Текст книги "Неизбежность. Повесть о Мирзе Фатали Ахундове"

Автор книги: Чингиз Гусейнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

Вот оно – имя для любимой жены Шах-Аббаса: Сальми-хатун! А раз имя найдено и дух нашел свою плоть, перо стремительно побежит по бумаге, ища средства от губительных предсказаний звезд.

Ах, какая была ночь у Сальми-хатун! Она, правда, капризничала: когда же привезут ей меха соболя и горностая?! Но и в капризах своих Сальми-хатун была хороша

Да, послы от белого падишаха привозили меха. Еще при Узун-Гасане были привезены соболья шуба и три шубы лисьи, шуба горностаева. «Где же водятся такие звери, в каком государстве?» – спросил шах у послов, а те отвечали, что звери эти водятся в государевом государстве, в Конде и Печоре, в Угре и Сибирском царстве близ Оби, реки великой, от Москвы больше пяти тысяч верст, что земель у их царя много, в длину ход двенадцать месяцев, поперек девять.

«Когда же?!» – не терпелось Сальми-хатун.

А ведь впервые за семь лет правления пришли поздравления! А в первое время, когда разнеслись по миру вести о казнях Шах-Аббаса, именно они, англичане и испанцы, стали проявлять беспокойство. Надо же, и султан, и царь тоже с лицемерными укорами. Ну да, я жесток!.. Не я первый, не я последний. Или монархи забыли: монголы громоздили поле сражения пирамидами из голов убитых, а строя башни, устраивали столбы из человеческих тел и обмазывали их глиной и известью.

Истории известны полководцы, которые с младенчества питались кровью вместо молока матери. А крестоносцы, эти образцы, так сказать, рыцарского духа, занимались людоедством, лакомились мясом молодых арабов и жарили детей на вертеле, и один из ваших архиепископов (ну да, ведь Шах-Аббас мысленно говорит с европейцами, возмущенными его жестокостями!..) уверял, что не следует им ставить в вину людоедство: ведь ели они мясо еретиков!

Но создалось впечатление, что Шах-Аббас насытился казнями, тем более что основные соперники были истреблены, кое-кто, правда, сбежал, но с некоторыми он справился и за пределами империи. Шах создал даже меджлисы поэтов, музыкантов, нечто вроде «вольного клуба». И дошло до Шах-Аббаса, что новый духовный глава шиитов Ага-Сеид странно толкует догмы корана, мол, пророк Мухаммед повелевает мусульманам, не исключая и монархов, управлять советуясь. И Ага-Сеид смеет говорить это, когда даже невысказанное сомнение, отразившееся во взгляде, жестоко подавляется. И шах нежданно пришел к идее «вольного меджлиса» – собрать людей и послушать, о чем они думают? Шаху открыться побоятся, а умному и образованному Ага-Сеиду – доверятся. Но сказано поэтом: «Говорящего воодушевляет слушатель». Еще куда ни шло, когда Ага-Сеид толковал туманные части корана насчет многоженства, – мол, Мухаммед ограничил четырьмя, но и это разрешение обставил условиями: «Если не можете делить ровно свои чувства между женами, берите только одну». А возможно ли делить? Нет! Вот и получается, что многоженство противно духу корана.

Накануне у Шах-Аббаса был главный молла: необходимо упрочить в народе авторитет властелина, укрепить мысль о священном происхождении династии Шах-Аббаса – Сефевидов, прочертить его родословную со времен пророка Мухаммеда. Прежде главный молла пришел посоветоваться с Ага-Сеидом. «Культ Шах-Аббаса и без того велик, – заметил Ага-Сеид, – к чему еще родословная? Есть в мире ученые мужи, и они в душе будут посмеиваться над нашей родословной, рассчитанной на темную массу!» «Но создавая культ, – возразил главный молла, – мы, приближенные шаха, обезопасим и себя!..» Как-то главный молла проронил фразу о том, что, дескать, есть люди, ваше величество шахиншах, которые скептически относятся к идее родословной! Кто? Ага-Сеид! А тут еще упрямство Ага-Сеида: не назвал имя презренного раба, несомненно агента турецкого султана, спросившего в вольном меджлисе о спорах между суннитами и шиитами. В следующую минуту Ага-Сеид, может, и назвал бы имя христианина или иудея, но было поздно – Шах-Аббас и сам не помнит, как вонзился в грудь Ага-Сеида тонкий, как стебель, клинок…

И чего это Шах-Аббас вспомнил о нем?! Ах да: если бы был он жив, непременно подсказал бы, как обмануть звезды!

А какой накануне был прекрасный день!..

После английского и испанского посланников был созван меджлис поэтов в честь Шах-Аббаса: читали оды. Семикратный рефрен возносил трон, и меркли семь планет пред славой шахиншаха (обыгрывали седьмой год его царствования). Семижды семь бейтов единой рифмой воспевали соломонову мудрость и мощь шаха. «Аллах мой, – прослезился шах, – как меня любят мои поэты! Удивительно устроен мир: чем больше слез и крови проливаешь, тем больше любят тебя!.. А все потому, что казнил ради блага царства!»

И с такой силой вдруг потянуло к Сальми-хатун, что шах оборвал царя поэтов. С другими женами нетерпелив, лишь голод и утоление, а с нею не любит спешить. Неведомо, чем прельстила. И никакие мировые события не оторвут от нее. А иногда кажется – готов и от трона отречься.

Нечто подобное было у шаха и в пору террора с персиянкой; испугало его чувство, когда показалось, что она власть над ним заимела, тянет к ней, и чувство это расслабляет, сладостно до слез, готов любое ее желание исполнить, но, к счастью, она молчит! А если заговорит? А однажды в разгар дня, когда везир докладывал о положении на юге страны, где по наущению афганцев был поднят мятеж, а тут же рядом, дожидаясь очереди, чтобы рассказать, как была подавлена эта неслыханная самонадеянность черни, стоял командующий, Шах-Аббас прервал везира и удалился к ней… И пробыл у нее допоздна. А в зале его дожидались!.. И он, презренный, еще смеет мечтать о великой державе?! И Шах-Аббас в гневе задушил персиянку, самим дьяволом подосланную к нему, чтобы воля даря царей была мягче воска!..

А Сальми-хатун и умна! Вот и теперь, перед рассветом, он потянулся к ней, а она: «Усни, мой шах, завтра тебе решать судьбу преданного тебе народа!» И ей бы, подумал, засыпая, шах, учредить титул; но какой? Может, «Солнце царства», «Шамсуль-Салтанэ»?

И тут у дверей послышался шорох, кто-то остановился у покоев Сальми-хатун. Шах вскочил, схватившись за кинжал:

– Эй, кто там?!

В дверях со свечой в руке стоял главный евнух Мюбарек.

– Что еще? – нахмурился Шах-Аббас, встревоженный столь нежданным появлением евнуха. Поистине случилось невероятное, если евнух осмелился, не дожидаясь утра, потревожить шаха.

– Мой шах, – низко поклонился Мюбарек, – главный звездочет только что прибежал ко мне и сказал, что немедленно хочет удостоиться лицезрения его величества Царя Царей Вселенн…

– Короче! – оборвал его шах.

– …видеть вас по весьма важному делу.

Звездочет уловил коварство звезд и за обманчивым хитросплетением планет, сулившим, казалось бы, счастье, разглядел истинный смысл – смерть венценосца! Нельзя медлить! До рокового сближения Марса и Сатурна, когда обрушится удар на венценосца, остается две недели! Очи царства, «Эйнуд-Салтанэ», этот титул дал звездочету шах за его могущество, заспешили к шаху. Но какая сила надобна, чтоб уста вытолкали слова о фатальной гибели! Может, подождать до утра? Он вернулся, еще и еще раз подсчитал и прочертил ход звезд, заглянул в новейшую астрологическую таблицу Улугбека: никакой ошибки! Раздумывать некогда – шах всемогущ, и он найдет способ!

И только тут Очи увидели, что шах – такой же смертный, как и он: шах побледнел, но звездочет не должен это видеть, голова его низко опущена, и он смотрит на свои загнутые кверху острые носки чувяков. И только сейчас дошел до звездочета ужас его положения: мало ли случаев, когда за дурные вести казнили?!

– Ты свободен, иди!..

Шах смотрел на светлеющее небо. Жить да жить бы ему на радость народу!.. Может, звездочет ошибается? Но астрология – династическая профессия звездочета! Ведет свой род чуть ли не от Абу-Али-Сина! Немедленно вызвать доверенных людей (тут-то и пожалел, что нет в живых Ага-Сеида!): везира, военачальника, казначея и главного моллу. Если не помогут – отрубить им головы и призвать новую партию ханов, на сей раз титулованных.

И вот уже скачут они во дворец.

– Что же ты посоветуешь, Опора царства? – начал шах с везира.

– Преданность ничтожнейшего раба, наш великий царь царей… – везир вовремя осекся, чтоб не сказать «вселенной»: не надо напоминать о звездах! – благородные предки шаха по безграничной доброте своей назначали везирами людей недалеких…

– Вот и докажи, на что способен!

– Мой шах, – «это конец», подумал везир, – не было случая, чтоб ничтожнейший раб твой… но как предотвратить движение звезд, убей меня, мой шах!..

– А что посоветуешь ты, Меч царства? – обратился шах к военачальнику.

– Победоносное войско твое еще сотрясает мир, дай срок, и султан…

– Поздно! Он сожрет вас, когда меня не будет! Военачальник уставился на шаха, от натуги лопнут вены на шее, пот будто бородавки.

– Может, мой шах, – еле слышно говорит казначей, – звездочет ошибся в расчетах, я готов ему помочь!

А шах уже смотрит на главного моллу:

– Ну, Вера царства?!

– Мой шах, видано ли, чтоб, указав яд, звездочет не знал противоядия?! Если он мудр и учен, пусть найдет средство от беды, которую предсказал!

Звездочет знал, что за ним еще придут, и лихорадочно листал астрологические книги. Но нигде не указано средств! И он, дабы отвратить от себя беду, придумал длинную речь в защиту астрологии. Он напомнит шаху о недавнем наводнении, когда планеты влаги соединились в созвездии Рыб, грозившем новым потопом. И он, звездочет, предсказал наводнение! И небывалую засуху, когда Сатурн и Марс соединились в знаке Весов, а Солнце и Юпитер – в знаке Льва! И чуму! И мор! Но станет его слушать шах!.. И точно:

– Как осмелился ты грозить мне бедою, – не дав опомниться звездочету, разразился гневом шах, – и не обмолвиться ни словом о средствах борьбы?!

– Я думал, мой шах!

– Говори!

– Дай срок!..

– Палач! – И в мгновенье из-под земли вырос палач с мечом за поясом и веревкой в руках: рубить или вешать? – Уведи изменника и отруби ему голову!

«Если его казнят, не миновать казни и нам!..» И военачальник пал на колени:

– Шах, кто же выручит нас из беды, если этому презренному ишаку, достойному смерти, отрубят голову?! Пусть подскажет, а потом и казни!

Но тут вошел главный евнух и доложил о старейшем звездочете Мовлана. Неужели еще жив этот астролог?

Звезды обмануты

– Старческой немощью я обречен, – Мовлана часто задышал, – проводить остаток жизни в одиночестве. Но неблагоприятное расположение звезд принудило меня поднять старческие кости и предстать пред вами, мой шах! Через пятнадцать дней планета Марс…

– Знаю! – прервал его шах.

– И о созвездии Скорпиона?

– Да!

– Хвалю, хвалю ученика!.. Но неужели вы знаете и о том, как отвратить беду?

– Это я хочу услышать от вас, Мовлана!

– Да, вряд ли кто подскажет!.. Звездочеты пошли нынче неопытные, не то что в мое время! Мой учитель, бывало…

– Мовлана, вы хотели подсказать! Я жду!

– Запаситесь терпением, мой шах, ибо то, что я предложу, ни в одной книжке не прочтете. И нет на земле человека, кроме меня, кто бы подсказал… Рок фатален, его не избежать, но рок слеп, и от него можно спастись. Мой шах, в эти злополучные дни, но не позже чем завтра, вы, Шах-Аббас Великий, должны отказаться от престола…

– Что ты говоришь, Мовлана?! – Шах-Аббас подскочил, и все вздрогнули.

– Имейте терпение, мой шах!.. Да, отказаться от престола, передав трон какому-нибудь преступнику, достойному смерти, и удалиться с глаз, пребывая в неизвестности. Когда разрушительное действие звезд разразится над головой грешника, который в это время будет полновластным шахом, вы вновь займете свой трон и будете царствовать в полном счастии и здравии во славу нашего могучего отечества. Но рок начеку! Народ должен считать грешного злодея подлинным шахом. Необходимо также расторгнуть брачные узы со всеми женами, и с теми из них, которые согласятся быть женой простого смертного, каким станете вы, мой шах, можно будет заключить новый договор.

Все молчали: хвалить? А вдруг шах не одобряет? Хулить?.. Но шах заметно повеселел, и все стали хвалить Мовлану – его находчивость и стратегический ум.

Да, но где найти такого человека?! Чтоб, во-первых, был нечестивцем, достойным смерти, и чтоб, во-вторых, став шахом, не казнил их всех?

Шах обратил взор к военачальнику, вспомнив, что он к тому же министр по делам безопасности престола.

– Есть у меня один на примете, мой шах, мы ведем за ним наблюдение…

– Почему не докладывал прежде?

– И очень хорошо поступал, мой шах! – осмелел Мовлана, чувствуя себя героем дня. – Кого б тогда мы на трон посадили?

– Твоя правда, Мовлана, – похвалил его шах. – Так кто же он?

– Грешник, которых свет не видел! Появился здесь недавно…

– То-то я думаю, откуда у нас взяться нечестивцу?!

– Да, да, – заговорил главный молла, – в стране нет недовольных, все воздают молитву в вашу честь.

– Откуда он?

– Кажется, из Гянджи.

– Быть этого не может, чтоб с родины шейха Низами Гянджеви!

– А может, из Шеки?

– Это возможно. Ну так кто же он?

– Прибыл к нам с армянскими ремесленниками…

– А может, армянин?

– Нет, нет, чистокровный шиит! Юсиф – его имя!

– И что же он?

– Хулит бескорыстных служителей исламизма. Утверждает, что все должностные лица, начиная с сельского старшины и кончая самим венценосцем, – тираны.

– И он до сих пор не казнен?! Что еще говорит этот Юсиф?

– Он считает, что каждый сам по себе аллах!

– Аллах? О боже!.. – расхохотался шах, и, подражая повелителю, захохотали все; лишь Мовлана, по рассеянности упустив, о чем шла речь, не понял, отчего все так дружно хохочут.

– Я осмеливаюсь думать, – решился сказать Мовлана, – что шекинец Юсиф – это именно и есть тот человек, которого заждались в аду. И благодарение судьбе, что хоть один негодник нашелся в нашей избранной аллахом стране. Ему суждено стать лжешахом и погибнуть от разрушительных действий звезд…

Тут же был составлен шахский указ о присвоении Мовлане титула «Солнце царства»; титул мыслился как женский, для Сальми-хатун, и шах поспешил к ней, он придумает новый. Но этого не случится, как не успеет и Мовлана получить шахский указ – слишком разыгралась сегодня фантазия у Мовланы: он сместил шаха, возвел на престол лжешаха, вздумав тягаться со звездами! В келье ждал Мовлану сам Азраил, ангел смерти.

На следующий день собрались во дворце министры, вельможи, сановники, ученые, потомки пророка сеиды, чиновники.

– Уже седьмой год, – начал шах, – я царствую над вами. По причинам, которые не считаю нужным открывать, вынужден отречься от верховной власти и предоставить ее лицу, более меня достойному и опытному в делах правления. Его вам назовут, и вам – повиноваться ему! Несчастье падет на голову того, кто нарушит мой приказ и осмелится проявить малейшее неповиновение!

Накануне шах издал, это он придумал ночью, фирман об отмене с сего дня и впредь казней посредством пролития крови и удушения: власть звезд не подвластна никому, даже шаху, ну а все же?! что сильнее – приговор звезд, он неотвратим! или указ шаха, он тоже неколебим!.. Шах сиял с головы корону и положил ее на трон, отстегнул меч и облачился в простую одежду.

– Отныне я бедняк Аббае Мухаммед-оглы…

В задних рядах кто-то всхлипнул, послышался звук падающего тела.

Увидев шаха в простом наряде, красавицы гарема готовы были расхохотаться, но грозный взгляд властелина подавил их смех.

– Милые мои подруги, – сказал женам шах, – я принужден сообщить вам о весьма печальном событии: с этого дня я уже не шах.

Страх овладел красавицами, когда по окончании обряда расторжения брака Мюбарек разорвал брачные акты.

– А теперь, – обратился к красавицам шах, – если какая-нибудь из вас согласится стать женой простого смертного, то молла совершит брачный акт.

Все женщины дружно выразили согласие вновь стать женами шаха, ибо он был молод и красив. Но потом отказалась вступить в новый брак грузинка. Потупив смущенно глаза, она заявила, что во всех отношениях чувствовала себя удовлетворенной, находясь в брачном союзе с шахом, но теперь, когда она может изъявить свое желание, ей, помимо своей воли взятой в шахский гарем, хотелось бы вернуться на родину. Что ж, она прислана в дар правителем Грузии, пусть возвращается и держит ответ перед своим царем.

– Тубу! – позвал Фатали жену. – Вот и пригодился мне твой рассказ!

– Какой? – насторожилась она. – Помнишь, о приданом.

– И что же?

– Грузинка покидает Шах-Аббаса и настаивает, чтобы вернули ей приданое. Ты тогда не досказала насчет платьев.

– А она что же, из простого рода?

– Ну что ты – ее прислал шаху в подарок правитель Грузии!

– Тогда я ей такое приданое придумаю, что и Шах-Аббасу не снилось! Пиши!.. Платье испанской парчи изумрудно-желтое с пуговицей золотой; и платье красное вязаное с девятью пуговицами жемчужными; и платье французского атласа соломенного цвета с девятью парами золотых крючков. И девять платьев чесучовых, и девять платьев французского шелка, два подобных цвету граната… Еще?

– Спасибо тебе, Тубу-ханум. Издадут повесть, куплю тебе на гонорар, как ты сказала? – «подобных цвету граната» (и действительно купил, но не платье, а ковер, и то отдал его потом нищему).

Вслед за грузинкой отказалась вступить в брак с Шах-Аббасом еще одна красавица: сама Сальми-хатун!

Удар был столь предательским, что шах, забыв на миг, что он отныне просто Аббас, ринулся на нее, но та, будучи всего минуту назад женой шаха и став по велению рока шахской вдовой, властно подняла руку и показала простолюдину, чтоб он знал свое холопское место.

Или ты забыл, шах, что отречение должно быть искренним и чистосердечным? Иначе, если ты будешь считать себя в душе повелителем, достигнет тебя кара звезд, где бы ты ни скрывался.

Сколько перьев тростниковых да фиолетовых чернил, перья их пьют и пьют, надобно, чтобы рассказать о Юсифе, искусном мастере но седлам, которого верховный совет наметил на самую высокую из придуманных человечеством должностей: шах!.. По-разному у разных народов и в разные эпохи называется эта высокая должность, а без нее как обойтись? Пытались – не вышло! И седло, которое шьет Юсиф, что трон: воссесть, чтоб удобно было погонять.

И Юсиф по отцу, как Шах-Аббас, – Мухаммед-оглы, чистое совпадение, ибо Мухаммедами населен мир, исповедующий исламизм.

Седельник – потомственная профессия, но Мухаммед решил отдать сына Юсифа в гянджинскую, основанную еще Шейхом Низами Гянджеви духовную школу. И вот однажды в его келье между учителем и учеником произошел разговор…

– Ну это ты брось, Фатали! – Кайтмазов ему. – Пересказывать свою жизнь!.. И как отвратили Юсифа от духовного сана! И насчет битвы у могилы Низами, когда столкнулись войска грузинского (читай: русского!) и персидского принца! И о величии грузинского царя!

– Но цензура в сюжет не должна вмешиваться!

– Что?! – такой хохот, никак не остановится Кайтмазов. И сразу хлоп, серьезный, строгий, копирует Никитича: – А насчет былого величия грузинского царства? А излишние напоминания южным соседям об их поражении под Гянджой? Думаешь, сняли Ладожского, пиши что хочешь? – возмущается Кайтмазов. А для Фатали это новость. – А ты что, не слышал разве?! Сместил его государь! Да-с, груб был! А точнее, оголенно выражал идеи, а это нынче не в чести. Но ты прежде времени не радуйся: идеи-то Ладожского не отменены.

– И кто же новый?

– А нового нет и не будет – функции Ладожского исполняет Никитич! Это ты, кажется, сказал о нем: «Вечный Никитич!..» Очень мудрые мысли ты порой изрекаешь!.. О тебе тут, между прочим, один высокий чин сказал: «Учитель нации!» Так что брось эти подтексты! В исторической хронике как сказано: простой седельник. А не бунтарь. А ты Юсифа – в мыслители! И эти его, я успел перелистать твое сочинение, просвещенные идеи, опасные мысли… И где он этому научился? Ты бы его еще в кругосветное путешествие отправил! На поиски новой Индии!..

А что? С Колумбом, увы, нельзя, это было еще до Шах-Аббаса. Можно б, конечно, изменить имя путешественника, но очень уж известен маршрут Колумба, и Фатали с картой перед глазами детально вычерчивает великий путь Христофора Колумба. Фатали хотел бы, но как это сделать? показать Юсифу и Лиссабон, и Мадрид, – разве не мог Юсиф быть связан с испанским или персидским купцом, торгующим коврами?

И однажды в каравелле, дабы сколотить деньги, столь необходимые для поддержания большой семьи, потерявшей все свое добро во время битвы чужих войск у твоего порога, отправился в Мадрид и был свидетелем того, как Филипп Испанский снаряжает «Непобедимую Армаду» для отмщения королеве-протестантке Елизавете за казнь католички Марии Стюарт.

И не мог ли Юсиф оказаться вскоре в Лондоне? А можно и не в Лондон, в пределы иные: через Тифлис – как же не привезти Юсифа в родной для Фатали Тифлис? – в Азов и Каф, куда ездят русские купцы, и с купцами – в Москву или в Стамбул, погостив сначала у крымского хана. Можно и на Восток отправить Юсифа, в Индостан, в страну Великих Моголов, к Джалалэддину Акбару Великому: у него родился наследник, и шах бросил клич, чтоб хлынули к нему зодчие и камнетесы, плотники и землекопы – будут строить новый город, столицу – Фатехпур, почти Фаталиград, он растет на глазах, уже больше Лондона, а какая здесь торговля! какие базары! Мощеные мостовые, бани, падишахский дворец, а вода какая здесь вкусная!

Увы, пали моголы, стал Фатехпур мертвым городом!..

А ведь чуть не судили в Лондоне Юсифа, посадив в Тауэрский замок: он поспешил, боясь заразиться чумой, слухи о которой поползли по Лондону, в таверну в одном из близких местечек, где провел целый день, нарушив предписание ислама и выпив вино за успех своего, увы, убитого на его же глазах друга, – Юсифу чудом удалось спастись, убегая от погони, как в Гяндже, когда фанатики с факелами ворвались в духовное училище, чтоб расправиться с еретиком-учителем, отвратившим Юсифа от духовного сана, и с рассветом он оказался в Лондоне и, найдя купца, с которым прибыл сюда, покинул сырой, мрачный и неуютный город и пристал к жарким берегам родного края.

Мастерская седельника Юсифа находилась на площади, у шахской мечети. Вчера ханским конюхом ему было заказано пришить новые ремни к седлу и починить уздечку, и он, получив за срочность один туман, обещал к вечеру сдать заказ. Сидели пятеро друзей, и он рассказывал им: сначала, это он очень любит, о своих кругосветных путешествиях в молодости, а потом о дороговизне – то сгорает урожай из-за длительной засухи, то гниет из-за обильных дождей.

И вдруг на площади показалось густое облако пыли. «А вдруг ко мне?! за мной?!» – мелькнула мысль. – А ну-ка, друзья, уходите, пока целы!..

Но что это?

Впереди шли слуги в пестрых костюмах и четырехугольных шапках, за ними знаменосцы, потом стражники, вооруженные остроконечными пиками и сопровождающие главного конюшего, который вел под уздцы красивого коня туркменской породы. Седло и попона на спине были усеяны драгоценными камнями, нагрудник расшит золотом, уздечка украшена жемчугами, с шеи коня свешивалась кисть изумрудов. За ними – главный молла, военачальник, везир, казначей, звездочет, почтеннейшие ученые, богословы, славнейшие потомки пророка, вся знать двора.

Шествие остановилось перед мастерской.

– По предопределению судьбы, – начал главный молла, – ты, мастер Юсиф…

Очнись, Юсиф, это же говорит тебе главный молла!

И начались чудеса.

Будто Юсиф в Лондоне, в театре, и появляется белотелый красавец Теймурлан!.. Сняв с Юсифа поношенное платье ремесленника, слуги надели на него богатое царское облачение. Главный конюший подвел коня, Юсиф сел, и процессия торжественно направилась во дворец. Тронный зал, молитва моллы, почтительное ожидание знати.

И наконец корона – впору, чему немало подивился главный молла.

И опоясали мечом, осыпанным бриллиантами.

Дружные несмолкаемые крики, торжественный гимн, взмыла сигнальная ракета, и тотчас за городом раздались раскаты пушечных выстрелов.

Хотя после Хафиза и Саади персидская поэзия пришла в упадок, но нашелся поэт, «царь поэтов» Сируш, который переиначил недавно сочиненную в честь Шах-Аббаеа оду и прославил редкие достоинства нового шаха, тем более что Аббас и Юсиф – двусложные.

А потом придворные удалились.

Но не все.

– А кто вы?

– Мы евнухи шахского гарема, я старший, а это мои помощники.

– Удалитесь все, а ты оставайся! – Для главного евнуха Мюбарека нет, наверное, тайн. – По твоему лицу я вижу, что ты хороший человек, объясни мне, что это значит?.. Ах звезды!.. – «Вот дураки! Ну и ну! И кто нами правил?!»

В Юсифе заговорил голод: ведь ничего не ел!

– Я покажу вам дворец, пока будут готовить ужин. Какие покои!.. А вот и комнаты гарема… И вдруг – живая душа!

– А это кто?

Удивился и Мюбарек, застав здесь Сальми-хатун: разве не дал ей Шах-Аббас разводную грамоту? Но успел шепнуть на ухо Юсифу: «Сальми-хатун, любимая жена Шах-Аббаса! Должна была покинуть дворец, ведь развелась с ним!»

Сальми-хатун встала и, повернув красивую голову к Юсифу, гордо посмотрела на нового шаха. На миг в ее взгляде Юсиф уловил: хочешь – оставь, и я буду верна тебе, а хочешь – прогони!

– Можно прогнать, – робко предложил Мюбарек.

А Юсиф залюбовался ею: не гнать же женщину, если сна привыкла жить здесь?

Что бы он ни делал в этот день, перед глазами возникала картина: коврами устланная комната, а посреди – гордо глядящая на него молодая женщина. «Я рождена для шахов и остаюсь в гареме нового шаха», – сказала она Мюбареку, чтобы тот передал Юсифу.

А вскоре Мюбарек, войдя к шаху, низко поклонится и попросит на миг отлучиться от государственных дел; он привел моллу, чтобы тот – неудобно ведь, посторонняя женщина живет во дворце! – закрепил брачный договор между Юсифом и Сальми-хатун… «Евнух прав: неудобно!..»

– А где хранятся наряды жен? – вспомнил Юсиф про жену.

Хранитель привел к сундукам: какие кашемировые шали, шелка, платья из дорогой парчи!.. И очень маленькие сундуки – диадемы из самоцветов, бриллиантовые серьги, дорогие кольца, ожерелья из жемчугов!.. И он выбрал для жены и трех своих дочерей платья, диадемы, кольца, ожерелья… Сыновьям послать было нечего.

– Отвезите жене и скажите, чтоб обо мне не беспокоилась.

– Она могла бы переселиться сюда, мой шах.

– Нет, не надо!

В золотых подсвечниках на роскошном столе горели свечи. Юсиф отломил лишь ножку фазана, а до иного и не дотронулся: и осетрина, и икра, и гора плова, – каких только яств там не было!

– Это тоже ко мне домой!

Подали кофе, потом кальян, «хороша шахская доля!» Клонило ко сну. Приказал начальнику охраны расставить стражу в том же порядке, как раньше, пошел в свою опочивальню. Но прежде спросил:

– А как Сальми-хатун? – Мол, не забыли накормить?

– Сыта. И довольна.

Всю ночь ворочался в постели. «А ведь Сальми-хатун рядом!» – шепнул, это уж точно, дьявол. Но ему было невдомек, что Юсифа одолевают иные думы: «Если это сон, то лучше не спать, если явь, то что делать завтра?»

А утром чуть свет ему объявили о приезде послов из Москвы, от царя Федора Иоанновича. Соскочил с трона, главный евнух аж отпрянул от неожиданности, приоткрыл дверь и увидел чужестранцев. И те по короне догадались и были изумлены. «Приму после полудня!» – сказал шах через главного евнуха, а те, это были князь Борятинский, дворянин Чичерин и дьяк Тюхин, оскорбились и, выразив шаху через толмача неудовольствие («И ты думаешь, – это Кайтмазов, – я пропущу? Чтоб только что прибывший наместник Барятинский…» «Но у меня не «Ба», а «Бо»!), покинули дворец. Каким-то неутраченным восточным чутьем толмач-татарин уловил, что это именно евнух вел с ними переговоры, но промолчал, дабы не сердить князя Борятинского.

Вскоре во дворец прискакал Ази-Хосров и, подавляя в душе страх перед троном, мягко упрекнул Юсиф-шаха, что с послами из Москвы так обращаться нельзя, и рассказал о своих переговорах с русским падишахом.

– Твой падишах и твой Шах-Аббас кровопийцы! – заметил растерянному Ази-Хосрову шах. – И затевали вы подлое дело, и ты, и твой шах, и царь московский!

И Юсиф велел позвать того, кто одет проще, это был дьяк Тюхин, и толмача.

– Новое оскорбление! – хотел возразить Ази-Хосров, но сдержался.

Юсиф говорил с толмачом и по-арабски, и на фарси, и па их татарском, и по-тюркски, и по-турецки, увлекся языковыми сходствами и расхождениями, Ази-Хосров злился, а Юсиф посмеивался. Толмач порой забывал, что перед ним шах, а дьяк Тюхин был восхищен образованностью Шах-Аббаса. «Шах-Юсиф!» – поправил его толмач и стал что-то говорить на их языке быстро-быстро, от чего лицо Тюхина то краснело, то бледнело: «Ну и дела! Отрекся добровольно!.. В пользу седельника!.. Такого сроду еще не бывало, а у них не мыслимо даже!..»

А князь, кому доверяли и царь, и Годунов, вскоре, от удивления, возможно, и помер в Персии, а Чичерин… «Помилуйте, – негодовали в Москве, – вы же дворянин! Как могли поверить бредням дьяка?!» А толмачу определили вывих ума и со службы прогнали.

От даров Юсиф-шах хотел было отказаться, да раздумал, взял меха, вспомнив почему-то Сальми-хатун. Тюхин вдруг перестал улыбаться и сказал о целях посольства. При этом дьяк слово в слово изложил грамоту, присланную царем; она хранилась у князя, и только ему велено было вручить лично шаху:

«…Величеству твоему слово наше таково: наши гости из наших земель в твои земли ездят, нашим и вашим людям от этого большие выгоды есть. Но гости наши били нам челом – в твоих землях великие насилия терпят. В Ардебиле и Реште, а также в Тавризе и других твоих городах, оценив их товары, возьмут, а потом отдадут половину…»

И еще говорил дьяк, что с оружия пошлину берут.

– Но они, – не сдержался Ази-Хосров, понимая, что чин у него повыше, тот – дьяк, а он в ранге посла, – как выйдут из таможни, я этим занимался, мой шах, продают оружие.

Шах велел передать толмачу, что немедленно издаст указ, чтоб строго наказали ардебильскою, рештского и других ханов.

– Вы мне составьте такой фирман, Ази-Хосров!

– Шах, – шепнул ему на ухо Ази-Хосров, – надо и нам свои упреки высказать, задета честь трона.

– Напишешь, как они, в грамоте пошлем. – Надоело пустячными делами заниматься; страна ждет его новых указов!.. И, поручив посланников Ази-Хосрову, «ты будешь моим министром иностранных дел!», он простился с толмачом и дьяком.

Не спит и Фатали: что бы я сделал? Царь отказался и вызвал тебя: «Возьми вожжи, вот тебе конь, вот тебе седло, а вот моя плеть». Разложил перед собой лист, расчертил его, кружочки – должности, соединения – связи, с чего начать?

Фатали изучал всю жизнь, как, вспыхнув, погасла французская революция.

Как будто недавно слуга внес свечи, а уже в который раз Фатали берет ножницы и снимает нагар, чистит и чистит свечи, пока они вовсе не сгорят. Как с мечетью? Деньги? Суд? Но кто отречется от своих преимуществ? Сначала как бы он сам, Фатали, а потом как если бы Юсиф, который уснуть не может, все думает, как ему управлять страной.