Текст книги "Проклятая книга"

Автор книги: Дарья Иволгина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

– Кандалы в тюрьмах инквизиции применяются редко, – задумчиво сказал Тенебрикус и почему-то посмотрел на свои руки. – Разве что когда возникает опасность, что подсудимый попытается лишить себя жизни.

– А что, им так важно именно сжечь человека живьем? – спросила Гвэрлум.

– Им важно уберечь человеческую душу от вечного проклятия – по возможности, – ответил Тенебрикус. – Это не всегда удается. Более того, чаще это не удается. Но самоубийство – худший вид отвержения Бога. Именно поэтому дьявол так часто подталкивает людей совершить именно этот грех.

– Еще одна странность, – сказала Гвэрлум. – Раз уж мы тут наедине, я спрошу… Пока никто не слышит и не может уличить меня в невежестве. Я много раз думала… Вы не сдадите меня в трибунал за еретические мысли? – добавила она лукаво.

– Я не сделаю этого, – торжественно пообещал Тенебрикус, – потому что ты пытаешься разобраться. Ты вовсе не исповедуешь ересь, но отвергаешь ее путем познания.

– Ответ мудреный, но в целом именно так все и есть, – вздохнула Наталья. – Вот объясните мне, коли вы такой ученый человек, магистр Тенебрикус (ура, нужная формулировка найдена! «магистр Тенебрикус» – звучит почтительно и по-средневековому!): какое дело дьяволу до каждого отдельного человека? Дьявол – такой сильный, могучий дух. У него бессмертие, мощь, практическое всеведение. И вот вся эта махина гоняется за несчастным Васей Пупкиным, дабы совратить его и низвергнуть в преисподнюю! Смысл? Для чего слону давить собой блоху?

– Вопрос хороший, – сказал Тенебрикус, противу всех скверных ожиданий не улыбнувшийся и не обнаруживающий намерения уличить Наталью в «плохом знании Писания».

– Дело в том, что человеческая душа дороже всего остального мира. Любая. Даже душа этого бедного русского, которого вы так любите вспоминать. Кстати, кто он такой?

– «Вася Пупкин» у нас говорится вместо «имярек», – объяснила Наталья. – Просто «некий человек». Не слишком важный для истории человечества. Он даже родной мамой не очень любим, поскольку доставил ей немало хлопот и стал причиной многих разочарований.

– Ясно, – сказал Тенебрикус. – Ну так что, хочешь увидеть орудия пытки?

Гвэрлум немного подумала, а потом с удивлением покачала головой.

– Вероятно, мною двигало пустое любопытство, – ответила она. – Я уже сейчас могу сказать, как поведет себя Соледад Милагроса. Я видела похожих на нее женщин. Это называется «Фламенко».

– Что? – удивился Тенебрикус.

– «Фламенко». Испанский танец. Соединил в себе культ смерти и плотской любви, что-то предельно мрачное. Черная изломанная женская фигура на фоне белого бесплодного песка. Эдакий излом – во всем и сразу. Любовь, она же Смерть. Ритмы арабские и вместе с тем германские. Словом, Испания.

– Точнее, – попросил Тенебрикус.

Наталья закатила глаза, и в память медленно вплыло стихотворение Гарсиа Лорки. Вспомнилось как-то все разом: летний лагерь отдыха, девичьи тетрадочки с цветочками по полям, исписанные стихами, самодельными вперемешку с классикой, обычно перевранной. В основном – о любви и смерти.

И это поразительное стихотворение: про перекресток – и куда ни пойдешь, в самое сердце – нож.

– Кажется, я начинаю понимать, – сказал Тенебрикус. – Ты полагаешь, это от климата?

Гвэрлум расхохоталась. Смех ее дико прозвучал в секретной тюрьме инквизиции – вздрогнули даже стражники. Но Тенебрикус оставался серьезным.

– Ты так считаешь? – повторил он.

– Нет, я считаю – это особый склад характера. Способ реализовать себя. Потому что у нас в Питере фламенко тоже очень популярен. Будет – я хочу сказать. Когда-нибудь будет популярен. Своего рода декаданс, только народный… Ну, не знаю, как сказать. По-моему, это что-то от этрусков.

Она окончательно запуталась и махнула рукой.

– В общем, насчет Милагросы. Она никого не боится… Она участвовала в подпольных абортах?

– Откуда тебе это известно?

Такие бабы всегда кому-нибудь когда-нибудь делают подпольный аборт… У меня была одна подруга – ну вылитая Соледад… Тоже – Гарсиа Лорка, фламенко, аборты, «любовь есть смерть», гадания на картах Таро… Теперь продает «элитную косметику» и всякое «оздоровилово», печатает объявления в газете маленьким шрифтом: «Привораживаю возлюбленных навсегда, наращиваю ногти, крем для лица – забудьте о морщинах».

– Иными словами, нам не стоит дожидаться окончания процесса инквизиции? – Тенебрикус неожиданно перешел к совершенно практическим вещам.

– Да. Заявляю как генеральный консультант по скверным бабам.

– Неужели нет способа заставить ее говорить?

Гвэрлум немного подумала.

– Может быть, и есть… – негромко, медленно произнесла она.

* * *

Как и говорил Тенебрикус, Соледад не стали заковывать в цепи. Она сидела на соломенном тюфяке в довольно темной камере, где не было больше ничего – кроме сосуда в углу для отправления естественных надобностей. Участь учителя ее не беспокоила. Она знала, что при желании мориск может остановить течение своей жизни в любой момент, и для этого ему не понадобится никакого подручного средства. Когда власти обнаружат старика мертвым, они выбросят его тело на общее кладбище за чертой города – на свалку, предназначенную для погребения тел осужденных, если не те были сожжены на костре. А там Фердинанд сам решит, восставать ли ему из мертвых или продолжать свое бытие в духе.

Оказавшись в секретной тюрьме инквизиции, Соледад Милагроса думала исключительно о себе. Фердинанд говорил, что женщине не нужно жить так долго, потому что с возрастом она утратит красоту. Однако Соледад не хотела умирать. И терять свою удивительную привлекательность – тоже.

К ней не стали применять пытки. Ее вина не нуждалась ни в уточнениях, ни в доказательствах. Она просто ждала приговора.

Она, девочка-найденыш, воспитанница мориска, не знающая даже толком своего происхождения, – теперь важная персона. Она – в центре внимания большой, могущественной организации. Ученые мужи квалифицируют ее преступление. Не просто какие-то стражники, которые только и могут, что хватать честную девушку под локти и тащить ее в кутузку, – нет, богословы-квалификаторы, получившие основательное образование.

Милагроса представляла себе, как они сидят у себя в кельях и неторопливо перелистывают страницы ее дела. Время от времени мурашки пробегают по их коже. Как? Эта Милагроса общалась с существами из другого мира? Не может быть! Неужели она видела ангелов и самого дьявола? А с виду – обычная женщина (хотя и очень красивая). У нее был кристалл, который открывал для нее врата в другие измерения! И книги, учившие, как пользоваться этим сокровищем! А также содержащие в себе способы мгновенной записи любого произносимого людьми слова – и одновременно с тем мгновенной же шифровки!

Богословам страшно, хотя они повидали на своем веку немало дел, где описаны люди, заключившие договор с дьяволом, и люди, умеющие видеть запрятанные в земле вещи, и люди, пытавшиеся летать, и люди, вступавшие в плотскую связь с умершими или духами…

О да, им страшно!

Соледад ежилась от удовольствия.

А затем, когда все сделанные Милагросой признания уже квалифицированы, вызывают епархиального епископа, который должен выслушать все обстоятельства и принять окончательное решение относительно того, как следует поступать дальше. В игру вступает новый отряд ученых мужей – на сей раз докторов права. Они также делают заключение – о способах приведения приговор в исполнение.

Милагроса не боялась того, что обычно страшило людей, попавших в застенки инквизиции. Она не боялась позора. Напротив – она жаждала позора! Пусть все ее видят – в странном одеянии кающейся грешницы, с непокрытой головой, с распущенными волосами… Или остриженными наголо? Тоже великолепно! У нее красивая форма черепа – так утверждал Фердинанд. И ее лицо будет казаться странным, поразительным, а глаза сделаются еще больше.

Она будет громко смеяться… Или петь? Может быть, у нее получится протанцевать весь путь до эшафота.

Но потом… Неужели она умрет? Мысль об этом время от времени приходила Соледад в голову, но она тотчас отгоняла ее. Что за глупости! Как может она, Соледад, умереть? Разве не дьявол – ее отец? Разве дьявол допустит, чтобы нежное тело его дочери пожрало пламя?

Нет, во время этого аутодафе произойдет нечто грандиозное. И даже если это будет смерть – что ж, за гранью бытия Соледад увидит своего отца и узнает наконец имя своей матери.

И если мать еще жива – ее ждут интересные встречи с духами!

Соледад сможет являться и бедному Джону Ди, который, вероятно, не оставил надежды сотворить из свинца золото. Морочить этого «материалиста» с душой мистика – одно наслаждение.

Поэтому тюремные служащие, которые явились подготовить осужденную ведьму к акту покаяния, застали Соледад отнюдь не угнетенной, опечаленной – как можно было бы предположить, учитывая все обстоятельства, – напротив, она была очень возбуждена.

– Ну, что же вы? – жадно спросила Соледад, не тратя времени на приветствия. – Принесли?

Она уставилась на их руки, ожидая увидеть одежды кающейся. «Так принцесса встречает горничных, которые явились подготовить ее для бала!» – изумленно подумал один из стражей. А другой угрюмо проговорил:

– Вставай, идем. Тебя ждут.

– Но… – Она чуть замешкалась. – Разве меня не будут стричь наголо? Не наденут на шею дроковую веревку, как положено? Не станут меня переодевать? Никто не даст мне в руки свечу? Как же я примирюсь с Церковью?

– Молчи и иди за нами, – бросил стражник.

Сбитая с толку, Соледад встала, подобрала юбки и зашагала между стражниками по коридору: один страж впереди, другой сзади. «Может быть, это вовсе не стражи, – мелькнуло у нее в голове. – Кто знает! Может, это переодетые друзья… Пришли спасти меня, увести из-под самого носа у святейшей инквизиции! Забавно…»

Однако ее ожидания были обмануты. Ее ввели в большой зал трибунала. Народу собралось множество. В открытых дверях толпились люди, которым дозволялось присутствовать при чтении приговоров. Богато одетые дамы и кавалеры сидели на скамьях. Кафедра, вроде церковной, была занята сразу несколькими высокими духовными лицами, а за столом, накрытом красным сукном, заседали инквизиторы и с ними еще один человек в капюшоне, чьего лица Соледад не могла рассмотреть.

Ей показалось, что человек этот ей немного знаком… Они встречались недавно, но ничего определенного она вспомнить не могла. И очень жалела об этом, потому что богатый жизненный опыт научил Соледад нехитрому правилу: если среди множества богатых лиц один человек одет просто – он-то и есть самый главный. Когда в книге все буквы заглавные, бросается в глаза обычная строчная.

Ее удивило и даже шокировало, что никто не обращает на нее внимание. Все взоры были прикованы к другой женщине! Эта женщина, босая, в санбенито и с картонной митрой на голове, с дроковой веревкой на шее и светильником из зеленого воска в руке, заняла место, по праву принадлежащее ей, Соледад!

Она стояла, широко расставив ноги, и улыбалась. Дерзко и бесстрашно улыбалась прямо в лицо святейшим отцам!

Кусая губы, Соледад стояла у стены и рассматривала нахалку, которая узурпировала ее место. Женщина не была слишком молода – она приближалась к тридцати годам. (Тот же возраст, что и у Соледад!) Нельзя ее было назвать и писаной красавицей. Удлиненное лицо, темные глаза, темные волосы. Кстати, ее не остригли. Волосы падали из-под митры и чуть завивались на концах. Эффектно!

Санбенито ей даже шел. Само название – «санбенито» – означало «священный мешок». Эта одежда, напоминающая нарамник, тесно облегала тело и спускалась только до колен. Так было сделано специально – чтобы позорное платье кающегося не перепутали с обычной монашеской рясой, на которую оно было похоже.

Босые ноги женщины выглядывали из-под подола просто очаровательно. Ну как пережить такое? Соледад еле слышно застонала, но даже это не заставило стоящих рядом взглянуть на нее. И стражники тоже не обернулись на стон. Им было все равно. Они глазели на ту, в желтом санбенито!

Ну как нарочно! Черные локоны на желтом сукне! Крест святого Андрея, нашитый на одежду, подчеркивал грудь красивой формы.

Вообще опытный человек того времени легко мог по форме санбенито определить, к какому разряду грешников относится тот или иной кающийся. Например, те, кто был объявлен «слегка заподозренным в ереси» и присужден к произнесению отречения (такие люди освобождались от церковных наказаний, то есть их не сажали в монастырь на строгий пост до конца жизни, а отпускали под надзор приходского священника), – такие носили «самарру» – дословно «баранью шкуру». Самарра представляла собой нарамник из желтой шерстяной ткани без андреевских крестов.

Если осужденный произносил отречение как «сильно заподозренный», он носил половину этого креста. Если же он произносил отречение как «формальный еретик», то носил целый андреевский крест. Так одевались только те, кто после примирения с Церковью сохранял себе жизнь.

Но имелись и другие санбенито – для осужденных на смертную казнь. Тот, кто был некогда прощен и примирен с Церковью, а затем вновь впал в ересь, назывался «рецидивистом» и подлежал смертной казни. Такая участь была неизбежна, как бы сильно ни выглядело его раскаяние. Если таковой все же примирялся с Церковью, то его не сжигали живьем, но удушали перед самым костром, после чего предавали огню труп.

Те из смертников, кто покаялся до суда, носил простой желтый нарамник, полный андреевский крест рыжего цвета и круглый пирамидальный колпак, известный под именем «короза». Он шился из той же ткани, что и санбенито, и с одинаковыми крестами, но без изображения языков пламени.

Второй вид предназначался для тех, которые были присуждены к выдаче в руки светской власти (церковные власти палаческих функций самостоятельно не осуществляли, предоставляя это дело «мечу светскому»), но покаялись после осуждения. Одежду их, кроме обычных крестов, украшали языки пламени, обращенные вниз, – в знак того, что сожжены будут тела после удушения.

Третий же вид санбенито уготовлялся тем, кого считали виновным в окончательной нераскаянности. Все их одеяние было разрисовано огненными языками – в знак того, что носитель такой одежды будет непременно сожжен. Кроме того на ткани мелькали причудливые и карикатурные фигуры чертей, дабы показать, что эти духи лжи вошли и овладели душой виновного.

Каков же был ужас Соледад, когда она увидела, что одежда, предназначенная для нее, – самый позорный и самый страшный (и к тому же самый живописный) санбенито – красуется на самозванке!

Женщина что-то говорила, но ее голоса не было слышно. Вдруг откуда-то из толпы в нее полетели цветы. Это были розы, увядшие, с наполовину оборванными лепестками. Цветы взметнулись в воздух и медленно упали, осыпая санбенито и укладываясь под босые ноги осужденной.

Стражники тотчас схватили какого-то человека и потащили его вперед, к столу трибунала. Он выкрикивал непонятные слова и сердился.

Соледад не выдержала. Оттолкнул алебарду ближайшего к ней стража, она кинулась вперед.

– Это я! – закричала она, вне себя от гнева. – Это я все сделала! Я извела ребенка госпожи Мендоса, когда та согрешила с мавром! Что, не так? Я помогла дворовой девушке господина Суньига, когда та…

– Молчать! – приподнявшись над стулом, рявкнул один из инквизиторов.

– Я не буду молчать! Кто она такая? Почему на ней мое санбенито? Я привезла из Англии две опаснейшие книги, которые были найдены в саду моего учителя! Я привезла оттуда кристалл, с помощью которого я разговаривала с духами! Я знаю все и обо всех! Мне достаточно взглянуть на человека, чтобы понять, кто он и что из себя представляет!

– Подумаешь, пара книжонок, – протянул господин главный инквизитор Санчес. – Да на них никто и глядеть не хочет.

– А другие книги? Я нашла не только эти! Поищите-ка в доме Суньига, том самом, где я избавила от позора их старшенького сына! Поищите! Вы отыщете там не только труп глупой служанки. Она мне, кстати, очень пригодилась, потому что нерожденный плод, зачатый от знатного человека…

Тут Соледад заметила, что человек в капюшоне, посмеиваясь, быстро делает записи. Знакомые крючки и палочки ложились на лист… Стеганография!

– Что он делает? – завопила она вне себя. – Он пользуется моей книгой! Он – еретик! Его надо сжечь!

– Не тебе, глупая крестьянка, решать, кого сжечь, а кого отпустить, – объявил главный инквизитор Санчес очень строго. – Замолчи и отойди. Ты произносишь клеветнические и богохульные речи, за что тебе в подвалах пыточного застенка дадут… десять ударов плетью.

– Десять ударов? Без свидетелей? – надрывалась Соледад. – О, отец мой дьявол, как меня здесь унижают! Говорю тебе, недоносок, я привезла в Севилью десяток запрещенных тобой книг! Посмотрите на задах старой церкви Кровоточащего Сердца! Поройтесь на кладбище Святого Игнасио! Эти книги рассказывают, как построить летательный аппарат и подняться к облакам, чтобы встретить там духов злобы поднебесной! В них можно найти рассказ о том, как сотворить говорящую мертвую голову, которая расскажет о прошлом и будущем!

Толпа ахала и ужасалась. О женщине в санбенито и ее странном поклоннике на время позабыли. А когда вспомнили, то ни осужденной, ни схваченного в зале уже не было. Стражники куда-то их увели.

Впрочем, до них ли было! Соледад сыпала именами, перечисляла тайники, рассказывала о своих магических подвигах. Наконец она замолчала и, внезапно ощутив нечеловеческую усталость, села прямо на пол. Ноги больше не держали ее. Странная сонливость овладела ею. Все закружилось перед глазами – большой, полный народу зал, разноцветные флаги, гербы на стенах, деревянная фигура святой Варвары, странный человек в простом плаще, который пользовался запрещенным искусством стеганографии… Затем все это слилось в единое мутное пятно, из которого проступила невыразимо отвратительная образина. Дрожь узнавания пронизала Соледад, ее губы шевельнулись, но в горле пересохло, и она не смогла произнести ни слова.

Ее отец дьявол смотрел на нее из глубины отчаяния и страха.

Самые тяжелые, неоформленные, гнетущие человеческие чувства, точно сваренные в общем адском котле, окружали его – как воды охватывают тело утопленника.

Он был реален. Он существовал во плоти, и Соледад ощущала на своей щеке его дыхание. От него пахло серой. Раньше она всегда находила этот запах освежающим, ободряющим, но сегодня он душил ее.

– Заберите ее в камеру, – прозвучал чей-то равнодушный голос. – Ее следует выпороть и отпустить на все четыре стороны. Это ничтожество не стоит нашего внимания.

И Соледад потеряла сознание.

* * *

Наташа-Гвэрлум, Харузин и Тенебрикус вернулись в небольшой покойчик на верхнем этаже инквизиционного трибунала, где их ожидал Флор. Мужу Натальи Тенебрикус приказал оставаться здесь. Член Ордена Святой Марии Белого Меча слишком хорошо изучил человеческую натуру. Он был гораздо хитрее, чем предполагала Гвэрлум.

Экспертом ее с собой взяли, как же! Тенебрикус рассчитал все заранее. Он умело польстил женщине и фактически подвел ее к идее, которую во всех подробностях продумал с самого начала.

И Наталья согласилась. И даже когда она поняла, что Тенебрикус все подстроил, – даже тогда не отказалась от затеи. Потому что идея ей понравилась.

Однако Флору видеть весь этот спектакль не следовало. Незачем это – любоваться на собственную жену, выставленную на посмешище перед испанскими грандами, грандессами и простолюдинами. Пусть даже Флор и знал, что все это не на самом деле, что все это – невиданная провокация… Никогда не знаешь, когда у человека не выдержат нервы.

Поэтому на роль пособника «преступницы» пригласили Харузина.

– Умно придумано, – не мог не одобрить Сергей. – Увидеть какую-то другую женщину в центре всеобщего внимания для Соледад Милагросы было, конечно, ударом. Но все же она могла сдержаться и не выскочить. Поскрипела бы зубами, ощутила бы себя униженной и оскорбленной…

– Что и произошло, – вставила Наталья, очень довольная. Она уже избавилась от санбенито и позорного шутовского колпака и жалела только об одном: фотографии на память не останется!

Подобные роли на играх всегда удаются. Миледи, которой перед «мушкетеровкой» шариковой ручкой рисуют на плече клеймо; еретичка, которую секут в застенках почти по-взаправдашнему; процессия полуголых ролевичек в мешках из-под картофеля, украденных на ближайшей овощной базе (со штампом «СОВХОЗ РУЧЬИ» на подоле), с плетками флагеллантов в руках… Такие вещи всегда украшают действо.

Прибавилось бы еще «Гвэрлум в санбенито».

– Но все-таки она могла смолчать, – настаивал Харузин. – А вот когда в тебя полетели цветы…

– Кстати, это я придумала – чтобы розы были привядшие и наполовину ободранные, – вставила Наташа ревниво. – Очень экзистенциально. Ни одна ведьма по жизни такого не выдержит и потребует воздания почестей лично себе. Ведьмы ведь очень гордые!

– Ты – умница, – признал Натальины заслуги и Тенебрикус. – Настоящий знаток. Нет лучшего союзника в нашем деле, чем бывший противник.

– Я никогда не была… – запальчиво начала Гвэрлум, но тут Флор и Харузин хором произнесли:

– Ну, конечно!

И все трое рассмеялись. Конечно, Наталья Фирсова, ныне Флорова никогда не была настоящей ведьмой!

Улыбнулся и Тенебрикус.

– Все получилось как нельзя лучше.

– Неужели ее действительно пару раз протянут плеткой и отпустят? – спросила Гвэрлум, чуть раздувая ноздри.

Флор поглядывал на нее озабоченно. Он не любил, когда его жена становилась вот такой – прежним «темным эльфом». В ипостаси «Гвэрлум» Наташенька казалась ему странно чужой и даже неприятной.

– Милагросу мы предоставим ее собственной судьбе, – сказал Тенебрикус. – Она в любом случае скоро умрет.

– Как?

– Такие женщины обычно кончают с собой. Если я не ошибся, то в зале суда ей явился дьявол, которого она называет своим отцом. В самое ближайшее время она захочет увидеться с ним снова, и он больше не выпустит ее.

– А Фердинанд?

– Этот старик уже умер. Его нашли в камере бездыханным.

– Его убили тайно? – спросил Флор. Его мысли были уже о другом: он прикидывал, как много времени займет дорога до дома. Справляется ли там Вадим? Что Настасья, дети – все ли хорошо?

Тенебрикус покачал головой.

– Вовсе нет. Тайные убийства – редкий способ расправляться с неугодными. Святая инквизиция предпочитает устраивать из своих процессов настоящие театральные действа. Посмотрите, кстати, как будут сожжены книги, указанные Милагросой. Устроят грандиозную церемонию. Испанцы на это мастера. Нет, нет, Фердинанд просто умер, сам по себе. Впрочем, я бы не назвал эту смерть естественной. Напротив, я думаю, что он сделал это нарочно. Такие люди, как он, в состоянии управлять своим сердцем.

– У него остановилось сердце? Просто само собой взяло и остановилось? – недоверчиво переспросил Харузин.

– Да.

Все помолчали, как будто отдавая дань памяти старому мориску, но на самом деле задумавшись каждый о своем.

Гвэрлум вдруг поняла – вслед за Флором – что довольно с нее приключений. Она страшно скучала по Ване, по его теплым шершавым ручкам, по хитрой мордашке, измазанной вареньем или чем-нибудь сладким. Ей хотелось в Россию.

– Хороша страна Испания, – вздохнула Гвэрлум. – Но Россия лучше всех.

Флор улыбнулся и прижал ее к себе. «Ты – мой дом», – хотела сказать ему Наталья, но вместо этого вдруг длинно, протяжно всхлипнула.