Текст книги "Летающая В Темных Покоях, Приходящая В Ночи"

Автор книги: Даниэль Клугер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

Ледяное дыхание становилось сильнее, и сильнее становилась боль от вонзившейся в виски иглы. Беззвучно затряслась и исчезла фигура Цви-Гирша, содрогнулись и опали дома, прилавки, колодец и коновязь. Даже небо, затянутое тяжелыми багровыми тучами.

Хаим в ужасе закричал.

И проснулся.

Сначала ему показалось, что на самом деле он не проснулся, а всего лишь переместился из одного сна в другой – таким тусклым и серым был утренний свет, лившийся в невысокое окошко. Слева от себя он слышал бормотанье: то всегда просыпавшийся раньше всех Велвл-Вольф повязывал тфилин, вполголоса читая «Шма, Исраэль». К его голосу присоединился почти неотличимый по тембру голос Нафтуле-Берла.

Хаим потянулся, сел на кровати. Поморщился от тянущей тупой боли в мышцах. Оделся и аккуратно застелил постель.

Нафтуле-Берл и Велвл-Вольф уже стояли у выхода. Цви-Гирш все еще лежал, укрывшись с головой. Вольф нетерпеливо бросил:

– Эй, Цвика, вставай, сколько можно тебя ждать?

Хаим-Лейб решительно подошел и потряс спящего за плечо:

– Вставай, соня!

Никакого эффекта.

Он потянул одеяло и отшатнулся.

– Б-б-боже мой…

Заглянув через плечо Хаима, Вольф тоненько взвизгнул.

Цви-Гирш лежал на спине, и глаза его были открыты, но ничего более страшного и отвратительного, чем этот взгляд, Хаим-Лейб в своей жизни не видел.

На обомлевших юношей уставились синеватые белки, по краю отороченные ветвистыми красными жилками. Ни радужных кругов, ни зрачков не было. Казалось, глаза несчастного Цви развернулись так, что теперь смотрели внутрь черепа.

Ноги Хаима словно приросли к полу. За спиной хлопнула дверь – не выдержав жуткого зрелища, Велвл-Вольф выбежал из комнаты. Нафтуле-Берл стоял, но тоже был готов к тому, чтобы удрать отсюда.

– Позови рабби Леви-Исроэла… – прошептал Хаим. Вернее, попытался прошептать. Сил его хватило лишь на то, чтобы открыть и закрыть рот. Но товарищ понял и с готовностью помчался за раввином.

Цви приподнялся и сел на кровати. Движения его были неестественными – словно кто-то невидимый взял юношу за обе руки и с силой потянул вперед. Он медленно повернулся к оцепеневшему Хаиму и взглянул на него – если это слово уместно – своими жуткими белыми глазами. Одновременно Цви-Гирш приподнял обе руки с растопыренными пальцами. Рот его чуть приоткрылся, но ни звука не было произнесено.

Упершись спиною в холодную стенку, Хаим тоже инстинктивно поднял руки, как будто хотел оттолкнуть Цви.

Цви-Гирш тяжело встал на ноги, но не пошел к Хаиму, а принялся странным образом кружиться на одном месте. При этом изо рта его вырвалось монотонное жужжанье.

Хаим попытался незаметно передвинуться к двери. Цви не обращал на него никакого внимания, целиком поглощенный танцем-кружением. Время от времени он хлопал в ладоши, и тогда уголки рта его искривлялись, а на губах выступала розоватая пена.

Вдруг Цви-Гирш замер в нелепой позе и рухнул на пол. Одновременно распахнулась дверь, послышались возбужденные голоса. Хаим облегченно перевел дух.

Рабби Леви-Исроэл остановился у входа. Всегда суровое его лицо, обрамленное клочковатой седой бородой, на этот раз выглядело мрачнее обычного. Сопровождавшие его бохеры остановились на крыльце. Вытянув шеи, они с любопытством заглядывали внутрь. Нафтуле-Берл и Велвл-Вольф топтались позади всех и явно не горели желанием войти в комнату. Лица у всех были бледными.

Раввин подошел к лежавшему, наклонился. Выпрямившись, сказал ни к кому не обращаясь:

– Он мертв. Бедный мальчик.

В ночь накануне похорон Хаим сидел на крыльце, глядя в низкое небо невидящими глазами. Если бы кто-нибудь спросил его: «Хаим-Лейб, о чем ты сейчас думаешь?» – он вряд ли сумел бы ответить.

Но не было вокруг никого, кроме Хаима и его несчастного соседа, да еще молочника Менделя Пасковера, члена Погребального братства. Реб Пасковер согласился посидеть ночь и почитать псалмы над телом бохера.

Далеко за полночь Хаим услыхал странный звук, шедший из-за двери. Звук был похож на тяжелый вздох. Хаима пробрала дрожь – притом что ничего действительно пугающего в этом звуке не слышалось, обычный вздох уставшего или огорченного человека. На миг ему в голову пришла безумная мысль: Цви-Гирш жив!

Он быстро поднялся и вошел в дом, стараясь не скрипеть дверью.

Мертвый Цви-Гирш сидел на кровати и медленно водил руками вокруг себя, словно пытаясь что-то нащупать. Глаза его были закрыты.

Реб Пасковер лежал у стены бездыханным. Рука его все еще судорожно сжимала Книгу псалмов.

Хаим-Лейб не мог заставить ноги слушаться. Словно завороженный следил он за движениями покойника. Тот вновь лег, так что его вытянутые вперед руки оказались направленными вверх.

Хаим попытался прочесть молитву, но похолодевшие губы остались неподвижными.

Внезапно из-за его спины в комнату быстро вошел – вернее сказать, вполз – кот. Не обратив никакого внимания на Хаима, он деловито проследовал к лежавшему на полу Менделю. Вспрыгнув на грудь несчастному молочнику, кот долго рассматривал его искаженное гримасой лицо, потом неслышно прошел к Цви-Гиршу, руки которого все еще торчали вверх. Тотчас руки бессильно упали.

Хаим осторожно попятился в дальний угол, изо всех сил сжимая зубы, чтобы они, не дай Бог, не начали выбивать барабанную дробь. Дьявольский кот вдруг резво вспрыгнул на книжную полку, стоявшую рядом с постелью Цви-Гирша, и сильным ударом лапы сбросил оттуда несколько томов. Соскочив затем на пол, он начал, громко урча, отбрасывать книги одну за другой, пока не добрался до нужной. Тут Хахам зашипел, спина его изогнулась дугой, он принялся яростно рвать книгу когтями, так что во все стороны полетели клочья бумаги. После этого гигантским прыжком, немыслимым для обычного кота, покрыл расстояние от стены до распахнутой двери и скрылся.

Дальнейшее Хаим-Лейб помнил смутно. Комната в одночасье заполнилась большим числом встревоженных полуодетых людей – Хаим-Лейб даже не понял толком, откуда они взялись. Голова его кружилась, сердце бешено стучало в груди, все тело покрылось испариной. Прибежавший с прочими рабби Леви-Исроэл принялся было расспрашивать его о случившемся, но, всмотревшись в лицо юноши, оставил его в покое. Хаим тяжело опустился на скамью, закрыл глаза и почувствовал, что проваливается в темноту. Прежде чем окончательно потерять сознание, он успел подумать, что уже испытывал подобное ощущение – совсем недавно.

Открыв глаза, Хаим увидел озабоченно склонившуюся над ним пожилую женщину. Голова ее была тщательно повязана черным платком, светлые, почти прозрачные глаза казались чужими на изрезанном морщинами коричневом лице.

– Шифра… – сказал он слабым голосом. – Где я?

Знахарка облегченно вздохнула.

– Я велела отнести тебя в мой дом, – пояснила она. – Рабби Леви-Исроэл не возражал. Так что пару дней, пока не окрепнешь, поживешь здесь… – Она пощупала его лоб, покачала головой. – У тебя жар, мальчик. Думаю, ты простудился. Да еще нервы… – Шифра отошла от постели. – Я дам тебе горячего отвара, поспишь – завтра легче будет.

Хаим приподнялся и сел. Комната, в которой он находился, была небольшой, но уютной. В детстве он часто бывал здесь – когда отец уходил в синагогу, а погода не позволяла играть на улице.

– Что с Менделем? – осторожно спросил Хаим. – Что с Менделем Пасковером, Шифра?

Знахарка стояла к нему спиной и то ли не расслышала, то ли не захотела отвечать.

– Шифра, – сказал Хаим, – этот к-кот, которого приветил Цви-Гирш. Цви умер из-за него. И р-реб Пасковер тоже. – Едва жуткая картина всплыла в памяти, Хаим вновь почувствовал сильнейший озноб. – Эт-то ч-чу-у-удовище…

Шифра присела на край кровати, рядом с Хаимом. Внимательно посмотрела на его отрешенно спокойное лицо и поняла, каких усилий стоило парню это спокойствие.

– Рабби Леви-Исроэл считает, что у тебя бред, – молвила она. – Раввин сказал, что тебя слишком взволновала смерть товарища.

Шифра протянула ему кружку. Хаим некоторое время задумчиво смотрел на медленно кружившуюся зеленоватую жидкость.

– Ц-цви-Гирш, – сказал он. – Отчего же умер Цви-Гирш? Что говорит рабби?

Шифра развела руками.

– Цви был очень больным мальчиком, – сказала она. – У него и в детстве несколько раз были приступы падучей. Один раз при мне. Силы небесные, как его, бедненького, били судороги! Я еле-еле спасла его… – Старуха скорбно покачала головой. – Вот и в этот раз. Похоже, бедняга просто задохнулся. Язык парня завалился назад и закрыл дыхательное горло. Так иногда бывает, к несчастью. Рабби Леви-Исроэл думает: он одновременно сильно закашлялся. Вот такое совпадение: приступ падучей совпал с приступом кашля…

– А М-мендель? – спросил Хаим-Лейб. – Как объяснить его смерть?

– Что ты несешь, Хаим?! – ахнула Шифра. – Я думала, ты оговорился… Он вовсе не умер, слава Богу! Его сморил сон. Он жив и здоров. И так же глуп, как прежде.

– Значит, все померещилось… – упавшим голосом произнес Хаим. Он поднес кружку к губам. В ноздри ударил пряный, чуть кисловатый запах. Хаим зажмурился и сделал глоток, затем отдал кружку знахарке и обессилено откинулся на мягкую подушку.

– Н-ничего я не видел, – хмуро сказал он. – Ничего.

Шифра сообщила, что Нафтуле-Берл и Велвл-Вольф под разными предлогами уехали к родителям.

– Я п-пойду домой, – заявил после этого Хаим-Лейб. – Я буду сидеть шиве по Цви-Гиршу.

Шифра попыталась его удержать. Но Хаим упрямо повторил: «Я должен сидеть по нему шиве. Он был сиротой, как и я. Мы почти родственники, Шифра».

В последний день траурной недели почему-то посетителей не было. Хаим-Лейб рассеянно листал Псалтирь. Дело близилось к вечеру. Зимнее солнце уже наполовину скрылось за горизонт. Косые лучи проникали сквозь низкое окно, окрашивая внутренности комнаты в тусклые красновато-коричневые тона. Хаим отложил в сторону книгу: все равно ничего не было видно. Вдруг на крыльце послышалась негромкая возня, заскрипела дверь, и в комнату, неслышно ступая, вошел Хахам. Он остановился в самом центре и настороженно осмотрелся.

Все прежние страхи парня мгновенно ожили, когда он увидел силуэт кота, четко вырисовывавшийся на фоне кроваво-красного заката.

Кот между тем искоса глянул на него, но не двинулся с места. Похоже, бохер его нисколько не интересовал.

Зато его очень заинтересовала постель покойного Цви-Гирша. Хахам приблизился к ней, постоял немного, потом вспрыгнул на топчан, застеленный тонким суконным одеялом, и вновь замер, то ли прислушиваясь, то ли принюхиваясь к чему-то. Кончик его хвоста слегка дергался.

И тут Хаим поразительно ясно вспомнил давешний сон с мертвым Цви-Гиршем. С ужасом понял он вдруг, что чудовищная тень, выросшая за спиной Цви-Гирша, более всего походила на гигантского, вставшего на задние лапы кота.

Между тем Хахам перепрыгнул на постель Велвла-Вольфа и принялся тщательно ее исследовать. Медленно прошелся вдоль и поперек, то и дело останавливаясь. Добравшись до подушки, помесил ее лапами, будто тесто.

Губы Хаима мгновенно пересохли, он хрипло прошептал:

– Уб-бирайся п-прочь…

Кот лениво повернул голову в его сторону и негромко мурлыкнул. После чего резво соскочил с топчана и неторопливо направился к двери. Прежде чем выйти, он еще раз оглянулся на Хаима-Лейба. Из ярко-желтых глаз словно ударила молния. Сами глаза вдруг изменили цвет и превратились в огненно-красные, словно горящие угли. Хаима обдало настоящим жаром.

Но уже через мгновение кот растворился в лучах заходящего солнца.

Сама собой захлопнулась дверь. В наступившей тишине слышно было, как за стеной негромко переругивались Йосль с женой. Стряхнув оцепенение, Хаим-Лейб выбежал на крыльцо и увидел, что кот никуда не убежал, а стоит посередине двора и смотрит прямо ему в глаза, то ли поддразнивая, то ли приглашая следовать за ним. Хаим двинулся к нему, и тогда Хахам повернулся, быстро подбежал к воротам и выскользнул за калитку.

Стемнело. Вскоре Хаим уже не мог различить, где они находятся и куда направляются. При этом самого кота он прекрасно видел, несмотря на сгустившуюся темноту.

Впереди появились какие-то скалы или камни, окруженные светящимися огоньками. Тут Хахам вдруг напружинился и одним гигантским прыжком скрылся в этих камнях. Хаим остановился. В нагромождении камней он узнал развалины старой синагоги. Хаим готов был повернуть назад, но все-таки решил продолжить преследование. Для этого ему пришлось собрать все свое мужество. При взгляде на слабые огоньки, мерцавшие вокруг развалин, сердце парня ушло в пятки: он вспомнил рассказы о том, что ночью в таких местах иногда собираются души умерших и что живым они представляются в виде таких вот слабо мерцающих огоньков.

Он осторожно обогнул развалины и остановился у единственной могилы, находившейся в этих местах. Кто был похоронен здесь, никто толком не знал. Одни говорили, что это могила святого мученика рабби Авраама, другие – что лежит здесь великий грешник, имя которого забыто и никогда не станет известно.

Хаиму показалось, что высокий, чуть покосившийся деревянный навес-штибл над этой могилой закачался. Словно между дрожащим от страха бохером и этой могилой потекла легкая, почти прозрачная дымка.

– Благословен Ты, Господь, Царь Небесный… – прошептал он. Слова молитвы вылетели из его памяти. – Благословен Ты, Господь Всемогущий, Царь Израиля…

Явственный столб дыма поднимался от надгробной плиты к центру деревянного навеса, становился все четче, одновременно разрастаясь во все стороны, подобно призрачному дереву. Его зыбкие ветви потянулись к Хаиму, медленно окружили его и стали плотнее, пока наконец не укрыли от парня все окружающее.

Одновременно тело его обрело удивительную легкость, стало почти невесомым. Едва Хаим-Лейб успел ощутить это, как в непроницаемой тьме, его окутавшей, поднялся сильный ветер. Неслышный, но мощный воздушный поток подхватил парня, закружил его, в результате чего тот окончательно потерял представление о верхе и низе.

Неожиданно окутавшая его тьма начала отпадать клочьями, пока не исчезла полностью. Тотчас ветер прекратился. Хаим упал на землю, поднялся на ноги и осмотрелся.

Он стоял на весеннем лугу, освещенный солнечными лучами. При этом самого солнца видно не было, небо затягивала низкая белесая пелена, сквозь которую каким-то чудом пробивался свет.

Та же белесая пелена затягивала горизонт, так что Хаим-Лейб не мог разглядеть, где и чем заканчивается луг. Место казалось ему смутно знакомым. Присмотревшись, он обратил внимание на то, что луговая трава шла будто полосами: полоса яркой, свежей травы, полоса тусклой и жухлой. Вдруг темная масса медленно выступила из тумана, скрывавшего линию горизонта, и поползла к нему. Белесый туман отступил; единая масса распалась на несколько отдельных пятен, в которых Хаим различил каких-то животных. Когда они приблизились к парню метров на двести – двести пятьдесят, Хаим с нескрываемым отвращением обнаружил, что по лугу движется стадо бурых свиней. Свиньи то и дело принимались рыться в земле, выискивая что-то. Особенно активно копались они там, где трава была ярче и гуще.

Это обстоятельство вызвало в Хаиме смутную тревогу. Он отошел на несколько шагов, потом повернулся, чтобы убежать, и вздрогнул от неожиданности и омерзения. За спиной огромная бурая свинья разрыла землю всего в десяти шагах от него. Ее голова с перепачканным грязью рылом вдруг вздернулась вверх. Хаиму показалось, что у животного уродливый нарост на рыле, но, оказалось, свинья что-то вытащила из образовавшейся ямы. Хаим почувствовал запах мертвечины и содрогнулся от сильнейшей дурноты и головокружения.

Покрытая странными травяными полосами земля вздыбилась; белесый небосклон оказался за спиной. Еще через мгновение картина померкла, быстро затянулась тьмой. Прямо перед глазами Хаима из темноты вдруг вынырнула свиная морда, что-то сжимающая мощными челюстями.

Потом кромешная темнота окончательно поглотила все – кроме едва теплящегося сознания несчастного бохера. Он увидел слабо мигающие огоньки, и опутавшие его призрачные ветви-щупальца ослабли, тьма отступила.

Хаим вновь оказался перед неизвестной могилой с покосившимся штиблом. Сбоку угадывались развалины старой синагоги, но теперь они казались не черными а темно-серыми. Оглянувшись, Хаим-Лейб с невероятным изумлением увидел рассветное зарево.

Что это было? Что за страшные сны, похожие на невозможную, но все-таки реальность, он без конца переживает?

Глупо было сидеть вот так на камне и задавать самому себе вопросы, на которые нет ответа. Глупо было ждать, пока кто-нибудь увидит его здесь, у этой могилы то ли праведника, то ли грешника, имя которого не сохранила людская память.

Хаим тяжело поднялся на ноги и побрел по направлению к дому. Последующие две недели оказались вполне спокойными, и его смятенная душа начала обретать если не прежнее, то во всяком случае относительное спокойствие. Хахам исчез; Велвл-Вольф и Нафтуле-Берл вернулись от родных.

Хаим не стал рассказывать товарищам о странных своих снах – не только из нежелания заново переживать все, но и потому что не хотел смущать их лишний раз.

Примерно через месяц после похорон Цви-Гирша в бес-мидраше разбирали «Кицур Шулхан Арух» рабби Шломо Ганцфрида. Голос рабби Леви-Исроэла, монотонно читавший субботние запреты и тут же объяснявший их на примерах, воспринимался бохерами как низкое ровное жужжанье.

Рядом с дремлющим Хаимом клевал носом Велвл-Вольф. Из угла, где свернулся калачиком самый маленький из учеников Мотеле, доносилось сладкое сопенье. Рабби Леви-Исроэл делал вид, что не замечает этого и лишь изредка грозно поблескивал очками в сторону то одного, то другого спящего.

– Глава восемьдесят восьмая, – сказал вдруг учитель. – Мукцэ. Что такое мукцэ, Нафтуле-Берл?

Нафтуле-Берл пробарабанил ответ, по обыкновению возведя очи горе и чуть подвывая:

– Мукцэ – предметы, которых не должно касаться в субботу; прикасаясь же к ним, еврей нарушает святость царицы субботы. – Он шмыгнул длинным носом, скосил глаза на учителя. – Например, те предметы, которыми в будние дни работают. Прикосновение к ним в субботу равно выполнению работы и значит запрещено…

– Хаим-Лейб, – неожиданно сказал рабби Леви-Исроэл, – зачитай нам, пожалуйста, что еще относится к мукцэ? Что пишет об этом рабби Ганцфрид?

Хаим-Лейб быстро выхватил из-под рук Нафтуле-Берла толстенную книгу и начал лихорадочно искать нужную страницу.

– Это, значит, так… – забормотал он. – В-вот… «Т-то, что по-появилось н-на свет в су-убботу, – именуемое „н-нолад“»… – Взгляд его потерянно блуждал по странице в поисках такого текста, который умиротворил бы рабби Леви-Исроэла и заставил бы учителя на несколько минут забыть об ученике.

Вдруг он почувствовал, как во рту его, и без того сильно пересохшем, появилась сухость деревянная. Хаим-Лейб шумно вздохнул, взял книгу обеими руками и впился глазами в поразившую его строку.

– Д-дальше тут вот сказано… – пролепетал Хаим-Лейб. – Вот тут, внизу. Посмотрите, рабби Леви-Исроэл…

Весьма удивленный неожиданным поведением Хаима-Лейба, раввин приблизился, нацепил на нос очки и прочел текст, отчеркнутый ногтем Хаима-Лейба:

– «Запрещено в субботу гладить и ласкать животных…» Ага, хм-м, ну да… «И даже если они находятся в доме, следует остерегаться не только переносить их с места на место, но даже касаться рукою…» – Он вопросительно посмотрел на Хаима-Лейба.

– Это правда? – спросил тот.

– Разумеется, правда. А что тебя так удивляет, Хаим-Лейб?

– Но эт-то же… п-погладить кота… это же пустяк! – воскликнул парень. – Это же мелочь!..

– Нет и не может быть мелочей в соблюдении заповедей! – Раввин повысил голос. Далее он пустился в долгие рассуждения, но Хаим-Лейб не слушал его. Он стоял, будто громом пораженный. В мельчайших деталях предстал вдруг перед его глазами вечер, когда впервые появился в их комнате дьявольский кот.

И вспомнил сейчас Хаим-Лейб, что был то вечер субботний. Дверь скрипела, скрипела, а после распахнулась, и в комнату вошел большой темно-серый кот. Цви-Гирш подозвал его, кот замурлыкал. Цви погладил его, за ушами почесал…

Раввин уже перешел к другому вопросу, лишь изредка поблескивая стеклами очков в сторону сидевшего с полуоткрытым ртом странного ученика. Хаим-Лейб чувствовал, как от страха у него мурашки начинают бегать по коже. Вспомнилась ему первоначальная чрезмерная худоба приблудившегося кота, исчезнувшая в считанные дни после водворения в их комнате, огонь в его глазах, который можно было назвать поистине дьявольским, странно искривленная, скошенная чуть влево морда – от этого складывалось впечатление какой-то пьяной ухмылки.

И еще вспомнил он, что именно с той субботы здоровье Цви-Гирша стало стремительно ухудшаться и что по мере того, как толстел кот, худел бохер.

Меж тем ученики перешли к разбору одного из разделов талмудического трактата «Бава Кама», рассматривающего вопросы возмещения причиненного ущерба. И вот как раз в тот момент, когда рабби обсуждал с Нафтуле-Берлом случай сознательно разорванной одежды, Хаим-Лейб, у которого зачесалось в носу от книжной пыли, полез в карман за платком. Вынув же руку, он с недоумением уставился на пригоршню слежавшихся бумажных клочьев. Поначалу Хаим-Лейб не мог сообразить, откуда взялись они в его кармане, но вспомнил все того же проклятого кота, в клочки изорвавшего страницу упавшей с полки книги в ночь накануне похорон Цви-Гирша.

– Было! – вскрикнул он. – Н-не сон!.. – Тут он увидел, что все уставились на него, густо покраснел и снова сунул руку в карман.

Рабби Леви-Исроэл с силой ударил по крышке стола, так что Хаиму-Лейбу показалось, будто ножки стола от этого удара подогнулись. Раввин поднялся, тяжело ступая подошел к юноше.

– Хаим, – ласково спросил он, – мальчик мой, что настолько удивило тебя? Может быть, ангел раскрыл тебе истинный смысл Торы? Или же озарение снизошло на тебя с небес?

Хаим едва не полез от страха под стол. Раввин нависал над ним скалой.

– Отвечай, паршивец!.. – гремел он разгневанно. – Отвечай!..

Хаим молчал и только часто облизывал пересохшие губы.

– Ну-ка, протяни руки, – обычным голосом произнес раввин. Хаим послушно протянул руки, и рабби Леви-Исроэл с силой хлестнул его указкой. Хаим-Лейб вскрикнул. Раввин сказал:

– Вот это восклицание я понимаю. Оно означает: «Простите меня, учитель, я больше не буду».

После окончания занятий учитель велел Хаиму остаться.

Хаим тихо сидел в углу, изредка бросая косые взгляды на рабби Леви-Исроэла, погруженного в чтение толстого фолианта.

Вдруг он привстал. Раввин тотчас поднял голову и внимательно взглянул на него:

– В чем дело?

– К-книга… – Хаим ткнул пальцем в лежавший перед учителем фолиант. – Чт-то это за книга, рабби?

– «Сэйфер а-содот», – ответил в некотором недоумении раввин. – «Книга тайн» рабби Давида а-Коэна ми-Праг.

Хаим-Лейб чувствовал, что его бьет нервная лихорадка. Поднявшись со своего места, он подошел к раввину и умоляюще протянул руки.

– П-пожалуйста, – заикаясь произнес он, – п-пожалуйста, рабби… Позвольте мне п-посмотреть…

Взглянув в лицо Хаиму-Лейбу, рабби Леви-Исроэл кивнул и указал на место рядом с собой. Бохер не заставил просить дважды, сел на табурет и буквально впился глазами в «Сэйфер а-содот».

Фолиант оказался раскрыт на разделе «Парцуфим шель клипот» – «Лики оболочек». Раздел содержал пугающие сведения о силах нечистоты – «оболочках», – окружающих человека, невидимых, но тем не менее обладающих властью над человеческими душами – в тех случаях, когда обладатели этих душ нарушали заповеди. О тех ликах и масках, которые надевают они, чтобы человек не мог разглядеть их истинной, дьявольской природы.

Рабби Давид а-Коэн ми-Праг знал о многом и рассказывал в своей книге о тяжбах людей и демонов, о том, как и каких ангелов разрушения рождают человеческие проступки и преступления. О сновидениях, смущающих и терзающих душу.

Медленно листая пожелтевшие от старости плотные листы, Хаим-Лейб читал, то и дело останавливаясь на темных и запутанных местах – а таких встречалось немало. О присутствии учителя он словно забыл. Сам же раввин лишь внимательно следил за тем, какие именно места «Сэйфер а-содот» привлекают внимание ученика, пытаясь из этого выборочного чтения уяснить причину странностей поведения Хаим-Лейба.

Ровный свет, отбрасываемый горящей свечей, стал чуть тускнеть, когда он добрался до раздела «Пути зла». Тут были собраны рассказы об искушениях, которым подвергались и подвергаются люди. Многие из этих историй Хаим-Лейб читал сам и слышал на занятиях в бес-мидраше. В частности, рассказ об Элише бен-Абуе по прозвищу «Ахер» – «Другой», великом мудреце, отшатнувшемся от соблюдения законов Торы, ставшем предателем, слугой римлян и гонителем собственного народа.

Один абзац остановил внимание Хаима-Лейба:

«Элиша бен-Абуя увидел, как свиньи бродили по опустевшему после нашествия идолопоклонников городу. И вот, одна свинья тащит язык Хуцпии, толкователя Закона. И Элиша сказал: „Язык, с которого стекали жемчужины, треплет свинья…“»

Впервые Хаим-Лейб оторвался от книги и обратился к раввину. Губы его дрожали.

– Я видел это… – хрипло выдавил он. – Я это видел… Собственными глазами… Хотя то и не было городом…

Прямо перед его глазами встала картина из недавнего сна: бурая свинья, роющая рылом землю и остервенело треплющая полуразложившуюся человеческую плоть.

Хаим-Лейб сунул руку в карман и вытащил бумажные клочки. Высыпал их на стол.

– Р-рабби, – сказал он, – посмотрите: к-какая это страница? Нужно найти ее. Мне кажется, что она содержит тайну гибели Цви-Гирша.

Он сложил клочки так, чтобы получить страницу. Написанное было непонятно, но несколько слов ему удалось прочесть.

– Какая это страница? – Хаим-Лейб вопросительно посмотрел на раввина. – Она вырвана из такой же книги, но я не могу понять, что здесь написано.

Раввин склонился над столом, пододвинул ближе свечу.

– По-моему, это отсюда.

Выдранная дьявольским котом страница шла сразу же за разделом, который заканчивался рассказом об Ахере. Хаим прочитал вполголоса:

– «…И первая буква его имени „самех“, означающая также число шестьдесят. Это число указывает на связь между обычным сном и смертным: ровно в шестьдесят раз смертный сон сильнее обычного…» О ком это? – спросил он, отрываясь от книги. – Чье имя начинается буквой «самех»?

Рабби Леви-Исроэл ответил:

– Здесь идет речь о демоне, которого называют Осквернителем снов. Имя его Сартия. Это порождение зла увязывает сон обычный и сон смертный.

Хаим-Лейб невидящими глазами уставился на догоравшую свечу. Сон и смерть – вот что происходило с несчастным Цви-Гиршем. Сон и смерть, сон обычный и смертный.

И нечто, рожденное потусторонним мраком и соединяющее эти два понятия.

Слова раввина шелестели в сгущавшемся сумраке, словно падающие листья:

– Сартия – Осквернитель снов – является в образе обыкновенной кошки. Или собаки. Следит за человеком и только ждет своего времени… Вторгается в сон человека, оскверняет его сны… – Голос его становился все тише и слабее. – Оскверняет тем, что похищает, а взамен дает чужие… Чужие, которых человек видеть не может и не должен, ибо нет ничего страшнее чужого сна. Сон – то же, что и смерть, только ровно в шестьдесят раз слабее ее. Шестьдесят раз вторгается Сартия в сон человеческий, и после этого, заменив его сны шестьюдесятью чужими, убивает его…

Рабби Леви-Исроэл уронил голову на раскрытую книгу. Глаза его наполовину закрылись и затянулись мутной пленкой, из открытого рта на седую бороду тянулась струйка слюны.

– Рабби!.. – воскликнул Хаим-Лейб. – Рабби, очнитесь!.. Я должен знать, что делать!..

Нет ничего, более личного для человека, нежели его сны, нежели те картины, которые предстают перед его душой в ночной тишине. Нет ничего более страшного, чем навеки утраченный сон.

Раввин чуть шевельнулся. До напряженного слуха парня донесся почти неслышный шепот:

– Пройди до конца чужой кошмар…

После этого глаза учителя полностью закрылись.

– Осквернитель снов… – прошептал Хаим-Лейб. – Сартия…

Едва он произнес это имя, как сильнейший удар обрушился на дверь бес-мидраша, а окна озарились на миг холодным мертвенным светом, словно на улице сверкнула молния.

Хаим-Лейб поднялся – медленно, очень медленно. Его тело мгновенно налилось свинцовой тяжестью, так что даже если бы он захотел сейчас убежать, то не смог бы.

Дверь распахнулась. Сильный порыв холодного ветра ворвался в помещение. Свеча погасла. Воцарилась полная темнота.

В дверях стоял тот, чье имя он прочитал на разорванной странице.

Словно бесформенный столб черного дыма, словно струящийся темный туман, словно клок тьмы колыхался на крыльце перед дверью. В глубине этой тьмы раскаленными углями мерцали красные глаза, сейчас нисколько не походившие на кошачьи, зато полностью соответствующие слову «дьявольские».

От Сартии тянуло холодом могилы и чужими страхами. Из него истекала тьма.

Хаим-Лейб попятился. Туманное кольцо следовало за ним, обвиваясь вокруг стола со спящим в выморочном сне раввином.

– Я не боюсь тебя!.. – воскликнул Хаим-Лейб, тщетно пытаясь высвободиться из цепких объятий ледяной тьмы. – Ты всего лишь вор, крадущийся под покровом ночи! – Напрягая все силы, он прокричал – прямо в горящие багровым огнем глаза: – Благословен Господь, Царь Израиля, дарующий жизнь!

Ледяные объятия ослабли. Облако тьмы дернулось, словно под порывом освежающего ветра.

– Ты – клипа, пустая оболочка, – спокойно сказа Хаим-Лейб в горящие перед его лицом дьявольские глаза.

Облако тьмы вновь заколебалось. Хаим-Лейб, глубоко вздохнув и зажмурив глаза, шагнул вперед – в самое сердце черного тумана. Ледяные пальцы сжали его сердце, ледяной обруч стянул голову.

В то же время он почувствовал, что куда-то летит – или падает.

Хаим-Лейб не знал, долго ли продолжался полет-падение, но он кончился. Ноги парня уперлись в твердую поверхность.

Хаим-Лейб огляделся. Он стоял на базарной площади Явориц – как в первом из страшных снов. И точно так же услышал он низкий гул, доносившийся из боковой улицы. Но теперь слух его ясно различил: то был звук сотен или даже тысяч шагов. Шаркающий звук приближался, усиливался. Хаим-Лейб пошел навстречу этому звуку. И вновь ударивший из переулка ветер прямо в лице ему швырнул охапку опавших листьев. Но теперь юноша упрямо шел, преодолевая сопротивление ветра, навстречу встававшему впереди багровому зареву.

На этот раз ему навстречу вышла бесконечная толпа людей. Их лица казались смутно знакомыми, но серыми, лишенными красок жизни, с едва угадываемыми, словно стертыми чертами, а глаза – потухшими и слепыми. Смертный холод исходил от них, ледяными волнами захлестывая продолжавшего двигаться Хаима-Лейба.

Он прошел сквозь эту толпу, словно сквозь облако, и тогда все окружающее исчезло, и юноша зашагал прямо в свернувшийся воронкою багровый горизонт.