Текст книги "Хроники Сен-Жермена"

Автор книги: Челси Куинн Ярбро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

– Хорошее дело, – пробормотал Хэмворти. – Я не хотел бы, чтобы моя экономка совалась в мои дела.

– Слуга графа был таким же скрытным и сдержанным, как и хозяин, Сабрине думалось, что он тайно за ней наблюдал. Она описывает этого малого как худощавого человека среднего возраста с песочными волосами и голубыми глазами, однако его манера держаться не выдавала в нем северянина-европейца, да и общался он с графом… не часто, но временами… на очень странном, как она пишет, совсем не северном языке. В нем угадывалась латынь, и это опять же интриговало. Сабрина дошла до того, что решилась ночами не спать. Несколько месяцев она вела неусыпную слежку, и ее терпение в некотором смысле было вознаграждено.

– В некотором смысле, – насмешливо повторил лорд Грейвстон. – Чарльз, да говорите же проще! Ну хоть иногда.

– Я ведь стараюсь. Кто виноват, что история хитро закручена, а вино не дает мне собраться с мыслями? Нет, Грейвстон, вы просто обязаны оценить мой превосходный портвейн.

– Я оценю все, что поможет рассказу! – последовал резкий ответ.

– Значит, дело за малым, – произнес сварливо Уиттенфильд. – Не уверен, впрочем, что вы вникли во все перипетии жизни Сабрины.

– Конечно вникли. Она служила экономкой у чрезвычайно скрытного иностранца в Антверпене и находилась в крайне стесненных обстоятельствах. Во что тут вникать? – Лорд Грейвстон прочистил щеточкой трубку и, сдвинув кустистые брови, метнул на рассказчика вызывающий взгляд.

– Но это не все, – возразил тот упрямо.

– Может быть, и не все, но вам предстоит о том рассказать, – поспешил смягчить ситуацию Доминик.

– Что я и сделаю, если мне дадут такую возможность, – окрысился Уиттенфильд. – Каждый из вас, похоже, предпочитает обсуждать свои собственные делишки. Если хотите, давайте поболтаем о них.

– Ну, Чарльз, не капризничайте, – осмелился высказаться Эверард и тут же искательно улыбнулся, чтобы хозяин не счел его слова за упрек.

Уиттенфильд смотрел в потолок, погрузившись в свои мысли, потом глаза его заблестели.

– Знаете, впервые ознакомившись с дневником, я решил, что Сабрина дает волю фантазии, но с тех пор мне довелось почитать и еще кое-что. Сличение материалов, почерпнутых из разных источников, убедило меня, что записи нашей родственницы – чистейшая правда, и это открытие смущает теперь мой покой. Весьма нелегко прийти к заключению, что многие вещи, представлявшиеся тебе абсурдными, на самом деле не таковы.

– На что это вы намекаете, Чарльз? – требовательно спросил Доминик, раскуривая очередную сигару.

– Вы читали дневник, а? – Лорд даже не взглянул на кузена. – Нет, не читали. А я читал, и не один раз, и вправе вам заявить, что документ этот внушает тревогу.

– Вы только и делаете, что обещаете внятно нам обо всем рассказать, – вздохнул Хэмворти, – но так и не выполняете своих обещаний.

– Как мало в вас доверия, Питер, – пожурил его с деланным добродушием Уиттенфильд. – Уймите свою раздражительность, и вы тут же поймете, почему мой рассказ о Сабрине строится именно так. Не я выбирал тему для обсуждения, но она стала поводом несколько вас просветить. – Он хлебнул вина и слизнул с верхней губы дужку кирпично-оранжевой влаги.

– Так окажите нам эту любезность, – улыбнулся шестой гость.

Рассказчик поколебался.

– Не знаю, к каким заключениям вы придете. Я ведь и сам не разобрался во всем до конца. – Он шумно выдохнул воздух и вновь потянулся к бокалу. – Ладно, судить да рядить вы будете сами. Так оно, полагаю, выйдет верней. – Последовал смачный глоток. – Сабрина, понятно, не бросала слежки за графом. Ночи, представьте себе, напролет не спала, а с утра принималась за хлопоты по хозяйству, стараясь также оказывать посильную помощь слуге своего благодетеля, перед которым сильно робела, хотя тот был с ней безукоризненно вежлив, как, впрочем, и граф, встреч с которым она по возможности избегала. Страхи, вы понимаете, все еще жили в ней. Прослужив так какое-то время и скопив немного монет, женщина купила распятие – старое было продано еще с год назад. Граф, заметив крестик, вскользь бросил, что он позолочен. Сабрина с негодованием заявила, что ничего большего она себе позволить не может и что истинную веру золотом не подменишь. Хозяин, вежливо извинившись, признал ее правоту, а через две недели подарил ей другое распятие, уже из чистого золота и, кажется, флорентийской работы. Я, по крайней мере, так думаю, ибо видел его. Сабрина, обуреваемая ужасными подозрениями, отнесла дар к католическому священнику, чтобы тот его освятил. Католик, зная ее как благочестивую англиканку, не преминул выполнить просьбу…

– И граф наутро растаял как дым, – заключил саркастически Доминик.

– Нет, с ним ничего подобного не случилось, и Сабрина сделала вывод, что он не злой искуситель, а добрый благовоспитанный человек, но не оставила своих за ним наблюдений, весьма и весьма, надо сказать, изматывавших ее. Однажды ночью, таясь на лестнице возле одной из всегда закрытых дверей, она задремала и с ужаснейшим грохотом покатилась вниз по ступеням. Дверь отворилась, лестницу залил свет…

– Боже! – вскричал Эверард. – Наверняка она сильно расшиблась! Я тоже однажды упал с лестницы и потянул связки в плече, а доктор сказал, что мне еще повезло. Все кончилось бы печальней, будь я потяжелее.

Уиттенфильд раздраженно нахмурился.

– Она набила себе синяков и сломала руку – к счастью, правую, потому что была левшой.

– Ах вот оно что, – заметил Твилфорд глубокомысленно. – Это многое объясняет.

– Леворукость? – вскинулся Уиттенфильд. – А вы ведь, кажется, правы. Считается, что в левшах есть нечто особенное. Подумать только, Серена тоже была левшой.

– А что вы скажете о людях, одинаково хорошо владеющих обеими руками? – тихо спросил шестой гость.

– Я их не одобряю, – веско заявил Грейвстон. – Это неестественно.

– Вы думаете? – Шестой гость повернул к пэру голову, но тот только хмыкнул и промолчал.

– К Сабрине! – потребовал Доминик.

– Да, к Сабрине, – повторил Уиттенфильд, заглядывая в опустевший бокал. – Замечательная была женщина. На чем я остановился?

– Она упала с лестницы и сломала себе руку, – подсказали ему.

– О да! Граф вышел из комнаты, но Сабрина потеряла сознание, а очнувшись, не сразу сообразила, что ее куда-то несут. Обмирая от боли и страха, она закрыла глаза и стала ждать, что последует дальше.

– Пожалуй, ей только это и оставалось, – мрачно сказал Эверард.

– Несомненно, мой друг. Мысли бедняжки путались, а когда прояснились, она обнаружила себя на мягкой кушетке в небольшой, изящно обставленной комнате. Можете представить ее изумление, ведь все стены спаленки были увешаны прекрасными картинами, а мебель была покрыта искусной резьбой и обтянута дорогими шелками. В то время подобная роскошь встречалась редко, даже в богатых домах. Этот граф выходил на поверку более впечатляющим персонажем, чем Сабрина о нем полагала.

– Возможно, он был совсем и не граф, а богатый торгаш, тешивший себя экстравагантными развлечениями. Этим, кстати, объясняется и уединенное местоположение дома, и отсутствие в нем гостей, – цинично заметил Доминик.

– Я и сам одно время так думал, – признался Уиттенфильд. – Я был уверен, что нашу родственницу просто ослепило богатство. Но потом навел кое-какие справки и понял, что, чем бы этот иностранец ни занимался, принадлежал он к самой родовитой аристократии.

– Как любопытно, – произнес шестой гость.

– А будет еще любопытнее, – продолжил Уиттенфильд, не различив в замечании сардонической нотки. – Граф одурманил страдалицу маковой настойкой и выправил ей руку. Сабрина пишет, что ощущала себя плавающей в огромной теплой ванне, хотя и слышала, как хрустят ее кости. Потом она вновь потеряла сознание и очнулась уже у себя. Ее рука была в лубке, а голова казалась набитой ватой.

– А хозяин? Что он? – спросил Твилфорд, захваченный рассказом.

– Он навестил ее на следующий день и навещал еще и еще, весьма беспокоясь о том, как протекает выздоровление, – Уиттенфильд многозначительно смолк, дожидаясь откликов, и дождался – от Эверарда.

– Ну да, она же была его экономкой. От неработающей прислуги какой ему прок?

– Он ни на что такое ни разу не намекнул, – ответил торжествующе Уиттенфильд, довольный, что рыбка схватила наживку. – Она так и записала в тетрадке, потому что весьма тяготилась своим положением сама. Наконец, дней через десять, Сабрина отважилась посетовать на собственную беспомощность, но хозяин запретил ей и думать о какой-то работе до полной поправки руки.

Есть в дневнике фраза, намекающая на некоторую интимность, но столь туманная, что концов не сыскать. Не забывайте, в тот век обходились без экивоков. Если бы между ними что-нибудь было, Сабрина не стала бы прятаться за метафорами. Вряд ли она опасалась упреков со стороны муженька. Когда сэра Джеймса выпустили из тюрьмы, он подался в наемники к Габсбургам и пропал на востоке. Сабрина же после трех лет службы у графа вернулась в Англию и зажила на широкую ногу. Замуж она уже больше не выходила, но явно имела любовников, по крайней мере двоих, ибо честно о том поминает. Одного звали Ричардом, он имел какое-то отношение к Норфолкам, другой, некий Генри, был вроде бы родичем Говардсам. Она не давала много деталей, чтобы людей нельзя было узнать. Нет сомнения, сэр Джеймс заскрипел бы зубами, узнав, как поживает его благоверная, но он так и не объявился – пропал.

– Однако ведь не служба у этого иностранца обеспечила вашей сколько то раз прабабке богатство? – спросил недоверчиво Твилфорд.

– Возможно, именно служба, – донеслось из угла. – Эти олухи с континента частенько одаривают таким образом своих слуг. Я читал недавно, что некий французский вельможа отписал своему дворецкому куш, превышающий долю детей в общей сумме завещанного капитала. – Лорд Грейвстон запнулся и посмотрел на шестого гостя: – Я не хотел обидеть вас, граф.

– Нет, разумеется, – кивнул вежливо тот.

– Говорят, вы получили свой титул на континенте? – ни с того ни с сего спросил Доминик.

Шестой гость спокойно кивнул.

– Да, в числе прочих.

– За обходительность и вкрадчивость, а? – прозвучал новый вопрос. Доминик выпрямился, сверкая глазами.

– Как и некоторые из моих английских знакомых, – ответил шестой гость и прибавил: – Если я веду себя как-то неправильно, может быть, вы не откажетесь сообщить мне об этом?

Эверард подавил смешок, тот, кому назначалась стрела, покраснел.

– Перестаньте же, Доминик, – буркнул Твилфорд с упреком.

– Чарльз, возвращайтесь к Сабрине, а то тут начнут назначать свидания на рассвете, – проворчал раздраженно лорд Грейвстон.

– Хорошо, – с готовностью отозвался Уиттенфильд. – Она сломала руку, на выздоровление потребовалось некоторое время, в течение какового ее наниматель проявлял к ней повышенное внимание. Он озаботился тем, чтобы больную сытно кормили, а слуга его призревал оставшихся без присмотра детей. Кто мог ожидать встретить подобное милосердие в иностранце? Любопытство Сабрины росло. Граф был, несомненно, богат, но предпочитал проживать в самом бедном районе Антверпена. Уж не затем ли, чтобы держаться подалее от властей? Однако законов он, кажется, не нарушал и в чью-либо пользу вроде бы не шпионил. Сабрина стала прикидывать, не пахнет ли тут вивисекцией, но в доме не обнаруживалось ни тушек животных, ни их частей, хотя однажды она увидела в руках у хозяйского слуги большой кусок сырого мяса. Как только одно сомнение рассеивалось, другое занимало его место. Бедняжка не осмеливалась обратиться к работодателю напрямую, ибо, хотя он и обращался с ней очень вежливо, она ощущала в нем некую силу, весьма и весьма пугающую ее.

Твилфорд покачал головой.

– О женщины! Все непонятное они тут же готовы наделить сверхъестественными чертами.

Доминик, не скрываясь, зевнул.

– Дочка Сабрины, Сесилия, случайно раскрыла секрет графа, или один из его секретов, – сказал Уиттенфильд и замолчал, чтобы отпить портвейна.

Неожиданно наступившая тишина явно доставила ему удовольствие. Он благодушно поворочался в кресле и неторопливо возвел глаза к потолку.

– Чарльз! – угрожающе произнес Доминик.

– Об этом секрете, как пишет Сабрина, она и сама могла бы догадаться, но все получилось не так.

– Уиттенфильд, вы испытываете терпение половины святых, упомянутых в святцах, – попытался сыронизироватъ Эверард, без особого, впрочем, успеха.

Рассказчик томно вздохнул.

– Однажды Сесилия прибежала в комнату матери с осколками большой мензурки в руках. Она сказала, что нашла их в коридоре, но дальнейший допрос показал, что девочка побывала в графских покоях, ибо одну из дверей, очевидно, забыли закрыть на замок. Можете вообразить, как ужаснулась Сабрина, прикидывая, что сделает ее наниматель, узнав о проступке ребенка. Готовясь к худшему, она решилась пойти к графу, не дожидаясь, когда он сам кликнет ее на свой суд. У нее уже имелись кое-какие накопления, их должно было хватить и на оплату ущерба, и на путешествие в Англию, хотя бедняжка не представляла, что станет делать, когда вернется туда.

– Как и все женщины, – заметил Эверард, скроив умудренную мину, которая плохо вязалась с его молодым простодушным лицом.

– Уиттенфильд, у вас есть тут канализация? Или мне надо искать соответственный домик в саду? – неожиданно вопросил Грейвстон.

– То, что вам нужно, находится за дверью чулана, милорд, – ответил со злобной любезностью Доминик.

– Спасибо, щенок, – отозвался старик, поднимаясь с кресла. – Я скоро вернусь. – На негнущихся ногах лорд подошел к двери и, громко хлопнув, закрыл ее за собой.

– Ну так вот, – замялся Уиттенфильд, несколько обескураженный выходкой старого пэра, – как вы, возможно, и ожидали… – Чтобы сгладить неловкость, он налил себе еще бокальчик своего превосходнейшего портвейна и с церемонностью его пригубил. – Короче, какое-то время Сабрина сидела сама не своя. Решение потревожить графа во время работы страшило ее. Она боялась идти к графским покоям. Еще она поняла, что совсем не хочет быть выброшенной за дверь. Граф был щедрым хозяином и обходился с ней более чем любезно. Да. В таком вот она пребывала волнении. Если разбитая мензурка стоила дорого, ей следовало подумать, как оберечь от хозяйского гнева детей. Сабрина весьма о них беспокоилась…

– Все родители беспокоятся о своих детях, – заметил вдруг Хэмворти и невольно вздохнул. Небу было угодно одарить его семью дочерьми, но он даже себе боялся признаться, что целью его нынешнего присутствия на мужской вечеринке являлось проверить, годится ли Эверард в женихи его четвертой любимице, Изабель.

– Может быть, – покивал глубокомысленно Уиттенфильд, радуясь, что все теперь шикают не на него, а на Хэмворти. – Тем более что ей было чего опасаться. Граф ведь мог возложить всю ответственность за содеянное на Сесилию, а Сабрина слыхала о том, как обходятся с ребятишками в тюрьмах и что впоследствии с ними бывает. Она даже стала прикидывать, не сбежать ли ей с детишками из этого дома, но, подумав, оставила эту мысль. Средств ее на тайный побег не хватало, да и куда в своем положении она могла убежать? Ей оставалось одно: попытаться убедить графа потребовать возмещения ущерба с матери, а не с дочки. Но что из этого выйдет, нельзя было угадать. Представляете, какие страхи разрывали ей душу, когда она поднималась по лестнице, по той самой лестнице, чтобы постучаться в зловещую дверь?

– Почему она не поговорила с графским слугой и не объяснила тому, что случилось? – удивился Твилфорд.

– Конечно, она подумывала об этом, но решила, что раз уж ей все равно придется после встретиться со своим нанимателем, то лучше не оттягивать сей неприятный момент. Это понятно, как на ваш взгляд?

– Нельзя также сбрасывать со счетов и элемент неожиданности, – тихо заметил шестой гость.

– Вот именно, – с готовностью согласился Уиттенфильд. – Вы хорошо меня понимаете, граф. – Он звучно прихлебнул из бокала, довольный, что интерес слушателей возрос. – Итак, Сабрина стукнула в дверь. Сначала робко, потом посильнее. Вы, возможно, решите, что ее вела природная храбрость, однако это не так. В дневнике она отмечает свой внутренний трепет и неуемную дрожь в руках, но ей удалось обуздать в себе страхи.

– Женщины!.. Сколь они опрометчивы, – пробормотал Твилфорд.

– Скорее отважны, а отвага берет города, – заметил шестой гость.

– Нет, это не одно и то же, – возразил Твилфорд, несколько ошеломленный безапелляционностью замечания.

– Возвратимся к Сабрине, – резко одернул слушателей рассказчик. – Она постучала в дверь и выждала какое-то время. Ответа не последовало, и она постучала еще раз, уже полагая, что графа нет дома или же он по какой-то причине не хочет ей открывать. В ней снова зашевелились угасшие подозрения. А вдруг хозяин и впрямь прячет в запертых комнатах каких-нибудь заговорщиков? Или держит там бочки с порохом и оружие? Или что-то иное, не одобряемое властями Антверпена? Должна ли она будет впоследствии о том заявить, если ей, конечно, удастся выйти из этого дома? Постучав третий раз, Сабрина уверилась в отсутствии графа и с облегчением повернулась, чтобы спуститься по лестнице вниз. Тут за спиной ее скрипнула дверь, и звучный голос спросил, что ей нужно. Граф говорил участливо, как отмечается в дневнике, абсолютно уверенный в том, что беспокоят его по неотложному делу, ибо раньше подобного не случалось. У Сабрины были все основания полагать, что ее высекут за дурное поведение дочери и что дочь ее высекут тоже. Она попыталась объяснить графу, что Сесилия всего лишь дитя и никоим образом не хотела ни нанести ущерб собственности хозяина, ни нарушить его уединение. Бедняжка едва не запуталась в своих объяснениях, но граф перебил ее и встревоженным тоном спросил, не пострадала ли девочка. Ошеломленная Сабрина ответила, что с Сесилией все в порядке. Граф очень обрадовался и заверил нежданную визитершу, что нисколько не сердится на нее и что напрасно она представляет себе его таким грозным. Сабрина замялась и попыталась закончить неловкий разговор, но у графа были другие намерения. Он открыл дверь пошире и спросил, не хочет ли гостья войти и посмотреть, что находится в его тайных покоях. Бедная Сабрина! При этих словах ее любопытство взыграло, хотя в то же время она понимала, что может подвергнуть себя немалой опасности. И детей, вот что главное, и детей. Если бы не они, наша храбрая родственница не колебалась бы ни секунды. Впрочем, через миг-другой любознательность все-таки пересилила страх, и Сабрина поднялась по лестнице к двери.

– Вот женщины. В сути своей они – кошки, – заметил Твилфорд и глянул на Хэмворти в поисках подтверждения своих слов.

– Чарльз, из всех рассказчиков вы самый невыносимый, – процедил Доминик. Он хотел добавить что-то еще, но тут в гостиную вошел Грейвстон. Ни на кого не глядя, старый пэр прошествовал к своему креслу и сел.

– Нет сомнений, – согласился Уиттенфильд, довольный такой похвалой. – Надеюсь, что и большинство ваших сомнений сейчас улетучится. Например, думаю, все вы будете рады узнать, что этот таинственный граф был алхимиком.

– Ах, вот оно что! – вскричал Эверард. Остальные задвигались, выражая разные степени удивления.

– В этом и заключался самый большой секрет закрытых апартаментов. Граф держал в них лабораторию, а также библиотеку, где хранились наиболее ценные манускрипты. – Тут хозяин улыбнулся и смолк, ожидая, что скажут гости.

– Алхимик! – проворчал Доминик. – Скорее уж сумасшедший.

– Вы так думаете? – спросил шестой гость.

– Смешивать разные вещества, чтобы получить золото или эликсир жизни! Есть ли смысл в подобной белиберде? – Доминик встал со своего кресла и, подойдя к камину, уставился на огонь.

– И впрямь, есть ли? – пробормотал шестой гость.

– Вы хотите сказать, что этот аристократ только и делал, что забавлялся с ретортами, пытаясь получить нечто драгоценное из всякого сора? – с негодованием вопросил Хэмворти.

– Да. Хозяин Сабрины был алхимиком. – Уиттенфильд произнес это совершенно спокойно.

– Тогда не удивительно, что он поселился в худшей части города, – заметил лорд Грейвстон. – Это не то дело, каким станешь заниматься в приличном доме. Запахи, испарения, горючие вещества. Довольно разумно в любом случае отвести для такой работы обособленное местечко.

– И я так думаю, – ответствовал важно Уиттенфильд. – Я тоже решил, как и Сабрина, что ее наниматель – человек осмотрительный и разумный. Он показал неожиданной гостье свое оборудование, но прибавил, что Сесилии лучше сюда не ходить, ибо некоторые лабораторные составы и смеси довольно вредны. Главными среди продемонстрированных диковин были стеклодувная мастерская и специальная алхимическая печь под названием атанор, напоминающая большой улей. Сабрина как зачарованная смотрела на все это и помалкивала, хотя в голове ее так и роились вопросы. Наконец граф заявил, что уважает свободу выбора и что, если у его экономки есть какие-нибудь сомнения относительно дальнейшей службы ему, он это поймет и поможет ей вернуться в Англию. Сабрина была поражена предложением, так как думала, что после столь доверительного раскрытия своей тайны граф всеми силами постарается удержать ее при себе. Он явно умел заглядывать в мысли, ибо тут же заверил, что ему не хочется, чтобы она уезжала, однако ни для кого не секрет, что многие люди относятся к алхимии с предубеждением и стараются держаться от всего с ней связанного подальше. Если Сабрина разделяет их взгляды, то ничто не мешает ей начать подготовку к отъезду. Кроме того, граф добавил, что у него в Антверпене есть еще один дом, куда он мог бы отправить ее, если ей предпочтительнее задержаться в Европе. Сабрину потрясла такая заботливость, очень редкая по тем временам. Она потупила взор и сказала, что сообщит о своем решении утром, хотя, как свидетельствует дневник, уже была твердо уверена в том, что останется здесь. Наутро граф разыскал ее, чтобы спросить, какое решение она приняла, и явно обрадовался ответу. Сабрина, в свою очередь, попыталась узнать от него, какие эксперименты сейчас он проводит, но хозяин сказал, что обсуждать это пока еще рано, и ей волей-неволей пришлось смириться с таким положением дел. Дневник отмечает, что всю следующую неделю граф практически не покидал своих комнат, к чему Сабрина отнеслась уже не с подозрительностью, а с неким благоговением, ибо, увидев столько чудес, уверовала в могущество своего работодателя. Ей даже стало казаться, что подаренное распятие сделано из золота, полученного экспериментальным путем.

– Вздор! – заявил Хэмворти.

– Конечно, – откликнулся Уиттенфильд. – Но нет сомнений, что у графа были причины не подпускать ее к лабораторным работам.

– С другой стороны, вряд ли распятие – хороший подарок для англичанки. Это уж слишком по-католически. – Лорд Грейвстон, чтобы высказаться, даже оставил возню со своей трубкой, а высказавшись, вновь принялся выковыривать из нее перегоревший табак.

– Известно, что сама королева Бесс носила распятия, – заметил, покраснев от смущения, Эверард. – Возможно, граф, как иностранец и католик… ведь многие из них католики, правда?.. хотел таким образом выразить свою дружескую приязнь. Это более подходящий подарок, чем какая-то драгоценная безделушка.

– Эверард, ваша эрудиция меня поражает. – Доминик улыбнулся, но назвать его улыбку доброжелательной было нельзя. – Вы изучали классику, да?

– Историю. В Клере, в Кембридже. – Голос молодого человека сорвался. На насмешника он не смотрел.

– Умница, – сказал Хэмворти, словно бы для того, чтобы вытащить занозу из замечания Доминика, но на деле лишь глубже вгоняя ее.

– Что еще ваша прапрародственница там пишет? – вежливо осведомился Твилфорд, заминая образовавшуюся неловкость.

– Она пишет, что хозяин продолжал держаться с ней очень любезно и что подлеченная рука ее, кроме небольших болей перед переменой погоды, не доставляла ей никаких беспокойств. Правда, в лабораторию Сабрину больше не приглашали, однако слуга графа, Роджер, стал относиться к ней с большим вниманием, и однажды, в редкий момент откровения, заявил, что ему нравится ее мальчик, прибавив, что у него когда-то тоже был сын. Сабрину услышанное ошеломило, ибо, по ее мнению, подобным молчаливым угрюмцам не должно быть и ведомо, что такое семья. Роджер выразил готовность, когда понадобится, присматривать за Гербертом и Сесилией, но Сабрина, вежливо поблагодарив, отказалась от его предложения, ибо все же не могла ему полностью доверять. Тогда он спросил, не захочет ли Герберт время от времени ходить с ним за покупками на большой городской рынок. Герберт, которому исполнилось два, живо интересовался всем окружающим, и такие прогулки, несомненно, доставили бы ему радость. Роджер, хотя и с акцентом, мог общаться с ним по-английски, он так и сказал Сабрине, прибавив, что обладает достаточными познаниями в немецком, голландском, а также во французском и не прочь обучать мальчика перечисленным языкам. Сабрина, расхрабрившись, ответила, что в возрастном отношении изучение чужих языков пристало бы больше Сесилии, а Герберту эта морока пока ни к чему. Она и не думала, что Роджер с ней согласится, но он не возразил и сказал, что знание многих наречий девочке не должно повредить. Когда Сабрина выразила сомнение, угрюмец напомнил, что королева Бесс говорила на семи языках. Так почему бы другим женщинам не обучаться тому же? И маленькая Сесилия стала его ученицей и освоила французский, немецкий, испанский и итальянский. Этот Роджер, похоже, был превосходнейшим педагогом, потому что Сесилия, как известно, отменно потом изъяснялась на всех упомянутых языках.

– Вздор и глупости, – высказался Твилфорд. – Если спросить меня, я скажу, что давать образование женщинам – большая ошибка. Смотрите, что получается. Сегодня вы отправляете их в школу, а завтра узнаете, что они требуют права голоса и Бог весть чего еще.

– Предосудительные желания, – иронически улыбнулся шестой гость.

– Что-то не вяжется, – заявил Хэмворти. – О чем ваша прабабка думала, давая дочери такое развитие? – Он выпрямился в кресле. – Чарльз, в самом деле, перестаньте морочить нас! Девочку ведь не направили по ученой стезе? Она ведь не сделалась потом полиглотом?

– Кажется, ей не потребовалось бы для этого много усилий, – ответил Уиттенфильд. – Сесилия пристрастилась к занятиям, проявила способности и к пяти годам начала довольно бегло читать…

– Начала читать? Такая малышка? Неужели Сабрина столь пренебрежительно отнеслась ко всем понятиями об уместности? – вознегодовал лорд Грейвстон.

– Похоже. Вскоре и Герберт стал заниматься вместе с сестрой, но ум у него был не столь остер, хотя и он учился неплохо. К удивлению и, думаю, разочарованию Сабрины, вход в лабораторию для нее по-прежнему был закрыт, хотя как-то граф подарил ей серебряный браслет с янтарем. В дневнике она пишет, что не нашла ничего особенного ни в янтаре, ни в серебре, а вот работа отличалась особым изяществом. Жаль, я не знаю, что сталось с этим браслетом, – прибавил задумчиво Уиттенфильд. – У нас есть зеркало, которое дает немало пищи для размышлений, а вот браслет куда-то пропал, хотя сейчас он бы стоил немало – и сам по себе, и как старинная вещь.

– Чарльз, вы рассуждаете словно купчик. Так не годится, – перебил его Хэмворти.

– Кому, как не вам, знать купцов, Питер, – отозвался Доминик с язвительной доброжелательностью. – Разве ваша сестра не вышла замуж за торговца из Лидса?

Лицо Питера Хэмворти побагровело, а во взгляде блеснул такой гнев, что все остальные примолкли.

– Муж моей сестры, – заговорил он, тщательно выговаривая каждый слог, – не купец. Его семья занялась перевозками по железной дороге более восьмидесяти лет назад; это плохо вяжется со спекуляциями в лавчонках.

– Ну разумеется, и деньги, что он принес в вашу семью, никакого значения не имеют, хотя ваш отец был почти разорен, а сестра ваша на двадцать шесть лет моложе своего муженька. – Доминик, как ни в чем не бывало, прошелся по комнате.

– Что там с Сабриной и зеркалом? – угрожающе произнес лорд Грейвстон и яростно пыхнул трубкой.

– Да, Чарльз, что с зеркалом? – повторил Эверард.

– Всему свое время, – ответил Уиттенфильд, неодобрительно посмотрев на кузена. – Я сказал, что Сабрина получила в подарок браслет и что к тому времени она находилась на службе у графа более года. Это важно, потому что она уже хорошо изучила и самого хозяина, и его привычки. Ей было известно, что большую часть ночей он проводит в лаборатории, а остальное время посвящает прогулкам и чтению. Граф отлучался довольно часто, но без какой-либо регулярности. Если у него и имелись друзья, они в этом доме не объявлялись, хотя вполне могли посещать другой принадлежащий ему особняк. Сабрина очень ценила доброту и внимание, с которыми граф относился к ней и к ее детям. Проработав у него почти восемнадцать месяцев, она немного меняет тон записей и несколько раз признается, что он начинает ей сниться. Можете себе представить, что это были за сны. Сначала она просто упоминает, будто ей пригрезился его ночной постельный визит, потом описания делаются все более детальными и неприличными. Как-то наутро после одного из таких снов граф заглянул в комнату, где она завтракала с детьми, и Сабрина, к собственному изумлению, поняла, что краснеет. Еще ей сделалось ясно, что до этого момента она не осознавала, насколько проницателен взгляд его глаз – больших, темных, глубоких. Граф, увидев ее смущение, загадочно улыбнулся. Но ничего не сказал. Он пришел поболтать с Сесилией по-итальянски, чтобы в ее занятиях не было пропуска, ибо Роджер уехал по делу в порт.

– Может быть, граф прочел ее дневник? – высказал предположение Хэмворти. – Моя матушка утверждает, что читать дневники челяди более чем разумно, и всегда записывает потом, чем заняты мысли ее служанок.

– А свой дневник она им позволяет читать? – мягко спросил шестой гость, и его темные глаза странно блеснули.

– Ну что вы! – обиженно воскликнул Хэмворти.

– Знаете, может, они и читают, – раздраженно пробормотал Доминик. – Мой лакей всегда сует нос в мои записи, хотя я сто раз на дню это ему запрещаю.

– Кажется, Сабрина предположила что-то такое, но после решила, что этого нет. Примерно с неделю она никаких снов не видела, потом они начались снова Через три или четыре месяца она вошла во вкус и стала уже ожидать их, порой даже огорчаясь, если видения не задавались. В дневное же время она оставалась все той же разумной женщиной: вела домашнее хозяйство, присматривала за детьми, готовила им еду. Ее хозяин явно столовался самостоятельно в лаборатории – он никогда не просил Сабрину состряпать что-нибудь для него. Она решила, что граф, наверное, обедает у друзей или в другом своем доме, однако Роджер ее догадок не подтвердил. На осторожные расспросы он ответил, что граф, повинуясь обычаям родины, всегда ест в одиночестве, то есть не делит трапезу с кем-то еще. Роджер тоже ел в одиночестве, но его еда хранилась в погребе под чуланом.