Текст книги "Похищенная"
Автор книги: Чеви Стивенс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)
Сеанс тринадцатый
– Рада снова видеть вас, док. По крайней мере, хоть один из нас как-то расслабился. Я подбросила вам тяжелую работу и нисколько не сомневаюсь, что вам просто необходим был перерыв от всей этой мрачной путаницы. Вы умеете держать себя в руках, но я знаю, что все это не прошло мимо вас. Еще с нашего первого сеанса я заметила, что, когда я рассказываю о какой-то напряженной ситуации, вы отрываете уголок листа из своей записной книжки и скатываете его в шарик. Чем быстрее вы работаете пальцами, тем сильнее задевает вас вся эта грязь. Мы все выдаем себя тем или иным образом.
Как я уже говорила, я очень рада, что вы хорошо отдохнули, но гораздо больше меня радует то, что вы уже вернулись. На прошлой неделе мне вас очень не хватало. И вовсе не из-за того бреда, о котором я говорила вам в прошлый раз, вроде «мне до сих пор кажется, что ко мне кто-то подкрадывается», хотя тень этого ощущения по-прежнему витает где-то неподалеку, – случилось еще кое-что. Я встретила своего бывшего, когда он вместе с какой-то девушкой выбирал яблоки в гастрономе… Боже, то, как он улыбался ей, просто убило меня. И еще то, как она, одетая в облегающую белую водолазку и модные джинсы, откидывала назад голову и смеялась тому, что он ей говорил…
Прежде чем они успели заметить меня и до того, как мне пришлось бы увидеть, как его прекрасная веселая улыбка становится сочувствующей, я нырнула за угол. Бросив корзинку с покупками посреди магазина, я выскочила на улицу и прыгнула в свою машину. Сердце мое стучало чаще, чем у наркомана. Стараясь, чтобы шины не визжали при резком старте, но горя желанием поскорее убраться подальше, я объехала универсам с другой стороны, припарковалась вдали от других машин и, уронив голову на руль, дала волю слезам.
Ее не должно было быть здесь. Он был мой. Это я должна была сейчас покупать с ним яблоки. В конце концов я отправилась домой, не переставая плакать и так больше и не заехав за продуктами. Закончилось это тем, что вечером я давилась старым сыром с черствыми крекерами, представляла себе, как они уютно валяются в постели воскресным утром или как он целует ее, зарывшись руками в ее прекрасные волосы. Черт побери, фантазия моя начала истощаться только тогда, когда они уже были мною обручены и придумывали имена своим будущим детям.
В те секунды он выглядел таким возмутительно счастливым, а я хотела быть единственной женщиной, которая могла заставить его так улыбаться. От одних разговоров об этом у меня внутри все переворачивается. Я понимаю, что, по идее, должна желать ему добра, чтобы у него все было хорошо и все такое, но, послушайте, почему это должен был быть кто-то такой, как она? Мисс Идеальная Блондинка, такая чистая в своей белоснежной водолазке, что я чувствовала себя грязной от одного только взгляда на нее. Раньше я тоже одевалась, как она, и раньше я хотела одеваться, как она.
Я думала, знает ли эта женщина, эта незнакомка обо мне. Она, наверное, к тому же хороший человек – не могу себе представить, чтобы он встречался с кем-то нехорошим. Может быть, она даже жалеет меня. Господи, надеюсь, это не так. Достаточно того, что я замечательно делаю это сама.
После того как Выродок застрелил утку, какая-то часть меня умерла и на ее месте осталась черная дыра. Через эту дыру просунул свою зловещую руку ужас, который ухватил мое сердце и внутренности. В течение следующих нескольких дней, стоило мне увидеть, как он берет мою дочь на руки, рассматривает ее или, черт возьми, просто проходит мимо ее корзинки, рука эта сжималась все сильнее.
Однажды утром она заворочалась у себя в кроватке, и я уже готова была взять ее на руки, но он опередил меня. Из свертка у него в руках раздавался слабый крик: когда он начал качать ее, она была завернута в простыню. Он поднес ее вплотную к своему лицу и сказал:
– Прекрати.
Я затаила дыхание, но она тут же замолчала, а он гордо улыбнулся. Я понимала, что успокоило ее покачивание, а не его слова, но я не самоубийца, чтобы сказать ему об этом напрямую.
– Она хорошо слушается, – сказал он. – Но в таком возрасте мозг у них, как губка, и может быть легко отравлен обществом. Это хорошо, что она здесь. Тут она узнает настоящие ценности, ценности, которые вложу в нее я. Но самое главное, что здесь она научится уважению.
Черт, ну как мне относиться ко всему этому?
– Знаете, иногда дети… они проверяют границы дозволенного, и она может не понимать того… чему вы ее учите. Но это вовсе не означает, что она плохая или что она не уважает вас, просто все дети так поступают.
– Нет, это не дети так поступают, это родители позволяют им так поступать.
Казалось, он не был рассержен этим разговором, поэтому я сказала:
– А может, это и хорошо, если у ребенка есть любопытство и тяга к экспериментам? Вы рассказывали мне, что женщины, которых вы знали раньше, всегда принимали неправильные решения в отношении мужчин и их карьеры, но, возможно, они просто бунтовали, потому что им запрещали думать самостоятельно, когда они были моложе.
Все еще спокойным голосом он сказал:
– Именно так поступала твоя мать? Воспитывала тебя, чтобы ты стала свободомыслящей?
Конечно, я была свободна думать только так, как она.
– Нет, но как раз поэтому я и хочу, чтобы у моей дочери жизнь была лучше. Вы ведь тоже хотите, чтобы вашему ребенку жилось лучше, чем вам?
Он резко перестал качать ее.
– На что ты намекаешь?
Вот черт!
– Ни на что. Я просто подумала, что у вас могут быть какие-то ожидания, которые не…
– Ожидания? Да, Энни, ожидания у меня есть. Я ожидаю, что моя дочь будет уважать своего отца. Я ожидаю, что моя дочь, когда вырастет, станет настоящей леди – а не какой-нибудь шлюхой, раздвигающей ноги перед каждым встречным мужчиной. Я не думаю, что это так уж много, не правда ли? Или ты собираешься воспитать из моей дочери шлюху?
– Я совсем не это хотела сказать…
– А ты знаешь, что случается с девочками, которые растут, считая, что они могут делать все, что вздумается? Я некоторое время работал в лагере лесорубов. – Выродок был лесорубом? – И там была одна женщина, пилот вертолета. Она рассказывала нам, что отец сказал ей, что она может стать тем, кем захочет. Он был дураком. Когда я встретился с ней, ее как раз бросил приятель – один идиот лесоруб из нашего лагеря.
Похоже, он был невысокого мнения о лесорубах, так что, наверное, работал он там бригадиром или сидел в конторе.
– В течение шести месяцев я слушал ее россказни об этом неандертальце и подставлял плечо, чтобы она выплакала в него свои патетические слезы. Она начала говорить мне, что хотела бы наконец встретить хорошего парня, поэтому я пригласил ее на свидание, но она сказала, что не готова к этому. Я ждал. И вот однажды она сказала мне, что хочет пойти на прогулку. Одна. Но я увидел, как через несколько минут он тоже вышел из лагеря, и последовал за ними.
Он качал девочку все быстрее и быстрее, и она начала хныкать.
– Они валялись в лесу на одеяле, и она позволяла этому мужчине, которого презирала, мужчине, который бросил ее, как мусор на помойке, делать с ней все эти вещи. Поэтому я подождал, пока он уйдет, и попытался поговорить с ней, попытался объяснить, что он всего лишь хочет еще раз причинить ей боль, но она ответила, чтобы я не вмешивался не в свое дело, развернулась и пошла от меня. Просто взяла и пошла от меня! После всего, что я сделал, пытаясь уберечь ее, она теперь собиралась снова вернуться к этому человеку. Я должен был спасти ее. Она не оставила мне выбора. – Его руки, державшие ребенка, напряглись.
Я шагнула к нему с протянутыми руками.
– Вы делаете ей больно.
– Это она делает мне больно.
Девочка громко заплакала. Голова его дернулась, и, опустив глаза, он удивленно посмотрел на нее, словно не понимая, как она здесь очутилась. Он быстро, едва не уронив, сунул ее мне в руки и направился к выходу. В дверях он остановился и, упершись руками в притолоку, бросил через плечо:
– Если она превратится в одну из них… – Он покачал головой. – Я не могу этого допустить.
Он вышел, хлопнув дверью и оставив меня успокаивать ребенка. Мне оставалось только сожалеть, что я не могу позволить себе сорваться и зареветь во весь голос.
Он вернулся примерно через час и с безоблачным лицом направился к детской корзинке.
– Я думаю, если ты посмотришь, от чего я уберег ее, Энни, – от болезней, наркотиков, распоясавшихся педофилов, – а потом спросишь себя, действительно ли ты хочешь того, что будет лучше твоей дочери, или все-таки того, что будет лучше для тебя… – Он склонился над ребенком и улыбнулся ему. – Ты поймешь, что пришло время поставить ее жизнь выше своей. – Он повернул голову в мою сторону, и улыбка его исчезла, а глаза стали жесткими. – Ты сможешь сделать это, Энни?
Взгляд мой скользнул вниз, на его руки, лежавшие на крошечном тельце. Руки, которые убили по крайней мере одного человека, и одному только Богу известно, что они сделали с тем пилотом вертолета.
Склонив голову, я быстро ответила:
– Да, да, я смогу.
Весь остаток того дня каждый мой нерв взывал к тому, чтобы бежать отсюда, а ноги мои мучительно ныли от стучавшего в крови адреналина. Руки дрожали, я постоянно роняла посуду, одежду, мыло – все. Чем более разочарованным он выглядел, тем больше я роняла вещей и тем чаще мне сводило судорогой ноги. От малейшего звука я подскакивала на месте, а если он делал какое-то резкое движение, давление в моих венах подскакивало и меня прошибал холодный пот.
На следующий день он взял небольшую сумку со сменой одежды и ушел, не сказав ни слова о том, куда направляется. Мое чувство облегчения затмевалось страхом, что он уже достаточно наелся нами и больше сюда не вернется. Мои неистовые пальцы вновь обшарили всю хижину снизу доверху, но выхода отсюда не было. Он появился на следующий день, а у меня так и не возникло никакой идеи насчет того, как я могу вырвать своего ребенка из этого ада.
Где бы он ни был, но он там чем-то заразился и вскоре начал кашлять и чихать. По правде сказать, он был очень капризным больным. Теперь мне приходилось не только ухаживать за ребенком и выполнять домашние обязанности, но еще вытирать ему лоб, блин, каждые пять секунд, поддерживать огонь в печи и таскать ему из сушилки теплые одеяла, – это была его идея, не моя, – пока он томно валялся в постели. Я молилась, чтобы он подхватил воспаление легких и умер.
Он заставлял меня читать вслух, пока я не охрипла. Жаль, что я не могла в этой ситуации просто играть с ним в покер, как делала это с отчимом. Уэйн был не тем парнем, который станет вытирать вам лоб, что, впрочем, меня бы тоже устроило, но зато он научил меня играть в карты. При первых признаках простуды он тут же вытаскивал колоду карт, и мы с ним играли часами. Мне нравилось ощущение карт в руках, эти цифры, выстроившиеся в определенном порядке. Но больше всего мне нравилось выигрывать, поэтому он учил меня все более сложным играм, чтобы можно было время от времени побеждать меня.
На второй день, когда кашель начал сотрясать все тело Выродка, я перестала читать и спросила:
– У вас есть какие-нибудь лекарства?
Он схватил меня за руку, вцепившись ногтями в кожу, словно я угрожала влить ему в горло что-то непонятное прямо здесь и сейчас, и сказал:
– Нет! Никаких лекарств!
– Это могло бы помочь вам.
– Лекарства – это отрава.
Его пальцы, державшие мою руку, горели в лихорадочном жару.
– Может быть, если бы вы поехали в город и обратились к доктору…
– Доктора даже еще хуже, чем лекарства! Именно доктора свели в могилу мою мать. Если бы она позволила мне ухаживать за ней, то была бы в порядке. Они накачивали ее всякой отравой, а ей становилось только хуже и хуже. Они убили ее.
Несмотря на заложенный нос, в каждом звуке его речи сквозило презрение.
Через несколько дней кашель у него прекратился, но теперь ребенок начал плакать ночью и просыпаться каждые пару часов. Когда я попробовала ей лоб, он был горячим. Я старалась успокаивать ее, как только она просыпалась, но один раз сделала это недостаточно быстро, и он бросил в ее кроватку подушкой.
В следующий раз он не позволил мне подойти к ней, заявив:
– Продолжай читать, она просто хочет внимания к себе.
Я хотела позаботиться о своей дочери, хотела, чтобы мы с ней остались живы. Поэтому я продолжила чтение.
Крики ее становились все громче. Он вырвал книгу из моих рук.
– Заставь ее умолкнуть, или это сделаю я.
Стараясь, чтобы мой голос звучал как можно более спокойно и убедительно, я взяла ее из корзинки и сказала:
– Думаю, она тоже могла заболеть.
– С ней все в порядке. Тебе просто нужно научиться контролировать ее.
Он сунул голову под подушку. У меня появилось нездоровое желание подскочить и навалиться на эту подушку всем своим весом, но тут его голова выглянула оттуда и он сказал:
– Принеси мне стакан свежей воды, и на этот раз сделай ее холодной.
Я бодро улыбнулась ему, хотя внутри у меня все возмущалось и неистовствовало.
На следующее утро она разбудила меня плачем раньше, чем обычно. Я сразу же подхватила ее и на цыпочках отошла в сторону, пытаясь успокоить, но было уже слишком поздно. Выродок вскочил с постели и принялся лихорадочно одеваться, бросая на меня испепеляющие взгляды.
– Мне очень жаль, но я думаю, что она на самом деле заболела.
Он выскочил на улицу. Я легла обратно в постель и приготовилась кормить ее. Мне нравилось, как она при этом смотрит на меня, положив одну ручку мне на грудь, как булькает у нее в животике, когда она наелась, как ее маленькая попка идеально ложится на мою руку. Все в ней было таким хрупким и нежным – ее ручки с крошечными складочками и микроскопическими ноготками, ее гладкие щечки, ее шелковистые темные ресницы.
Обычно после того как она поест, я целовала ее всю, начиная от пальчиков на ногах и мягких ступней. Когда я доходила до ее ладошек, то делала вид, что покусываю ее за пальчики, а затем двигалась вверх по ручкам. В самом конце я дула ей на животик, пока она не начинала тихонько повизгивать от удовольствия.
Но сегодня мое обычно веселое дитя было беспокойным и раздражительным, и каждый раз, когда я пробовала покормить ее, она отворачивалась от соска. Ее кожа была горячей на ощупь, на щеках выступили красные круги, словно кто-то разрисовывал ей лицо под клоуна. Животик был вздут, и я подумала, что, может быть, это газы, но потом она вырвала прямо мне на плечо, после чего доплакалась до того, что в конце концов уснула. Еще никогда в жизни я не чувствовала себя такой беспомощной. Я была в ужасе от того, что может сделать Выродок, если я скажу ему обо всем, но мне все равно требовалась помощь.
– Ребенок действительно заболел, ей нужен доктор, – сказала я, как только он вошел в дом.
Он быстро взглянул на меня.
– Подавай завтрак.
Во время еды она снова заплакала в своей корзинке, и я подхватилась, чтобы взять ее на руки, но он поднял руку и сказал:
– Стой! Когда ты подходишь к ней, это только усиливает ее плохое поведение. Сначала закончи с едой.
Ее вопли буквально разрывали воздух, и когда она переводила дыхание между новым криком, мне казалось, что я слышу влажный хрип у нее в груди.
– Она себя плохо чувствует. Пожалуйста, нам нужно к доктору. Я знаю, что ваша мама умерла, но у нее был рак – это он убил ее, а не доктора. Вы можете связать меня в фургоне, а ее взять с собой. – На секунду я заколебалась. – Или я могу подождать здесь, пока вы свозите ее к врачу, о’кей?
Неужели я действительно произнесла это? Она ведь останется с ним совсем одна. Но она в любом случае должна была получить помощь.
Он продолжал медленно жевать. Наконец он сделал паузу, вытер салфеткой рот и сказал:
– Доктора задают вопросы.
Ее крики просто разрывали мне сердце.
– Я знаю, но вы ведь умный, умнее любого доктора, и знаете, что сказать им, чтобы они ничего не заподозрили.
– Это точно. Я действительно умнее любого доктора, поэтому знаю, что доктор ей не нужен. – Он тяжелыми шагами направился к корзинке, а я буквально следовала за ним по пятам. – Ей просто нужно научиться уважению.
– Вы только не волнуйтесь, я сейчас успокою ее.
– Я так не думаю, Энни. Ты явно совершаешь ошибку.
Когда он вынул ее из корзинки, я вцепилась в платье, чтобы остановить свои руки и не начать барабанить по его спине. Я молилась, чтобы она успокоилась у него на руках. Но когда он начал ее качать, ее вопли стали только сильнее.
– Пожалуйста, отдайте ее мне! – Я протянула к нему дрожащие руки. – Прошу вас! Она испугалась.
Минуту он просто смотрел на меня, а лицо его тем временем становилось пунцовым. Потом он поднял руки, и она упала. Мне удалось поймать ее, но я потеряла равновесие и тяжело опустилась на колени. То ли от удивления, то ли от усталости, но ребенок еще раз измученно икнул и затих у меня на руках. Он присел и наклонился ко мне настолько близко, что я почувствовала его дыхание.
– Ты настроила мою дочь против меня. Это нехорошо, Энни. Совсем нехорошо.
Дрожащим шепотом я ответила:
– Я бы никогда ничего подобного не сделала. Она просто сбита с толку, потому что плохо себя чувствует. Она любит вас. Я знаю, что она любит вас, я уверена. – Голова его склонилась набок. – Когда она слышит ваш голос, ее глаза сразу же движутся в том направлении. По отношению ко мне, когда вы держите ее на руках, она себя так не ведет.
Полный бред, но он должен был клюнуть на это.
Его глаза сверлили меня еще одну мучительную минуту, потом он хлопнул в ладоши и сказал:
– Пойдем, завтрак стынет.
Я положила ее в корзинку и последовала за ним. Тело мое напряглось в ожидании новых криков, но, к счастью, она уснула.
После завтрака он вытянул руки над головой, а потом похлопал себя по животу. Я должна была попробовать еще раз.
– Может быть, если бы вы разрешили мне посмотреть в книгах, я смогла бы найти там какие-нибудь лекарственные растения или травы, которые растут здесь. Это все натуральное, и вы могли бы тоже посмотреть книги и проверить, что можно ей давать.
Он бросил взгляд в сторону корзинки и сказал:
– С ней все будет хорошо.
Но вышло по-другому. В следующие два дня у нее начался жар. Ее шелковистая кожа горела у меня под руками, и я понятия не имела, что можно сделать. Она задыхалась от кашля, и я клала ей на грудь теплые тряпки, стараясь снять спазмы, но она все равно плакала, а от охлаждающих компрессов кричала еще громче. Ничего не помогало. Она стала просыпаться ночью через каждый час, а я вообще спать не могла – лежала в полудреме и постоянно дрожала от страха. Иногда я слышала, как дыхание замирает в ее горле, и мое сердце останавливалось, пока она не делала следующий вдох.
Выродок принял решение, что, если она будет плакать днем, мы должны игнорировать ее, чтобы она училась самоконтролю, но обычно его хватало минут на десять, после чего он вихрем вылетал на улицу, бросив перед уходом:
– Сделай что-нибудь!
Когда она плакала ночью, я быстро подхватывала ее, но если он все-таки просыпался, то швырял подушку – в нее, в меня – или накрывался ею с головой. Иногда он стучал по кровати кулаком.
Чтобы он снова мог уснуть, я пряталась с ней в ванной комнате, пока она не успокаивалась. Однажды, рассчитывая, что влажный пар поможет ей дышать, я открыла душ, но так и не узнала, сработает ли это средство: он тут же в бешенстве ворвался к нам и заорал, чтобы я немедленно закрыла кран.
После нескольких таких ночей я превратилась в зомби. На пятую ночь болезни она, похоже, стала просыпаться уже через каждые полчаса, и мне стало намного труднее бодрствовать в ожидании этого. Я помню, что веки мои были страшно тяжелыми, и я сказала себе, что закрою глаза только на секундочку, но, видимо, мгновенно заснула. Моя первая мысль, когда я, вздрогнув, проснулась, была о том, как тихо в хижине, и, обрадовавшись, что она наконец отдыхает, я снова закрыла глаза. Но потом я поняла, что не чувствую Выродка рядом с собой, и вскочила как ошпаренная.
В хижине было темно. Хотя стояло лето, прошлой ночью было холодно, поэтому он поддерживал в печи небольшой огонь. В тусклом отсвете тлеющих углей я различила его силуэт в ногах кровати. Он немного согнулся вперед, и я подумала, что он берет ее из корзинки, но, когда он обернулся, поняла, что она уже у него на руках. Нетвердыми шагами я пошла к нему.
– Простите меня, я не слышала, как она заплакала.
Он протянул ее мне, потом включил свет и начал одеваться. Я не понимала, зачем он это делает. Может быть, уже пора вставать? Почему он ничего не говорит? Ребенок лежал у меня на руках совсем тихо, и я убрала уголок одеяла с ее лица.
Впервые за все эти дни лицо ее не было искажено недовольной гримасой, щеки не были красными и потными. Но ее бледность тоже была нездоровой, а розовые губки имели какой-то синюшный оттенок. Даже веки были синеватыми. Звуки того, как он одевается, заглушались пульсом, стучавшим в моих ушах, а затем в моей голове наступила полная тишина.
Когда я положила свою холодную руку ей на щеку, та оказалась еще холоднее. Она не шевелилась. Я поднесла ухо к ее губам и затаила дыхание, пока сжавшаяся грудь не стала жадно просить воздуха. Я не услышала ничего. И ничего не почувствовала. Я прислонила ухо к ее крошечной груди, но единственным звуком был стук моего выскакивающего наружу сердца.
Я зажала ей пальцами нос, стала дуть в маленький ротик и ритмично давить на грудную клетку. Я услышала какие-то тихие звуки в комнате. Сердце мое встрепенулось от радости… пока я не поняла, что все эти звуки исходят от меня. В паузах между искусственным дыханием я продолжала прикладывать ухо к ее губам и прислушиваться.
– Пожалуйста, ну пожалуйста, просто дыши. Господи, помоги мне, прошу тебя!
Слишком поздно. Она была уже холодной.
В ледяном оцепенении я сидела на краю кровати и изо всех сил пыталась противиться тому факту, что держу на руках свою мертвую дочь.
– Я же говорила вам, что ей нужен доктор! Я ЖЕ ГОВОРИЛА ВАМ!
Я кричала на него, била рукой по его коленям, а второй рукой прижимала ее к себе.
Он отвесил мне пощечину, а потом бесцветным голосом сказал:
– Дай мне ребенка, Энни.
Я покачала головой.
Он схватил меня за горло одной рукой, а второй подхватил ее тельце. Мы в упор смотрели друг на друга. Пальцы его на моем горле начали сжиматься.
Я выпустила ее.
Он взял ее у меня их рук, прижал к груди, потом встал и направился к выходу.
Я хотела что-то сказать, хоть что-нибудь, чтобы остановить его, но губы меня не слушались и не могли произнести ни слова. Наконец я подняла ее одеяльце, протянула в сторону его уходящей спины и выдохнула:
– Холодно… ей же холодно.
Он остановился, потом вернулся и встал передо мной. Он взял у меня одеяльце и уставился на него с отсутствующим выражением на лице. Я протянула руки к своему ребенку, в глазах моих была мольба. Его глаза встретились с моими, и на мгновение мне показалось, что по лицу его промелькнула какая-то тень, какое-то сомнение, но в следующий миг взгляд его потемнел, а лицо стало жестким. Он поднял одеяло и накрыл ее.
Я пронзительно закричала.
Он вышел на улицу. Я сорвалась с кровати, но было поздно.
Мои ногти отчаянно царапали дверь, бесполезно и бессмысленно. Я била в нее ногами, потом начала бросаться на нее всем телом, пока в конце концов уже не могла подняться с пола. Потом я лежала, прижавшись щекой к двери, и выкрикивала ее тайное имя, пока не сорвала голос.
Его не было около двух дней. Я не знаю, сколько времени просидела так, под дверью, плача и умоляя принести ее обратно. Я разбила в кровь пальцы, сломала все ногти, царапая дверь, но мне даже не удалось оставить на ней хоть какой-то след. В конце концов я вернулась на кровать и плакала на ней, пока не закончились слезы.
В патетической попытке выиграть время перед накатывающей болью, мое сознание пыталось как-то осмыслить произошедшее, осознать его, но я могла думать только о том, что это я виновата в ее смерти, это я заснула. Плакала ли она? Я была так настроена на каждый ее звук, что, безусловно, должна была бы ее услышать. А может, я настолько выдохлась, что просто все проспала? Это была моя вина, только моя, я должна была просыпаться и следить за ней на протяжении ночи.
Когда он открыл дверь, я сидела на кровати, прислонившись спиной к стене. Если бы он убил меня тогда, мне это было бы безразлично. Но когда он шагнул ко мне и я поняла, что в руках он что-то держит, мое сердце дрогнуло. Она жива! Он протянул мне сверток. Это было ее одеяльце, всего лишь ее одеяльце.
Я кинулась на Выродка, я стучала кулаками ему в грудь и повторяла:
– Ненормальный придурок, ненормальный придурок, ненормальный придурок!
Он схватил меня за плечи и приподнял, удерживая подальше от себя. Я размахивала руками в воздухе, словно взбесившаяся бездомная кошка.
– Где она? – орала я, брызгая слюной. – Говори немедленно, ублюдок! Что ты с ней сделал?
Он выглядел сбитым с толку.
– Но я ведь принес тебе ее…
– Ты принес мне ее одеяло. Одеяло! И ты думаешь, что это заменит мне дочь? Идиот!
Я сбилась на какое-то хихиканье, закончившееся истерическим смехом.
Он отпустил мои руки, и я с шумом опустилась на пол. Но прежде чем я успела толком встать на ноги, он размахнулся и ударил меня кулаком в челюсть. Пол ринулся мне навстречу, и комната погрузилась в темноту.
Очнулась я на кровати, куда он, должно быть, перенес меня. Челюсть моя больно пульсировала. На подушке рядом со мной лежало аккуратно свернутое одеяльце моей дочки.
По сегодняшний день никто не знает ее имени, даже копы. Я пыталась произнести его вслух, просто для себя, но оно застревает у меня в горле и остается запертым у меня в сердце.
Когда Выродок вышел тогда с ней за дверь, он забрал все, что осталось от меня. Ей было всего четыре недели, когда она умерла – или была убита. Четыре недели. Этого времени недостаточно для жизни. В моем животе она прожила в девять раз дольше, чем на этом свете.
Я смотрю на фотографии детей в журналах, детей в том возрасте, какого она была бы сегодня, и думаю, была бы она похожа на них? Остались бы ее волосы темными? Какого цвета у нее были бы глаза? Стала бы она жизнерадостным или серьезным человеком, когда вырастет? Я этого уже никогда не узнаю.
Самое мое яркое воспоминание той ночи – это как он сидит в ногах кровати и держит ее на руках. Я часто думаю: может быть, это он убил ее? Потом приходит мысль, что, возможно, это было непредумышленно и он убил ее, просто отказав в помощи. Мне проще ненавидеть его и обвинять в этом. Иначе я начинаю снова и снова прокручивать в голове ту ночь, пытаюсь вспомнить, как она лежала, когда я в последний раз укладывала ее в кроватку. Некоторое время я убеждаю себя, что она лежала на спинке и виновата я, потому что у нее, видимо, было воспаление легких и она просто захлебнулась в мокротах. Потом я думаю, что нет, я, должно быть, положила ее на животик, и она задохнулась, тогда как я в это время лежала в полутора метрах от нее. Я слышала, что женщины чувствуют, когда их дети оказываются в опасности. Но я же не чувствовала ничего. Почему я ничего не почувствовала, док?
