Текст книги "Летающая В Темных Покоях, Приходящая В Ночи"

Автор книги: Даниэль Клугер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

– Конечно. – Меламед быстро поднялся. Он испытывал смутное беспокойство от странного поведения соседа. Кстати пришлось воспоминание о том, что столяр был не дурак выпить. Правда, запаха спиртного не ощущалось, но… Бердичевский сказал:

– Можно и не только воды. – Он подмигнул. – Знаете, я недавно болел… Сильно простудился… – На мгновение от воспоминания событий, предшествовавших болезни, сердце его болезненно сжалось. Он поторопился закончить: – Хотите пропустить стаканчик?.

Губ Алтера Гиршфельда коснулась слабая улыбка. Он непроизвольно провел по запекшимся губам кончиком языка. Исподлобья посмотрел на хозяина, вопросительно оглянулся на занавеску, словно не решаясь ответить утвердительно.

– Не стесняйтесь, Алтер, не стесняйтесь. И я с вами заодно, мама не будет против…

При этих словах из-за занавески раздалось негодующее фырканье.

– Да-да, – поспешно сказал Борух. – Не пугайтесь, это она так. По привычке. Все в порядке, реб Алтер. – Он быстро подошел к посудному шкафу и вытащил графинчик водки и два граненых стаканчика.

Некоторое время Гиршфельд смотрел невидящими глазами на стаканчик, потом нерешительно взял его, поднял. Рука его сильно дрожала, он расплескал водку и быстро поставил стакан на место.

– Н-не могу, реб Борух… – пробормотал он. – Н-не могу…

Меламед озабоченно покачал головой.

– Вы неважно выглядите, – участливо сказал он. – Вы здоровы ли, реб Алтер?

Неожиданно Гиршфельд всхлипнул, запустил пальцы в рыжие всклокоченные волосы, закачался на табурете и громко застонал.

– Боже мой, реб Борух, Боже мой, это… Это было ужасно!.. – Гиршфельд снова всхлипнул.

«Не хватало еще, чтобы он тут расплакался, – подумал меламед. – Да что же это с ним приключилось?»

Вслух сказал:

– Успокойтесь. Расскажите, что вас так напугало.

Гиршфельд перестал раскачиваться, наклонился к сидевшему напротив меламеду.

– Что? – переспросил он громким шепотом. – Или кто? Кто? – Он тяжело дышал. – Клянусь вам, реб Борух, я и сам толком не знаю. Но… Это было ужасно! Просто ужасно!..

Видно было, что столяр вот-вот расплачется от страха.

– Выпейте, – скомандовал меламед. – Выпейте водки. Иначе вы не сможете ничего рассказать. Выпейте. А потом мы вместе подумаем, как вам помочь.

Решительный голос подействовал. Гиршфельд выпил, шумно выдохнул. Длинное лицо его мгновенно порозовело и покрылось мелкими каплями пота.

– Ну что? – спросил Бердичевский. – Легче стало?

– Реб Борух, – сказал вместо ответа Алтер, – я в здравом уме. Разве нет? Как вы думаете?

– Конечно, конечно, – заверил его Борух. – Вы в здравом уме и твердой памяти, никто и не думал сомневаться в этом. Наверное, вы просто устали. Может быть, переволновались. Так бывает.

Гиршфельд нетерпеливо помотал головой.

– Дело не в усталости, – произнес он, вновь понижая голос. – С этим домом нечисто.

Тут постоянно ощущавшаяся меламедом легкая тревога усилилась.

– О чем вы говорите, реб Алтер? – спросил он осторожно. – О каком доме?

Гиршфельд настороженно оглянулся по сторонам, поманил меламеда. Борух наклонился к нему.

– Реб Борух, – еле слышно прошептал Алтер, словно выдохнул, – в этом доме кто-то есть. Вы же знаете, его выкупил у общины Пинхас Коган. Я говорю о доме покойного Пинскера… – Он вдруг замолчал, пристально посмотрел на меламеда. – Коган нанял меня отремонтировать лестницу. Я согласился, почему нет? Работы последнее время мало, а Коган хорошо платит. Ну вот. Сначала все было хорошо. Я работал там. С помощником, Мотлом. Вы знаете Мотла Кагальника?

Меламед кивнул и бросил опасливый взгляд на мать, которая вышла во время рассказа из-за занавески и теперь тоже слушала столяра. От слов соседа по его телу пробежал легкий озноб.

– Так он сегодня умер… – Гиршфельд посмотрел на отшатнувшегося при этих словах меламеда расширенными глазами. – Я вышел из дома – на минутку, реб Борух, всего на минутку. А когда пришел – Мотл лежал под лестницей. И у него была свернута шея.

– Боже мой, что вы такое говорите… – ошеломленно прошептал меламед, опускаясь на стул. – Ты слышишь, мама?

– Слышу, слышу, – сказала Эстер. Она вышла из своего угла в теплом стеганом халате, наброшенном поверх длинной до пят ночной сорочки. – Извините, Алтер, что я в таком виде… И как же его угораздило упасть с лестницы? – спросила она.

– Упасть? – Гиршфельд не то всхлипнул, не то коротко рассмеялся. – Да его столкнули с лестницы, я даю вам слово!

– Ну-ну-ну! – Эстер покачала головой. – Кто же мог его столкнуть, ежели там никого не было? Бедняга мог оступиться. Голова закружилась от высоты, мало ли…

– Когда я стоял над ним, я слышал отвратительный звук – будто кто-то под крышей смеялся.

Борух вспомнил, как ему тоже слышались в доме Пинскера какие-то зловещие звуки.

– Чепуха все это, – сердито заметила Эстер. – Там же крыша как решето. Вот и завывает в дырах ветер. А вам невесть что мерещится…

Не слушая ее, Гиршфельд опять уткнулся лицом в ладони и принялся раскачиваться.

– Боже мой, сосед, Боже мой… Понимаете, – он отнял руки, – понимаете, я вдруг почувствовал, что в доме кто-то появился. Вы можете мне не верить, но я говорю правду!.. Сначала он только следил. Куда бы я ни пошел, чем бы ни занимался, за мной следили чьи-то глаза. Очень недобрые глаза, реб Борух, очень недобрые. Всякий раз, как только я чувствовал этот страшный взгляд, я цепенел. Меня охватывал такой ужас, что я… я готов был умереть от страха…

– Да… – бесцветным голосом сказал меламед. – Это правда. Я тоже… – Он вспомнил, как бродил по пустому дому в день смерти Пинскера. – Я помню, реб Алтер…

– Замолчи! – прикрикнула мать. – Что – ты тоже? Что ты помнишь?! Ты был болен, у тебя был жар! Тебе тогда что угодно могло померещиться.

Алтер Гиршфельд не обратил внимания на ее слова. Он о чем-то мучительно думал, словно потеряв нить повествования.

– Что было потом… Потом… – пробормотал он. – Понимаете, реб Борух, я начал видеть кошмарные сны. Мне снился Пинскер, покойный хозяин дома. Но не живой, а уже мертвый. Только глаза его жили, и эти глаза… Я чувствовал, что именно эти глаза – его глаза – за мною следят. Знаете, я ведь уже пять лет живу один, с тех пор как жену похоронил… Это очень страшно, реб Борух, очень страшно.

– Да… – выдавил меламед. – Это было очень страшно… Я знаю…

– Ну, хватит! Шли бы вы спать, сосед, – сухо сказала Эстер. – Понятное дело, переволновались. И парня жалко, совсем молодой. Ступайте, отдохните. И нам дайте отдохнуть. Утром придете, помяните мое слово – сами посмеетесь.

Гиршфельда вновь начала бить крупная дрожь. Он словно в ознобе потер широкие ладони. Худое лицо его, обрамленное жесткой черной бородой, в неровном свете масляного светильника казалось восковым.

– Какой там сон, Эстер, – забормотал он, – какой там смех, я же знаю – там кто-то есть, есть там кто-то… Кто-то прячется в этом проклятом доме, прячется, а я… – Он словно во сне потянулся к графину с водкой, задел рукавом пустой стакан. Стакан разбился.

Гиршфельд вскочил. От его резкого движения пламя задергалось. По стенам разбежались качающиеся тени. Широко раскрытыми глазами Алтер посмотрел по сторонам.

– Они, сосед, они… – Он вцепился в плечо меламеда. – За мной пришли… Не отдавайте меня, они меня убьют…

Тут терпение Эстер иссякло.

– Как вам не стыдно, реб Алтер! – в сердцах сказала она. – Что это вы, будто ребенок. Теней испугались.

Гиршфельд настороженно перевел взгляд с успокоившихся теней на свечу. Уперся руками в стол, помотал головой, словно отгоняя наваждение.

– Да, верно… – В голосе его слышалось теперь некоторое смущение. – Правда… Понимаете, там тоже были тени… – Он тяжело вздохнул, провел рукой по лицу. – Не надо было Пинхасу покупать этот дом. У него другой хозяин, понимаете? Другой. – Это слово Алтер произнес с нажимом. И повторил еле слышно: – Другой хозяин…

Меламед теперь прекрасно понимал, что дело было не в болезни. И уже преодоленный, казалось, страх вновь зашевелился в его душе.

Алтер сказал:

– Извините, реб Борух, что вот так ворвался к вам среди ночи, я себя не помнил от страха… Мне показалось, что кто-то бродит под окнами. Выглянул – никого. Только шаги, шаги… – Он замолчал, потом добавил – другим тоном: – А сейчас вот с вами поговорил – и как-то легче. Извините, я пойду.

– Оставайтесь, Алтер, – сказал вдруг Борух, не обращая внимания на сердито поджатые губы матери. – У нас, конечно, тесновато. Но мы найдем, где вас уложить.

– Нет, что вы. – Алтер болезненно улыбнулся. – Я пойду. Завтра скажу Пинхасу. Спокойной ночи. – Он быстро направился к двери, словно боялся, что его остановят.

Борух посмотрел на мать. В ее глазах он увидел тщательно скрываемую тревогу. Меламед подошел к окну, выглянул наружу.

Ночь стояла лунная, ее ровный серебристый свет хорошо освещал дорогу. Борух некоторое время молча смотрел, как Алтер Гиршфельд неуверенной походкой шел по улице.

– Надо было оставить его до утра, – сказал он, все еще глядя в окно. – У меня такое чувство… – Он замолчал. Когда Борух снова заговорил, голос его чуть подрагивал.

– Как может человек отбрасывать две тени?.. – Он повернулся к матери. – Мама, подойди.

– Что ты еще выдумал? Какие две тени? – настороженно спросила Эстер, тоже наклоняясь к окну.

– Видишь, луна яркая, видишь? – произнес меламед странным голосом.

– Ну, вижу, ну и что?

– А вон столяр идет. По Бондарному, видишь? – снова спросил меламед.

– Вижу.

– Так от него падают две тени, – сказал Борух и зябко передернул плечами. – Но луна-то в небе одна! И другого света нет. Видишь?

– Ничего не вижу, – сдержанно ответила Эстер. – Тебе показалось.

Борух бросил последний взгляд в окно. Гиршфельд уже скрылся за ближайшими домами. Меламед покачал головой. Возможно, мать была права. Ему просто показалось.

Миновало еще несколько дней. Очередное утро принесло Боруху Бердичевскому два неприятных известия. Первым из них было сообщение о внезапной кончине столяра Алтера Гиршфельда.

Мендель Хайкин, привозивший вместе с утренним молоком все местечковые слухи, рассказал, что Алтер вчера вечером поздно задержался на работе. Утром его нашли лежащим у раскладной лестницы со свернутой шеей.

– Видно, полез потолок чинить, – сказал молочник. – Да и упал. Может, оступился, может, лестница сдвинулась, а он не удержался. Знаете, как бывает…

Что же до второго известия, то оно подействовало на меламеда куда сильнее, нежели первое, хотя не содержало ничего таинственного и тем более страшного. Просто все тот же Мендель рассказал, будто бы мясник Пинхас Коган собирается просватать Рейзел за своего сына Ицика, ровесника Бердичевского.

– Пинхас Коган? – переспросил меламед, мгновенно забыв о прочем. – Который выкупил у общины дом Пинскера?

– Он самый. Только, похоже, уже сам не рад. После того как Алтер сломал там шею, никто что-то не хочет там работать. А без ремонта его не сдашь – очень уж ветхий…

– И что? – спросил меламед нарочито безразличным тоном. – Он уже засылал сваху?

– Кто? Коган? – Молочник пожал плечами. – Даже если нет, то вот-вот зашлет. Дело-то решенное.

По этой причине Борух Бердичевский задержался в хедере гораздо позднее обычного. Ему не хотелось идти домой. Не хотелось слушать традиционный рассказ матери о том, что случилось за день. Такое иной раз случалось и ничего общего с истинным отношением меламеда к матери не имело. Просто причуда настроения.

Мысли меламеда были сегодня целиком заняты Рейзел Белевской и ее предполагаемой свадьбой. Весь день он недвижно просидел на колченогом стуле посреди классной комнаты, невпопад отвечая на вопросы и никак не реагируя на проказы десятка разновозрастных учеников.

Мальчики постепенно разбрелись по домам, весьма разочарованные и удивленные странным поведением учителя. Бердичевский остался один в комнате с мутными окнами. На него накатило странное оцепенение, что-то вроде сомнамбулизма, при котором окружающая обстановка не имела никакого значения. Лишь когда свет дня в окнах погас окончательно и комната для занятий погрузилась в чернильную мглу, оцепенение оставило расстроенного меламеда, и он без всякого желания отправился домой.

Было холодно и темно. Луна пряталась за низкими облаками. Меламед шагал по узкой пустой улочке, погруженный в невеселые мысли.

Вдруг впереди послышался звук быстрых шагов. Борух поднял голову и увидел, что кто-то идет навстречу. Как раз в это время стало немного светлее – то ли от того, что луна наконец-то выглянула из-за туч, то ли просто глаза меламеда привыкли к полумраку ночной улицы. Так или иначе, но меламед узнал вдруг в приближающейся фигуре Рейзел, ту самую девушку, известия о возможной свадьбе которой погрузили Боруха в сегодняшнюю меланхолию. Рейзел замедлила шаги, ее непокрытые волосы вихрились подобно темному пламени.

– Ты? – пробормотал меламед, пораженный ее появлением здесь. – Рейзел?

– Здравствуй, Берл, – тихо сказала девушка, тоже останавливаясь. В ее глазах отражался странный голубоватый свет.

– Что ты делаешь на улице в такое время? – спросил Борух, приходя в полное смятение. – Уже поздно…

– Я искала тебя, – ответила Рейзел еще тише. В темноте Борух не столько увидел, сколько угадал появившуюся на ее лице слабую улыбку. В голове все спуталось окончательно.

– М-меня? – пролепетал он и непроизвольно облизнул разом пересохшие губы. – Ты? Искала меня? Но почему, Рейзел?

– Потому что я тебя люблю, – просто сказала Рейзел и подошла к нему почти вплотную. – Пойдем. Пойдем со мною, Берл.

Она положила руки ему на плечи и коснулась губами лба. Ее поведение было столь непривычным для скромной и молчаливой Рейзел, что Бердичевский невольно отступил назад и, словно ограждаясь, поднял руки.

– Ты не любишь меня? – удивленно спросила девушка. – Ты не желаешь меня, Берл?

– Ты говоришь странные вещи, – смущенно прошептал Борух. – Я люблю тебя, ты знаешь это. Но твой отец ни за что не позволит тебе выйти за меня замуж.

– Кто говорит о замужестве? – Рейзел рассмеялась резким неприятным смехом. – Я предлагаю тебе свою любовь, а не брак! Пойдем! – Она крепко взяла его за руку и повлекла за собой. Меламед подчинился, еще более пораженный последними словами девушки, считавшейся в Яворицах образцом скромности и послушания.

Они прошли около квартала и остановились у какого-то двухэтажного дома. Окна второго этажа слабо светились мертвенным белесым светом, и оттуда доносились слабые странные звуки – будто несколько человек часто дышат в унисон.

– Сюда, – сказала Рейзел. – Здесь хорошо. Не бойся, Береле, внутри никого нет, никто нам не помешает любить друг друга. Пойдем.

Борух почувствовал, как отчаянно заколотилось его сердце. Он узнал дом покойного Шмуэля Пинскера. Ноги словно налились свинцом.

– Ну же, – в голосе Рейзел появились нотки нетерпения, – ну же, дорогой мой, чего ты медлишь?

Вновь лишившийся дара речи меламед отчаянно замотал головой.

– Что? – брови девушки гневно изогнулись. – Не хочешь? Ты отказываешься от меня? Ничтожество! Ты должен войти! Ты должен меня взять!

Она вцепилась обеими руками в его рукав и потащила к входу.

Меламед в трудом высвободился и отбежал в сторону.

– Исчезни! – в отчаянии закричал он. – Ты не Рейзел! Ты не можешь быть ею… Ты не Рейзел! Не Рейзел! Всемогущий Боже, дай мне силы!.. – У него перехватило дыхание, и он замолчал.

Рейзел – или некто, принявший ее облик, – вдруг вспыхнула ослепительным белым светом.

И исчезла, рассыпав вокруг столь же ослепительные холодные искры.

Меламед в полном изнеможении доплелся до угла и привалился спиной к влажной стене, пытаясь успокоить рвущееся наружу сердце.

– Ты не Рейзел… – бормотал он непослушными губами. – Не Рейзел…

От страшного дома исходили волны духоты, наполненной отталкивающими, пугающими запахами и диссонирующими рычащими звуками. Борух понимал, что ему здесь нечего делать, нужно идти домой и постараться забыть сегодняшнюю напугавшую его встречу.

Но силы все не восстанавливались, дыхание оставалось прерывистым, и сердце продолжало колотиться как бешеное.

Внезапно призрачный свет, лившийся из распахнутых окон, погас – словно кто-то задул его источник. Одновременно с этим стихли звуки. Душные волны тоже мгновенно растворились в прохладном ночном воздухе, и разгоряченного лица Боруха Бердичевского коснулась освежающая прохлада.

В то же самое время он почувствовал, что уже не один на улице, что кто-то находится за его спиной. Меламед резко обернулся и не смог удержать облегченного вздоха: человеком, нарушившим его одиночество, оказался не кто иной, как Сендер-дурачок.

– Ты меня напугал, Сендер, – произнес Бердичевский. – Что это ты здесь делаешь, а?

Сендер подошел ближе и уселся на большой камень, лежавший на углу Бондарной улицы с незапамятных пор. Не отвечая на вопрос меламеда (Борух, впрочем, не ожидал ответа), он извлек из своих лохмотьев трубку, огниво и кисет с табаком. Неторопливо раскурив трубку и выпустив кольцо ароматного табачного дыма, Сендер негромко спросил:

– Ну что, реб Борух, страшно?

Речь была столь непохожа на привычную невнятную скороговорку дурачка, что Бердичевский на мгновение забыл обо всем, кроме внезапного изменения, происшедшего с Сендером. Он осторожно нащупал за спиной валун и тоже сел, удивленно разглядывая невозмутимое лицо, обрамленное клубами дыма.

Докурив трубку, Сендер выколотил из нее остатки табака – от черного дымящегося комочка брызнули в стороны мелкие искры, – спрятал трубку в карман и задумчиво сказал:

– Плохо дело, реб Борух, очень плохо. Давайте-ка я вас провожу домой, как бы несчастья не случилось. Она ведь и вернуться может, очень уж сильны ваши мысли об этой девушке, реб Борух.

– Вы… вы видели? – растерянно спросил Борух. От растерянности и от изменений, случившихся с нищим, он теперь обращался к Сендеру на «вы». – Вы понимаете, что это было?

– Что? – переспросил Сендер, поднимаясь с камня. – Или кто, реб Борух? Вам бы поостеречься. А то, знаете ли… – Лицо его вновь приняло настороженное выражение, он не договорил, схватил меламеда за плечо и спешно втащил в тень.

На пустырь перед домом Пинскера вышел человек, укутанный во что-то, поначалу показавшееся Бердичевскому длинным плащом. Но когда человек вышел на наиболее освещенное луной место, меламед понял, что прохожий завернулся в самый настоящий саван. Он непроизвольно ухватился за руку Сендера. Тот не пошевелился, только выдохнул еле слышно: «Тише, реб Борух, не дай вам Бог сейчас сказать хоть слово…»

Прохожий, между тем, остановился у крыльца дома, принялся медленно оглядываться по сторонам. Когда он повернулся в ту сторону, где прятались меламед и Сендер-дурачок, Бердичевский, понимая, что не должен подавать ни звука, тем не менее с трудом удержался от восклицания.

И было от чего.

На площади, обратив к ним затянутые мутной пленкой глаза, стоял бывший хозяин мрачного дома Шмуэль Пинскер. Сендер с силой надавил на плечи меламеда. Борух замер, стараясь даже не дышать.

Мертвец между тем обвел страшным взглядом всю улицу, после чего направился к входной двери. Он взбирался очень медленно, останавливался перед каждым шагом – пока наконец не скрылся внутри. Во втором этаже вновь призрачно засветились окна.

– Уйдем отсюда, Сендер, – прошептал Борух. – Скорее уйдем…

Вместо того чтобы так и поступить, Сендер-дурачок извлек из кармана какой-то мешочек, похожий на кисет, после чего, неслышно ступая, направился прямо к проклятому (иначе быть не могло) дому.

– Куда… – вскинулся было меламед, но вовремя прикусил язык.

Поднявшись на крыльцо, Сендер аккуратно высыпал содержимое мешочка у самой двери, после чего быстро вернулся к Бердичевскому.

– Что это вы делали? – спросил меламед изумленно. – Что вы там сыпали?

– Хочу знать, кто поселился в доме, – невразумительно ответил Сендер. – А теперь – пора. Утром посмотрим.

– Что посмотрим? – спросил Бердичевский. – И почему утром?

Но Сендер только нетерпеливо махнул рукой, и они спешно зашагали прочь от страшного места.

Меламед не спал всю ночь. Едва забрезжил тусклый осенний рассвет, он поспешил к проклятому дому. С трудом преодолев естественные опасения, Борух приблизился к крыльцу и наклонился над ступенями.

То, что накануне рассыпал на крыльце Сендер, оказалось порошком светло-серого цвета, похожим на пепел. Он покрывал ступени ровным слоем. На пепельном слое отпечатались странные трехпалые следы, напоминавшие птичьи. Но Борух с трудом представлял, какие птицы могли здесь бродить ночью. Во всяком случае, не куры и не гуси. Лапы, оставившие на пепле эти следы, размером никак не уступали человеческим ногам.

– Что же это за птички такие?.. – с понятной растерянностью пробормотал Борух, выпрямляясь и оглядываясь по сторонам. Улица была пуста: старики, имевшие обыкновение ходить в синагогу задолго до рассвета, давно уже прошли; прочие же горожане не привыкли выходить из домов в такую рань.

Дом тоже был пуст – судя по тишине, царившей внутри.

При всем пережитом вчера Боруха подмывало войти: видимо, кровь отца – старого солдата и отчаянного храбреца – по временам давала себя знать и в сыне-книжнике.

Сдержавшись, Борух решил прежде спросить у Сендера, что означали птичьи следы на крыльце. И что за таинственный пепел таскал он с собою в мешке. Вообще, весь день он думал над загадкой Сендера-дурачка, казавшейся ему куда более важной, чем страсти, разыгрывающиеся вокруг пустого дома.

В любом другом случае он непременно обратился бы к Леви-Исроэлу Галичеру, яворицкому раввину. Но, во-первых, тот, как назло, уехал по какой-то надобности аж в Полтаву и должен был вернуться не ранее, чем через неделю. А во-вторых, почему-то меламед был уверен в том, что старый Леви-Исроэл ничего не смог бы ему ни объяснить, ни посоветовать.

А вот в чем не был уверен Бердичевский, так это в том, что о загадке Сендера следует рассказывать кому бы то ни было, пусть даже раввину.

Так что, с трудом дождавшись окончания занятий, он чуть ли не бегом отправился в Чумацкую слободу, где жил Сендер-дурачок. Собственно говоря, он уже понял, что никаким дурачком этот человек не был, и называл его так просто по привычке.

Лачуга Сендера затаилась среди десятка подобных же трущоб, в которых обитали нищие и вконец опустившиеся обитатели Явориц. Шагая узкой немощеной улочкой, меламед то и дело переступал через кучи мусора, перебирался через огромные грязно-зеленые лужи. Несколько раз ему приходилось осторожно обходить растянувшихся поперек дороги пьяных – полуголых, в невообразимых лохмотьях.

Крохотный домик был сколочен из плохо оструганных и кое-как покрашенных досок, а поверху крыт полусгнившей соломой.

Контраст всему виду этого убогого жилища представляла укрепленная на дверном косяке большая мезуза, на которой тщательно вырезано было слово «Шаддай» – Всемогущий.

В лачуге, несмотря на раннее время, горел свет. Подойдя ближе и заглянув в мутное окошко, Борух увидел, что хозяин сидит у колченогого стола, на котором стоят две зажженные свечи, и внимательно читает толстую книгу, переплетенную в кожу.

Как ни покажется странным, но представшая картина ничуть не удивила меламеда, он ожидал чего-то подобного. Преодолев внезапно овладевшую им робость, Бердичевский хотел было постучать в окно, но не успел. Сендер, дочитав страницу, закрыл книгу, после чего громко сказал:

– Входите, реб Борух, что ж на улице-то стоять?

При этом он не смотрел в окно. Бердичевский вошел в дом, коснувшись пальцами мезузы.

– Это действительно был пепел, – сказал Сендер, едва меламед прикрыл за собой дверь. – Знаете, реб Борух, если взять плаценту впервые окотившейся черной кошки, высушить ее, а потом сжечь, то пепел такой позволяет иной раз увидеть следы… следы тех, кто обычно следов не оставляет…

Меламед не удивился тому, что Сендер дал ответ на его вопрос прежде, чем вопрос прозвучал. Осторожно сев на предложенный табурет, он внимательно рассматривал лицо хозяина и удивлялся про себя, что раньше ничего не замечал. Сейчас меламед видел, каким пронзительным взглядом обладал Сендер, каким спокойным достоинством веяло от его бледного лица, обрамленного черной с проседью бородой.

Пауза затягивалась. Борух сообразил это и сказал:

– Сендер, – при этом голос его чуть дрогнул, – что происходит в том доме? Вы же знаете, правда? Кто там поселился, что им нужно?

– Кто там поселился? – задумчиво повторил нищий. Его высокий лоб прорезала глубокая поперечная морщина. – Вы хотите услышать от меня, реб Борух? Или увидеть своими глазами?

На мгновение Борух дрогнул. Но только на мгновение.

– Увидеть, – твердо ответил он. – Увидеть своими глазами.

Сендер-нищий кивнул.

– Это серьезное испытание, – произнес он тихо. – Но оно необходимо. Мы с вами, реб Борух, должны будем отправиться туда, в дом покойного Пинскера. И изгнать его нынешних обитателей. Иначе, боюсь, Яворицы ожидает весьма печальная участь.

– Кто же поселился в доме Пинскера?

– Приходящая В Ночи, – сурово ответил Сендер. – Лилит, первая жена Адама. Я предупреждал Шмуэля, я говорил ему: не гоже одинокому мужчине ночевать в пустом доме. Именно к таким и приходит Лилит, именно таких она соблазняет дьявольской своей красотой… – Он замолчал на мгновение. – Да вы и сами едва не стали ее жертвой. Вчера, реб Борух. Она всегда поначалу принимает облик той, которую мужчина более всего желает и считает недоступной. – Сендер покачал головой. – Да, реб Борух, это она, жена Ашмедая, царя чертей, повелителя всяческой нечисти. Это она, царица демонов ночи, Приходящая В Ночи, Летающая В Темных Покоях. Соблазняя одиноких мужчин, она рожает от них все новых и новых демонов. Они-то и захватили пустой дом. Если их не изгнать, очень скоро они распространят свою власть на весь город…

Только сейчас, услышав все то, что подтверждало его смутные страхи и тревожные догадки, – только сейчас Борух Бердичевский испытал подлинный ужас. Такой сильный, что руки его стали влажными, а сердце словно ухнуло вниз. Внимательно наблюдавший за ним Сендер сказал:

– Вам вовсе не обязательно идти туда вместе со мной, реб Борух.

Меламед проглотил комок, стоявший в горле, неверными движениями стер пот, выступивший внезапно на его лице.

– Нет-нет, – сказал, вернее выдавил он. И зажатость, неестественность голоса неожиданно разозлили его и одновременно успокоили. – Нет! – громко повторил Бердичевский. – Вовсе нет, я просто еще не совсем оправился после болезни. Конечно, я пойду с вами, реб Сендер. Не о чем говорить, это дело решенное!

Взгляд Сендера, казалось, проникал в самое его сердце. Каббалист долго молчал.

– Хорошо, – сказал он наконец. – Мы пойдем вместе. Ближе к полуночи, когда все они опять соберутся. Ждать осталось совсем недолго.

И вновь, как накануне, Борух Бердичевский видел перед собой мрачное двухэтажное здание на пустыре. Но теперь с ним был спутник, вселявший уверенность и спокойствие. Поэтому он лишь на секунду замешкался, когда Сендер неторопливым, но решительным шагом поднялся по ступеням и распахнул перед собою дверь.

Против тайного опасения меламеда никто на них не набросился, едва они переступили порог. Дом казался по-настоящему пустым. Ветер гулял по помещению, и слабое завывание сквозняка да еще гулкое эхо шагов нищего и меламеда были единственными звуками здесь.

Сендер подошел к столу, размещавшемуся у окна, поставил на по краям стола две свечи и положил между ними толстую книгу. Зажегши свечи, он прочитал короткую молитву, смысл которой остался непонятен Боруху, как ни напрягал он слух, чтобы разобрать хоть слово в скороговорке каббалиста. После этого Сендер раскрыл книгу и принялся что-то искать в ней, водя указательным пальцем по строкам. Меламед на цыпочках приблизился к нищему и осторожно заглянул через его плечо.

Книга, которую читал Сендер, оказалась одним из томов Талмуда, и раскрыта она была на разделе, трактующим проблемы наследования имущество.

Это несколько удивило Бердичевского, он-то втайне ожидал, что книга, захваченная нищим, окажется каким-то магическим сборником заклятий и особых каббалистических молитв (Борух не знал о существовании таких молитв, но верил в то, что они, конечно же, существуют). Увидеть, как в таком месте и в такое время некто спокойно углубился в изучение столь прозаических вещей, было полной неожиданностью.

Закончив чтение интересовавшего его раздела, Сендер перевернул страницу и вдруг громко сказал:

– Итак, ты претендуешь на то, что осталось от смерти хозяина? В таком случае явись сюда и предъяви свои претензии!

Борух опешил, но тут же сообразил, что речь Сендера обращена была не к нему, а к кому-то невидимому.

Большая комната внезапно наполнилась звуками. Вначале они походили на невнятный говор множества людей, хотя ни единого слова нельзя было разобрать. Говор становился все громче и превратился в угрожающий гул.

Сендер досадливо прихлопнул рукой по книге:

– Я же сказал: предстань перед нами и перед Законом и выскажись!

Прямо в центр комнаты стянулась вдруг прятавшаяся по углам тьма. Она походила на абсолютно черный туманный столб, поднимавшийся от пола к потолку. И столб этот глухо и гулко вздыхал. От него тянуло влажным холодом, болотной сыростью.

Пламя свечей судорожно дернулось, словно от резкого порыва ветра. Сендер чуть прикрыл свечи рукой, подождал, пока пламя успокоилось, и собрался было вновь обратиться – к тьме, тяжело вздыхавшей в нескольких шагах от него.

Но не успел. Позади, у входа послышался звук тяжелых шагов. Борух оглянулся и тут же судорожно схватился за плечо Сендера.

В распахнутой двери, озаренный слабым призрачным светом стоял хозяин дома Шмуэль Пинскер. Он медленно поворачивал голову, словно оглядываясь по сторонам, потом зашагал внутрь.

Почти дойдя до стола, у которого находились Сендер и Борух, он вновь остановился.

– Бож-же м-мой… – трясущимися губами прошептал меламед. – Бож-же вс-семогущ-щий…

Мертвец стоял неподвижно. Его бледное, чуть зеленоватое лицо обращено было не к ним. Он смотрел в середину клочковатой тьмы, колыхавшейся в центре комнаты.

– Оставь нас, – звучным глубоким голосом произнес нищий. – Ты более не принадлежишь миру живых. Так уходи! Исчезни! Возвращайся в прах, из которого был создан!

Мертвое лицо исказила мучительная гримаса. Покойник покачнулся и медленно поднял руки, словно пытаясь защититься от слов Сендера.

– Исчезни! – повторил Сендер, повелительно. – Во имя Господа, Бога Израилева, великого и страшного, приказываю тебе – вернись в могилу!

Тело Шмуэля Пинскера содрогнулось. Меламед, затаив дыхание, ждал, чем закончиться поединок между живым словом и мертвой плотью.

Черты лица покойника вдруг начали стираться, словно у мягкой восковой куклы под нажимом пальцев. И сама его фигура обрела призрачные, размывающиеся очертания. Спустя какое-то время перед меламедом и нищим остался непонятным образом удерживающийся в вертикальном положении саван. Но вот он упал. Ткань съежилась, свернулась в крохотный комочек, стала прозрачной и провалилась сквозь пол.