Текст книги "Маленькая торговка прозой"

Автор книги: Даниэль Пеннак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

15

– Ешь, Бенжамен, кушай мой мальчик.

– Я больше не могу, Амар, спасибо, я правда не могу...

– Что это «правда не могу»?.. Ты хочешь стать большим писателем или нет, Бен?

– Хадуш, хоть ты помолчи.

– И в самом деле, эти ребята, которые отметились в вашей белой литературе, все эти Дюма, Бальзаки, Клодели – худенькими их не назовешь.

– Симон, и ты туда же!

– А мне кажется, они, как и Бен, давились кускусом.

– Мо прав, в конечном счете все идет от ислама.

– Не знаю, испек бы Флобер свою Бовари без доброй порции кускуса...

– Вы меня оставите в покое когда-нибудь, вы, трое?

– Еще тарелочку, Бен.

– Ну же, Ж. Л. В., еще капельку...

***

Месяцы! Месяцы усиленной кормежки! Месяцы питательного кускуса по специальному рецепту для Ж. Л. В.! Утром и вечером! Такая же легкая пища, как юмор Хадуша и этих двух его прихвостней. Естественно, налицо – никакого результата. Зато брюхо растет и зад раздается. С моими впалыми щеками я стал похож скорее на одного из прежних романтиков, сидящих на кислой капусте в надежде слегка похудеть.

Однако Шаботт был другого мнения:

– Что бы вы там себе ни напридумывали, господин Малоссен, вы становитесь упитанным, и это вас удивляет. Дело в том, что впервые в вашей жизни вы наконец-то имеете вес человека на нашей грешной земле. Теперь я могу послать за портным.

У портного было имя макаронника, пальцы-стрекозки и улыбка Витторио Де Сика. Шаботт весело суетился вокруг нас: тут хорошо бы булавкой прихватить, а сюда неплохо бы отворот, эти полоски слишком вычурны, а этот мышино-серый отдает церковными подвалами.

– Носки, господин Малоссен, не забудьте про носки... всегда особенно внимательно выбирайте белье, оно, как и костюм, должно сидеть, как вторая кожа. Не так ли, дорогая?

Я утверждаю во всеуслышание: кто никогда не стоял в трусах перед своим издателем, под обжигающим взглядом Витторио Де Сика, пока экс-министр внутренних дел вертится вокруг, слегка повизгивая, тому неведом настоящий стыд.

В итоге они пошили мне три тройки из тончайшего материала, добытого из неизвестно каких закромов, и, само собой разумеется, того качества, которое Гэтсби[18]18
  Гэтсби, персонаж романа Ф. С. Фицджеральда «Великий Гэтсби», сын нищего крестьянина, ставший к тридцати двум годам миллионером.


[Закрыть] никогда не смог бы себе позволить. (Бенжамен Малоссен, или нищета, спрятанная под кашемиром.)

– Да, вы должны их носить, господин Малоссен, привыкайте к своей новой оболочке, я не хочу чтобы сложилось впечатление, будто ваш костюм писателя с чужого плеча. Бестселлер – тот же костюм, его надо уметь носить.

***

– А ничего прикид, братишка Бенжамен!

– Ты тоже хочешь прикарманить Бельвиль?

– И не ходи под карнизами, Бен, если голуби постараются, никакая химчистка не поможет.

– Это точно.

И вот этот безмозглый Нурдин, приставленный Длинным Мосси и Симоном-Арабом, таскается теперь за мной повсюду с раскрытым зонтом, чтобы голуби чего не испортили ненароком.

***

И завертелось.

Стоит только покинуть пределы Бельвиля, два шага в сторону от бульвара Ришар-Ленуар, и Париж уже мельтешит афишами: ЛИБЕРАЛЬНЫЙ РЕАЛИЗМ – вот такими буквищами. ЛИБЕРАЛЬНЫЙ РЕАЛИЗМ – и ни слова объяснения. Тактика ясна: пробудить в обществе любопытство. Артподготовка перед моим персональным наступлением. «Раздражение рефлекса на понятие», «промывание мозгов горожанам»... Два-три раза в неделю – брифинги на эту тему в издательстве «Тальон». Полдюжины рекламных агентов принялись за свое дело: загар – как только что с сафари словоохотливые и в то же время лаконичные, они разворачивают свои схемы на столе переговоров, свистопляска разъясняющих указок и категоричных маркеров, выражение лиц – как у индейцев племени Сиу, отрывших свои томагавки, готовясь к самому длинному дню в своей жизни. Они выставляют напоказ первые снимки Клары, на которых она запечатлела мой взгляд, – Ж. Л. В., сметающий все на своем пути к заветному миллиарду экземпляров. Они объявляют:

– Посмотрите, что мы вам предлагаем: этот безостановочно нагнетаемый ритм, смена лозунга и взгляда, видите? ЛИБЕРАЛЬНЫЙ РЕАЛИЗМ... и взгляд. Захватывающе, правда?

– Вот бы мне такой взгляд, как у него...

Эти хлыщи искоса поглядывают на меня, вежливо улыбаясь, так сказать, дают понять, кто здесь кто. Дело в том, что я присутствую на этих сборищах не в качестве Ж. Л. В., но в своем обычном малоссеновском амплуа. Никто из них не признал во мне главного героя, и это очень веселит Луссу.

– Чтобы иметь взгляд Ж. Л. В., нужно знать, чего хочешь, а не платить по просроченным счетам сомнения, как ты, дурачина.

Я отвечал ему той же улыбкой. Есть в жизни моменты, когда больше ничего не требуется, – только молчаливое взаимопонимание друзей и все...

***

Клара теперь не расставалась со своим фотоаппаратом. У нее получались замечательные фотографии, рекламные снимки Ж. Л. В., которые я сбывал по баснословным ценам (кубышка маленького наполнялась по минутам), и другие – для семейного архива. Больше всего ее увлекала, конечно, эта метаморфоза – превращение ее Бенжамена в Ж. Л. В.

– В тебе пропадает великий актер, Бенжамен!

Она забавлялась, она играла, моя Кларинетта. И все же она вспоминала о Сент-Ивере (я слышал, как иногда, вечерами, она плакала, пока я разучивал свои тексты в столовой, рядом с уснувшими детьми). Однако комиссар Кудрие настоял на том, чтобы на похороны Сент-Ивера она поехала одна. Он пришел за ней, посадил ее в служебную машину, ту самую, которая обогнала нас по дороге в тюрьму в день свадьбы, он же привез ее обратно домой. Он был, что называется, «мил», Clara dixit[19]19
  Сказала Клара (лат.).


[Закрыть]. Он был так же мил и по отношению ко мне, когда прижал меня дверью, выходя, и шепнул на ухо:

– Не забудьте, Малоссен, держитесь подальше от моего расследования, займите себя и всю семью, иначе...

Когда дверь закрылась, Клара сказала:

– Назначили нового директора тюрьмы. Это молодой человек, он собирается продолжить дело Кларанса.

Я перевел разговор на другое:

– Рекламщикам понравились фотографии, говорят, что ничего подобного они раньше не видели.

***

Тереза всего один раз вмешалась в эту историю, в тот день, когда меня короновали «Конкордом».

– Мне не нравится эта прическа, Бенжамен, у тебя из-за этого какой-то дьявольский вид. Это не ты, и это нехорошо.

***

Фотографии и лозунги сыпали чересполосицей по улицам Парижа. ЧЕЛОВЕК: мой уоллстритский лоб. УВЕРЕННОСТЬ: мой платиновый оскал. ТВОРЕНИЕ: вольфрамовый взгляд. И куда ни посмотри: ЛИБЕРАЛЬНЫЙ РЕАЛИЗМ. Между фотографиями и лозунгами – никакой связи, это очевидно, но плакаты постоянно накапливались, приближаясь друг к другу, наталкивая на мысль, что они могут быть частью одной головоломки, что скоро появится все лицо целиком, и, слово к слову, составится абсолютная истина.

Общество бурлило от нетерпения.

***

– Если я тебя спрошу: «Какое ваше главное качество, Ж. Л. В.?», что ты мне ответишь?

– «Действовать!»

– Очень хорошо. «А ваш главный недостаток?»

– «У меня нет недостатков».

– Да нет же, Бенжамен. Ты должен отвечать: «Я не во всем преуспел».

– Ладно: «Я не во всем преуспел».

– «У вас были провалы?»

– «Иногда я проигрывал, но извлекал из своих поражений уроки, которые в конечном счете ведут к победе».

– Молодец, Бенжамен, вот видишь, получается!

Жереми повторял со мной мои предстоящие интервью. Полсотни страниц вопросника, составленного Шаботтом, нужно было заглотить весь целиком, чтобы выдавать потом с непринужденностью хищника, поджидающего свою жертву. «Главное, чтобы у них не сложилось впечатление, что вы думаете над ответом, господин Малоссен. Уверенность должна бить ключом из Ж. Л. В., как источник благосостояния».

Жереми мчал из лицея на всех парах, и вместо того чтобы, как положено, показывать мне дневник, он искал меня повсюду и доставал даже в сортире.

– Зря стараешься, Бен, я знаю, что ты там.

И все по новой.

– «Возраст, что вы думаете о возрасте?»

– «Некоторые в двадцать лет уже старики, а иные и в восемьдесят молоды душой».

– «А в сорок?»

– «В сорок, если денег нет, то и не будет».

– Прекрасно. «А деньги?»

– Что деньги?

– Ну, как Ж. Л. В. относится к деньгам?

– Хорошо.

– Пожалуйста, Бен, отвечай, как следует. «Как вы относитесь к денежному вопросу?»

– Мне ближе бумажные.

– Бен, перестань, какой должен быть ответ?

– Не знаю.

– Ты отвечаешь: «Французы привыкли относиться к деньгам с подозрительностью. Что мне кажется подозрительным, так это хотеть денег и не уметь их заработать».

Меня спас гонг: час ежедневных чтений – это святое.

***

Январь, рейс самолета «Конкорд» AF-516; он с первого же взгляда понимает, что это она. Совсем рядом с ним, в соседнем кресле, она казалась одновременно и притягательной, и недоступной, как эдельвейс, венчающий вершину скалы. Он был уверен в одном: она будет матерью его детей.

Поначалу его душе не хватало простора, и несколько раз он поднимался, сам не зная, зачем. Он не был высок ростом. В движениях его сохранилась неуверенность подростка, которая придавала ему необъяснимое очарование и доставляла его недругам немало хлопот. Тот, кто хорошо знал его (а таких было немного), заметил бы по легкому подрагиванию ямочки на подбородке, что Филипп Агуэлътен, единственный победитель, выигравший битву с иеной, уложивший и техасца Хэриетта, и японца Тосюро, был взволнован.

***

Дети развлекались по полной программе. Но ведь этого-то я и добивался. Что до меня, то, признаться, мне это не особенно нравилось. Даже как-то неловко. (Слова Жюли резали по живому: «Ты не хотел бы побыть самим собой хоть раз в жизни?») Иногда мне случалось жаловаться главному виновнику всего происходящего. Я входил в детскую, когда все спали, склонялся над животом Клары, осторожно расцеплял ее руки и обращался прямо к маленькому везунчику:

– Ну что, доволен? Ведь это все из-за тебя, весь сыр-бор... ты хотя бы отдаешь себе в этом отчет? Нет, конечно, я заложил свою душу, чтобы ты хапал миллиарды, а тебе плевать, начинаешь с неблагодарности, впрочем, как и все остальные... Значит, ты полагаешь, что в этом и заключается смысл жизни человека – зарабатывать на жизнь ангелам?

– По крайней мере, вы не сдаетесь, господин Малоссен?

Участливое внимание Шаботта прямо как бальзам на сердце.

– Вы стойко держите удар, правда?

Правда, неправда, назад-то уже не повернешь. Плакаты и лозунги объединились. ЛИБЕРАЛЬНЫЙ РЕАЛИЗМ: ЧЕЛОВЕК, УВЕРЕННОСТЬ, ТВОРЧЕСТВО! Моя физиономия – три на четыре (метра, естественно), и повсюду инициалы Ж. Л. В. На всех станциях метро, на вокзалах, в аэропортах, на боку проезжающего автобуса и на хвосте удаляющегося: Ж. Л. В. – твердый взгляд, улыбка во весь разворот, волевой подбородок и щеки космических размеров. Кстати, пришлось вставлять два протеза, чтобы их надуть до сферической формы. И ожидаемый со дня на день выход «Властелина денег», разрекламированного везде, где только можно, как чудо из чудес!

– Садитесь, прошу вас. Оливье, кофе господину Малоссену! Что еще вас тревожит, старина? Разве кампания прошла не замечательно?

– Нет, ничего, все в порядке, в порядке...

– Вот и прекрасно. Заучили свои интервью? Интервью – это основное!

– Я стараюсь.

– Снимки, которые делает ваша сестра, бесподобны. Я задумал еще одну серию, которая украсит небольшой рекламный проспект, посвященный вам. Вот увидите, вы не будете разочарованы...

***

Эти новые снимки были сделаны в Сен-Тропе, на фоне Средиземного моря – сколько оно уже повидало этих фотовспышек! Ж. Л. В. выходит из своего персонального «Мистэр-20», Ж. Л. В. за рулем своего последнего «Ягyapa-XJS-V12» (5 цилиндров, 241 км/ч, крокодиловая кожа и ореховое дерево, где-то в районе 385 000 франков): его курортная колымага. Ж. Л. В. на своей вилле в момент сверхсекретного разговора с арабом в чалме («доверенное лицо нефтяных королей»). Араб – не кто иной, как Амар собственной персоной, заросли кустарника удачно открывают силуэты телохранителей – Хадуша, Мо и Симона – общее выражение лица: мы здесь так, случайно оказались:

– Как бы нам не вляпаться с тобой, братишка Бенжамен: сначала свадьба белых в тюрьме, теперь – этот курорт, дальше, надо полагать, ты нас на Луну отправишь?

И наконец, Ж. Л. В. один в своем отделанном мрамором кабинете, последние штрихи к последнему роману «Властелин денег».

***

– Я сказал последний роман, господин Малоссен, вы не ослышались.

Казалось бы, ничего не значащая фраза, и все же это первый проблеск за последнее время.

– Вы хотите сказать, что перестаете писать?

– Писать? Нет, конечно! Но только не эту галиматью, разумеется!

– Галиматью?

– Вы что, серьезно думали, что я стану гробить свою жизнь на литературу одноразового пользования? Я сделал на этом состояние – допустим, я открыл новый жанр – хорошо, я закормил этих простаков стереотипами так, что уже из ушей лезет, – ладно; и все это время я держался своего инкогнито, как того требовал мой статус; но теперь, через девять месяцев, я ухожу в отставку, господин Малоссен, и вместе с тем я сбрасываю обноски анонимного бумагомарателя, чтобы взять в руки перо, настоящее, то, которое подписывается своим именем и кроит своему владельцу зеленый мундир академика, то, которое заполнило сотнями томов полки этой библиотеки.

Голос его брал самые последние ноты там, в вышине. Он отдался во власть вихрю юношеского энтузиазма.

– Все это! Все! Я из тех, кто написал все это.

Он указывал на бесконечные ряды полок, терявшихся во мраке сводов.

– И знаете, каким будет мой следующий сюжет?

Бесенок в глазах, режущая белизна белков. Он был похож на одного из персонажей Ж. Л. В. Двенадцатилетний пацан, собирающийся проглотить свой последний кусок мирового пирога.

– Мой следующий сюжет будет о вас, господин Малоссен!

(Вот спасибо...)

– Или, если хотите, эпопея Ж. Л. В.! Я покажу им, всей этой своре критиков, которые не сочли нужным двух слов обо мне написать...

(Так вот в чем дело...)

– Я покажу им, что скрывается за Галактикой Ж. Л. В., какое знание современности предполагает подобная мазня!

Королева Забо окаменела на своем стуле, а я чувствовал себя мышью в когтях влюбленного котища. Сейчас он мирно мурлычет:

– Писать, господин Малоссен, писать – это, прежде всего, предвидеть. И я все предусмотрел в этой области, даже начал с того, что предпочитали мои современники. Почему романы Ж. Л. В. имеют такой успех – хотите, проясню ситуацию?

(Честное слово...)

– Потому что это дитя всех и каждого! Я не создал ни одного стереотипа, я всё списал с моего читателя! Каждый из моих героев – детская мечта каждого из моих читателей... Вот почему мои книги размножаются, как евангельские хлебы.

В один миг он очутился в центре библиотеки. Он тыкал в меня пальцем, что твой Цезарь, напирая на своего приемного Брута.

– Мой лучший стереотип – это вы, господин Малоссен! Настал момент испытать его эффективность. Завтра, в отеле «Крийон», ровно в четыре по полудни, мы сняли апартаменты для вашего первого интервью. Смотрите, Бенжамен, не опаздывайте, мы собираемся представить миру его собственный портрет!

16

Ничто так не напоминает апартаменты «Крийона», как другие апартаменты «Крийона», конечно для тех, кто не бывает в таких местах постоянно. Тем не менее не успел я войти в снятый для меня номер, как тут же потребовал другой.

– Почему? – спросил Шамарре, распахнувший передо мной дверь, и сразу пожалел, что задал этот вопрос.

«Таково предписание, дружище», – чуть было не ответил я. («Писатель с таким положением, как Ж. Л. В., должен быть капризным, или это не Ж. Л. В. Вы потребуете другие апартаменты».)

– Здесь, знаете ли, солнце не с той стороны.

Голова Шамарре кивнула в знак понимания, и господин Услужливость проводил меня в другой номер. Этот подойдет. Чуть поменьше, чем площадь Согласия, но ничего.

– Ну как, Кларинетта, пойдет?

У Клары глаза стали круглые, как объектив ее фотоаппарата, зрачки просто вылезали из орбит: столбняк – надолго ли, нет – неизвестно. Я ответил за нее:

– Пойдет.

И я отблагодарил Шамарре, как всегда, по-техасски щедро. Хватило бы на «люкс» в палас-отеле напротив, за мостом, с национальным флагом и колоннами[20]20
  На левом берегу Сены, напротив площади Согласия и отеля «Крийон» находится Пале-Бурбон, дворец XVIII века, в котором проходят собрания Национальной Ассамблеи под председательством президента.


[Закрыть].

Готье, как раз подошедший со всем необходимым, тоже застыл как вкопанный, ослепленный позолотой «Крийона». Мне даже показалось, что он и на меня обратил особое внимание, внимательно так посмотрел.

– Поставьте письменный прибор у окна и подключите компьютер в эту розетку, Готье, – бухнул я с высоты своего нового положения.

Он зашевелился и ответил, совсем пришибленный:

– Лусса занимается телефонами, месье.

Триумфальное появление Луссы с Казаманса, по три телефонных аппарата в каждой руке, настоящий Санта-Клаус с телефонной станции. Непременное танцевальное па в духе Фреда Астера.

– Бывают моменты, когда я уже готов гордиться тем, что тоже числюсь среди твоих приятелей, дурачок. Кто эта малышка?

Он только что заметил Клару.

– Моя сестра Клара.

Он тут же вспомнил про Сент-Ивера, но виду не подал, а только заметил:

– Ну, вот теперь, когда я с ней познакомился, я еще более горд, что ты являешься моим приятелем. Сдается мне, ты не заслуживаешь такой сестры.

И давай загромождать помещение телефонами.

Когда пришел Калиньяк, все уже было готово.

Идея Шаботта заключалась в том, чтобы кабинет Ж. Л. В., заставленный телетайпами, магнитофонами и прочими записывающими устройствами, казался подключенным к миру напрямую, и в то же время писатель, которого камера фиксирует на фоне окна, пишущим, стоя за своим пюпитром, как будто отстранен от всей этой техники, на два века опаздывая к сегодняшнему дню. Белые листы, подогнанные не то что по размеру – по весу, как сказала бы наша легендарная журналистка, спецпоставка Мулен де ля Ферте – последнего производителя бумаги на заказ из льняных тряпок по старинному самаркандскому рецепту. Эти листы Ж. Л. В. марает не каким-нибудь там пером, ни тем более шариковой ручкой и уж конечно не маркером; нет, он пишет карандашом, простым карандашом, по привычке, оставшейся у него еще со школьной скамьи. Эти карандаши, изготовлявшиеся для королевской семьи Швеции на очень древней мануфактуре в Эстерзунде, посылались ему самой королевой, лично. Что касается курительных трубок, которые он посасывал за работой (а надо сказать, что курил он исключительно за работой), так вот, каждая из них имела свою богатую историю в несколько столетий и заправлялась только одним сортом табака – крепким серым, тем самым, широкую продажу которого Национальная Табачная Компания давно уже прекратила и лишь сего выдающегося деятеля литературы, в отступлении от правил, каждый месяц снабжала небольшой порцией.

– Нормально? – спросил Калиньяк. – Все о'кей? Карандаши не забыли?

– Нет, они на своем месте, на столе.

– А точилка?

– Какая точилка? – побледнел Готье.

– Точилка его отца! Он должен точить свои карандаши лезвием, доставшимся ему от отца по наследству, фирмы «Лагиоль», реликвия, черт тебя побери, Готье!

– Я совсем забыл...

– Дуй в табачную лавку на углу за точилкой, и пусть они ее там обработают наждаком, чтобы смахивала на антиквариат.

Посмотреть на них, так Калиньяк, Готье и Лусса развлекались не хуже моей ребятни.

– А ты как?

– Да так.

Калиньяк обхватил меня за плечи своими ручищами кулачного бойца.

– Не время киснуть, старик; ты знаешь, какой у нас первый тираж «Властелина денег»?

– Три экземпляра?

– Не валяй дурака, Малоссен, восемьсот тысяч! Сразу восемьсот тысяч экземпляров.

***

Вопрос. Если я спрошу, какое ваше главное качество, Ж. Л. В., что бы вы мне ответили?

Ответ. Действовать.

В. А ваш главный недостаток?

О. Я не во всем преуспел.

В. Значит, вам знакомы провалы? Глядя на вас, в это невозможно поверить!

О. Иногда я проигрывал, но я всегда извлекал из своих поражений уроки, которые, в конечном счете, ведут к победе.

В. Что бы вы посоветовали сегодня молодому человеку, который готов действовать?

О. По-настоящему хотеть того, чего хочешь, рано вставать и полагаться только на себя.

В. Откуда появляются персонажи ваших романов?

О. Из моей воли к победе.

В. Женщины в ваших романах, все до одной, красивы, молоды, умны, привлекательны...

О. Да, но они обязаны этим в первую очередь самим себе. Они становятся такими, какими хотели казаться, а потом сживаются с этим созданным в себе образом.

В. Если я правильно вас поняла, все могут стать красивыми, умными и богатыми?

О. Вопрос воли.

В. Красота – вопрос воли?

О. Красота идет изнутри. Мы можем позволить ей проявиться.

В. Вы постоянно говорите о воле. Вы презираете слабых?

О. Нет слабых; есть люди, которые не хотят по-настоящему того, чего хотят.

В. А сами вы всегда хотели быть богатым?

О. С четырех лет, как только понял, что беден.

В. Реванш у жизни?

О. Скорее, завоевание.

В. Счастье в деньгах?

О. Они – его первая и главная составляющая.

В. Ваши герои становятся богатыми, будучи еще совсем юными, и возраст – одна из тем, к которым вы возвращаетесь наиболее часто. Что вы думаете о возрасте?

***

До сих пор все шло как по маслу. Она заучила вопросы по порядку, и я тоже отвечал по порядку. Два декламатора, окучивающие каждый одуванчик в цветнике глупости. Она сама себя загнала в угол и уже не знала ни как сесть, ни куда смотреть; редактор, должно быть, довел ее бесконечными наставлениями, и теперь она, вероятно, панически боялась лишь одного: только бы правильно начать, только бы я верно ответил на первый вопрос: «Ж. Л. В., вы уже так много написали, вас переводят на языки всего мира, число ваших читателей достигает миллионов, как же могло так случиться, что вы еще ни разу не давали интервью и нигде не появлялись ваши снимки?» И, к ее огромному облегчению, я выдал правильный ответ, ответ № 1: «У меня было много работы. Отвечая сегодня на ваши вопросы, я позволил себе первое послабление за эти последние семнадцать лет». И так далее, вниз по списку, как перечень блюд в китайском ресторане.

И вдруг – этот вопрос насчет возраста.

А у меня в памяти – провал.

Или нет, скорее – помутнение рассудка.

Я вдруг снова представил себя у Шаботта. Шаботт, разыгрывающий передо мной и Королевой Забо великого немого над картой мира, Шаботт – законодатель наук и искусств, одиноко кружащий во мраке своей библиотеки, Шаботт поучает меня по поводу встречи в апартаментах «Крийона», но особенно, перед самым моим отправлением, Шаботт берет меня под руку, так запросто, по-приятельски, будто мы с ним тысячу лет знакомы:

– Идемте, я вам кое-что покажу.

И так как я замешкался, бросая умоляющие взгляды на начальницу, он поспешил предупредить:

– Нет, нет, ждите нас здесь, дорогая, мы скоро вернемся.

Он потащил меня за собой, проносясь как сумасшедший по коридорам под безразличные взгляды прислуги – их этим не удивишь, взлетел по лестнице, прыгая через ступеньку (я – волочусь следом, как чучело соломенное), и, выйдя на финишную прямую, просвистел с бешеной скоростью, как шар в боулинге, по начищенному паркету коридора, прежде чем впилиться в массивную дверь – врата иного мира, не меньше. Две-три секунды, чтобы перевести дух, и вот он распахивает дверь, восклицая тонким срывающимся голосом:

– Смотрите!

Мне понадобилось некоторое время, чтобы глаза привыкли к темноте и я смог наконец увидеть то, на что он указывал. Интерьер свифтовских размеров с кроватью под балдахином – в ней, пожалуй, и Гулливер мог растянуться во весь рост. Как я ни старался, все равно не смог разглядеть ничего особенного.

– Вон, вон там!

Вытянув руку в направлении самого дальнего окна, он уже орал:

– Вон там! Там! Ну же!

И тут я увидел.

В инвалидном кресле, возвышаясь над кучей одеял, смотрела на нас голова старухи, сверлила взглядом, источавшим лютую злобу. Старая до ужаса. Я даже подумал было, что она мертвая, что Шаботт подсунул мне хичкоковскую штучку, чучело своей мамаши; но нет, в этих глазах искрилась жизнь, раскаленная докрасна: последние искры злобы, гасимой беспомощностью. Шаботт заорал мне в ухо:

– Моя мать! Мадам Назаре Квиссапаоло Шаботт!

И торжествующе, в каком-то хмельном угаре, еще более ужасном, чем взгляд этой мумии, заявил:

– Она всю жизнь не давала мне писать!

***

Она. Что вы думаете о возрасте?

Я. Дурь все это, мадемуазель.

Она(подскочив на стуле). Что вы сказали?

Я. Я говорю, что в любом возрасте возраст – дрянная штука: в детстве – гланды и полная зависимость, юность – онанизм и вопросы без ответов, зрелость – порог жизненных сил и предел глупости, старость – артрит и никчемные сожаления.

Она(перестав писать). Вы хотите, чтобы я это записала?

Я. Это ваше интервью, что хотите, то и пишите.

Она перелистнула несколько страниц и попыталась снова войти в колею, надеясь исправить положение.

Она. Как вы относитесь к денежному вопросу?

Но стало только хуже.

Я. Если бы мне пришлось глядеть на свое отражение в пустом котелке, я бы примкнул к тем, кто ждет команды: «Целься!»