культю?! – ужаснулась она, но тут же прикусила язык. – Молчу.
Пусть только уйдет, она все погуглит. Только бы не забыть слова.
– Сейчас ты напишешь отказ и едем на скорой в Москву. Да, ты имеешь на это право, – ответил он на ее вопросительный взгляд. – Я придержал для тебя место, сегодня тебя привезут и сразу на стол.
– Опять?! – взвизгнула она.
– Тихо ты. Опять. Все почистим, сменим антибиотик. Я буду твоим лечащим, и маме мы ничего не скажем, ясно?
– Ты серьезно?
– Наплету чего-нибудь про палату и условия. Скажу, что лучше подержать тебя подольше, до полного выздоровления. Ей сейчас не нужен криз, понятно?
– Да.
– Ты точно усвоила? У меня нет возможности водить тебя за ручку.
– Да, Паш. Спасибо тебе.
– Тут, конечно, третий этаж, но я пойду лучше прикрою окно…
– Ха-ха. Мне ясно, Исаев, я ступила. Больше не буду.
– Ну как вы тут? – Надежда Сергеевна нарисовалась как раз вовремя, и Ника спешно накрылась одеялом. – Они отказались выдавать мне историю на руки, представляешь? Пыталась прочитать, но эти ваши каракули… Зато я все сняла на телефон. Мне девочки на юбилей подарили. Сейчас, как тут открывается… В общем, на. Сам разберешься.
Паша углубился в снимки, а Ника приподнялась на кровати.
– Мамуль, – ласково начала она. – Павлик предложил мне перевестись к нему в тринадцатую. Я думаю, стоит послушаться. И к тебе ближе.
– Да ты что! Павлик, вот спасибо! – мама радостно всплеснула руками. – Я и сама думала, но постеснялась спросить…
Чтобы мама – и постеснялась? Удивительное дело. Ника покачала головой. Кто бы мог подумать, что к Исаеву будут относиться с таким пиитетом. Заслужил ведь. Спаситель, хоть и на белой газели вместо богатырского скакуна. Или, к примеру, черного ягуара.
И пока Ника писала отказ, Исаев о чем-то говорил с ее хирургом в коридоре и вызванивал транспортировку. С его помощью все заняло не больше часа. Ника едва успела попрощаться с соседками по палате, как Паша собственноручно сдал ее в дребезжащую карету неотложки и сам забрался следом.
– Слушай, я не хотела спрашивать там, – тихо сказала они, когда машина вырулила на трассу. – Но осложнение пошло из-за того, что они напортачили?
Он задумчиво смотрел в окно, и на его лице мелькали пятна солнечного света.
– Не думаю. Все вместе. И медикаменты, и аппаратура… От их мастерства здесь не все зависит, к сожалению.
– А можешь рассказать про операцию?
– Предстоящую?
– Нет, которая была. Ты ведь читал историю. Я спрашивала, но они все время на бегу, и мне никто толком не объяснил. Бросили пару слов, из которой я разобрала только аппендицит.
– А что тебе это даст? – Паша вздохнул и повернулся к ней.
– Просто. Интересно ведь. Меня режут, а не кого-то.
– Ну, смотри. Они вошли в брюшную полость.
– Так, – Ника с готовностью смотрела на него, как на учителя в школе, словно готовая в любой момент записать.
– Целились на перитонит, а нашли абсцесс. Нарыв. Он уже лопнул, все вытекло. Гноя около ста миллилитров было, как они пишут. И когда все убрали, оказалось, что сам аппендикс, ну, червеобразный отросток, уже успел сгнить и самоампутировался.
– Отвалился, что ли? – поморщилась Ника.
– Вроде того. Но то место, откуда он рос, уже было поражено. Воспалилось. Они попытались закрыть дефект швами, и за это им, между прочим, респект. Потом поставили тампоны с левомеколем и в малый таз, и на место абсцесса, но что-то пошло не так. Видимо, начался некроз…
– Все, я больше не могу. Прости, – Нику передернуло. – Я думала это интереснее.
Гной, черви, некроз – и все у нее внутри. Господи, как она вообще держалась на ногах? Зомби, а не человек. Ходячий бизнес-план. Выходит, она тихо гнила изнутри, а думала только о дегустации? Теперь понятно, почему Исаев смотрит на нее так снисходительно.
– Ну, а ты чем по жизни занимаешься? – с улыбкой спросил он, явно пытаясь ее отвлечь.
– Работаю в инвестиционной конторе. Хочу открыть свое дело. Ты же видел у меня в комнате меню? Вот, как раз подумываю о кофейне-кондитерской.
– И что будете подавать?
– Десерты, выпечку, что же еще. Из лучшего у нас капкейки с малиновой… – она сдержала волну тошноты. – Нет. Не могу про еду.
– Жаль. Я бы послушал, если поесть все равно не получается.
– Рассказывай лучше ты что-нибудь. У тебя голос успокаивает.
– Правда? Вот уж не думал. А что?
– Что хочешь. Есть ли жизнь на Марсе, нет ли жизни на Марсе… Или на худой конец, как ты умудрился попасть в мед и дошел до самых вершин хирургии.
– Ну, не такие уж это вершины… Хотя да, ответственными хирургами в тридцать два кого попало не делают…
Ника уютно прикрыла глаза, словно кто-то читал ей сказку на ночь. Боль отступала вместе с волнением, его спокойный теплый голос действовал лучше всякого наркоза.
– Эй, не отключаться мне здесь! – вдруг опомнился он. – Держи меня за руку.
– Да, сэр, – блаженно пробормотала она, не открывая глаз. – Только никуда не уходи.
Глава 8
02 мая 12:29
#миртрудмай #спасибочтоживой
Пора обзавестись дачей, ящетаю. Буду феодалом.
Главное, чтобы там телефон не ловил, и хотя бы пару дней не видеть Шарик[1].
[1] Шарикоподшипниковская улица рядом с 13 ГКБ.
– Пал Дмитрич, опять вы? – приветствовала его в оперблоке сестра Ольга, с которой он только вчера распрощался на выходные.
– Опять я. Кто у нас дежурит?
– Поспелов. Он во второй сейчас.
– Отлично. Если разминемся, предупреди насчет меня.
– А что случилось-то? – Ольга достала из коробки новую пару перчаток.
– Там девушка у меня с осложнением после гангренозного аппендицита. Надо бы взять. История свежая, но ты все равно возьми анализы, подготовь. Операционная есть?
– Первую сейчас отмоем, и, по идее, можно взять.
– Что значит «по идее»?
– В приемнике мужчина с аппендицитом, но Поспелов говорит, что срочных можно вперед, – Ольга переминалась с ноги на ногу, и было заметно, что ей не терпится закончить разговор.
– А из анестезиологов кто? Севанян?
– Да. Но его должен подменить Фейгин.
– Зачем? Разве он не?..
– Пал Дмитрич, не втягивайте меня в их преферанс дежурствами. Там белья вагон, отходы и полы домывать.
– А санитарка?
– Зинаида Федоровна-то? У нее спину продуло вчера на грядках, я ж не зверь. Можно я пойду? А то до утра не управлюсь.
– Конечно, конечно. Извините.
Паша решил все же дождаться Поспелова, чтобы не самовольничать в его смену. Договорился с ассистентами, отправил Севаняна к Веронике. Он убеждал себя, что она не настолько близкая знакомая, чтобы отказаться, но отчего-то нервничал. Да и поздно было отказываться. Во-первых, никто кроме него не стал бы заговаривать зубы Надежде Сергеевне, во-вторых, она вдруг так восхищенно посмотрела на него там, в неотложке… Не хотелось терять лицо.
Нет, недостатка в женских восторгах у него не было. У некоторых дамочек молодой врач был чем-то вроде фетиша. Здесь, конечно, не Америка, чтобы девушки в очередь выстраивались за престижным статусом докторской жены и весомым окладом, но кое-какой романтический флер вокруг белого халата сохранялся. Больше, правда, у старушек. С ними просто чаще приходилось иметь дело. Да и молодым девушкам опыт ручного осмотра порой казался чем-то игривым и пикантным. В первые годы работы, по глупости не послушавшись коллег и не удалив страницу с реальным именем из социальных сетей, Паша время от времени получал послания от недавних пациенток. А уж медсестрам и вовсе чуть ли не по должностной инструкции полагалось бросать на врачей томные взгляды и грезить о подвенечном платье. Времени у них на это, конечно, оставалось мало, но не было случая, чтобы Паша зашел в сестринскую и остался без чашечки кофе, домашнего пирожка или радушной улыбки. Разумеется, здравым смыслом он обделен не был, и потому мух с котлетами никогда не смешивал.
А Бася Карташова его всегда бесила. Сам не понимал, почему. Выходила гулять во двор вся из себя, в белых гольфиках. Кто вообще гуляет в белых гольфиках? Играла с другими мелкими в какую-то дурь, все время у них были альбомы с секретиками, наклейки и прочая девчачья чушь. Два хвоста, круглые щеки под челкой и деловито поджатые губы. И на него смотрела, как пионер на тунеядца. И пусть он эти времена не застал, но именно такой ему представлялась советская зануда. Только красного галстука не хватало.
С какой стороны ни глянь, ему должно было наплевать на ее мнение. Мелкая – раз, девчонка – два. Не сказать, чтобы она была очень толстой, но его так разозлило это сюсюкание «Басенька», что он не удержался. Да, пожалуй, он погорячился. И в какие-то моменты ему даже становилось жаль ее. Но только он думал о том, чтобы как-то сгладить свою вину, как она бросала на него свой фирменный презрительный взгляд, он чувствовал себя последним нищебродом, и от злости выкидывал очередной фортель.
Она была не виновата, что ей так повезло с отчимом и мамой. Его вот мама воспитывала одна, как и все в девяностые, впахивала на трех работах и вся родительская любовь выливалась в раздраженных «Ешь!», «Иди спать!», «Выключи телевизор» или «Опять двойка?! А ну поди сюда, скотина такая!». И он шел, только не к маме, а в гаражи, где они с пацанами жгли покрышки, строили убежище и хоронили дохлого голубя. И как назло всякий раз, когда он нес скоропостижно почившую зверушку на импровизированное кладбище, ему попадалась Карташова. И смотрела на него с таким омерзением, как будто он их собирался есть.
А потом он с диким трудом окончил школу и чудом поступил в мед. Мама с недоверием относилась к сыну, который вдруг стал проводить ночи напролет за учебниками и даже бросил курить. Но боялась сглазить, и не трогала. Заикнулась пару раз, что не стоит пытаться, и может, лучше попробовать как сын тети Вали, на машиниста, там платят сразу. А Паша уже сел на своего конька. И поступил. С каким-то даже остервенением. Выкусите, мол. Не ожидали?
После второго курса пошел волонтером в больницу, и несмотря на три очка по анатомии, опытным коллегам понравился. Видимо, за цинизм, острый язык и крепкий желудок. Ни разу не проблевался. Ни после попоек, ни после морга. Сам профессор Захарьин отметил, что у Паши твердая рука.
Как-то Исаев приехал на встречу выпускников. Не ради Карташовой, конечно. Но все же рассчитывал увидеть, как вытянется ее лицо, когда она узнает про медицинский. У других ребят вытянулось. А она даже не пришла. Ну и плевать. Не больно и надо было.
А потом все навалилось: ординатура, работа, мама попала в аварию, оставив на него младшую сестру Катьку, которая только в одиннадцатом классе тогда училась. Пришлось ишачить на репетиторов, брать операции одну за другой до ряби в глазах и ломоты в пояснице. Стыдно вспомнить, даже случаи с ложным подозрением на аппендицит клал на стол, зато в эндоскопии поднаторел. И Катька поступила. А спустя пару лет выскочила замуж, съехала, Пашу назначили ответственным хирургом. Жизнь наладилась.
И вот, когда на днях ему подвернулась тетя Надя, Паша раскатал губу. Вот он, если не долгожданный, то заслуженный шанс блеснуть профессионализмом перед Карташовой. Надежда Сергеевна так благоговейно кудахтала вокруг него, и он почти поверил, что дочка тоже рухнет ему в ноги от восторга. Прости, мол, Исаев, я-то думала, ты, дебил, уже скололся в притоне, а ты вон какой… И он даже подумывал, не захватить ли ему для пущего врачебного шика трость. Раз уж брился только по понедельникам.
А Вероника встретила с привычным недовольством. Вытянулась, оформилась, а взгляд из-под челки все тот же. Еще бы гольфики – и назад в детство. Аккуратистка несчастная. Вся комната в каких-то ящичках, полочках, коробочках разноцветных. Кладовая безумного шляпника. На футболке – заяц, на трусах – котик. Сколько ей лет вообще? Конечно, за фигуру она знатно взялась, и Паше стоило некоторых усилий сосредоточиться на пальпации. Но если она собирается когда-нибудь выйти замуж, пора бы уже и одеваться по-взрослому. Какой-нибудь кружевной красный лифчик с бантиком, который так и хочется развязать… А потом она раскрыла рот. И наваждение исчезло. Махом. Как не бывало. Начала спорить, цепляться… Тетя Надя была права, Ника – худший вариант пациента. И не потому, что молчит. А потому что никого не слушает и считает себя умнее всех. Сильверстов в юбке. Было бы справедливо, если бы и его желчный остался в Пушкино. Но повезло только Карташовой. И Паша серьезно подумывал сплавить ее Поспелову или Черемисову… Отличные врачи, опытные. Черемисов, правда, бабник, и уж он бы оценил полный четвертый размер… И потом она так посмотрела на него в скорой, что его тряхнуло не только от колдобины, но и от гордости. Взгляд, который он представлял себе еще студентом. Восторг и одобрение. Понятно, что ее штырило от интоксикации, и чувствуй она себя чуть лучше, немедленно поставила бы его на место, но тогда на один момент, когда она взяла его за руку – сама! – и прошептала: «Только никуда не уходи», ему невыносимо захотелось сделать что-то геройское. Конечно, хрен он теперь передаст ее другому врачу. Жаль, что оперировать придется под общим наркозом. А будь она в сознании, уж он бы показал, каким должен быть настоящий хирург. Невозмутимым, ироничным и гениальным.
В этих размышлениях Пашу и застал Женя Поспелов.
– Ну, кого ты там мне привез?
– Это я себе.
– Ну, слава Богу. А то Светка купила новые тапки, неудобные, как зараза. Ногу сводит. Выкину ко всем чертям. Хоть посидеть немного, покурить… Выдохнуть.
– Так у тебя смена только началась! – удивился Паша.
– Ага! Только я с дачи на электричке перся, потому что на участке трясина и машина встряла по уши. «Заезжай вот сюда, поближе, я же вижу, тут можно заехать», – передразнил Поспелов жену.
Паша расхохотался. Женю коллеги за спиной называли Портосом за монументальную фигуру и залихватскую маленькую бородку с усиками. И голос у него был зычным и раскатистым. Когда Паша только начинал работать в тринадцатой, то заочно Поспелова побаивался. Еще бы, его «Света, скальпель!» эхом разносилось по коридорам хирургии, заставляя пациентов вздрагивать и вспоминать маму. И когда теперь Женя изображал ту самую миниатюрную медсестру Свету, которую сделал своей единственной, со всеми ее ужимками и интонациями, невозможно было удержаться от смеха.
– Ладно, отдыхай, дачник. На шашлыки-то позовешь?
– А то! – развел руками Поспелов. – Ты мою баранину не пробовал. Сейчас, прогреется, посуше станет, и завалимся все ко мне.
– Учти, я запомнил, – усмехнулся Паша и пошел готовиться к операции.
В ассистенты взял Кузнецова и Ерлину из дежурной бригады, Карен Севанян с анестезисткой уже торчал в операционной. На столе под бирюзовой простыней лежала Карташова. Из-за экрана Паша не видел ее лица, но знал, что она там, и почему-то у него екнуло от нехорошего предчувствия. Он не относился к суеверным и не боялся встретить в коридоре Зинаиду Федоровну с пустыми биксами. Но этот легкий мандраж, как будто перед экзаменом или в тот момент, когда мама догадалась, кто играл с Катькиной новой куклой в ампутацию, уже проник ему под кожу, пробежался холодком по позвоночнику и скользкой гирей упал в желудок. Паша отвернулся, усердно натирая мылом руки. Не маленький, в самом деле. Справится.
Однако эксцессы поперли с самого начала. Не успел Исаев зайти в операционную, как Севанян огорошил:
– Вызовите Фейгина.
– Что там у вас? – Паша заглянул за экран.
– Не могу интубировать. Не знаю… Пусть подойдет, надо сменить руку. Я бы, конечно, еще разок…
– Не надо, – резко отреагировал Паша. – Ждем.
Фейгин появился через пару минут, и от одного его вида Исаеву полегчало. Как могучий Гендальф, Илья ринулся за перегородку.
– Что здесь, Карен? – бросил он.
– Перитонит, повторное вхождение.
– Что ввел?
– Атропин, фентанил…
Паша почти не слушал их, а только смотрел на Нику и на монитор. Снова на Нику, снова на монитор. Давление сто восемьдесят. Он хоть и доверял Илье, а перед глазами все стоял тот случай из самого начала его практики. Когда во время интубации по ошибке вошли в пищевод, и только старший хирург заметил, как почернела кровь в ране… Одна из первых смертей на столе.
– Добавь сто пятьдесят пропофола, – скомандовал анестезистке Фейгин и взял ларингоскоп. – Лампу сделай нормально!
– Илья Владимирович, что я сделаю? – забубнила сестра. – Расходку не привозят. Все плохо горят.
– Вот же дерьмо собачье! – и Фейгин добавил пару крепких выражений. – Карен, дави Селлика! Держи уже! Ты какого расслабился?! Ира, давай, – не глядя протянул сестре руку за трубкой и лихо, одним движением, интубировал.
Паша и сам затаил дыхание, гипнотизируя монитор. От волнения одно ухо заложило.
– Сдуй, – донесся голос Фейгина. – Сатурация девяносто девять. Все, нормокапния. Можете начинать.
– Илюш, ты не посидишь тут? – поинтересовался Паша. – За компанию, а?
– Без проблем, – Фейгин рухнул на стул, и над экраном показалась лишь макушка его колпака.
Паша с уважением вздохнул: волшебник. Шли вместе с самого института, но при этом Илья был внутренне старше, мудрее и печальнее. И даже когда они вдвоем курили на улице у приемки, Исаев все думал о бытовухе, мелочах. Что домой взять пожрать, рискнуть ли с кредитом на машину, позвонить Ксюше из кардиологии или обойдется. А Фейгин больше молчал, пуская ровные струйки дыма, смотрел куда-то вдаль, словно приоткрывая мирскую оболочку, и время от времени изрекал нечто отвлеченное или познавательное вроде: «А ты знал, что на дне Мариинской впадины нашли новую форму жизни?» И Паше обычно нечего было на это ответить. А в операционной Фейгину не было равных.
– Что нового, Илья Владимирович? – обратилась к нему Ерлина, пока Паша снимал старые швы.
– Вот, Настенька, присматриваю себе дельтаплан… – задумчиво сообщил Фейгин.
– А ты куда его ставить собрался? – удивился Паша.
– А летать где? Есть только на полигон куда-то тащиться… – встрял Кузнецов, второй ассистент.
– И в машину поди не влезет, – качнула головой Ерлина.
– Не о том думаете, – Фейгин тяжело, даже с надрывом, вздохнул. – Это же чувство свободы. Ветер. А виды? Когда летишь над Кара-Дагом, и перед тобой весь хребет, и море, и извилистый берег…
– Нет, я все-таки не понимаю, – перебил Паша. – Он складывается или разбирается?
– Я вот нашел в интернете модель, вроде компактная, – Фейгин поднял над экраном смартфон с изображением дельтаплана. – Как тебе?
– А еще говорят, что врачам плохо платят, – проворчала анестезистка.
Илья что-то ей ответил, но Паша не расслышал. Он смотрел во вскрытую, очищенную от старых тампонов полость, и с ужасом наблюдал картину несостоятельности старых швов и тифлита на всю кишку. Нет, он подозревал. Да что уж там, знал, что увидит. И, тем не менее, теперь, когда столкнулся со всем этим напрямую, его взяла оторопь. Правила и рекомендации были ему отлично известны. По-хорошему, он должен был вывести стому через отдельный разрез. И Нике пришлось бы ходить несколько месяцев с калоприемником. Нике. Она этого не переживет. В любом другом случае он бы не заморачивался: либо кишку наружу, либо пойти на свищ. А сейчас беспомощно стоял и смотрел внутрь, как зеленый практикант.
– Паш, ты чего? – вывел его из размышлений Кузнецов. – Работаем?
– Подожди, я думаю.
– А чего тут думать? Выводить стому и все.
– Оль, вызвоните мне Поспелова, пожалуйста, – обратился Паша к сестре.
– Как скажете, – засуетилась та и поспешила к телефону. – Евгений Игоревич, зайдите в первую…
Поспелов, видимо, успел уже задремать, поэтому вошел, недовольно переваливаясь и на ходу цепляя маску.
– Глянь, а? – попросил Паша.
– У, да купол сгнил весь… – Поспелов склонился над раной. – Я бы вывел… Ну, или на свищ… А что тебя смущает? Нет, ты подумай, тифлитище до самой восходящей… Кто у нас тут?
– Девушка, двадцать семь лет.
– Красивая, что ли?
– Ну, не страшная, – Паша сосредоточенно изучал пораженную область. – Знакомая. Жалко ее. Может, все-таки попробовать частично иссечь и ушить?..
– Я б не стал. Риск такой. Сам знаешь, что будет, если не состоится. – Поспелов обошел стол и заглянул в полость с другой стороны. – Хотя… Тут с краю неплохой участок… В принципе, если вот здесь уцепиться… Можно клинышком, и ткани должно хватить на два ряда… Ох, и прилетит потом за это!
– А то я не знаю! Так что, как думаешь, будет держаться? Не навредим? – Паша с надеждой посмотрел Поспелову в глаза.
– Шансы есть… – тот наклонил голову и прищурился. – Попробовать можно. Ну что, будем делить ответственность? Помыться к тебе?
– Давай. Спасибо, Жень, – кивнул Паша, и пока Поспелов мыл руки, чтобы присоединиться, еще раз взглянул на безмятежное лицо Ники.
Да, он определенно рискнет. Пойдет ва-банк. Даже если она никогда об этом не узнает.
Паша был рад присутствию Поспелова. Нет, больше никаких знакомых на столе. Этических дилемм, мучительного выбора, волнений… На фиг все. Нервы дороже. Но в этот раз он все же остался собой доволен.
Под мирную дискуссию Поспелова с Фейгиным о даче и рассаде, он сумел абстрагироваться и сосредоточиться на слепой кишке. Словно перед ним была не Карташова, да и вообще не живой человек, а просто бирюзовая простыня с дыркой и пораженная кишка. Вызов его мастерству. А он любил такие штуки. Клиновидное иссечение, ушивание в два ряда и неистовая вера в то, что швы будут состоятельны.
Об этом никто бы не снял кино, как про доктора Хауса, потому что шил он молча. Никакой элегантности и заумной болтовни. Только взмокший под колпаком затылок, жужжание в ногах и редкие реплики вроде «Садоводы хреновы!» в ответ на спор о том, когда лучше прищипывать высокорослые томаты.
– Ну, что скажешь, Насть? – спросил он Ерлину, наложив последний шов и любуясь своей работой, как художник.
Она изогнула светлую бровь, уважительно кивнула.
– Божественно.
– Так, не сглазьте мне здесь! – вмешался Поспелов. – Пусть оно сначала неделю продержится, я тебя тогда сам расцелую.
Паша вздохнул, и страх снова накатил на него. Завтра на утренней конференции его распнут и вываляют в дерьме за неоправданный риск. Опять заведующий, чтоб у него машина посреди МКАДа заглохла, опять мерзкий Юдин из соседнего отделения… Нет, срочно домой. Хоть немного расслабиться перед публичной поркой.
Закончив, он вышел в коридор, стянул маску и с удовольствием глотнул свежего воздуха. Слишком громкие слова для больницы, но после полутора часов в операционной, в которой окна не открывались в принципе, да еще и в компании нескольких взрослых людей, хлористый дух коридора напомнил Паше об альпийских лугах.
Исаев умылся прохладной водой, спустился, чтобы взять в автоматах кофейку и сэндвич, и ноги сами понесли его к выходу, но он задержался, ругая себя за сентиментальность. Доел и снова поднялся наверх, в реанимацию.
В приятном глазу полумраке пасмурного дня у стеклянной стены лежала Карташова. Сестры только-только переложили ее, застелили новое белье, и она была такая безмятежная, чистая… Будто у нее там, под одеялом, все те же белые гольфики. И Паша улыбнулся.
Вошел в бокс, сел на стул, и тот скрипнул под тяжестью. Веки девушки дрогнули, она открыла глаза, моргнула, фокусируя взгляд. Брови обеспокоенно сдвинулись, она кашлянула и потянулась к горлу. Севанян, чтоб его! Небось, всю гортань ей расцарапал!
– Ну, как ты? – спросил Паша.
– Уже все? – чуть хрипло произнесла она, удивленно взглянув на него.
– Да.
– И как?
– Тебе придется пробыть здесь какое-то время. Недельку, наверное.
– В больнице?
– В реанимации.
Ника вздрогнула, попыталась поднять голову.
– Что-то случилось? Маме не говорили?!
– Нет. Просто мы должны быть уверены, что внутренние швы выдержат. Не вздумай бегать, вставать и напрягаться. Твоя задача – беречь себя. А с мамой я разберусь.
– Нет, ей не так просто навешать лапши, – Ника откинулась на подушку и прикрыла глаза. – Надо что-то очень убедительное…
– Скажу, что платные палаты заняты, а здесь ты будешь под присмотром. Скажу, что положил сюда, чтобы сестры не давали тебе скакать и плескаться в раковине. По-моему, отличный довод.
– Злой ты Исаев, недобрый, – она слабо улыбнулась и снова поморщилась. – Горло саднит… Не знаешь, что можно сделать?
– Я принесу тебе потом обезболивающие леденцы. Спрошу, может на посту есть… Ты отдыхай. Я позвоню маме.
– Спасибо, Паш, – она серьезно посмотрела ему в глаза. – Слушай, я не знаю, как у вас тут принято благодарить… Просто не думай, что я какая-нибудь халявщица.
– Молчи, Карташова, не порть момент. Сейчас рано о чем-то говорить.
– Хорошо.
Он хотел сказать что-то еще, но у соседней койки запищали мониторы, тут же ворвалась сестра, следом Гумберидзе, дежурный реаниматолог. Ника потянулась узнать, что происходит. А ей не стоило это видеть: очередная жертва ДТП, повреждения сердца, показатели плохие.
Паша обменялся взглядом с Гумберидзе, тот кивнул и бросил сестре:
– Поставь ей реланиум.
– Что происходит? – обеспокоенно зашептала Ника, наблюдая, как ей в катетер что-то вводят.
– Тебе сейчас лучше поспать, – Паша погладил ее по руке.
– Как скажешь, милый, – по ее лицу расползлась пьяная блаженная улыбка.
Он понимал, что дело в препарате, но отчего-то не убрал руку. Поддержка ей не помешает. На несколько мгновений Ника стихла, и он уже было решил, что ее срубило, но она вдруг снова открыла глаза и едва слышно произнесла:
– Я должна кое-что тебе сказать. Но это секрет.
– Что?! – из-за реанимационной возни за спиной он с трудом мог разобрать слова.
– На ушко.
Он смиренно пригнулся, приблизив ухо к ее губам, как Ипполит Матвеевич к умирающей теще. Но Ника поведала нечто похлеще тайны спрятанных бриллиантов.
– Ты… такой… красавчик, – медленно выдохнула она.
– Че… Чего?! – он попытался отстраниться, но она на удивление крепко вцепилась в его предплечье.
– Я… думала о тебе, – чуть заторможено от лекарства говорила она. – Все эти годы… Представляла… как… ты сделаешь это со мной… и нас будет трое…
Ее дыхание щекотало ему ухо, но отодвинуться было выше его сил.
– Т… трое? – ошарашено переспросил он.
– Да… А потом мы с Ленкой… Хочу, чтобы ты дал нам… О, как я хочу… Пж… пжа… пожа… лста… Скажи да…
– Эээ…
– Да… Марк… – и она отключилась.
А Паша еще некоторое время сидел, уставившись в одну точку, и думал, что за черти водятся в омуте ее личной жизни. Отличница, ничего не скажешь! И кто такой, мать его, этот Марк?!
