Текст книги "Хроники Сен-Жермена"

Автор книги: Челси Куинн Ярбро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

Твилфорд, к тому времени изрядно подвыпивший, обвел комнату покрасневшими глазами.

– Неподходящее место для английской леди, если вы хотите знать мое мнение, – проворчал он сердито. – Я бы такого не потерпел.

– А детишкам там нравилось, хотя, конечно, им не хватало друзей. В Англии у них имелись родственники с ребятишками, годившимися в товарищи для различных затей, но трущобные антверпенские сорванцы – компания очень уж неподходящая, и брату с сестрой волей-неволей приходилось развлекаться друг с другом. Роджер стал для них чем-то вроде доброго дядюшки, он строил свои занятия в манере игры. В одной из своих записей Сабрина отмечает, что у него был дар заставлять их слушаться, не наказывая и не браня. Графа дети не боялись нисколько, но относились к нему с огромным благоговением, а он охотно проводил с ними время, то поправляя их произношение, то рассказывая захватывающие истории, звучавшие, по оценке Сабрины, необычайно правдоподобно. Сесилия особенно любила слушать о приключениях женщины по имени Оливия, которой граф отводил разные роли, помещая ее в разные периоды истории Древнего Рима. Однажды Сабрина решилась попенять графу за несколько откровенные для совсем маленькой девочки рассказы о развращенности римской аристократии. Граф отвечал, что он сильно смягчает краски, и напомнил, что между невежеством и невинностью огромная разница, хотя эти два понятия обычно мешают друг с другом.

– Софистика! – фыркнул лорд Грейвстон.

– И откровенно фальшивая, – прибавил Хэмворти. – Разве всем нам то и дело не приходится видеть, сколь быстро с приходом учености утрачивается невинность?

– Ваш брат, насколько я знаю, профессор колледжа Кибл в Оксфорде, – вступил в разговор шестой гость. – Чрезвычайно образованный человек, а между тем вы сегодня заметили, что он чист и наивен, словно ребенок, и замечание ваше вовсе не походило на похвалу.

Питер Хэмворти, насупившись, посмотрел на элегантного чужака.

– Это разные вещи, граф. Вы иностранец, вы многого просто не понимаете.

– Едва ли настолько, – вежливо возразил шестой гость.

– Чарльз, когда же мы доберемся до зеркала? – горестно вопросил Твилфорд. – Вы донимаете нас уже долее часа.

– Я к нему и веду, – кротко ответил Уиттенфильд. – Надеюсь, теперь вы все понимаете, что дом, где служила Сабрина, был не совсем обычен не только для Антверпена, но и для любого места Европы. Сабрина прожила у графа почти три года, отложила изрядное количество денег и стала надеяться, что ей не придется вернуться в Англию бедной скиталицей, рассчитывающей на милость богатой родни. В дневнике отмечается, что она с большой приятностью сравнивала свое нынешнее положение с тем, в каком находилась до встречи с графом. Потом из тюрьмы освободили сэра Джеймса, и он ее разыскал.

– Вы говорили, Чарльз, он стал наемником, – напомнил ему Твилфорд.

– Да. Но лишь после того, как повидал семью. Он объявился однажды вечером, очевидно отпраздновав освобождение, потому что был полупьян, стучал в дверь, и требовал, чтобы его впустили. Конечно, стражникам тюрьмы она сообщила, где ее можно будет найти, а те, в свою очередь, передали это сэру Джеймсу. Тот, как мужчина видный и вспыльчивый, обладал горячим темпераментом и повышенной чувствительностью в вопросах чести. Однако в жизни и сейчас встречается немало таких мужчин, – заметил рассказчик задумчиво, крутя в пальцах бокал с портвейном и щурясь на красноватый луч, пронизывающий вино. – Он ничуть не рад был узнать, что его жена служит экономкой у графа, который даже не англичанин, да притом в самых бедняцких кварталах Антверпена. Сначала Сабрина обрадовалась и пожалела его, обросшего, отощавшего, покрытого шрамами, однако быстро сообразила, что их воссоединение после разлуки проходит не столь счастливо, как ей бы хотелось. Сначала муж выбранил ее за неприличный выбор работы, потом накричал на детей, прибавив, что те растут среди разбойников и воров. Когда Сабрина попробовала убедить его, что тут о них и заботятся и дают им начатки образования, сэр Джеймс пришел в ярость и даже ударил ее.

– Да, буйный темперамент, вы правы, – заметил Твилфорд, глубокомысленно покачав головой. – Однако не могу сказать, что был бы рад найти в таком положении свою половину. Его можно простить – он ведь был, по вашим словам, весьма щепетилен и, конечно, вообразил себе невесть что.

– Наверняка, самое худшее, – добавил Хэмворти. – Три года тюрьмы не большая приятность.

– Но бедность тоже была неприятна Сабрине, – заметил шестой гость.

– Вы опять не понимаете, – пустился в объяснения Хэмворти. – Женщине требуется твердое руководство мужчины. Очень жаль, что ее так обидели, но этого вполне следовало ожидать. – Он потянулся к сигарам, взял одну и, прежде чем раскурить, с удовольствием вдохнул ее запах.

– Ясно. – Шестой гость привалился к спинке своего кресла и смолк.

– Не понимаю, – пробормотал Эверард. – Если муж к ней вернулся, как получилось, что она уехала в Англию, а тот остался в Европе? И какое отношение ко всему этому имеет зеркало?

– Да, вы держите зеркало как приманку, но я не вижу никакой связи между ним и Сабриной, – пожаловался Твилфорд.

– Терпение, терпение, господа, – мягко укорил слушателей Уиттенфильд. – Позвольте же мне продолжить. Вы не забыли, что сэр Джеймс ударил жену? Так вот. Они находились в приемной графского особняка, очень маленькой, не больше будуара, я думаю. Сесилия и Герберт заплакали, увидев, как отец, к которому они еще не привыкли, бьет их мать. Сэр Джеймс хотел повторить удар, Сабрина пыталась от него увернуться, но в этот момент внутренняя дверь распахнулась и в приемную вошел граф. Сабрина пишет, что он, разумеется, от нее же, знал, кто такой сэр Джеймс, однако не оказал тому никакой приветливости, а в резкой форме потребовал объяснений, почему его экономка подвергается такому насилию. Пораженный сэр Джеймс вознегодовал, назвал вошедшего соблазнителем и наговорил еще много разного. Граф требовательно спросил, слова ли супруги привели его к подобному заключению, на что сэр Джеймс отвечал, что жена его на деле отвергает все обвинения, однако именно это сообщает истории еще большую подозрительность. Он также захотел немедля узнать, как это граф осмелился взять в дом женщину с детьми, зная, что она одна в чужой стране и что никто из мужчин не оказывает ей покровительства. Граф сухо заметил, что, по его мнению, ответ на этот вопрос должен бы дать сам сэр Джеймс, а уж никак не он. Сэр Джеймс взъярился еще сильнее и потребовал сатисфакции, а также велел жене собираться, чтобы без проволочек покинуть дом оскорбителя. Дети опять заплакали, однако сэр Джеймс суровым тоном напомнил им, что он их отец и имеет на них все права. Дети умоляли мать отказаться от сборов, и тут в дело снова вмешался граф…

– Вот наглец! – взорвался Твилфорд, с негодованием выпрямляясь.

– Как он мог! – гневно вскинулся лорд Грейвстон.

– Что он сделал? – напряженно спросил Доминик.

– Он сказал, что никому не позволительно обижать его слуг. В первый момент Сабрина была просто шокирована, услышав такое, ибо в течение этих трех лет граф всегда держался с ней уважительно, как с равной себе, и никогда не намекал на ее подчиненное положение. Но эти слова озадачили сэра Джеймса. Он поперхнулся и стал объяснять, что знатная англичанка не может считаться служанкой, потом вновь взвинтился от ситуации и повторно потребовал сатисфакции. Дневник свидетельствует, что граф невесело рассмеялся и спросил у Сабрины, желает ли она смерти своему мужу. Но я сомневаюсь, что это так. Слишком уж велика дерзость, чтобы в нее поверить, не правда ли, господа? Как бы там ни было, граф дал согласие на встречу в полночь – в большом зале своего другого особняка. Сабрина в смятении умоляла мужчин не затевать таких безрассудств, но сэр Джеймс гнул свое, а граф пояснил, что, если со всем этим не разобраться прямо сейчас, ей придется отправиться с мужем Сабрину, как она пишет, сильно встревожила подобная перспектива. Растерянная женщина обратилась к супругу, умоляя его взять свой вызов назад, однако тот понял эту мольбу как лишнее подтверждение ее связи с графом. Он в бранных выражениях высказал свое мнение и велел назвать адрес, клянясь, что придет в назначенный час. Возникла заминка с секундантами, поскольку сэр Джеймс, только вышедший из тюрьмы, растерял все связи и не знал, к кому обратиться. Граф предложил решить дело приватно, сражаясь под честное слово. Сэр Джеймс охотно с тем согласился и отправился подбирать себе шпагу.

– Он не стал настаивать, чтобы Сабрина ушла с ним? – спросил встревоженно Эверард.

– Нет, лишь заявил, что если Сабрине было угодно завести себе любовника, то пусть она с ним и пребывает, покуда он не восстановит ее честь, если, конечно, у нее таковая осталась. – Уиттенфильд пожал плечами. – Тут Сабрина пожалела, что не сделалась любовницей графа, потому что мысль его потерять показалась ей невыносимой. Пока не явился муж, пишет она, ей и в голову не приходило, какой опорой для нее был в последнее время граф. Близилась ночь, а значит, и час дуэли. Сабрина была сама не своя. Она разыскала графа, который уже готовился выйти из дома, и сказала, что будет молиться за него и надеется не навлечь на себя его презрение за отказ возвратиться к мужу. Граф ответил, что за первое он ей весьма благодарен, а во втором нисколько ее не винит, ибо жизнь с таким человеком, как сэр Джеймс, принесет в первую очередь страдания детям. Сабрина с некоторым смущением согласно кивнула и вслух попеняла на собственную неосмотрительность, заметив, что ей не стоило говорить стражникам, как ее разыскать. Граф покачал головой, но напомнил, что она сама решила последовать за мужем в Европу, вместо того чтобы вернуться в лоно своей семьи, когда семья сэра Джеймса от него отказалась. Сабрина не стала этого отрицать, но призналась, что, обратись она за помощью к отцу или дядьям, ей пришлось бы далее жить в зависимом от них положении, что могло повредить ее детям, а на первых порах жизнь с сэром Джеймсом на континенте была совсем неплоха. Граф, выслушав монолог, предложил ей денег, чтобы, вернувшись в Англию, она могла там безбедно существовать. Он прибавил, что независимо от исхода дуэли ей, скорее всего, не следует оставаться в этом особняке, ибо, несомненно, сэр Джеймс часть времени перед дуэлью потратит на то, чтобы отправить в Англию письма, компрометирующие Сабрину в глазах ее родичей. Увы, Сабрина не могла с этим не согласиться. Под конец разговора она прямо спросила графа, почему он не сделал ее своей любовницей. Тот ответил уклончиво: мол, мечты наши всегда возвышеннее реальности, и ушел.

– Неслыханно! – воскликнул лорд Грейвстон. – Экие невежливость и бесстыдство! И она это снесла?

– А как еще он мог поступить? – удивился Эверард. – Если она ему ни на что такое не намекала, граф, может быть, никогда и не думал о том.

– Любой настоящий мужчина всегда о том думает, когда смотрит на красивую женщину, – заявил Хэмворти, критически оглядывая кандидата в мужья Изабель.

– Как бы там ни было, – резко произнес Уиттенфильд, – граф все же ушел. После мучительных колебаний, отнявших у нее чуть ли не час, Сабрина накинула плащ и отправилась следом. Граф ведь при ней описал ее мужу, как добраться до места, и потому шла она быстро, избегая, правда, улиц, где все еще были открыты таверны, откуда неслись разгульные песни. Дважды Сабрине казалось, что она заблудилась, но в конце концов ноги принесли ее к большому трехэтажному особняку с изысканной облицовкой фасада. Почти все его окна были темны. Лишь там, где, по всем представлениям, могла находиться кухня, виднелся свет, да несколько свечей мигали в одной из парадных комнат. Теперь встал вопрос, как перебраться через ограду, ибо сам дом почему-то ее не смущал. Оглядев запертые ворота, Сабрина поддернула юбки, взялась за завитки решетки и…

– Ну и сорвиголова, – усмехнулся Доминик.

– Мне кажется, она вообще ничего не страшилась, – заметил Эверард, слегка розовея.

– Похоже, ваша прародственница, Чарльз, была по натуре горазда на необдуманные поступки, – вздохнул Твилфорд.

– Ну, какого бы мы с вами ни были мнения о ней, господа, она все же проникла во двор, – с некоторым удовлетворением произнес Уиттенфильд.

– Что же? Удалось ей остановить дуэль? – спросил шестой гость. С некоторых пор он сидел очень тихо, внимательно вслушиваясь в рассказ.

– Сабрина пишет, что не сразу нашла дуэлянтов. Она пробралась в дом, и зачехленная мебель нескольких комнат сказала ей, что граф тут бывает нечасто. Впрочем, этой удачливой нарушительнице всех норм и запретов везло, она шла и шла вперед без помех, правда с замирающим сердцем, сознавая, что любой проснувшийся некстати слуга может принять ее за воровку. Перед дверью зала Сабрина помедлила, но, вспомнив, какой опасности подвергаются сэр Джеймс и граф, решительно повернула дверную ручку. Мужчины явно уже успели обменяться ударами. Сэр Джеймс тяжело дышал, но граф, по свидетельству дневника, выглядел ничуть не уставшим. Когда дверь скрипнула, он требовательно напомнил входящим (он ведь думал, что это слуги) о своем приказании не беспокоить его. Однако Сабрина вошла и поспешила к мужчинам. Как только она к ним приблизилась, сэр Джеймс, протянув руку, схватил ее, прижал к себе и, используя как прикрытие, возобновил атаку на графа, заставив того перейти к обороне. Сначала граф отступил, а потом применил тактику, совершенно обескуражившую сэра Джеймса. Сабрина не дает точного ее описания, но, я думаю, он перебрасывал шпагу из одной руки в другую с ошеломляющей быстротой, хлеща ею своего противника словно плетью. Не забудьте, в те времена искусство фехтования не поднялось еще на достаточную высоту и тогдашние шпаги не имели гибкости рапир наших спортсменов. Это были просто заостренные полосы стали, однако клинок графа гнулся, как прут, не ломаясь, и сэр Джеймс, по-видимому, изрядно струхнул. Воспользовавшись этим, граф улучил момент и вырвал Сабрину из его рук, оттолкнув ее подальше от схватки. Потом движением, которого она описать должным образом не смогла, он разоружил сэра Джеймса. Сабрина лишь заявляет, что граф, кажется, прыгнул вперед, преодолел защиту противника и, задев тому плечо, выбил из его рук шпагу. Такой трюк мне представляется невозможным, но тем не менее сэр Джеймс остался стоять с пустыми руками. Граф, направив на него острие своей шпаги, вежливо осведомился у Сабрины, как ему следует поступить.

– Отвратительно! – заявил Твилфорд.

– Но ведь граф не убил сэра Джеймса? – с жаром спросил Эверард. Вид у него был несколько извиняющийся: с одной стороны, он не желал поражения своему соотечественнику, но с другой – ему нравились отвага и галантное поведение графа.

– Нет, не убил, хотя мог это сделать одним движением руки, если бы захотел, как считает единственная свидетельница дуэли, – ответил Уиттенфильд. – Она выразила желание, чтобы сэр Джеймс навсегда исчез из ее жизни, и граф сказал побежденному, что таков, как тот слышал, вердикт. Сэр Джеймс стал сыпать проклятиями, но победитель, взмахнув клинком, заявил, что такого поведения не потерпит. Сэр Джеймс погрузился в угрюмое молчание, на жену он не смотрел. Граф между тем повелел ему покинуть город в течение суток и направиться в любое место, расположенное к востоку от Рейна, с условием никогда более не пересекать эту границу. Вторым условием, поставленным сэру Джеймсу, был запрет когда-либо беспокоить жену – как лично, так и посредством писем. Еще граф потребовал, чтобы сэр Джеймс поклялся, что не нарушит слово, не только тем, что свято для каждого сына церкви, но и своей шпагой. Сэр Джеймс неохотно подчинился, и ему разрешили уйти.

– И это все? Чарльз, вы меня разочаровываете, – заметил Доминик.

– Не совсем все. Еще осталось зеркало, – заметил Уиттенфильд.

– Ах да, зеркало, – пробормотал шестой гость.

– Граф проводил Сабрину до дома, где она провела около трех лет, и по дороге спросил, почему ей захотелось вмешаться в схватку. Сабрина призналась, что боялась за его жизнь. Он отвечал, что с ним вряд ли могло случиться что-то плохое, но почему – не объяснил, и тогда Сабрина спросила сама, не защищает ли его какая-нибудь алхимическая уловка. И опять ответ был уклончив: мол, да, что-то подобное действительно есть. Подходя к дому, Сабрина отважилась заявить, что не оттолкнула бы своего спутника, если бы он вознамерился провести с ней остаток ночи. Графа ее слова очень растрогали, ибо женщины, по его утверждению, предлагали ему такое нечасто, чему Сабрина до конца не поверила, ибо рядом с ней шел элегантный мужчина среднего роста и крепкого телосложения, с приятными, хотя и несколько неправильными чертами лица. Дома граф пригласил свою спутницу в лабораторию, зажег свечи и отворил плоский ящик красного дерева, с виду довольно старый, откуда извлек это зеркало. Оно тогда не имело теперешней рамы – кажется, я говорил об этом, не помню – и было попросту окантовано серебром. Граф вручил его Сабрине, сказав, что придет за ней, когда она сможет увидеть в нем паука. Заглянув в зеркало, Сабрина никакого паука не нашла и позволила себе усомнится в словах дарителя, но тот уверил ее, что в самом центре стекла имеется фигурка этого членистоногого, выполненная из драгоценных камней, и что при определенных условиях ее можно увидеть.

– Очень занятно, – произнес Доминик, в знак одобрения поднимая бокал. – Как-нибудь я и сам попробую приглядеться.

– Значит, бедняжка поверила? – качая головой, спросил лорд Грейвстон. – И вы до сих пор храните этот глупый кусок стекла?

– Еще кое-что, – заметил Уиттенфильд. – В ту ночь граф, по-видимому, провел какое-то время у той, кого он избавил от скандалиста мужа и вдобавок таким странным образом одарил, хотя Сабрина впрямую не сообщает, что произошло между ними.

– Нетрудно догадаться, – с неодобрением заметил Твилфорд.

– Думаю, не совсем то, чего ожидала Сабрина. Она пишет, что зеркало было установлено возле кровати, освещено пламенем свечей и…

– Ну еще бы! – осуждающе хмыкнул Твилфорд.

– Декадент-извращенец! – вскинулся Хэмворти.

– И… – продолжал Уиттенфильд, не обращая на них внимания, – на один чудесный, непостижимый момент в нем все-таки показался паук – он сидел в центре тончайшей бриллиантовой паутины, посверкивая рубинами, гранатами и турмалинами. Сабрина пришла в восторг от этого зрелища, хотя записала в дневник, что вряд ли сумеет им насладиться еще раз. Она завещала зеркало дочке с наказом беречь его как величайшее из сокровищ.

– Женское пристрастие к безделушкам! – фыркнул Доминик.

– Может быть. Но, как видите, зеркало по-прежнему хранится в нашей семье, и никому не хочется с ним расстаться. Серена весьма уважительно относилась к нему, хотя суеверной отнюдь не являлась. Надо быть полным глупцом, чтобы сторониться вещей, приносящих удачу, говорила она. Моя мать, правда, хотела его куда-нибудь деть, но этого не случилось, и, признаюсь, я рад, так как очень к нему привык. Я то и дело смотрю в него, надеясь разглядеть паука.

– Ну уж, Чарльз, – ласково пожурил Доминик.

– Видели вы что-нибудь? – быстро спросил Эверард.

– Только свое лицо. Если там и есть паук, то он прячется за человеческим отражением. – Уиттенфильд потянулся к столику и поставил бокал. – Узреть его может лишь тот, кто не отражается ни в стекле, ни в воде.

– Вы хотите сказать, что более двух часов морочили нам головы третьеразрядной историей с привидениями? – вопросил Хэмворти.

– Это реальная история зеркала, она точно описана в дневнике ее очевидицы. Сама Сабрина вернулась в Англию и припеваючи тут зажила, объяснив, что получила наследство. Вы не можете не признать: кем бы ни являлся таинственный граф, он был большим оригиналом.

– Если вдуматься, так простым шарлатаном, – уверенно заявил лорд Грейвстон. – Пусть щедрым, а все-таки шарлатаном.

– Почему вы так думаете? – спросил шестой гость. В его голосе не было вызова – лишь любопытство.

– Это ясно, – ответил, вставая, лорд Грейвстон. – Ну, если у вас все, Уиттенфильд, я отправляюсь спать. Отменный у вас портвейн, да и бренди тоже. – Он прошагал через комнату и, стукнув дверью, ушел.

Питер Хэмворти, застонав, тоже поднялся с кресла.

– Час поздний, а мне бы хотелось встать пораньше. Я и не представлял, насколько это затянется. Вот что бывает, когда разговор заходит о женщинах. – Демонстративно не глядя на зеркало, он двинулся к двери.

– Я в биллиардную. Кто-нибудь хочет со мной? – спросил Доминик, глядя на Эверарда. – Идемте, я что-то не в форме… у вас есть все шансы меня раскатать.

Эверард вдруг занервничал.

– Я… я сейчас, Доминик. – Он повернулся к хозяину дома. – Мне кажется, это весьма поучительная история. Я не все понял про зеркало, но… – Смешавшись, молодой человек последовал за Домиником.

– Чарльз, чего вы тут только не навертели, – укорил Твилфорд. – Скажите зачем?

– Вы спросили про зеркало, вот и все. – Уиттенфильд встал и, пошатнувшись, ухватился за спинку кресла эпохи Анны.

– Значит, я полный осел. – Твилфорд повернулся на каблуках и с важным видом выплыл из дубовой гостиной.

Шестой гость также стал подниматься. Взгляд его темных глаз, обращенный к владельцу имения Бриаркопс, был серьезен.

– Я нахожу ваш рассказ очень точным. Я и не представлял… – Поколебавшись, он подошел к старому зеркалу и тронул его рукой.

Сверкая, паук по-прежнему висел в центре своей драгоценнейшей паутины. Тельце его алело, как свежая кровь. Тонкие ножки, сделанные из граната и турмалина, придавали ему сходство с танцором. Он все еще был прекрасен, хотя амальгама от времени потемнела. На втором плане, позади паука, янтарно светились неяркие лампы дубовой гостиной.

А больше там не было ничего. Ибо создатель зеркала граф Сен-Жермен в нем, конечно же, не отражался.

* * *

Два послания, отправленные с четвертьвековым перерывом графом Сен-Жерменом Чарльзу Уиттенфильду.

«Миндре Аан,

Зюдерталье, Швеция.

9 января 1911 года

Достопочтенному Чарльзу Уиттвнфильду,

девятому графу Копсхоу.

Бриаркопс, Ившем, Англия.

Чарльз!

Неужто и впрямь прошло десять лет со времени нашей последней встречи? Как быстро летят годы! Я храню самые приятные воспоминания о Бриаркопсе и надеюсь когда-нибудь еще раз посетить ваши края. Однако боюсь, что пока это невозможно. Мой визит в Швецию вынужденно краток, он связан с необходимостью расширить и модернизировать часть моих предприятий в России. Условия там чересчур нестабильны, чтобы я мог позволить себе не спешить вернуться туда. Меня беспокоит не только финансовая сторона дела, но и благополучие тех людей, что работают на меня.

Вполне разделяю вашу тревогу о ситуации, складывающейся в центральной Европе. Тамошние дипломаты заходят в тупик. Вы пишете, что вам не хотелось бы посылать своего сына на бойню, но ему, кажется, всего лишь двенадцать. Успокойтесь, детей под ружье не ставят, по крайней мере в нынешние времена.

Касательно прочего… Нет никакого сомнения, что немцы по части химии и электричества идут впереди всего мира, однако вам с того проку не будет, если начнется война. Лучшей страной для финансовых помещений я назвал бы Америку. Ее торговые обороты растут, и, хотя научные исследования там ведутся не на том уровне, что в Европе или в Англии, текущая политика Нового Света создает благоприятные условия для инвестиций. Ваши интересы могла бы представить, например, какая-нибудь канадская компания, коль скоро вы полагаете, что к британцам в этой стране все еще не относятся достаточно хорошо.

Позвольте еще раз поблагодарить вас за оказанное мне некогда гостеприимство. Думаю, когда мир несколько успокоится, я обязательно к вам загляну.

Сен-Жермен

(печать в виде солнечного затмения)».

* * *

«Авенида де лас Аагримас,

Кадис, Испания.

12 июля 1936 года

Достопочтенному Чарльзу Уиттенфильду,

девятому графу Копсхоу.

Госпиталь Св. Амелии, Лондон, Англия.

Мой дорогой Чарльз!

На прошлой неделе ваш внук сообщил мне о вашем недомогании, чем я искренне огорчен. Согласен, грех жаловаться, вы прожили долгую жизнь, но мне также прекрасно известно, как мучительно отзывается в нас ощущение скоротечности времени, я ведь и сам очень стар.

К несчастью, не могу разделить энтузиазм вашего господина Шоу. Чаяния, что перемены в Германии приведут к лучшему, по меньшей мере странны. Великая война оставила глубокие, тяжелые раны, и одного поколения недостаточно, чтобы их залечить. Пусть слепые идеалисты говорят что хотят, но силы, породившие НСДАП, станут мстить за Версаль. Я знаю. Я убедился воочию, чего от них можно ждать.

Ну, хватит об этом. Человеку, который оправляется после удара, не стоит напоминать о таких мрачных вещах. Позвольте мне только сказать, как я расстроен тем, что до сей поры так и не навестил вас. Я планировал эту поездку многие годы, но события разного рода не позволяли мне покидать континент.

И не позволят еще какое-то время. Мой слуга Роджер – уроженец Кадиса, и потому я вынужден уладить здесь кое-что. Затем меня ждут на юге Франции, этот визит также более чем неотложен.

Пишите же мне. И прошу: не думайте, что я забываю друзей, хотя что ж еще вы должны думать. Может быть, мне отчасти удастся это исправить, посылая вам мои самые искренние пожелания скорого выздоровления и заверения в моей благодарности за ваше постоянное ко мне расположение, несмотря на то что я мало чем его заслужил.

Сен-Жермен

(печать в виде солнечного затмения)».