Текст книги "Маленькая торговка прозой"

Автор книги: Даниэль Пеннак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

13

– Я согласен, Ваше Величество.

– Отлично, мой мальчик! С вашим талантом актера, импровизаторскими способностями, даром рассказчика и невероятной общительностью вы произведете фурор, вы станете мифом, каких еще не бывало.

– У меня несколько условий.

– Слушаю.

– Во-первых, финансовый вопрос. Я хочу один процент с каждого проданного экземпляра, и это задним числом распространяется на все романы, авторство которых я должен буду признать за собой. Я хочу пять процентов от продаж за границей, чек за каждое интервью; далее, я беру мою сестру Клару в качестве личного фотографа с эксклюзивными правами, и, естественно, за мной сохраняется мой оклад в издательстве.

– Со всеми этими подсчетами, Малоссен, обращайтесь к Калиньяку, я в этом не разбираюсь.

– Зато вы прекрасно разбираетесь в том, чтобы отдавать распоряжения.

– Другие условия?

– Всего одно. Я хочу познакомиться с настоящим Ж. Л. В. Я не собираюсь спускаться в шахту, даже не зная, кто меня туда отправляет.

– Само собой. У вас встреча с Ж. Л. В. сегодня ровно в шестнадцать тридцать.

– Сегодня?

– Да, я уже договорилась. Тот, кто знает вас так, как я, ни на минуту не допустил бы, что вы откажетесь.

***

В Кларе кто-то живет? Кто-то маленький поселился у нее в животе? Это возвращение Сент-Ивера через окно? Очередной плод любви? Еще один карапуз Малоссенов, освобожденный в момент приземления от груза в лице своего папаши? Оно скоро родится? Одно неосторожное движение? Значит, оно всплывет? Оно выйдет однажды на улицу? Оно пройдет мимо газетных киосков? Оно будет вбирать в себя жизнь, раскрашенную во все цвета радуги? Жизнь еще раз посмеялась над небытием? Из огня да в полымя? Не успеет созреть, как окажется в зубах прожорливого мира? Во имя любви, прекрасной любви? И весь остаток жизни оно будет пытаться понять? Оно будет себя создавать? Каркас из иллюзий на шатком фундаменте убеждений с метафизическими стенами, мебель, изъеденная червем сомнений, ковер-самолет переживаний? Оно пустит корни на своем необитаемом острове и будет посылать невидимые сигналы проходящим мимо судам? Да... И оно само устремится к другим берегам. Оно будет есть, будет пить, будет курить, будет думать; потом оно решит лучше питаться, меньше пить, бросить курить, избегать глубоких размышлений и отодвинуть куда-нибудь подальше свои переживания. Оно станет реалистом. Оно будет давать советы своим собственным детям. И ради них поверит в будущее, а как же иначе. И потом оно вдруг разуверится во всем и будет прислушиваться только к своим трубопроводам, смазывать свои болты и следить за сливом отработанного масла... не особенно, впрочем, на все это надеясь...

И все же существует кое-что, в чем можно не сомневаться: это то, что зависит от меня. Если в Кларе кто-то живет, если моя маленькая Клара даст кому-то жизнь, уж поверьте мне, то, что родится, родится богатым! Богатым не надеждами или чувствами, или, того лучше, избытком нервных клеток, которые не восстанавливаются – это от нас не зависит, – но богатым деньгами, черт меня побери, бумажными и металлическими, медными и деревянными, золотом и серебром, капустой зеленью... Я сколочу для него такое состояние, рядом с которым сбережения Ротшильда покажутся грошами на карманные расходы среднего студента. О! Я знаю, это не обеспечит ему счастья, но, по крайней мере, это освободит его от мысли, что деньги делают счастливым; и потом, это избавит его от необходимости работать, и он сможет думать, что работа – это награда. Он сможет жить припеваючи, малыш моей Клары, и, принимая во внимание космополитизм Ж. Л. В., он сможет припевать на всех языках мира: в долларах, в марках, в рублях, в пиастрах, в иенах, в лирах, в гульденах, во франках, даже в экю. Он может припевать на эсперанто, если ему подойдет тональность! Что он будет делать со своим денежным мешком, меня меньше всего интересует. Будет ли он их вкладывать, распределять или спускать, потратит на обездоленных или сделает себе статую из платины в полный рост, меня не волнует! И если он отправит меня в богадельню, когда я растеряю все свои зубы, я отправлюсь туда счастливый, зная, наконец, и имея тому наглядное подтверждение, что жизнь не бессмысленна.

***

Но в настоящий момент, пока мы с Королевой Забо едем в направлении места обитания загадочного Ж. Л. В., в моих ослепленных солнцем глазах стоит одна картина: голый розовый карапуз весело кувыркается на огромном матрасе из банкнот, которые легкий ветерок подстилает под пятую точку невинности.

– Остановите здесь!

– Где здесь? – недовольно ворчит шофер такси.

– Здесь, у «Лионского кредита», прямо здесь.

– Зачем вам в «Лионский кредит», Малоссен?

– Открыть счет на имя моей сестры. Это срочно.

– Мы из-за вас опоздаем.

– Оставьте меня в покое, Ваше Величество.

***

Ж. Л. В. устроился в шестнадцатом[16]16
  Шестнадцатый округ – один из респектабельных районов Парижа, расположенный на правом берегу Сены, между Булонским лесом и Триумфальной аркой.


[Закрыть]. Улица Помп. Его ясли больше напоминают палаты Ирода, чем хлев в Вифлееме. Одно из тех зданий, которые считаются роскошными в силу своей необычности и новизны.

Привратник, который открывает нам дверь, точь-в-точь такой, какого ожидаешь за этой дверью увидеть. Он впускает нас, заявляя, что Месье ждет (что, впрочем, не мешает самому Месье заставить нас ждать) в библиотеке; стены этого помещения сплошь закрыты рядами томов, где в алфавитном порядке, как на вертел, нанизаны подряд Сен-Симон, Солженицын, Светоний и Хан Сюйэн. Когда жизнь перестает удивлять, она начинает походить как раз на такой шашлык. Возьмись я далее описывать обстановку комнаты – это бы вам опротивело.

– Дорогая, здравствуйте!

Так, довольно веселым голосом объявляет о своем появлении этот человек. Королева Забо и я свернули шеи, глядя на дверь, которая распахнулась перед маленьким человечком – этаким шестидесятилетним живчиком; он устремляется через всю библиотеку, неся впереди себя, как знамя, свою сияющую улыбку.

– Добрый вечер, дорогой министр!

Ни малейшего оживления в голосе Королевы Забо, сердечность высшей пробы, тот вид утонченной непринужденности, который позволяет думать, что обращаться к человеку по его титулу, наградам или званию для некоторых считается проявлением близких отношений: мы с вами одного поля ягоды. Эти двое, должно быть, частенько поигрывали в бридж, причем в паре, подбадривая друг друга анекдотами.

– Господин Малоссен, полагаю?

Правильно полагает, старый лис. И я вспоминаю, что где-то уже видел его. But where? У меня ведь нет такой привычки – наведываться к министрам.

– Не мучайтесь, молодой человек, я – Шаботт, министр Шаботт, гроза вашей беспокойной юности, изобретатель мотоцикла с седлом для второго полисмена с длинной дубинкой, чтобы отправлять непослушных сорванцов по домам.

Проговаривая все это, он не перестает трясти мне руку с утомляющим юношеским задором, а я в это время усмехаюсь про себя: «Шаботт, черт возьми, видела бы меня сейчас Жюли, на стенку бы полезла». От этого мимолетного видения моей возлюбленной у меня темнеет в глазах, а Шаботт, приняв это на свой счет, уж испугался:

– Ну, ну, молодой человек, те времена давно прошли, и я готов признать, что это мое изобретение не из лучших. У меня теперь одна страсть – писательство. И вы согласитесь со мной, что тот, кто пишет романы, не совсем конченый человек.

(Это что еще за зверь такой?)

– Не пройти ли нам в мой кабинет?

Отчего же. И опять через всю библиотеку Шаботт семенит впереди, как ребенок со своим серсо. Он пикантен. Как изящная ложечка, выпрыгнувшая из его кофейной чашки.

– Вот мы и на месте, заходите, прошу вас, присаживайтесь. Чай? Кофе? Виски? Что-нибудь еще? Для вас, дорогая, ваша вечная «виши»[17]17
  Сорт минеральной воды.


[Закрыть], знаю, знаю, – бог мой, как вы пьете эту гадость?!

Королева Забо мигом освоилась, куда уж быстрее! Во всяком случае, она не раздумывая садится на то, что потверже, стульчик в стиле Людовика XIII, самый что ни на есть монашеский табурет, а я с головой погружаюсь в английскую кожу большого вольтеровского кресла.

– Подходит. Внешность неяркая, податлив, как раз то, что требовалось.

Это что, он обо мне говорит? Обо мне?

– Вы меня извините, господин Малоссен, я только что говорил о вас, как если бы вас здесь не было, старая привычка политика. В политике почти все время приходится говорить об отсутствующих, так что порой их присутствие ничего не меняет.

– Кофе.

– Что?

– Вы только что предлагали, я выбрал кофе.

– Ах да! Кофе, чашечку кофе!

Плавный наклон к аппарату внутренней связи: «Оливье? Будьте так любезны, принесите нам большой стакан „виши” и чашку кофе».

Потом, блестя глазами:

– Итак, господин Малоссен, признайтесь откровенно, как вы себе представляли этого загадочного Ж. Л. В.?

– Так.

Большим пальцем указываю на Королеву Забо: скромненько примостилась на своем стульчике, но спуску никому не даст, и не надейся. Министр негромко рассмеялся:

– Не знаю, хороший ли это комплимент вашей начальнице, но я лично весьма польщен.

Здесь появляется Оливье. Нет, не тот, что открыл нам дверь, другой, но он мог бы быть тем же самым.

«Виши».

Кофе.

– Нет, серьезно, какой вы рисовали себе внешность Ж. Л. В.? Каким он должен быть, по-вашему?

Ах вот в чем дело! Мы уже приступили к работе... Две секунды на размышление (а хороший кофе, чтоб мне провалиться!), и я говорю:

– Как «Конкорд».

Шаботт в полном восторге. Глаза на лбу от удивления; оборачиваясь к Королеве Забо, он восклицает:

– Бесподобно! Он бес-по-до-бен!

Потом ко мне:

– Вы попали в яблочко, господин Малоссен, вы прекрасно поняли, чего я хочу. «Конкорд», ну конечно! Летающий дипломат! Ж. Л. В. должен представлять собой «Конкорд». Ну что ж, дружище, вы готовы превратиться в «Конкорд»? Вы меня читали?

– Что, простите?

– Вы читали романы Ж. Л. В.? Мои книжки?..

(Да, ваши романы...)

– Нет, не так ли? И относитесь к ним, верно, с презрением: разве нет? Но это даже к лучшему, представьте. Мне нужен совершенно свежий материал. А теперь позвольте мне изложить свой план.

Вам удобно? Ничто не мешает? Еще кофе? Нет? Сигарету? Вы не курите... Хорошо. Слушайте внимательно, вопросы приберегите на потом. Сочинение на тему: «Ж. Л. В., или Либеральный реализм».

Ж. Л. В. – это писатель нового сорта, господин Малоссен. Он больше похож на предпринимателя, чем на мастера пера. Точнее, его предприятие и есть писательство. Если я не претендую на то, чтобы прослыть изобретателем литературного жанра, то уж, во всяком случае, я создал направление. Направление совершенно оригинальное. Начиная с первых моих романов – «Последний поцелуй на Уолл-стрит», «Золотая жила», «Доллар, или Ребенок, который умел считать», – я заложил фундамент новой литературной школы, которую мы будем называть, если хотите, капиталистический реализм. Улыбаетесь, господин Малоссен? А между прочим, капиталистический реализм, или, чтобы соответствовать духу времени, либеральный реализм, это зеркальное отражение соцреализма. Если наши собратья с Востока воспевают в своих романах героев труда – колхозниц, влюбленных в заслуженных трактористов, взаимную страсть, принесенную в жертву пятилетнему плану, то я создаю эпопею отдельных состояний, приумножению которых ничто не может воспрепятствовать: ни чужие состояния, ни государство, ни даже любовь. У меня всегда побеждает человек, предприниматель! Наш мир – это мир лавочников, господин Малоссен, и я задался целью снабдить чтивом всех лавочников мира. Если аристократы, рабочие, крестьяне получили своего героя в ходе развития литературы, то коммерсанты не удостоились такой чести! А Бальзак, возразите вы? Бальзак – это антигерой в том, что касается коммерции, аналитическая зараза! Я не разглагольствую, господин Малоссен, я подсчитываю. Мой читатель не тот, кто умеет читать, а тот, кто умеет считать. Иначе говоря, все лавочники мира считают, и никому, ни одному романисту не пришла в голову мысль возвести это в ранг литературных ценностей. Никому до меня! Я был первым. В результате – двести двадцать пять миллионов экземпляров продано по всему миру «на сей день», как сказала бы моя кормилица. Я сделал из бухгалтерии поэму, господин Малоссен. В моих романах – ряды цифр, каскады биржевых ставок, прекрасные, как кавалерия на параде. Это вид поэзии, к которой чувствительны коммерсанты любой масти. Успех Ж. Л. В. основан на том, что я наконец отвел свое место в мифологическом ряду представителю гермесова племени. Благодаря мне у коммерсантов появились отныне свои герои на Олимпе романистики. Теперь им нужен Создатель. Ваш выход, господин Малоссен...

14

Призвание к деньгам просыпается очень рано. К четырем часам утра – времени мусорщиков. И любого сына мусорщика может неожиданно посетить вдохновение.

Сознавая в свои шестнадцать, что он принадлежит к отбросам общества, Филипп Агуэльтен шел за отцом в своем мешковатом зеленом комбинезоне с ядовито фосфоресцирующим кантом, рассчитывая получить жалкие гроши на карманные расходы.

Когда он катил в первых лучах восходящего солнца через площадь Согласия, примостившись на задней подножке кузова уборочной машины, Филипп заметил огромную толпу людей, осаждавших вход в отель «Крийон» в ожидании маловероятного появления Майкла Джексона. И у Филиппа появилась его первая гениальная идея: содержимое мусорных ведер Майкла Джексона было на вес золота!

Вооружившись планом Парижа и каталогом светских мероприятий, намеченных на тот год, – своеобразная карта его первого острова сокровищ, – Филипп вычислил и отметил мусорные бачки звезд.

В результате первых же утренних раскопок он положил под стекло своей коллекции самый свежий огрызок яблока, обглоданного Джейн Биркин, флакон из-под лака для ногтей от Диора, принадлежавший Катрин Денёв, бутылку из-под пива Ришара Боренже...

– Класс! Здорово придумано! И он будет все это продавать? Голова!

– Жереми, помолчи!

– Что, разве не гениальная мысль – перерыть мусорные бачки известных людей?

– Дай дядюшке Тяню дочитать!

Три месяца спустя Филипп уже руководил дюжиной увлеченных своим делом копателей и тремя десятками осведомителей, консьержей или их детей; каждый из них был заинтересован в процветании предприятия, прибыльность которого превзошла все ожидания.

– Что такое «прибыльность»?

– Прибыльность, Малыш, «быль», это значит, что оно приносит деньги.

– И много?

– Да, немало.

– А «произошла» как понимать?

– Что?

– «Произошла»?

– А! Превзошла! Это значит...

– Объясни ему шепотом, Тереза, чтобы дядюшка Тянь мог продолжать!

За семестр он прошел весь курс и, сдав экзамены на «отлично», получил степень бакалавра и приобрел помещение в торгово-промышленном комплексе Иври.

На следующий год он открыл филиалы в Лондоне, Амстердаме, Барселоне, Гамбурге, Лозанне и Копенгагене. В просторном офисе на Елисейских Полях размещалась теперь его штаб-квартира. Он поступил вне конкурса в Высшую Экономическую Школу.

– Во дает!

– Жереми...

– Молчу.

В день своего восемнадцатилетия он ушел из ВЭШ, хлопнув дверью. Он вернется туда два года спустя, но уже в качестве преподавателя.

За эти два года он выучил датский, испанский, голландский, подтянул свой немецкий, а заодно и английский, на котором он говорил с неуловимым йоркширским акцентом...

Он играл на саксофоне в «Пти Журналъ» и быстро пошел в гору как лучший полузащитник в сборной по регби Парижского университетского клуба...

Извольте. Это называется «Властелин денег», последнее детище министра Шаботта, он же Ж. Л. В.: стремительно, как вспышка молнии, бессмысленно, как смерть, но это захватывает ребятню, так что даже маленькая Верден следит по строчкам, когда Тянь читает. Тянь, который за всю свою жизнь романов в руки не брал, тем не менее знатный рассказчик. Его голос (так напоминает голос Габена, просто невероятно!) придает всему повествованию особую глубину. Что бы он ни читал – затягивает, как болото. И если Жереми или Малышу и случится прервать чтение в самом начале, то лишь по причине крайнего возбуждения. Но и они вскоре отдаются на волю волн, уносимые потоком, заполняющим эти пропасти, которые голос Тяня, слово за слово, строка за строкой, буравит на месте нетронутой целины любого текста, каким бы он ни был.

Именно в Нью-Йорке, где он подыскивал место для своего очередного магазина, Филипп встретил Таню. Их взгляды пересеклись в самом сердце Гринвич-Вилледжа.

Появившаяся, как и он, из ниоткуда, девушка открыла ему мир Гёте, Пруста, Толстого, Томаса Манна, Андре Бретона, мир архитектоники в живописи и контрапункта в музыке. Красивая пара, они и жили красиво. Мадонна, Борис Беккер, Платит, Джордж Буш, Матиас Руст и Лоран Финьон входили в круг их близких друзей.

***

Я их так и оставил: Верден на руках у Тяня, Тереза в наглухо застегнутой ночной рубашке, Клара на своей постели (скрестив руки на животе, уже!), Жереми и Малыш на своих местах во втором ярусе, в глазах – будущее и много золота, Ясмина у ног Клары с выражением скорбной важности на лице, как будто Тянь читал, например, какую-нибудь главу из Корана, испеченную Пророком специально в память Сент-Ивера.

Я встал.

Джулиус поднялся вслед за мной.

И мы тихонечко удалились, как всегда в такой поздний час.

***

Мы, Его Превосходительство и я, отправились отстаивать дело Бенжамена Малоссена перед Жюли Коррансон. Бельвиль понемногу отступал на второй план, пока я повторял свои слова: «Я согласился играть эту комедию, чтобы утешить Клару, моя Жюли. Я согласился, потому что бывают моменты, когда ужас бьет так сильно, что непременно нужно уйти из „реальности”, как ты говоришь, и попробовать какие-нибудь другие подмостки. Я согласился, чтобы увести от этого детей, пусть играют и не думают о Сент-Ивере. Жереми и Малыш будут разучивать со мной мой текст, Клара – делать фотографии, а Тереза сможет меня попилить; это их отвлечет. Я согласился также, чтобы выполнить приказание Аннелиза и отогнать семейную лодку как можно дальше от его расследования. Я согласился, потому что, если только начать считать, получится, что мы уже перебрали свою норму неприятностей на нос, – ты не находишь? Тогда я сказал себе: ладно, будем легкомысленны, один-единственный раз, немного придурковаты, слегка неуклюжи. Хватит быть безупречными, потому что это именно то, в чем нас упрекает Аннелиз. Оставим на время негостеприимные берега преданности и самоотверженности. Идешь со мной, Жюли? Давай. Давай попробуем. Сыграем в Ж. Л. В., раз уж случай подвернулся».

***

Естественно, ее не оказалось дома. Тук-тук-тук, Жюли? Превосходный Джулиус уселся, ждет, пока откроют. Как бы не так. Карандаш, клочок бумаги, спина Джулиуса вместо стола. Я кратко законспектировал только что сказанное. Прибавил «я тебя люблю», проспрягав во всех временах и наклонениях, приписал, что остаюсь ее авианосцем, что она может садиться и взлетать, когда захочет... Это как раз и были слова первой нашей встречи: «Хочешь быть моим авианосцем, Бенжамен? Я буду прилетать время от времени, чтобы пополнить запас здравого смысла», а я в ответ, не помня себя от счастья: «Прилетай, моя красавица, и улетай, сколько душе угодно, отныне я плаваю в твоих водах».

Я извинился за свои гадости насчет журналистки и «избирательности», прости, Жюли, это я специально, чтобы сделать тебе больно... прости, прости, и подписался.

Потом задумался.

Чего-то не хватало.

Правды, которую нельзя скрывать.

Шаботта.

Я признался, в постскриптуме, что Ж. Л. В. не кто иной, как министр Шаботт, он, Жюли, он самый. Представляешь?

И лист нырнул под дверь.

***

После своего пространного монолога о либеральном реализме Шаботт повел нас, меня и Королеву, в помещение, устроенное как кинозал.

– Идите за мной, господин Малоссен, я покажу вам, на что похож «Конкорд», настоящий, из плоти и крови.

Дюжина кресел, около каждого – по пепельнице, потолок с наклоном и стены, скошенные по направлению к белоснежному экрану. Позади нас – око кинопроектора, над которым колдует третий слуга – Антуан, точно такой же, как все предыдущие. От светского визита мы перешли к сверхсекретному брифингу, в духе Джеймса Бонда перед отправкой на очередное задание.

– Я собираюсь сделать из вас Ж. Л. В., более настоящего, чем в действительности, вот увидите, это будет забавно...

Темнота, луч света, картинка на экране: лоб, черные как смоль крылья шевелюры сложены назад, Прямой безупречный пробор. (Волосок к волоску, надо же!)

– Как вы заметили, господин Малоссен, «Конкорд» тщательно причесан.

(И правда, у этого типа не голова, а фюзеляж черного самолета.)

– Вы знаете, кому принадлежит сие чело, дорогая?

Королева Забо сомневается:

– Молодому Шираку?

– Нет. Копник, двадцать восемь лет, серый кардинал с Уолл-стрит. Посмотрите, какой высокий лоб, господин Малоссен, двойная морщинка, не горизонтальная, заметьте, это не сомнение, это энергия в чистом виде! Такой лоб и такая же прическа должны быть у Ж. Л. В. Так, идем дальше. Антуан!

Щелчок, смена кадра, два глаза на экране. Небесно-голубой, как требуется, взгляд устремлен вперед. Должно быть, долго тренировался, чтобы научиться смотреть не моргая. Когда ему надо посмотреть в другую сторону, то поворачивается вся голова, как пушка у танка.

– Волбрут, вольфрамовый король, – возвещает Шаботт, – рынок астронавтики весь под ним. Важен не цвет глаз, господин Малоссен, важна напряженность взгляда. Посмотрите, какая прямота под дугами бровей. С таким подвижным лицом, как у вас, должно быть, это не составит большого труда.

И все в таком же духе: округлые щеки мучного короля, волевой подбородок микроимператора (имеются в виду микроплаты), полуулыбка бельгийского магната консервов... и проч., и проч., общая картина: дурак дураком, на мой взгляд.

Но меня не спрашивали. Шаботт:

– И получаем Ж. Л. В.: безупречное равновесие властности и решимости, иронии и здорового жизнелюбия. Заметим, что Ж. Л. В. вовсе не аскет, я особенно это подчеркиваю: он любит деньги и все самое лучшее, в том числе и кулинарию. Господин Малоссен, придется набрать вес, так сказать.