Текст книги "Исцеление (СИ)"

Автор книги: Дарья Сойфер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

Глава 16

25 мая 23:15

#никапекарь #фоторецепты #панкейки

А у меня в инстаграме – классические американские панкейки, завтрак чемпионов.

Спасибо всем новоподписавшимся!

Что готовим в следующий раз?

P.S.: скоро выхожу на работу, рецепты будут реже. Но интереснее.

Второй день после ужина с Леной подходил к концу, а Ника продолжала бойкотировать Пашу. Если разговаривала – только по делу, если кормила – то стукнув тарелкой по столу, если ребенок спал – окапывалась в своей комнате.

– Нет, я так не могу! – не выдержал Исаев, отодвинув нетронутую порцию лазаньи.

– Голодай, – бросила Ника, отмеряя смесь, чтобы уложить ребенка.

– Что ты на меня взъелась?

– Все нормально, – холодно процедила она.

– Нет, ты злишься.

– И что тебя не устраивает? – она навинтила соску. – Я тут, я помогаю с Никитой, я даже готовлю, хотя пора бы и самому научиться.

– Это сделано без любви, – он кивнул на тарелку еще дымящегося итальянского блюда, украшенного веточкой базилика.

– Что?!

– Каждый раз, когда ты вот так смотришь на меня, я опасаюсь, что ты намешала туда цианида.

– Очень остроумно, – она вытерла руки полотенцем. – Если бы я хотела тебя убить, сделала бы это ночью подушкой. Ты ужасно храпишь.

– Неправда! Я бы знал.

– Вот и знай, – и она проплыла мимо него с видом монаршей особы.

Но когда женщина играет в молчанку, подсознательно она ждет, чтобы у нее выведали причину. Так и Ника: словно нарочно она снова и снова мозолила Паше глаза, невзначай ходила мимо и поджимала губы. А он, видимо, всерьез полагал, что достаточно спрашивал. Всего-то раза четыре. Нет, пленного партизана он бы ни за что не расколол.

Однако каждый может дать слабину, и панцирь Ники треснул в три часа ночи, когда она после долгого качания сменила Исаева. Сидела в темноте на краешке его кровати, похлопывала ребенка по спинке, перегнувшись через бортик манежа и успокаивающе шикала.

Ей все казалось, что малой стих, но стоило убрать онемевшую руку, как тот снова начинал возиться и похныкивать. Спина затекла, локоть хотелось ампутировать, бортик врезался в подмышку, а изо рта вместо шипения вырывалось какое-то булькание. Глаза слипались, и она то и дело проваливалась в сон, но снова и снова просыпалась: либо от детского плача, либо от удара лбом о стенку манежа. В этот момент она сдала бы вражеской гадине всю информацию о расположении засекреченных воинских частей, если бы это помогло ей заснуть. Методы Лубянки стали ей понятны: какие иголки под ногти, когда можно просто лишить человека сна? К сожалению, государственных тайн она не знала, и Никите они были не интересны. У него резались верхние зубы.

Поэтому когда Паша снова шепотом поинтересовался, отчего впал в немилость, Карташова зевнула, потерла свободной рукой глаза и сдалась:

– Тебе что, нравится Лена?

– С чего ты взяла?

– Просто… – она бы сказала больше, но во рту от долгого шикания кололо, язык шевелился так, словно он был не свой, а чужой.

– Мы общались только по-дружески, – Паша тронул ее спину. – Если тебе неприятно, между нами ничего не будет. Только скажи.

– Вы взрослые люди. Я не могу вам диктовать.

– Только намекни. Скажи, почему тебе это не нравится.

– Не скажу.

– Ревнуешь? – легонько провел вдоль позвоночника.

– Не скажу.

– Кажется, он уже спит. Ложись, ты еле живая.

– Нет, опять заплачет…

– Попробуй.

Она убрала руку, отодвинулась от манежа и прислушалась, готовая в любой момент нырнуть туда снова.

– Я же говорю, спит, – прошептал Исаев.

– Тише ты.

– Ложись здесь. Нам надо поговорить.

– Ты уверен? – она повернулась к нему: он лежал, закинув одну руку за голову, пристально смотрел на нее, и глаза его поблескивали в темноте. – Потому что если…

– Ничего не будет. Обещаю, – он не улыбался, не дразнил, просто откинул одеяло и похлопал по матрасу.

Белая простыня манила. Эти ночи она провела на диване и не сказать, чтобы ей было очень удобно. А тут идеально ровная поверхность, широкая, упругая… Ника легла и чуть не застонала от блаженства. Ее спина торжествовала. Прохладная ткань пустой половины кровати, которую Паша не успел согреть своим телом, ласкала кожу. Как в детстве, когда они с сестрой в жаркий июльский день ездили купаться в душной электричке. Бежали к пруду на перегонки, сбрасывали одежду и с мостика плюхались в бодрящую, бликующую на солнце воду.

Ника потерлась щекой о подушку, обняла ее, растянулась, чувствуя, как расслабляются конечности.

– О, Боже… Как хорошо… – едва слышно пролепетала она.

– Если ты и правда хочешь, чтобы ничего не случилось, советую воздержаться от таких томных вздохов.

– Отвали, Исаев. Я люблю твою кровать.

– Так, скажи мне насчет Лены. Хочу понять, что ты там себе напридумывала… – начал было он, но Ника не дослушала: она уснула.

Это был самый сладкий, самый крепкий сон в ее жизни. И ничто не смогло бы сейчас встать между ней и ее грезами: ни сказочный принц, ни голливудская кинозвезда, ни миллион долларов. Ни, тем более, самый обыкновенный хирург, который отчего-то так и не смог сомкнуть глаз до самого утра. А просто смотрел, подперев голову рукой, на безмятежное счастливое лицо и губы, чуть тронутые улыбкой. Не смог удержаться от искушения и втягивал запах ее мягких волос и теплой ото сна кожи.

Проснулась Ника от звонка в дверь. Не сразу сообразила, откуда этот звук и куда все подевались. В щель между занавесками пробивался солнечный свет, в луче летали пылинки. Было так тихо, что Карташова подумала было, что Паша забрал ребенка, но нет: утомленный за ночь Никита еще сопел в манеже. Зашевелился, правда, когда противная трель повторилась, но глазки не открыл.

Ника откинула одеяло, с облегчением отметила, что полностью одета, и, запахнув халат поплотнее, встала, готовая расчихвостить любого, кто чуть не разбудил уложенного кровью и по́ том ребенка. Из коридора послышался женский голос и шелест верхней одежды, что только усилило раздражение. Неужели Лена? Уж она-то должна понимать, что идет в квартиру, где может спать младенец? Или это не она, а какая-нибудь пассия Исаева? Однако прежде, чем Ника успела выйти, дверь распахнулась.

– Ну, где моя горошинка?! – воскликнула с порога Катя, но лицо ее вытянулось, когда она споткнулась взглядом о Карташову.

– Тихо, он спит, – догнал сестру Паша, но поздно: Никита захныкал, а его мать яростно запыхтела.

Она схватила сына, словно вытаскивала его из притона алкашей и наркоманов, и прижала к груди.

– Паша, ты охренел?! – возопила она. – В кои-то веки я доверила тебе ребенка на жалкие несколько дней. И ты не мог удержаться, чтобы не водить сюда баб?

– Это не баба, это Вероника Карташова. Из нашего двора, помнишь? В школе одной учились…

– И что? Господи, он же маленький! А ты оставил его с чужим человеком! – Катя взглянула на Нику, как на прокаженную.

– Она пыталась помочь мне… – возразил Паша.

– В постели?! Тебе сильно это помогло с ребенком?!

– Между нами ничего не было, – Ника опомнилась от первого шока. – Никита плохо спал, у него режутся зубы…

– Представляю, как вы ему мешали! Кто угодно не смог бы заснуть! – не унималась Катя. – Я сейчас же забираю его. Я-то думала, ты взрослый человек, Паша. Нет, ты последний придурок. Больше ты его не увидишь. Сейчас Вадик припаркуется и придет за вещами.

– Он не виноват! – вступилась Ника. – Сам бы он просто не справился! Не знал, как кормить, как купать…

– Позвонил бы! – Катя гладила плачущего ребенка.

– Правда? – Исаев ехидно вскинул бровь и скрестил руки на груди. – И часто у тебя был доступен телефон? Это мой дом, и я вожу сюда, кого хочу. Я сделал тебе одолжение, могла бы хотя бы сказать спасибо.

– Ну, спасибо, братишка! Выручил! Спасибо, что не подкинул родного племянника проституткам! Зато у них, наверное, есть медкнижка.

– А ну, извинись немедленно! – угрожающе пробасил Паша.

– И не подумаю! Нет, это надо было…

– Я пойду, – тихо перебила Ника.

– Первая здравая мысль за сегодня! – Катя отступила от двери, пропуская гостью. – Всего хорошего!

– Подожди… – Паша разрывался между Никой и сестрой. – Останься, мы должны договорить… Ну, Катерина, я тебе припомню!

Но Ника уже не слушала их склоку. Как оглушенная, она, с трудом управляясь собственным телом, двинулась в другую комнату, машинально покидала вещи в сумку, влезла в уличную одежду и незамеченной покинула квартиру Исаева, даже не умывшись. От неожиданности она до сих пор не пришла в себя, не чувствовала ни обиды, ни злости, только смертельную усталость. В голове словно отключились все каналы, пропала связь с внешним миром. Сплошные помехи.

Из зеркала лифта на нее смотрела опухшая лохматая девица. Неудивительно, что Катя приняла ее, не пойми за кого. Даже в рядах представительниц древнейшей профессии Нике теперь, пожалуй, дали бы не лучшее место. Где-нибудь на трассе за границами Московской области.

И какого черта она решила, что кому-то нужна ее помощь? Выкладывалась на полную, возомнила себя хранительницей очага. А очага-то и никакого не было. Мыльный пузырь. Ребенок – чужой, Исаеву нравятся блондинки. Домработница бесплатная – это да. А вся любовь и семейный уют – кому-то другому. Зачем было в это ввязываться?

Нет, аппендицит попортил ей не только внешность. Скальпель Паши процарапал ее жизнь на «до» и «после». Все было хорошо и спокойно: работа, перспективы, собственное дело. А ей, дуре, захотелось простого женского счастья. Во всем мерещилось что-то большее, чем просто благодарность за услуги няни и сытный обед. Но ребенка вырвали из ее жизни, вырвали с мясом, оставив зияющую болезненную пустоту. Ей уже до смерти хотелось снова увидеть его забавную улыбку, почувствовать на руках приятную тяжесть, тепло маленького мягкого тельца. А ее одним словом, одним взглядом поставили на место. У Никиты есть мать, а она, Карташова, просто первая попавшаяся баба. И Паша ничего не сделал, чтобы ее задержать.

Семья Исаевых всегда была такой. Резкой, грубой, нахальной. Что мамаша, царство ей небесное, звала детей из окна так, что слышали все соседи, что Катька требовала и получала, что хочет. Почти как Алинка, но той хотя бы хватало воспитания делать это вежливо. И чего уж далеко ходить, не Паша ли испоганил Нике десять лет жизни? Свежо предание! Развесила уши, поверила в невозможное. А ее использовали, как тряпку, и выбросили на помойку. Зачем ей все это? Пора поставить точку. Забыть про Пашу, про его племянника, про все, что случилось с того момента, как скорая забрала ее с корпоратива. Больничный заканчивается, и она, свежая, подлатанная, возьмется с новыми силами за свой проект. И Бог с ним, с контролем Веселовского. У нее будет дело, бизнес, и она больше никогда не позволит себе стать чьей-то бесплатной прислугой.

Ника фыркнула и тряхнула головой, испугав прохожего. Небось Паша и эти свои жадные взгляды изображал только для того, чтобы она не сбежала. На Лену – вот на кого он смотрел с настоящим трепетом. А Карташова – так… Вовремя подвернулась. Еще и готовит – поди плохо. А сестра вернулась – и катись, Ника, колбаской. К черту Исаева. К черту его сестру. Кондитерская – вот о чем надо думать. Истинное детище, плод долгой работы.

– Я планирую принять предложение Марка, – из коридора крикнула Ника Лене, едва заперев входную дверь.

– Он что, тебя звал замуж? – Макарычева выскочила из комнаты в пижаме и бигудях.

– Да нет же, я про бизнес-план.

– А… – разочарованно протянула Лена. – А я-то уж испугалась…

– И чего такого страшного, если бы я бы за него вышла?

– Просто сказала… Ты чего злишься?

– Ничего. Я. Не злюсь, – Ника швырнула туфли.

– Исаев…

– Не можешь его забыть?

– Слушай, ты вообще в себе? Что случилось?

– Я – дура. Вот, что случилось. Ясно? Хочешь это обсудить? – Ника с трудом сдерживалась, чтобы не жестикулировать, как трудный подросток из черного квартала.

– Так, все! – Лена подняла руки, показывая, что сдается. – Тебе сейчас надо с кем-то поцапаться, но я этого удовольствия не доставлю. Иди, бей посуду, круши мебель, а успокоишься – я у себя.

Макарычева исчезла в комнате, оставив Нику наедине с собой. А именно с собой ей сейчас меньше всего хотелось быть. Телефон жужжал звонками Исаева, подмигивал сообщениями, но если Карташова и могла чем гордиться в этой жизни, то своим упорством. Благодаря ему она похудела, закончила с красным дипломом институт, работала в крупнейшей компании. И благодаря своей железной воле собиралась раз и навсегда вычеркнуть из своего мира Пашу. Не потому, что обиделась на Катю. Или вдруг приревновала к Лене. Просто в последние дни ни сама себе не узнавала. Нервничала на пустом месте, ни с того, ни с сего вешалась на мужчину, потом злилась и ругалась, как рыночная торговка… Все это была не она. Слишком много испытаний для психики. Глубоко вздохнула, расправила плечи. Палец на мгновение замер над экраном смартфона, а потом опустился безжалостно: одно касание, другое – и номер Исаева в черном списке. Позвонит – и перестанет. Он не из тех, кто станет надрывать задницу.

До понедельника Ника собирала свой привычный деловой панцирь по кусочкам. Паша не появлялся, и она убеждала себя в том, что ей до этого нет никакого дела. Отгладила и отпарила рабочий гардероб, устроила пару разгрузочных дней, наведалась в салон красоты. И как классическая американская женушка пятидесятых, с аккуратной прической, в красном клетчатом фартуке торчала на кухне со своими фоторецептами. Спустила отпускные на новые кондитерские кунштюки и антураж для красивых снимков: состаренную деревянную доску, симпатичную керамику… Подписчики сыпались в ее виртуальный амбар, как зерно в августе.

«Красный бархат» для Лениной знакомой, венский «Захер» для какого-то бизнесмена, яркий ананасовый торт на день рождения маленьких близнецов племянницы Аллы Михайловны. Сарафанное радио работало, и проект кондитерской представлялся Нике все более успешным. Вдохновленная, она даже внесла кое-какие изменения: добавила мастер-классы выходного дня. Требовались затраты на учебное оснащение, но она нутром предчувствовала одобрение Веселовского.

Лена недоверчиво косилась на подругу, которая порхала на кухне в облаке муке и беспрестанно шумела комбайном.

– Ты точно в норме? – спросила она воскресным утром, наблюдая за Никой с безопасного расстояния.

– Лучше не бывает! – гордо отвечала Карташова, в широкой улыбке демонстрируя аж зубы мудрости.

– Какая-то ты слишком бодрая. Даже для себя. Боюсь, тебя потом накроет…

– Слушай, а как ты думаешь: здесь лучше будет смотреться зеркальная глазурь? Или шапочки из лимонной меренги? Я бы сделала глазурь, но она была вчера, а меренга – отличный способ добавить что-то новенькое…

Лена молча вздохнула и отправилась валяться с планшетом, как и полагается уважающему себя человеку в разгар выходных.

А Ника впала в трудовое неистовство, крутилась, как человек под медикаментами. Зато вечером уснула, едва коснувшись головой подушки. Ни секунды на нежелательные размышления и рефлексию. Никаких больше бабских глупостей.

Утром понедельника, подтянутая и выпрямленная, как будто под блузкой прятался невидимый корсет, она отправилась в офис, желая как можно скорее очутиться в привычной атмосфере. С собой в качестве оружия у нее было несколько дегустационных образцов для Веселовского, и уж теперь-то она ни секунды не сомневалась, что если надо уложит его на обе лопатки и сама сядет сверху, но он попробует ее стряпню, иначе ему из кабинета не выбраться.

Внимательные коллеги приготовили ей букет пионов и большую открытку, Алла Михайловна, обычно строгая, теперь на все лады расхваливала Никин ананасовый торт. Продержавшись на рабочем месте до обеденного перерыва, чтобы не вызывать подозрений, Карташова подхватила образцы и ринулась к Веселовскому, едва народ косяком поплыл вниз, в столовую.

– У себя? – спросила она у секретарши Любы.

– У себя, но у него через полчаса деловой обед.

– Я быстренько, – виновато улыбнулась Ника и, оставив на Любином столе мзду в виде черничной пироженки, прошмыгнула в массивную дверь.

– А, Вероника, – Марк стоял у зеркала и завязывал галстук. – Как твое самочувствие?

– Чудесно, – вопреки своим ожиданиям, она не ощутила ни намека на прежнее волнение. – Принесла тебе кое-что из обновленного меню.

– Поставь в холодильник. Там, внизу шкафа.

– Обещаешь попробовать? – она захлопнула дверцу, замаскированную деревянной панелью: скорее это был минибар, чем холодильник, но место для сладкого нашлось.

– Я, честно говоря, и сам попросил бы, если бы ты не принесла. У нас только и разговоров, что про твои сказочные таланты. Должен же я быть в тренде, – он одернул пиджак, поправил волосы и повернулся к ней. – Привык пробовать то, во что вкладываю деньги.

– Твое предложение в силе? – спокойно поинтересовалась она и сама себя похвалила: ни потных ладошек, ни трепета в животе, ни хулиганских мыслей о вкусе его губ, – идеальный градус самообладания для переговоров.

– Разумеется. Я не разбрасываюсь словами, – он взял со стола ключи от машины.

– У меня появились идеи и дополнения. Плюс я бы хотела выяснить некоторые пункты… Скажи, когда тебе будет удобно.

– Сейчас у меня встреча с японцами. Ты примерно представляешь себе мой рабочий график. Я думал, что уделил тебе достаточно времени.

– Для тебя это один из сотен проектов, для меня – единственный, – резонно заметила она, глядя ему в глаза. – Я хочу четко представлять, на что потрачу ближайшие годы жизни.

Веселовский напрягся.

– Ладно, – коротко кивнул он, после некоторой паузы. – Я скажу юристам выслать тебе шаблонный договор. Обсуди с ними детали, если какие-то моменты покажутся тебе спорными, поговорим за ужином.

– Когда?

– Сегодня. Я планировал поесть сам в тишине, но так и быть. У тебя будет полчаса, и заранее все обдумай как следует. Кондитерская – не приоритет для меня, чтобы ты понимала. Я верю в тебя, как в надежного партнера, верю с твою работоспособность и хватку. Но делать какие-то исключения не собираюсь.

– Понимаю.

– Отлично. Зайдешь ко мне в шесть, поедем вместе, – на этом Веселовский распахнул дверь кабинета, пропустил Нику в холл и быстрым шагом направился к лифтам.

Карташова обожала четкость. Ясность во всем, точки на i, системность и порядок. Однако договор на пятнадцать страниц поверг ее в страшное уныние. Казалось бы, юриспруденция призвана для того, чтобы все права и обязанности разложить по полочкам, но на деле витиеватые словесные конструкции запутывали даже то, что представлялось понятным изначально.

Ника в третий раз перечитывала один и тот же абзац, но на строках «в лице такого-то, действующего на основании приказа номер такой-то от такого-то числа, именуемый в дальнейшем…» снова возвращалась к шапке. До вечера! Браво, Марк Андреевич! Ей, осилившей в школе «Войну и мир» и «Тихий Дон», в жизни не дочитать этот контракт с сатаной. И если где-то в конце есть пункт, что она отписывает душу и первенца Веселовскому, ей об этом не узнать. И как быть? Спалить юротдел или приползти к ним на пузе с просьбой все разжевать? Ника выбрала второе.

Прохладным тоном, с видом невероятно занятого человека, оторванного от работы государственной важности, юрисконсульт Римма пересказала Карташовой суть контракта. Контрольный пакет, права на названия, фирменные блюда, сайт и товарный знак, – все получал Веселовский. Процент от прибыли – с момента выхода в плюс. Вроде ничего нового, но на бумаге все выглядело страшнее, чем в теории. И Нике стало страшно лезть в этот хомут. В Марке иногда проглядывала акула. Любой неверный шаг – и стальные челюсти сомкнутся на шее. И где теперь вся твоя решимость, Карташова?..

Но Ника закусила удила и без пяти минут шесть уже стояла под дверью босса, сжав сумочку, как штык перед последним боем.

«Ягуар» домчал их до модного стейкхауса, и она вдруг пожалела, что не уточнила сразу, кто оплачивает ужин. Веселовскому это было бы раз плюнуть, но ведь они пришли сюда, как потенциальные партнеры, а не любовники. А для нее, особенно после всех трат в кондитерском бутике, ценник был неподъемным. Она ждала какого-то намека, но Марк с привычной небрежностью заказал мраморное мясо средней прожарки с гранатовым соусом и откинулся на спинку стула. Одна вздохнула и выбрала салат с тунцом, отказавшись от горячего.

– Я привык работать в другой сфере, Ника, – начал Марк, оттянув узел галстука. – В сфере инноваций. Где каждый продукт уникален. В ресторанном бизнесе все топчутся на одном месте.

– Тогда зачем я тебе?

– Не знаю, – честно ответил он. – Я оценил твою работу над планом, все выверено и надежно. Если деньги могут работать, то пусть работают. У меня были и более рискованные вложения.

– Я просто хочу понять, – она задумчиво водила пальцем по ножке бокала с водой. – Ты заинтересован в том, чтобы идея была воплощена? Именно в том виде, в котором я ее подала?

– Мне нравятся твои десерты. Я все честно попробовал днем, суши за обедом все равно были отвратительны, – он невольно скривился. – А у тебя все вкусно.

– Почему мне тогда кажется, что сейчас будет «но»?

– Потому что оно будет. Я бизнесмен, а не художник. Если мне придется выбирать между идеей и продажами, хотя, подчеркну, твой план, скорее всего, сработает именно в первоначальном виде, я выберу продажи.

– Справедливо.

– Это хорошее предложение, Ника. Ни один банк не одобрит кредит на такую сумму человеку без запаса прочности. И проценты… Одна ты не вытянешь. Нерентабельно.

– Знаю.

– Что ж, – он развернул салфетку с ножом и вилкой, потому что на горизонте появилась официантка с едой. – Тогда давай обсудим детали. Но времени я тебе даю до пятницы. Либо мы в пятницу подписываем контракт, либо предложение аннулируется. Договорились?

– Да, Марк, – она глотнула воды, жалея, что не заказала вина.

В итоге он все же расплатился. Лениво, по-царски.

– Не валяй дурака, – бросил он, когда она полезла за кошельком.

Она смотрела на него и не понимала, откуда в ней брались романтические фантазии все эти годы. Теперь она ясно осознавала: он чужой. То, что когда-то казалось мужественностью, вдруг предстало в ином свете. Жесткий, непримиримый человек. С ним не получилось бы уютно лежать под пледом и мечтать. Стал бы он откровенно восхищаться ее готовкой? Подошел бы на кухне сзади, пока она моет посуду, чтобы нежно поцеловать в шею? Вряд ли. Да и он больше не позволял себе никаких вольностей. Вступили на поле переговоров, и все искры, которые летали между ними на тренинге, растаяли. И Ника была этому рада. Очередной порции волнений она бы просто не вынесла.