Текст книги "Перепутье"

Автор книги: Даниэла Стил

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Глава семнадцатая

Обычно «Аквитания» брала на борт три тысячи двести тридцать пассажиров, а численность экипажа доходила до девятисот семидесяти двух человек, но на этот раз, благодаря тому, что с корабля убрали часть мебели и поставили дополнительные койки, «Аквитания» взяла на четыреста человек больше. Каюты были забиты до отказа – несколько семей, привыкших к просторным роскошным апартаментам, такие, как Хиллари с Джоном, теперь теснились в одной-единственной каюте. Но этот рейс был совершенно необычным. Обед подавали в пять, а то и в четыре часа, и после захода солнца корабль полностью погружался в темноту. Пассажирам рекомендовали с наступлением сумерек вообще не выходить в коридор во избежание несчастных случаев. Все окна и иллюминаторы были закрашены черной краской, так что и туалетом приходилось пользоваться, не включая света, – приходилось привыкать и к этому. Большинство пассажиров были американцы, хотя англичан тоже было много – эти держались очень спокойно, к обеду неизменно являлись в черных галстуках и обсуждали военные новости, вовсе не считая это несвоевременным из-за того, что началась война.

Что касается самого корабля, те помещения, которых не затронули переделки, все еще сохраняли ауру элегантных викторианских гостиных и являли странный контраст с развешанными по стенам плакатами, где разъяснялось, что следует делать в случае нападения германской подлодки.

На второй день плавания Джон успокоился настолько, что Хиллари решилась познакомить его с Филиппом Маркхамом. Она объяснила сыну, о что Филипп – ее старый друг еще по Нью-Йорку и теперь они случайно встретились на корабле, но, когда Хиллари и Филипп разговаривали, Джон смотрел на них с откровенным подозрением. На следующий день он увидел, как они вдвоем гуляют по палубе, и сказал няне:

– Я его ненавижу.

Няня выбранила его, но Джон как будто не обратил на это внимания, а вечером то же самое повторил матери. Она дала ему пощечину. Всей ладонью, звонко. Но он даже не заплакал.

– Делай со мной что хочешь. Но когда я вырасту, я буду жить с папой.

– Но ведь и я буду вместе с вами.

Руки Хиллари дрожали, но голос она уже контролировала. Ребенок оказался слишком сообразительным для его возраста и слишком хорошо понимал все про взрослых. Хиллари была рада, что он, по крайней мере, не может рассказать обо всем Нику. «Интересно, видел ли он, как мы целовались», – подумала Хиллари. Прошлую ночь она провела в своей постели, хотя и не по собственному желанию. Просто Филипп делил каюту с тремя другими мужчинами.

– Что значит ты будешь жить с папой? А я?

– А ты не будешь. Бьюсь об заклад, ты будешь жить с ним. – Джону не хотелось даже произносить это имя, даже показывать, что он запомнил, как зовут человека, с которым познакомила его мать.

– Какая ерунда.

Но ведь именно об этом они недавно говорили с Филиппом. Заботы Ника о сохранении семьи совсем не волновали Хиллари. Вот если бы ей удалось добиться от него согласия на развод, когда она вернется в Америку… Или если она сама получит доказательства его неверности и подаст в суд – тогда-то уж она сможет выйти замуж за Филиппа.

– Я больше не желаю об этом слушать, – заявила Хиллари сыну.

И больше она ничего подобного не слышала. Джон вообще почти не разговаривал с ней. Он проводил время с няней, а чаще всего возился со щенком в каюте. Плавание было тяжелым и утомительным для всех – из-за постоянных поворотов и ночного затмения длилось значительно дольше, чем обычно, так что, когда судно наконец дошло до Нью-Йорка, Хиллари так измучилась, что зареклась еще когда-нибудь подниматься на борт корабля. Никогда в жизни она так не радовалась тому, что оказалась в Нью-Йорке. Несмотря на это, она пробыла там лишь несколько дней, после чего увезла Джонни в Бостон к своей матери, где и оставила его.

– Почему ты меня тут оставляешь? Разве мы не поедем домой? – Джонни никак не мог понять, почему он будет жить у бабушки.

– Я пока поеду туда одна. Нужно сначала привести нашу квартиру в порядок.

Квартира стояла запертой четыре месяца, и Хиллари уверяла сына, что ей придется немало потрудиться, чтобы там снова можно было жить. Но прошло две недели, и бабушка записала внука в бостонскую школу. Она уверяла мальчика, что это ненадолго, что это делается для того, чтобы он не пропустил занятия, пока мама готовит квартиру. Но однажды он подслушал, как бабушка с кем-то разговаривала, и узнал, что отдать его в школу решила она сама, потому что не имела ни малейшего представления, когда Хиллари явится за сыном. Джон понял, что бабушка его обманывает. Он догадывался, почему это происходит, но молчал. Она, наверное, с этим человеком, с мистером Маркхамом… Джон хотел было даже написать обо всем отцу, но внутренний голос подсказал ему, что это не очень удачная мысль. Вдруг папа слишком расстроится. Лучше он все расскажет ему, когда тот приедет. В последнем письме, которое Джонни получил от отца, тот обещал приехать как можно скорее, возможно, даже сразу после Рождества. Но до Рождества еще так долго! Хотя папа и напоминал, что осталось ждать всего два месяца.

У бабушки Джонни чувствовал себя одиноко. Она была старая, и ей все действовало на нервы. Хорошо еще, что она разрешила Джонни взять домой щенка, которого он привез из Франции.

Прошла неделя с тех пор, как Ник писал сыну в последний раз. И вот на небольшом приеме в американском консульстве он неожиданно столкнулся с Арманом и Лианой. Де Вильеры впервые за несколько месяцев вышли в свет Лиане казалось, что за лето ее знакомые заметно постарели. Сама она была в весьма эффектном платье из черного атласа, но выглядела очень усталой. Напряжение сказывалось на всех, хотя внешне Париж сохранял спокойствие. Все еще продолжали переживать падение Варшавы – это случилось месяц назад Поляки доблестно сражались, но семнадцатого сентября Советы ударили с востока, и к двадцать восьмому все было кончено, несмотря на все усилия, в том числе и на помощь Ника. Восточная сестра Парижа пала.

– Как у вас дела?

Ник оказался соседом Лианы, Арман сидел на другом конце стола. «Де Вильер постарел лет на десять», – думал Ник, смотря на Армана. Было видно, что тот работает по пятнадцать-восемнадцать часов в сутки. Сейчас он казался просто стариком – а ведь ему всего пятьдесят семь.

– У нас все хорошо, – тихо сказала Лиана, – Арман работает, забывая себя.

Но как это подтачивает силы. Ради родной страны он будет подстегивать себя до тех пор, пока не свалится. Теперь почти все время Лиана оставалась с девочками одна, но она и не возражала. Другого выбора не было. Она вызвалась помогать Красному Кресту – здесь она не могла сделать много, но кое-что все-таки делала. Сейчас они занимались отправкой евреев из Германии и Восточной Европы через Францию за границу – по крайней мере она знала, что спасает человеческие жизни. Их отправляли в Южную Америку и Соединенные Штаты, в Канаду и Австралию.

– А как мой маленький друг Джон? – Лиана улыбнулась Нику.

– У него все в порядке. Хотя я даже не знаю точно, где он в настоящий момент. – Ник думал, что сын в Нью-Йорке, но в последнем письме Джонни сообщал, что живет у бабушки в Бостоне. Возможно, он приехал туда погостить, чтобы бабушка увидела его и не волновалась.

Лиана не совсем его поняла:

– Разве он не здесь, не с вами? Ник покачал головой.

– Они уплыли на «Аквитании» еще в сентябре – последним рейсом. Видите ли, я думал, что он в Нью-Йорке, но он написал мне из Бостона. У него там бабушка.

– Неужели вы отправили его одного? – в изумлении спросила Лиана.

Это был тот самый корабль, на котором их хотел отправить домой Арман.

– Нет, он ехал с матерью. Я не хотел оставлять его здесь. Мне куда спокойнее, зная, что они в Штатах.

Лиана кивнула. Это было разумно, хотя она сама поступила иначе. У нее даже мелькнула мысль, что Хиллари оставила мужа без всякого сожаления. До нее тоже доходили слухи о Хиллари и Филиппе Маркхаме – иностранцев в Париже было немного и жили они в тесном контакте друг с другом, так что сплетни разлетались мгновенно. Но Лиана думала не о Хиллари, а о Нике – каково ему сейчас вдалеке от сына? Он тоже выглядел усталым, хотя и не настолько, как Арман. Ей вспомнился их последний разговор на корабле. Как, интересно, складывается его жизнь? Казалось, минула уже тысяча лет с тех пор, как они приехали во Францию, а ведь прошло всего четыре месяца.

– А как вы?

– Вроде бы хорошо.. – Он понизил голос, чтобы сказать то, что думает. Лиана располагала к откровенности. Такой уж она была. – Сейчас я пожинаю плоды своих ошибок и неверных решений.

Она поняла, о чем он говорит – о своих германских контрактах.

– Вы не единственный, кто принимал неверные решения, имея дело с Германией. Вспомните, что говорят сейчас в Штатах. Рузвельт старается обеспечить себе новый президентский срок на выборах, обещая американцам, что они не будут втянуты в войну. Но это же безумие.

– Уилки говорит то же самое. Они могли бы с успехом быть в одной команде.

– Как вы думаете, кто из них победит? – спросила Лиана. Хотя и странно было беседовать сейчас о выборах в США, когда Европа объята войной.

– Разумеется, Рузвельт.

– Но это будет уже третий срок.

– Вы в этом сомневаетесь? Она улыбнулась.

– Нет, пожалуй.

С Ником было легко говорить. Лиане казалось, что она наткнулась на островок здравого смысла посреди окружавшего кошмара.

Званый обед закончился рано, и Арман с Лианой уехали. Они сидели на заднем сиденье «ситроена», который вел шофер правительственной службы. Всю дорогу Арман зевал и похлопывал жену по руке.

– Я заметил, там был Бернхам. Так и не удалось с ним поговорить. Как у него дела?

– Хорошо.

В их разговоре на приеме не было тех откровений, как на корабле. Но этого и следовало ожидать.

– Удивительно, что он еще здесь.

– Он собирается домой после Рождества. А его жена и сын уже в Америке. Они уплыли на «Аквитании».

– Наверное, с Филиппом Маркхамом.

– Ты тоже об этом слышал? – Лиана с удивлением взглянула на мужа. Тот усмехнулся. Он никогда не упоминал о делах Ника, и она сама узнала об этом от знакомых американцев. – Арман, есть ли на свете что-нибудь, чего ты не знаешь?

– Очень надеюсь, что нет. Информация – это моя профессия. – Знал он и о секретных контрактах Бернхама с Польшей, но промолчал об этом. Он только мельком взглянул на шофера, хотя тому можно было доверять, он прошел высший уровень проверки службами государственной безопасности.

– Вот как? – Лиана немного удивилась. Раньше она бы не так определила род занятий мужа. Но теперь все меняется.

Арман незаметно переменил тему разговора.

– Было так приятно видеть тебя сегодня такой нарядной, дорогая. Как в старые добрые и мирные времена.

Она медленно кивнула. Его слова все не выходили у нее из головы, но она не хотела расспрашивать его в машине. Она заметила, как он взглянул на шофера. И сама Лиана уже не раз задумывалась над тем, чем же ее муж сейчас занимается? Он никогда не рассказывал о том, что делает у себя в кабинете. Говорил только о новостях, которые затем все равно попадали в газету. Он стал значительно более скрытен, чем раньше И уставал, как никогда. С августа они ни разу не занимались любовью. И Лиана подозревала, что сегодняшний вечер эту традицию не нарушит Еще до того, как машина вывернула на площадь Пале-Бурбон, Арман задремал. Лиане пришлось его разбудить. Они поднялись наверх, и, пока Лиана раздевалась, он уже успел лечь в кровать и крепко заснуть.

Глава восемнадцатая

Тридцатого ноября, через два дня после того как на праздничных столах повсюду в Соединенных Штатах появились индейки, советские наземные и воздушные силы вторглись в Финляндию. Арман, как обычно, находился на работе. Лиане уже казалось, что рушится не только Европа, но и их брак. Раньше она думала, что, заботясь о нем, служит Франции, но в последнее время он все более отдалялся от нее. Дома постоянно молчал, думая о чем-то своем, даже дочери не привлекали его внимания. О сексуальной жизни вообще не было никакой речи.

Всю свою энергию Арман отдавал Франции, но не позволял Лиане поделиться с ним своей. Теперь он уже не рассказывал ей абсолютно ничего, а она перестала расспрашивать. Казалось, она с дочерьми живет отдельно от него, и девочки это тоже замечали, хотя из уважения к Арману она старалась их разубедить.

– Папа просто очень занят. Вы же знаете, сейчас война.

Но сама Лиана не могла не задуматься – только ли война всему виной. В любой час дня и ночи у него были какие-то секретные встречи, пару раз он уезжал на все выходные и отказывался объяснить, где был и с кем. У нее даже мелькали мысли, не завел ли Арман любовницу, но всерьез она в это не верила.

Что бы там ни происходило в его жизни – жене в ней не было места С таким же успехом Лиана могла бы жить в Штатах – так редко они виделись. Она все чаще вспоминала о Нике Бернхаме – как живется ему одному, без сына, в огромном доме на авеню Фош?

По сути дела, Ник был куда более одинок, чем Лиана. С ней рядом, по крайней мере, были дочери. У него же не было никого. От Хиллари он не дождался ни единого слова с тех пор, как посадил ее в сентябре на борт «Аквитании». Письма приходили только от Джонни, да еще одно – от тещи. Единственное, что он смог понять из него, это то, что Хиллари чем-то очень занята в Нью-Йорке и по каким-то невразумительным причинам Джонни приходится пока жить у нее. Ник прекрасно знал, чем именно занята Хиллари. То ли Филиппом Маркхамом, то ли кем-то еще. Она хотела уделять ребенку времени не больше, чем это было летом. У Ника сжималось сердце, когда он вспоминал о Джонни, которого мать фактически бросила на бабушку, но ничего не мог поделать. Сначала он планировал уехать из Парижа сразу же после Рождества, но в последние недели понял, что это вряд ли получится. Ник взял на себя определенные обязательства и теперь должен был остаться и помогать французам. Теперь он рассчитывал вернуться в Нью-Йорк хотя бы в апреле, но сыну об этом пока не писал, не хотел травмировать ребенка – а вдруг удастся уехать раньше. Он просто написал: приеду скоро. Своим служащим в Нью-Йорке он по телеграфу поручил купить целую гору рождественских подарков и отвезти в Бостон. Подарки, конечно, не заменят папу и маму, но все-таки это было хоть что-то. По крайней мере, больше Ник ничего не мог сделать. А у него самого в Париже на Рождество не было и этого.

Ник стоял в отделанной резными панелями библиотеке, откуда, бывало, смотрел из окна, как Джонни играет во дворе. Теперь тут не было никого и ничего. Деревья стояли голые, трава стала пепельно-серой, в доме не раздавалось ни звука… Ни рождественской елки, ни веселых песен, ни радостных лиц… никто с волнением не ждет – что там будет, в рождественском чулке. Слышались только гулкие звуки его собственных шагов – он поднимался наверх в спальню с бутылкой бренди в руках. Последняя из тех, что он купил еще до войны. Единственное, чего он сейчас хотел – забыться, немного отдохнуть от беспокойства и боли за сына. Но даже бренди не помогало – он понял это после первых трех рюмок и забыл о бутылке. Алкоголь не успокоил, а, напротив, еще больше обострил его чувства. Ник сел писать письмо Джонни – как он скучает без него и насколько следующее Рождество должно быть лучше нынешнего. Когда настала ночь, Ник Бернхам был доволен, что теперь можно задернуть шторы, выключить свет и забыться сном.

Глава девятнадцатая

Следующие четыре-пять месяцев были временем неопределенности. Это время во Франции прозвали «странной войной» – не происходило ровным счетом ничего. Французские войска твердо стояли на «линии Мажино», готовые защищать свою страну, но делать этого им не приходилось. Жизнь в Париже текла своим чередом, почти так же, как и раньше. Пережив первое волнение, все вернулось на круги своя – все здесь происходило совершенно иначе, чем в Лондоне, где ввели строгое и досадное нормирование продуктов, где ревели сирены, где воздушные тревоги происходили чуть ли не еженощно. Нет, в Париже все шло по-другому.

Это создавало подспудное напряжение, усиливавшееся чувством обманчивой безопасности, уверенности в том, что никаких перемен не будет и в будущем. Арман продолжал пропадать на своих секретных встречах, а Лиана вместо того, чтобы поддерживать мужа, все больше раздражалась. Он мог, по крайней мере, сказать ей, чем занимается. Ведь раньше он ей всегда доверял, но теперь, очевидно, никакого доверия не было и в помине. Арман продолжал отдаваться своей загадочной работе, порой пропадая на несколько дней подряд. В таких случаях ей звонили и тихо сообщали, что мсье уехал из города.

Спокойствие, разлившееся по Парижу, позволило Нику продолжить свою работу. В воздухе повисло ощущение того, что так будет продолжаться до бесконечности. Ник чуть было не уехал домой в апреле, как и собирался, но в Париже шла такая мирная жизнь, что он решил остаться еще на месяц, чтобы упрочить все, что ему удалось сделать. Однако этот месяц и оказался решающим. Раковые метастазы, незаметно распространившиеся, внезапно прорвались наружу. Десятого мая Гитлер напал на Бельгию, Нидерланды и Люксембург. Четырнадцатого мая капитулировали датчане, и после этого немцы вторглись на север Франции. Все вокруг опять всколыхнулось, повсюду царили волнение и тревога, каких не было с прошлых августа – сентября. Затишье кончилось, сменившись страхом. Теперь стало ясно: Гитлер просто откладывал нападение на Европу. Опять британцы оказались правы. Когда Лиана попыталась обсудить это с мужем, Арман ничего ей не сказал. Он по-прежнему с головой уходил в свою секретную деятельность.

Двадцать первого мая пали Амьен и Аррас, а через неделю, двадцать восьмого мая, официально капитулировала Бельгия. Двадцать четвертого мая началась эвакуация из Дюнкерка и продолжалась одиннадцать ужасных тяжелых дней. До Парижа доходили известия о чудовищных потерях, превосходивших всякие мыслимые предположения. Четвертого июня, когда эвакуацию завершили, Черчилль, выступая в палате общин, поклялся сражаться во Франции, в Британии, на морях – любой ценой. «…Мы будем бить врага на побережье, в местах высадки десантов, на полях и на городских улицах, мы будем бить его на холмах. Но никогда не сдадимся!»

Через шесть дней в войну вступила Италия. А двенадцатого июня произошло то, что все сочли трагедией из трагедий: Париж был объявлен свободным городом. Франция решила не воевать. И вот четырнадцатого июня, в день одиннадцатой годовщины свадьбы Лианы и Армана, нацисты уже маршировали по Парижу, а через несколько часов флаги со свастикой развевались на стенах всех самых значительных зданий города. Лиана видела их и на площади Пале-Бурбон, и глаза заливали слезы, такими отвратительными казались эти красные флаги, бьющиеся на ветру. Армана она не видела со вчерашнего дня и теперь только молилась, чтобы он остался жив. Но горше всего она оплакивала Францию. Французы просили помощи у ее страны, но эту просьбу отклонили, и теперь Париж был в руках немцев. Это разбило бы любое сердце.

Арман зашел домой на минуту после обеда. Он пришел пешком по боковым улицам, чтобы убедиться, что Лиана и девочки вне опасности. Он велел задернуть портьеры и запереть дверь. Немцы не будут никого убивать, но все же лучше не привлекать их внимания. Арман нашел жену в спальне – она сидела и горько плакала. Ни слова не говоря, он крепко прижал ее к себе. Он торопился обратно в свой кабинет. Накануне днем он уже уничтожил несколько ящиков бумаг, но ему предстояло многое просмотреть и отобрать, прежде чем город будет официально сдан немцам. Кабинет премьер-министра Рейно уйдет в отставку послезавтра, сообщил Арман. Они собираются бежать на юг, в Бордо. Лиана вдруг в ужасе посмотрела на Армана.

– Ты собираешься с ними?

– Ну, конечно, нет. Ты что, думаешь, я бы оставил вас здесь одних? – он говорил устало, резко и сердито. До Лианы не доходил смысл его слов.

– Но ты, наверное, должен, Арман…

Об этом мы поговорим позже. А сейчас делай то, что я тебе сказал, – сиди с девочками дома. Успокой их. Пусть прислуга тоже не выходит…

Он оставил ей множество наказов и исчез в одной из узких улочек. После того как немцы вошли в Париж, город как будто вымер. Не работало ни одно кафе. Не было ни прохожих, ни французских солдат. Магазины тоже были закрыты. Те, кто собирался бежать, уехали еще вчера. Те, кто решил остаться, – прятались. К вечеру некоторые отважились выйти на балконы и стояли там, размахивая маленькими немецкими флажками. Когда Лиана увидела это, ей стало тошно. Свиньи, предатели! Ей хотелось кричать, но она только тихо задернула шторы и стала ждать Армана. Все эти дни она размышляла, что же теперь делать. Никакого выхода не было. Они оказались в руках немцев. Когда она приняла решение остаться в Париже вместе с Арманом после начала войны, она понимала, что это рано или поздно случится. Но в глубине души она все-таки не верила – Париж не сдается. Он и не сдался. Его сдали.

Арман вернулся домой почти на рассвете через два дня. Он был каким-то необычно тихим и бледным. Ни слова не говоря, даже не раздеваясь, он лег на кровать. Он не спал, ничего не говорил, а просто лежал. Через два часа он поднялся, принял ванну, переоделся под испытующим взглядом Лианы. Было ясно, что он уходит, но куда? Его кабинета уже не существовало. Все учреждения перешли в руки к немцам.

– Куда ты?

– Сегодня кабинет Рейно уходит в отставку. Мне надо быть там.

– Тебе придется уехать? Он кивнул.

– И что тогда?

Он печально взглянул на жену. В конце концов придется ей что-то сказать. Уже несколько месяцев он принадлежал только Франции. Это чем-то напоминало роман с двумя женщинами – но у него не было сил на обеих. Арман чувствовал, что предал Лиану, такую терпеливую, доверчивую, любящую. И теперь он должен поделиться с ней. Слишком долго он все держал в секрете.

– Лиана, сегодня Рейно уезжает в Бордо. – Слова почему-то звучали зловеще, хотя двумя днями раньше он уже говорил об этом. И говорил, что сам остается. – Перед тем как он уедет, произойдет церемония официальной капитуляции.

– И нами станут править немцы?

– Не непосредственно. Президентом Франции с одобрения Гитлера станет Филипп Петен. Его поддерживают Жан-Франсуа Дарлан и Пьер Лаваль, два прекрасных морских генерала. – Арман говорил так, будто выступал на партийном митинге. Лиана удивленно взглянула на него.

– Арман, о чем ты? Этот Петен собирается сотрудничать с немцами?

– Для пользы Франции.

Лиана не могла поверить, что он и сам так думает. А где он сам теперь видит свое место? С Рейно и прежним миром – или с Петеном и теми, кто сговорился с немцами? Она едва смогла заставить себя задать ему такой вопрос, но это было необходимо.

– А ты?

И только в этот миг Лиана поняла, что он ей уже ответил. Двумя днями раньше, когда говорил, что Рейно уезжает на юг. Он сказал, что остается. Она пошатнулась, вспомнив об этом, и присела на край кровати, не в силах говорить, а только смотрела на мужа широко раскрытыми глазами.

– Арман, ответь мне.

Сначала он ничего не сказал, только медленно сел рядом. Возможно, он мог и раньше рассказать ей больше. Он так скучал по ней. Но делал это ради нее самой, не желая втягивать ее в очень опасные дела.

– Арман… – Слезы медленно текли из ее глаз.

– Я остаюсь с Петеном. – Слова упали, как камни. Но стоило это сказать – и гора как будто свалилась с плеч. Лиана только плача покачала головой и в отчаянии взглянула на мужа.

– Я тебе не верю.

– Я должен.

– Но почему? – Это было единственное слово обвинения, слетевшее с ее губ. Он ответил ей шепотом.

– Так с смогу лучше служить Франции.

– С Петеном? Ты сошел с ума! – крикнула она, но вдруг заметила в глазах мужа какое-то странное выражение. Он очень спокойно сидел перед ней. – Что ты хочешь этим сказать? – Она понизила голос.

Он взял ее за руку.

– Милая моя Лиана, какая же ты хорошая… Такая храбрая, сильная… Этой зимой ты была сильнее, чем подчас бываю я… – Он вздохнул и заговорил тихо, так, чтобы слышала только она. – Петен доверяет мне. Мы с ним знакомы еще с первой мировой. Я сражался под его началом, и он считает, что я останусь и сейчас его верным товарищем.

– Арман, что ты говорить? – Они оба говорили шепотом, хотя Лиана не вполне отдавала себе отчет почему, и вдруг она поняла: сейчас он ей скажет, чем занимался все эти месяцы.

– Я же тебе сказал, что остаюсь в Париже и буду работать с Петеном.

– На немцев? – Теперь это было уже не обвинение, а вопрос.

– Так будет казаться.

– А на самом деле?

– Я буду работать на других – всеми возможными способами. Начнется сопротивление. Правительство, возможно, уедет в Северную Африку. Я буду постоянно поддерживать связь с Рейно, с де Голлем, с другими.

– Но если тебя разоблачат – это же смерть! – Слезы, которые было просохли, полились с новой силой. – Ради Бога, что ты делаешь?

– Единственное, что я могу делать. Я слишком стар, чтобы вместе с другими уйти в леса. Да и там я не смогу работать с полной отдачей. Всю жизнь я на дипломатической работе. Тут я понимаю, как смогу помогать. Я ведь говорю по-немецки… – Он не закончил – Лиана порывисто обняла его.

– Но если что-то случится, я этого не переживу.

– Ничего не случится. Я буду предельно осторожен.

Со мной все будет в порядке. – Лиана внезапно поняла, что именно он сейчас скажет. Как бы она хотела не слышать этих слов. – Тебе с девочками надо вернуться в Штаты, и как можно скорее.

– Я не хочу покидать тебя.

– Выхода нет. Я не имею права оставлять тебя здесь.

Вам надо было уехать еще в сентябре. Просто мне хотелось, чтобы ты была со мной… – Голос его дрогнул, затем он снова заговорил Он знает, как тяжело пришлось Лиане последние девять месяцев, ему было очень жаль ее. Он поступил как эгоист, оставив жену в Париже. Но теперь все изменилось. – Если ты останешься, моя работа станет во много раз опаснее. Лиана, пойми… девочкам нельзя оставаться в оккупированном городе.

Лиане оставалось надеяться, что он еще долго не сможет их отправить. Ее ужасала мысль о том, как он останется во Франции один и будет втайне подрывать режим Петена.

Арман ушел на совещание с Петеном и немцами. Но несмотря на страх мужа, Лиана вдруг почувствовала себя удивительно легко, как не чувствовала себя все эти долгие месяцы. Она все время подозревала, что он занят какой-то особой работой, но не знала, чем именно, и это незнание убивало ее. В душу закрадывалось недоверие к Арману, она начинала его подозревать. И сейчас чувствовала себя виноватой перед ним за эти пустые подозрения. А еще она испытывала по отношению к нему чувства, которых не было уже давно, – нечто вроде страстного уважения и любви. Он наконец доверился ей. Он верил ей, а она верила в него – так же, как когда-то, в самом начале их отношений. Париж пал, но их брак восстал из руин. С легким сердцем Лиана встала и пошла готовить дочерям завтрак.

В тот день Петен официально стал главой Франции. Как и предсказывал Арман, Рей но бежал в Бордо, а бригадный генерал Шарль де Голль прибыл в Лондон договариваться о переброске войск в Северную Африку. Черчилль обещал всемерно помогать французскому Сопротивлению. Де Голль по радио обратился к французам с краткой речью, в которой просил всех преданных родине французов «продолжать сражаться». Лиана с воодушевлением слушала эту речь по радиоприемнику, спрятанному у нее в гардеробной, на тот случай, если в дом ворвутся немцы. Арман предупредил ее сразу после падения Парижа, что теперь ни один человек не может чувствовать себя полностью вне опасности. Ночью она пересказала речь де Голля Арману. Он же в свою очередь сообщил ей, что ищет подходящий корабль. Они должны уехать как можно быстрее – он настаивал на том, что они должны уехать, и не хотел слушать никаких возражений. Если они уедут позже, это может вызвать подозрения у Петена – почему вдруг жена де Вильера уезжает? А сейчас, сразу после захвата Парижа, он еще сможет объяснить, что она, американка, не одобрила его лояльности к новым властям, что они разошлись во взглядах, и она решила уехать домой.

Через четыре дня Арман побывал в Компьене, городке на севере Франции, и там своими глазами видел, как Гитлер, Геринг и Кейтель, глава гитлеровского верховного командования, объявили условия оккупационного режима и стали официальными хозяевами Франции. Эта церемония разрывала ему душу. А когда оркестр заиграл «Deutschland, Deutschland tiber Alles», Арман стоял в полуобморочном состоянии, но при этом улыбался, молясь в душе, чтобы день окончания оккупации пришел скорее. В этот миг он бы с радостью отдал жизнь за то, чтобы вырвать Францию из рук нацистов. Когда ночью он вернулся к Лиане, она не узнала мужа. Сколько лег он выглядел бодрым, моложавым мужчиной, а теперь в одночасье стал стариком. И в постели, впервые за долгое время, он повернулся к ней и коснулся ее со страстью и нежностью, которых она так давно ждала. Потом они лежали рядом, думая каждый о своем. Арман пытался выкинуть из памяти события дня. Ему казалось, что прямо перед ним изнасиловали ею родину, его любовь, его жизнь. Лиана, опершись на локоть, посмотрела на него – из глаз Армана медленно катились слезы.

– Не стоит, дорогой мой, – Лиана прижалась к мужу – Это когда-нибудь кончится, и может быть, скоро. – Как бы ей хотелось, чтобы Арман был сейчас в Бордо вместе с другими, а не плясал под немецкую дудку здесь, в Париже.

Он тяжело вздохнул и повернулся к жене.

– Мне надо кое-что сказать тебе, Лиана. – Что еще он может сказать? В ее глазах промелькнул страх. – Я уже подыскал корабль, на котором вы с девочками сможете уехать. Это фрахтовое судно, оно стоит у Тулона. Думаю, немцы о нем еще не знают, да оно их вряд ли заинтересует. Мне сообщили о нем подпольщики. Судно стоит довольно далеко от берега, мимо проходил рыбацкий баркас, и оттуда команде сообщили о сдаче Франции. Сейчас они ждут. Собирались идти в Северную Африку и служить законному правительству, но во Франции осталось еще много таких, как вы, тех, для кого это последний шанс вырваться из страны. В Тулон я отвезу вас сам, а на борт вас доставит лодка. Конечно, все это опасно Но оставаться здесь для вас еще опаснее.

– Куда опаснее здесь будет для тебя, Арман., – Лиана тихо поднялась и села, печально глядя на единственного в жизни мужчину, которого любила. – И почему ты не уехал в Северную Африку на службу к, правительству? Он только покачал головой.

– Не имею права. У них там своя работа, у меня здесь – своя – Он печально улыбнулся – А у тебя – своя. Ты должна уехать и увезти с собой мой секрет и наших детей. Ты должна заботиться о них до тех пор, пока не кончится это безумие. А потом ты опять вернешься ко мне. – Он вздохнул, губы скривились в горькой улыбке. – К тому времени я, наверное, уже выйду в отставку. Но кто знает, когда это будет.