Текст книги "Манглабит Варанги (СИ)"

Автор книги: Даниил Калинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

Глава 11

…– Не жмемся к обозу! Шире шаг!!!

Самсона вдруг догнало чувство, что он отправился прошлое – ведь все происходящее с ним сейчас, происходило с ним и ранее едва ли не точь в точь! Все та же пыльная дорога Вифинии, по которой следует ромейский обоз, все то же палящее, малоазиатское солнце, все те же холмы, из-за которых по-прежнему может показаться турецкая конница… Но все-таки есть и отличия – обоз на сей раз вдвое длиннее предыдущего, а в сопровождение его следует аж целых две тысячи воинов! Среди которых – пять сотен конных прониариев и их боевых слуг, причем большая часть всадников вооружены луками или дротиками.

Эти не побегут, коли из леса появятся сельджуки…

И да, груз ромеев, перевозимый в обозе, также разительно отличается, если сравнить с предыдущим путешествием Романа к Никее. Ведь буквально в паре шагов от русской сотни на сцепке сразу из семи телег «путешествует» настоящий корабль! Конечно, не полноценный боевой дромон ромеев с высокими бортами, боевыми площадками для лучников и метательных машин на носу и в хвосте корабля, а также двумя мачтами (как минимум!) – и двумя рядами гребцов. Такое судно никак не удалось бы провезти сушей, разве что разобрать, а после собрать на месте… Но в этот раз грекам боевые дромоны и не нужны – ведь им придется драться не с пиратами эмира Чакан-бея, а экипажами утлых турецких суденышек, не приспособленных для морской схватки. Нет, ромеям вполне будет достаточно небольших «монер» – так местные корабелы и моряки называют суда с одним рядом гребных скамей и невысокими бортами, больше похожими на драккары викингов. Только в отличие от последних, монеры вооружены надводным тараном-шпироном, и ручной установкой для распыления греческого огня – хейросифоном. Кроме того, борта монер все одно выше бортов турецких лодок, и в случае абордажа экипаж ромейского судна так и так будет иметь преимущество!

Но вряд ли до абордажа дойдет, с учетом наличия греческого огня… А если нет, что же – тысяча гвардейцев варанги, по воле базилевса подчиненных Татикию, одному из самых верных своих военачальников, докажут в схватке, что варягам нет равных в сече на кораблях!

Интересно правда, посадит ли Татикий также и славянскую сотню Романа на монеры? Ведь Комнин недвусмысленно высказался, что русы Самсона обеспечивают личную охрану крещенного полукровки-сельджука…Впрочем, сам Татикий предпочитает брать с собой лишь небольшую охрану из преданных лично ему телохранителей. И за время совместного перехода ромейский стратиг ни разу не обсуждал с манглабитом русичей то задание, что поручил последнему лично базилевс.

Мысли о «златоносом турке» и императоре невольно вернули Самсона на несколько дней назад – в те мгновения, когда и состоялся его непростой разговор с Алексеем Комниным…

Что может испытывать простой сотник гвардейцев, когда его призывает к себе сам базилевс⁈ О, эту неповторимую гамму чувств сложно описать в двух словах – но если кратко, то любой здравомыслящий муж будет опасаться такого приема. Ибо что же такого должно было случиться в жизни простого манглабита, лишь пару раз удостоившегося разговора с начальником гвардии-аколуфом, коли теперь его требует под свои грозные очи сам император⁈

А ведь очи у Алексея Комнина действительно грозные…

И что хуже всего, тотчас явившийся по зову базилевса Роман примерно догадывается, с чем, а точнее с кем связана эта встреча… Конечно, с Марией Аланской, возлюбленной сотника! Значит, прознал… Хотя было бы странно думать, что связь бывшей василиссы и гвардейского офицера укроется от глаз и ушей многочисленных сплетников и соглядатаев. С другой стороны – разве слухи о этой связи могли достичь ушей Комнина только теперь, спустя несколько месяцев с начала романа грузинской царевны и русича⁈

Ладно, что о том думать… Вскоре Самсон итак узнает ответы на все свои вопросы.

Сын Добромила с гулко бьющимся сердцем вошел в арку, ведущую к одному из небольших внутренних двориков Влахернского дворца, еще издали заслышав звон стали… При этом сопровождающий его напыщенный евнух из ближнего круга царских слуг, не удостоивший манглабита и лишнего взгляда, все же не потребовал от Романа оставить оружие перед встречей с базилевсом. И теперь сотник беспокойно касается потертой рукояти отцовского клинка, обретая в короткие мгновения этих прикосновений былую уверенность… Нет, если бы его хотели убить – убили бы в любое мгновение, в крайнем случае запретили бы брать с собой меч. Хотя… Хотя это еще ни о чем не говорит – будет достаточно одного слова базилевса, чтобы на русича накинулась целая свора гвардейцев-кувикулариев!

Однако, пройдя сквозь арку, Роман с удивлением обнаружил, что в небольшом дворике находятся лишь двое явно скучающих телохранителей базилевса, несколько оживившихся при появлении манглабита. А дворцовый служка, при приближении к императору весь как-то съежившийся и посеревший, превратившийся в едва узнаваемую тень самого себя, безмолвно скрылся, едва доставив русича на прием…

Хотя, вряд ли происходящее можно назвать таким уж «приемом»!

Ради разговора с офицеров варанги базилевс даже и не подумал организовывать что-то наподобие встречи, коей Комнин удостоил вождей крестоносцев. Нет, оказавшись во внутреннем дворике дворца, Роман с удивлением обнаружил себя стоящим на песке – и во все глаза уставился на двух раздевшихся по пояс и бьющихся мужчин, вооруженных простыми парамириями. То есть однолезвийными мечами со слегка изогнутым клинком и скошенным острием… Турка-полукровку Татикия русич узнал сразу – последнего тотчас выдал сверкающий на солнце золотой нос; настоящий крещенному сельджуку срубили в одной из жарких схваток его юности.

А вот во втором крепко сбитом мужчине, энергично наседающем на противника, и выбрасывающим один удар за другим, Самсон с некоторым изумлением узнал императора. Причем Роман оценил и тугие мышцы, выступающие из-под слоя возрастного жирка, и старые сизые шрамы, оставленные на теле базилевса печенежскими саблями, греческими мечами, норманнскими копьями…

А ведь если вдуматься, то именно личная храбрость и воинское искусство Алексея Комнина стали одним из залогов его победы в тяжелейшем сражении при Каловарии!

Тогда еще только «нобилиссимум» Алексей Комнин защищал власть чуть позже свергнутого им же императора Никифора Вотаниата. Защищал от гораздо более серьезного конкурента в борьбе за престол – весьма популярного в войсках и удачливого полководца Никифора Вриения Старшего… Последний вел крупное войско, состоящее из печенегов и стратиотов балканских фем, преданных лично своему стратигу. Оно достигало порядка двенадцати тысяч воинов – и было вдвое больше «императорского войска», что вел за собой молодой Комнин…

Понимая, что в лобовой схватке «грудь в грудь» все решит численное превосходство противника, Алексей сумел дать сражение на холмистой местности, постаравшись использовать ее рельеф. За одним из холмов по левую руку он скрыл большую часть конных гвардейцев (позже расформированную тагму «бессмертных»), в центре построил пехоту малоазитских фем. В свою очередь, на левом фланге нобилиссимум разместил наемников-франков и оставшихся клибанофоров, на правом – союзных турецких лучников.

Однако Вриений построил свои войска в две линии – и под фланговый удар «бессмертных», обрушившихся на атакующих мятежников, попала лишь первая линия его рати! По-началу, кстати, враг обратился в бегство – но уже верные Комнину гвардейцы были смяты основными силами Никифора, и бежали… После чего начался не бой, а скорее избиение – ибо вдвое превосходящая рать Вриения принялась не только теснить по фронту армию Алексея, но вскоре и охватила ее с обоих флангов… Получившие удар с тыла стратиоты бежали, вскоре отступили и турки – и лишь немногочисленные гвардейцы и франкские наемники продолжали упорно сражаться во главе со своим вождем!

Причем им грозила неотвратимая смерть…

Но ход битвы изменило предательство печенегов: «скифы», видя неминуемое поражение греков Комнина, всей ордой бросились к оставленному без охраны лагерю Никифора, и принялись его с упоением грабить!

Между тем сам Алексей, уже не чая победить, а желая лишь спасти свою жизнь, сумел прорубиться всего с шестью гвардейцами из кольца гибельного окружения – и тут по счастливой случайности он увидел нескольких печенегов, ведущих под уздцы парадного коня Вриения, да при царственных регалиях! Недолго думая, нобилиссимум и его телохранители налетели на «скифов», отбив коня; после чего, захватив «утешительный» трофей, они отправились вслед за бежавшими войсками, надеясь собрать хоть кого-то…

И Комнину это удалось – ибо бежавшие с началом боя бессмертные перегруппировались за время основной схватки. Кроме того, видя остановившую бегство гвардию, перестроились и отступившие пешцы-стратиоты, а с следом и турки… Алексей же громогласно объявил о гибели мятежника-Вриения, продемонстрировав воинам его лошадь, чем нобилиссимум приободрил своих людей. После чего верный императору стратиг вновь перестроил оставшуюся часть войска – пока франки ценой своих жизней купили Комнину время… Итак, бессмертных и часть турецких лучников Алексей вновь развел на фланги, скрыв оба отряда своих всадников за холмами. Оставшуюся пехоту он разбил на несколько отрядов, промежутки меж которыми заполнил конными турецкими лучниками; после чего Комнин смело повел эти силы в бой!

Появление вернувшихся в сечу ратников, верных базилевсу, поначалу внесло смуты в ряды воинов Вриения. Однако мятежник сумел отбить внезапный для себя удар, после чего начал давить всей силой на пехоту Комнина… Но малоазиатские стратиоты сумели отступить под прикрытием сельджукских лучников, вытянув на себя основные силы врага – после чего противник был внезапно атакован обрушившейся с флангов конницей Алексея, и обращен в бегство!

Так будущий базилевс блестяще выиграл практически проигранное им же сражение – а ведь сражений на его полную приключений жизнь хватило с лихвой… Что говорить, если в свой первый военный поход против сельджуков Комнин выступил в возрасте пятнадцати лет? После триумфа у Каловария Алексея ждали тяжелейший разгром под Диррахием – и славная победа над норманнами у Ларисы… Очередной разгром – теперь уже от печенегов – у Доростола, и неожиданная для всех победа у Левуниона! И во многих этих битвах базилевс принимал личное участие…

Задумавшийся о ратной судьбе Комнина, Роман испытал даже некоторую гордость за то, что служит столь славному императору, чью воинскую доблесть и мужество уравновесили его недюжинный ум и искушенная хитрость! Пожалуй, вполне справедливо было бы утверждать, что Алексей Комнин совместил в себе дипломатический талант Юстиниана Великого – и военное искусство его лучшего полководца, Велизария… И вот теперь уже немолодой, слегка располневший и лоснящийся от пота сорокалетний базилевс без устали гоняет сухого, жилистого Татикия, стремительно нанося рубящие удары парамирия! Он ведь просто не позволяет турку, напряженно закусившему нижнюю губу, разорвать дистанцию и ответить точной контратакой… Более того, Самсон поймал себя на мысли, что сойдись он с базилевсом в поединке – и еще неизвестно, кто бы взял верх!

Наконец, сталь перестала звенеть – и довольно засмеявшийся Комнин, опустив клинок, обнял Татикия, своего товарища по детским играм, а после и верного сподвижника… Впервые они сражались плечом к плечу, подавляя очередной мятеж очередного Никифора – на тот момент Василаки. Тогда еще верный Вотаниату Алексей выманил врага атаковать ночью незащищенный – и заранее оставленный им лагерь. Когда же войско мятежника начало его грабить, Комнин напал на неспособного дать отпор врага и наголову его разбил! Татикий бился рядом со своим базилевсом и у Диррахия, и у Доростола, разделив с ним горькую чашу поражений – но вместе с тем, крещенный сельджук неплохо дрался против турок в Азии, нанеся им поражение в Вифинии. Более того, именно под его началом служил и изгнанный из варанги Самсон… Также именно Татикий додавил недобитых печенегов после Левуниона – и раскрыл заговор Диогена, желавшего убить императора и захватить власть. Наконец, Татикий командовал конницей в бою с крестоносцами Готфрида Булонского у стен Царьграда…

А теперь полукровка-турок замер на месте, с легким прищуром и словно бы недовольно посматривая на Самсона. В свою очередь безилевс, вытерев обильный пот с лица длиннополой рубахой, с не очень доброй ухмылкой уставился на Романа, словно впервые его заметив – после чего с наигранным недоумением вопросил:

– И что же такого она в тебе нашла?

Сын Добромила, не сумев скрыть мгновенно полыхнувшей в душе злости, с неожиданной даже для себя ненавистью посмотрел прямо в глаза Комнина. Ибо за откровенной издевкой он услышал вопрос уязвленного отказом мужчины – и как-то сразу вспомнилось, что в свое время царствующая василисса Мария Аланская симпатизировала молодому и успешному военачальнику, помогла ему спастись во время бегства из Царьграда. Вспомнились Роману и слухи, ходившие об уже вступившим на престол Алексее и грузинской царевне, еще не сложившей императорской стеммы… Подумать только, они же практически погодки! Ему было двадцать пять, ей двадцать восемь – и, учитывая, насколько хороша Мария в свои сорок три, в годы расцвета ее женской красоты в царевну было невозможно не влюбиться…

Левая рука Самсона сама собой легла на рукоять меча – а базилевс, недобро усмехнувшись, нахмурил черные брови, и крылья его орлиного, «римского» носа хищно раздулись… В свою очередь пальцы Команина крепко стиснули рукоять обнаженного парамирия… Но именно в тот миг, когда его клинок качнулся в сторону манглабита, вперед двинулись и кувикуларии, уловив смену настроения императора. Однако же сам Алексей, заметив их, словно пришел в себя – и властно вскинул руку, приказывая телохранителям остановиться.

– Что же, выходит, любишь ее?

Пару мгновений поколебавшись, Роман решил открыться – и утвердительно кивнул.

Немного помолчав, базилевс неожиданно добродушно усмехнулся в пышную, хоть и окладистую, ухоженную бороду цвета вороного крыла, посеребрённую редкой сединой:

– Прекрасно тебя понимаю, манглабит… А ведь я дал вам немного времени – и знаешь почему?

Самсон отрицательно мотнул головой, и посерьезневший Комнин как кажется, вполне искренне ответил:

– Мария заслужила хоть немного счастья в объятьях любящего ее мужчины… Но ваше счастье стало причиной многочисленных сплетен! Она не пара тебе, сотник, понимаешь? Ты простой варяг, а она императрица, пусть и лишенная трона. Думаешь, почему она еще не понесла после всех ваших встреч?

Сын Добромила, которого вновь ошпарило ненавистью, с трудом выдавил из себя всего одно слово, сумев при этом сохранить голос относительно спокойным:

– Почему?

– Да потому, что в ее пищу добавляют травы и перетертые семена растений, не позволяющих женщине понести плод. Ибо наставница моей дочери не может быть беременной от манглабита варанги!

Император зло сверкнул глазами – а сотник русичей просто промолчал, потому как горло его так сжало от бессильной ярости, что он и слова не смог бы вымолвить…

– Но теперь я нашел своей дочери более достойную наставницу, а Марию мне придется сослать в монастырь – куда-нибудь подальше от столицы.

Манглабит вновь ничего не сказал – только прикрыл глаза, до боли стиснув рукоять клинка пока еще лишь левой рукой… Между тем, Комнин продолжил:

– А вот постригут ли ее в монахи, или же грузинская царевна останется жить при монастыре, позабытая всеми – и потому вольная устроить свою жизнь так, как ей хочется, выйдя замуж за кого ей хочется и родить от того, кого ей хочется… Это зависит от тебя, сотник.

Русич, не чуя ног, тотчас рухнул на колено:

– Я сделаю все, что прикажете, государь!

Базилевс не очень добро усмехнулся:

– То-то же… Я ведь помню тебя Роман, сын Добромила. Ты был одним из тех выживших гвардейцев, кто мстил норманнам за смерть отца и прочих варангов у Диррахия. И говорят, твоя ненависть к ним не остыла за прошедшие года?

Несколько обескураженный услышанным, Самсон поднял голову, с изумлением посмотрев на императора:

– Все так, мой господин… Но разве теперь норманны не являются нашими союзниками против сарацин?

Алексей гулко засмеялся, словно услышав хорошую шутку:

– Лев и змея не смогут быть союзниками, даже если на время объединятся против общего врага, кем бы он ни был… А Боэмунд из Тарента тот еще змей – пускай на штандарте его и изображен лев. Он воевал с нами, он был нашим врагом – а теперь вдруг приносит вассальный оммаж так покорно и безропотно, словно какая овца! Но сын Роберта Гвискара кто угодно – но не овца… Да, пока наши интересы едины, он будет держаться за союз – но предаст при первом же удобном случае!

Комнин сделал короткую паузу, тяжело задышав от охватившего его гнева. А Роман вдруг понял, что ненависть базилевса к норманнам едва ли уступает его собственной…

– Я отправлю в помощь крестоносцам небольшое войско во главе с Татикием, он будет следить за тем, чтобы рыцари и их вожди выполнили все условия вассального оммажа. Но если дойдет до открытого противостояния, Татикий окажется в меньшинстве… И сдается мне, что до открытого противостояния дойдет не без помощи Боэмунда из Тарента!

Базилевс ненадолго прервался – посмотрев прямо в глаза Самсона:

– Твоя сотня, Роман, также отправится в поход. И в случае чего, твои воины должны защитить Татикия пусть даже ценой своих жизней! Твои воины, сын Добромила – но не ты сам. Ты же… Ты же должен убить Боэмунда, если он предаст меня или нарушит условия вассального оммажа. Даже если Татикий будет вынужден увести наше войско и твою русскую сотню, сам ты останешься с крестоносцами, Роман – и свершишь мою месть!

Алексей яростно сверкнул глазами – после чего продолжил:

– И если это случится, я, истинный император Рима, даю тебе свое слово – я отпущу Марию Аланскую и тебя, дам вам зажить той жизнью, что вы сами желаете… А пока, в знак моей доброй воли, я оставлю твою возлюбленную в столице, сохранив ее в качестве наставницы для Анны. И пока ты не вернешься из похода, она по-прежнему будет жить в Вукалеоне…

Самсон, не вставая с колен, покорно опустил голову:

– Я с радостью исполню твою месть, государь!

Глава 12

…Мерно покачивается монера на невысоких волнах… Последние гонит ветер, изредка налетающий на просторах полноводного и неожиданно широкого озера. Подумать только, западный берег Аскании не увидеть даже в самый яркий, солнечный день! Зато днем хорошо различим горный хребет, окаймляющий «скифское» озеро с севера… Почему «скифское»? Потому что его греческое название произошло от ассирийского названия скифов, ашкуза…

И вот теперь беспокойно ерзающий, все никак не способный заснуть на узкой гребной скамье манглабит русичей уцепился мыслями за чувство невольного родства… Со скифами? Наверное, именно с ними – только не с современными печенегами, коих ромеи по привычки кличут «скифами» (а может, действительно ведают о далеком родстве двух кочевых народов, живших в совершенно разные времена). Нет, с древними, настоящими скифами, в честь которых и дали название озеру! Ведь если на то пошло, в крови русичей течет и скифская кровь – скифов-сколотов, сменивших кочевой образ жизни на удел пахарей, земледельцев. Да и прочих скифов, вначале разбитых сарматами, а после добитых гуннами – последние выжившие укрылись в лесах, раскинувшихся к северо-востоку от Танаиса, как его именуют греки, или Дона, как его величают сами русичи…

Давно уже ушли в небытие славные кочевники, жившие в степях между Доном и Итилем, Доном и Днепром – да на берегах «Русского моря», в древности именуемого эллинами Понтом Эвскинским. От них осталась лишь малая толика крови, текущая в венах современных русичей, древние курганы с сокровищами – да старые названия… И вот именно из-за этого названия Роман вдруг почуял необъяснимое родство – и тихую, безмолвную печаль. Словно Аскания есть кусочек его древней, навеки потерянной родины, неожиданно обратившейся к манглабиту из глубины веков…

Не потому ли сыну Добромила сейчас так покойно и легко на душе – и в то же время немного тоскливо? Не потому ли такими родными сейчас ему кажутся звезды на ночном небосводе? Звезды, ласково светящие русичу, волнуя его истерзанную душу…

От необычных для себя размышлений сотника русичей отвлек дальний, негромкий – но все же отчетливо различимый всплеск. Самсон слышал что-то отдаленное и ранее – но списывал все на озорство хищных рыб, гоняющих в ночи местных карпов. Однако теперь этот звук насторожил манглабита – и сев на скамью, он до боли в глазах вгляделся в сторону послышавшегося ему всплеска… И ничего не увидел. Ночная тьма надежно скрыла водную гладь от взора гвардейца – новолуние, что поделать. А света звезд достаточно лишь для того, чтобы разглядеть соседние с его собственной монеры, полукольцом перекрывшие гавань Никеи…

– Ты слышал плеск?

Роман обратился к дозорному, дежурящему на носу корабля – и тот после короткого размышления негромко ответил:

– Может, рыбы резвятся?

Но манглабит, чья чуйка уже всерьез затрезвонила о возможной опасности, отрицательно мотнул головой:

– Может и рыба. А может турки сели на лодки и гребут к нам, надеясь взять нас сонных в кинжалы! Поднимай людей, пусть оденут брони, приготовят соленарии и сулицы – а заодно разбуди и греков. Им готовить к бою хейросифон и править монерой… Эй, дозорный на ладье Микулы! Поднимай своих, пусть приготовятся к сече!

На каждой из двух десятков монер разместилось по полсотни варангов – таким образом, сотня русичей Самсона, все же посаженная Татикием на корабли, была вновь разделена на два отряда, заняв соседние «ладьи». Кроме того, по левую руку от монеры Романа встали и урманы, коих русичи выручили в последнем бою. Уцелевшую полусотню (с учетом пополнения) возглавил ветеран варанги Олаф по прозвищу «Бродэкс» – или Олаф Секира, названный так в честь своего излюбленного двуручного топора… К воинам последнего Самсон обратился на греческом:

– Вставайте, ленивые лежебоки! Разоспались, принцески? Сейчас сарацины вам покажут, как мирно почивать на их озере!!!

После схватки с турецкими лучниками пользующийся среди урман «Бродэкса» незыблемым авторитетом, сын Добромила может себе позволить немного поиздеваться над соратниками! Памятуя о бесчисленных издевках последних на прошлом марше… Кроме того, запаса этого авторитета должно хватить, чтобы угомонить урман – коли нападение сельджуков приключилось лишь в воображении Романа, воспаленном от усталости и переживаний!

Но между тем, плеск воды стал более различимым и отчетливым…

– Калинник! Как там твой горыныч, готов дышать пламенем⁈

В этот раз манглабит обратился к греческому мастеру – тезке изобретателя греческого огня. Быть может, даже дальний родственник? Русичи немного посмеивались над именем ромея, кажущегося им схожим с названием знакомой им северной ягоды. На что мастер без обиды заметил, что имя его образуется из двух греческих слов, «каллос» и «найка», «прекрасный» и «победитель»… В свою очередь сопло ручного орудия, именуемого Самсоном «огнеметом», украшено головой свирепого змея – дань традициям, что поделать. Хотя русич видел более крупные огнеметные орудия на полноценных боевых дромонах, сифонофоры – так те были украшены львиными головами…

– Не бойтесь, господин сотник, хейросифон готов к бою!

– Ну, раз готов…

Манглабит напряженно вслушался в ночную тишину, уже побеспокоенную недовольными голосами и возгласами разбуженных посреди ночи ратников – но теперь плеск смолк, словно бы его и не было!

Неужели действительно рыбы⁈

Роман постоял на носу монеры еще несколько мгновений, раздираемых внутренними противоречиями – поднять общую тревогу, и тем самым выдать себя на посмешище, как варанг, испугавшийся рыб? За это можно получить и взбучку от спафарокандидата их тысячи… Или же промолчать, успокоить людей, дать им уснуть – и остаться в дураках, если сарацины просто остановили свои лодки в нескольких десятках шагов от его судна, и ждут, когда потревоженные сотником русичи улягутся⁈

В конце концов, решив довериться разбередившей душу чуйке, определив для себя, что лучше показаться дураком, чем быть им на самом деле, манглабит поднес к губам витой турий рог – и гулко затрубил в него, пробуждая ото сна всю эскадру ромеев! Один раз, другой, третий… А после что-то опасно загудело, зажужжало в ночи – и к изумлению Романа, гулко ударило в самый нос монеры, за которым укрылся сотник! И даже в густой ночной тьме варанг разглядел оперенную стрелу…

– Щиты!!!

Дикий крик Самсона опередил вражеский залп всего на мгновение – но поднять щиты над головами успели далеко не все воины. На «ладью» русов обрушилось не менее двух десятков стрел, ранив четверых ратников…

– Менее ста шагов, Калинник! Сумеешь достать⁈

Замерший позади гвардейского офицера греческий мастер, укрывшийся за его червленым щитом, с усмешкой ответил:

– Нет, на таком расстоянии бесполезен и сифонофор. Но немного огня подсветит озеро, даст нам разглядеть сарацин… Если что – сблизимся и тогда уже подожжем их!

На последних словах глаза греческого мастера плотоядно сверкнули – или Роману просто показалось в ночи? Так или иначе, манглабит прикрыл щитом ромея, колдующего над ручным «огнеметом».

– Все, в сторону!

Сотник поспешно отклонился – и с носа их монеры вдруг ударила струя жаркого пламени, обжигая открытые участки кожи ладоней даже на расстоянии! Только сейчас Самсон заметил, что руки самого грека защищены перчатками, пропитанными особым огнеупорным составом…

Тугая струя пламени, уже изрядно рассеявшаяся перед падением в воду, преодолела всего два десятка шагов – естественно, никого не достав. Однако, как и предсказывал Калинник, она выхватила из тьмы небольшие рыбацкие суденышки и утлые лодки сарацин, во множестве скопившееся на пределе видимости – всего в шести десятках шагов от «ладьи» русичей!

Кроме того, с небольшим промедлением огонь ударил и с носа монеры Микулы, и Олафа, окончательно рассеяв ночь подле их «ладей». Наконец, по всей линии ромейских судов загремели призывы браться за оружие, да повсеместно раздается рев рожков…

– Слышишь, манглабит – если подгребем поближе, я их достану!

Роман, вновь поднявший свой щит над греком, и как раз считающий удары турецких стрел о доски защиты (насчитал уже три), с тревогой обернулся на воев, также прикрывшихся щитами, после чего с сомнением уточнил:

– А огонь? Он же не тухнет в воде?

Но Калинник, отблески огня в глазах которого предали ему весьма воинственный и даже жутковатый вид, только отмахнулся:

– Обойдем лужу! А если нет – борта монеры укрыты пропитанными уксусом воловьими шкурами, они долго не разгорятся. Ну а как зачнут – так отплывем подальше от пламени, и просто сорвем их с бортов, скинем в воду… Решайся, манглабит! Иначе сарацины засыпят нас стрелами!

Немного поколебавшись, Самсон обернулся к ратникам:

– Братцы, гребем вперед! Первая скамья со щитами, прикрывает вторую – вторая на весла! Третья – со щитами, четвертая на весла! И так до конца, да поживее! Да кормчего не забудьте прикрыть!

Прошло всего несколько мгновений – и, как только греческая команда подняла якорь, монера тронулась с места, посылаемая вперед мощными гребками русов. Кормчий, прекрасно осознав свою задачу, провел «ладью» мимо расползающейся по озеру огненной лужи – а от усиливающегося обстрела турок варангов прикрыли запасные щиты, густо развешанные вдоль обоих бортов. В свою очередь сельджуки, уже осознавшие возможности греческого судна, потянулись назад, надеясь уйти от огнедышащего «дракона» монеры! Но последняя даже с половиной гребцов следует куда как быстрее сарацин…

– Все, в сторону, манглабит! Сейчас я им устрою…

Роман вовремя шарахнулся от Калинника – а последний уже ударил огненной смесью по ближнему турецкому кораблю! И суденышко, попавшее под густую струю жидкого пламени, способного гореть даже на воде, вспыхнуло в один миг! От ударившего по ушам дикого крика заживо горящих сарацин спину Самсона обдало смертным холодом…

Применение греческого огня в одночасье склонило чашу весов боя на сторону ромеев; вовремя замеченные турки были встречены пламенем, извергнутым хейросифонами большей части монер греческой эскадры. И ливень стрел, обрушенный сарацинами на уже изготовившихся к бою и облачившихся в броню гвардейцев, не дал сельджукам особого преимущества…

Однако, как гласит одна мудрая поговорка – темнее всего под пламенем свечи!

Увлеченные уничтожением турецкой флотилии варанги не обратили ровным счетом никакого внимания, что ведущие в гавань «морские» ворота Никеи открыты. И что сквозь них уже с начала боя спешно выносят небольшие лодки, ранее убранные внутрь крепости… Теперь же эти лодки спешно заполняются сельджукскими воинами, и отплывают из гавани, взяв курс на ромейские монеры!

Так вот Роман понял, что происходит неладное, лишь когда на хвосте его монеры вдруг раздался отчаянный крик одного из греков:

– Кормчего убили!

Обернувшись же, сотник увидел в свете жаркого пламени, охватившего уже несколько турецких суденышек, целый рой сарацинских лодок, приближающихся к его «ладье» с тыла! Причем турецкие лучники уже начали обстрел, убив кормчего – и ранили троих воинов, развернутых к новому врагу спиной. Последние держали щиты над головами, не чая получить удара с тыла…

– Бросить якорь, убрать весла! Всем ратникам – к бортам! Стрелки – разобрать соленарии, остальные – приготовить сулицы!

Обратившись же к Калиннику, манглабит отрывисто приказал:

– Укройся, мастер, возьми щит и укройся. Сарацины подошли слишком близко, и рисковать твоей головой я не желаю – приметят и мгновенно застрелят!

В этот раз грек (облаченный лишь в чешуйчатую лорику) все же поумерил свою воинственность, нехотя бросив в ответ:

– Слушаюсь, господин сотник… Все одно смеси в хейросифоне осталось лишь на пару залпов, так что, пожалуй, мы ее побережем…

– АЛЛА-А-А-А!!!

– СВЯТОЙ ОЛАФ!!!

Роман, потеряв кормчего, решил не рисковать с маневрами, а принял бой с врагом на манер осажденной крепости – имея абсолютное преимущество в выучке своих воинов и качестве их брони. Кроме того, подошедшие на рыбацких лодках турки, даже выпрямившись, достигают головой лишь кромки щитов, вывешенных вдоль бортов монеры… А попытки особо неудачливых сарацин встать в полный рост приводят к тому, что их «суда» переворачиваются! Ну а прочих с энтузиазмом рубят русичи, отсекая руки сельджуков, цепляющихся за борта ладьи… Или же разрубая черепа тем, кто не успел прикрыться щитом в бесплодных попытках ударить снизу-вверх саблей или уколоть копьем!