Текст книги "Хроники Сен-Жермена"

Автор книги: Челси Куинн Ярбро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 12 страниц)

– Дьявол! – Джим с отвращением передернулся. – Мир полон психов.

Франциск ничего не сказал. Закрывая дверь, он видел, с какой неуклюжей нежностью Джим Саттон поглаживает ладонь Гарриет.

За ужином разговоры не клеились, хотя в части блюд Кэти превзошла себя. Курортники пили больше обычного, а Ник Уайлер вызвался охранять с пистолетом террасу, но мистер Роджерс – к великому облегчению окружающих – сумел отговорить его от этой затеи. Когда все перешли в салон, страхи понемногу рассеялись, хотя миссис Эммонс периодически заявляла, что не уснет до утра.

Фрэнк с добродушной невозмутимостью колдовал над коктейлями, мистер Франциск подсел к клавесину, однако к двенадцати публику вновь охватило смятение. Многие потекли к выходу, засобирались и любители засидеться у стойки. Уайлеры, прихватив бутылку бурбона, тоже предпочли выйти в ночь вместе со всеми.

– Франциск, вы идете? – спросил бармен, запирая кассу.

– Через какое-то время. – Музыкант даже не обернулся. – Не ждите меня. – Он играл сонату Скарлатти. – И погасите свет, когда будете уходить.

– Как скажете, – проворчал, пожимая плечами, бармен.

Прошло около получаса. В салоне царила абсолютная тьма. Клавесин молчал, из кухни не доносилось ни звука, часы в вестибюле зловеще звякнули и умолкли.

Потом по полу побежал сквознячок, в столовой скрипнули половицы. Шорох шагов приблизился, и, когда ночной гость проскользнул в салон, Франциск зажег свет над клавиатурой старинного инструмента. Лампочка была маленькой, ее свет почти не рассеивал мрак, но человеку в черном плаще он показался вспышкой сверхновой звезды.

– Добрый вечер, господин Лорпикар, – сказал Франциск.

– Вы?!

Черная фигура отпрянула, взметнув угрожающе руки.

– Насмотрелись мистических фильмов? – мягко спросил музыкант.

Вошедший проигнорировал замечание.

– Не вздумайте встать у меня на пути, – продекламировал он с театральными подвываниями.

– Мне придется, – вздохнул Франциск.

К мистеру Лорпикару относились по-разному. Со страхом, с благоговением, с истерическим обожанием, но никогда – со спокойным терпением. Он чуть опешил, потом вытянулся во весь свой немалый рост.

– Вам не остановить меня.

– Остановлю. – Франциск приоблокотился о панель клавесина. Он сидел, скрестив ноги, в артистическом черно-белом костюме, несколько оживленном лишь заколкой с рубином.

Этот низкорослый и, вероятно, хлебнувший лишнего музыкантишка не представлял особой угрозы, и ночной гость презрительно фыркнул.

– Что ж, попытайтесь.

Воцарилось молчание. Часы в вестибюле пробили час, и Лорпикар встрепенулся.

– Время. Я не могу больше ждать, – заявил он сварливо.

– Можете, – ответил Франциск. Он продолжал сидеть, как сидел, и его тон был по-прежнему раздражающе вежлив. – Дальше вам пути нет. Вы ведете себя как неразумный варвар, и, подозреваю, вели себя так же и прежде. Нельзя бесконечно множить ошибки. – В голосе музыканта звякнула сталь.

Лорпикар скрестил на груди руки.

– Убирайтесь с дороги, Франциск.

– Не то. – Музыкант холодно усмехнулся. – Убраться придется вам. Никто не звал вас в эти края. Вы приехали сюда скромно, как гость, однако уже совершили убийство и собрались продолжить кровавую вакханалию. Но это у вас не пройдет.

Громко расхохотавшись, Лорпикар двинулся к лестнице, ведущей на верхние этажи.

– Женщина здесь, в этом доме. Я это чувствую по возрастанию моих сил. Она моя!

– Не думаю. – Франциск поднял правую руку, в которой тускло блеснул старинный маленький пистолет.

– И вы полагаете, эта хлопушка меня остановит?

– А вы предпочли бы распятие или чеснок?

– Если вы так много знаете, то должны понимать, что пули не могут причинить мне вред, – заявил Лорпикар, продолжая движение.

– Еще один шаг, и вы убедитесь, что могут. – В голосе невысокого музыканта звучала такая уверенность, что Лорпикар замер на месте.

– Я уже умирал, – заявил он заносчиво. – В одна тысяча восемьсот девяносто шестом году.

– Ах, вот оно что, – покачал головой Франциск. – Не удивительно, что вы верите во всю эту чушь с чесноком и всем прочим.

– Это не чушь, – неуверенно возразил Лорпикар.

Франциск медленно встал. Он был на добрых десять дюймов ниже противника, но тот ощутил внезапную робость.

– И за эти… сколько там?.. восемьдесят четыре годка вы так и не соизволили ничему научиться?

– Я познал силу ночи, страха и крови! – От этих слов люди седели, но музыкант лишь досадливо дернул щекой.

– Боже, спаси нас! – пробормотал он и, увидев, как Лорпикар попятился, прибавил с явственным осуждением: – От невежд и непроходимых глупцов. Что это с вами, милейший?

– Это имя… я не могу его слышать, – прошептал Лорпикар.

– Можете-можете, успокойтесь. – Франциск снова сел, но пистолет не убрал. – Видите ли, до вас мне, собственно, дела нет, но, находясь здесь, вы представляете для меня весьма значительную угрозу. Не сочтите это за комплимент, я никоим образом не хочу вам польстить.

– Смертным не дано знать, как тяжела жизнь после гроба! – взвыл Лорпикар, пытаясь хоть как-нибудь сохранить достоинство, но сконфуженно смолк, услышав иронический смех.

– Вы так заняты собой – позами, громкими заявлениями, что даже не пробуете задуматься: а кто, например, я?

– Но вы гуляете днем, – озадаченно произнес Лорпикар.

– А также пересекаю ручьи и хожу по лужам. И все потому, что набиваю подошвы землей своей родины. Вам что, неизвестен такой способ защиты? – Заметив изумление на лице ночного пришельца, музыкант покачал головой. – Я молюсь, беру в руки распятие. А еще знаю, что травма спинного мозга несет нам бесповоротную гибель. Так что предупреждаю: пуля, вошедшая между лопаток, успокоит вас окончательно и навсегда.

– Но раз вы вампир, то… – В тусклых глазах Лорпикара блеснуло нечто похожее на оживление.

– Это мало что значит. Моя снисходительность к существам, мне подобным, не распространяется на убийц. – Будничный тон заявления лишь подчеркивал его непреклонность. – Преступление всегда преступление, зарубите себе на носу. А еще усвойте, что именно поступки, подобные вашим, заставляют людей ополчаться на нас. Не надо скрипеть зубами, не надо искать себе оправданий. – Франциск без тени смущения или страха разглядывал долговязого кровопийцу. – Я тоже был молод и делал ошибки, но самообман всегда мне претил. В конце концов я нашел пристойные способы выживания, а несколько позже научился утолять свою жажду не причиняя партнерам особенных неудобств. И…

– Скажите уж прямо, что вы сами имеете виды на женщину, за какой я пришел, – с циничной усмешкой перебил Лорпикар.

– Возможно. Но я не сторонник насилия.

Лорпикар засмеялся.

– Нам ведь, если задуматься, нужна вовсе не кровь, – сказал спокойно Франциск. – Кровь только носитель различного вида энергий. И высшими животворящими силами ее способна наполнить одна лишь любовь.

– Любовь? – с отвращением произнес Лорпикар. – Любезный, я понял: вы просто сентиментальный слюнтяй. – Он подобрался, услышав, как часы отбивают четверть второго. – Я с удовольствием вас бы послушал, но – увы – мне пора. У вас недостанет духу спустить курок, а меня мучает голод! Убирайтесь с дороги!

– Это невозможно, – покачал головой Франциск.

– Я иду к ней! – захохотал Лорпикар.

– Стойте там, где стоите! – приказал Франциск, угрожающе шевельнув пистолетом.

Грохнул выстрел. Мистера Лорпикара швырнуло на стену, он мучительно всхлипнул, сползая по ней, и затих.

Музыкант обернулся. На пороге салона застыл удачливый мститель.

– И давно вы здесь? – поинтересовался Франциск после паузы.

– Достаточно, чтобы успеть понять, куда надо целиться, – ответил Джим Саттон, аккуратно ставя к ноге винтовку двадцать второго калибра.

– Я думал, вампиры превращаются в пыль или растворяются в воздухе, когда их убивают, – пробормотал журналист, втаскивая на взгорок недвижное тело.

Франциск, его поджидавший, спокойно сказал:

– Боюсь, вас ввели в заблуждение. Посмертной смены обличья тоже не следует ожидать.

– Черт. Куда как легче было бы волочить за крылышко тушку летучей мыши.

Джим, тяжело дыша, проследил, с какой легкостью его спутник взваливает убитого на плечо, потом сердито пожаловался:

– В этой истории мне далеко не все ясно.

– Хорошо, что коттеджи на северном берегу пустуют, – сказал Франциск, не реагируя на брошенную приманку.

– Что вы собираетесь делать? – спросил журналист, сдаваясь.

– Сжечь коттедж, в котором он жил, вместе с телом.

Франциск неприметно вздохнул. И сам Лорпикар, и его повадки вызывали у него отвращение, но он все же был огорчен радикальным вмешательством Джима. Ему удалось бы обезвредить этого идиота и без убийства.

– Зачем?

– Вскрытие нежелательно. Возникнет слишком много вопросов.

Джим, подумав, кивнул.

– Значит, вы вознамерились пустить по ветру то, что могло бы стать для меня золотым дном?

Франциск со своей ношей взошел на крыльцо уединенно стоявшего коттеджа.

– Что вы хотите этим сказать? – Он шевельнул труп плечом. – Ключи лежат в левом кармане.

Отпирая входной замок, репортер громко выбранился, потом широко распахнул дверь.

– Заносите. – Он досадливо сморщился. – Все равно я не стану об этом писать. Во-первых, из-за Гарриет, а во-вторых… Кто мне поверит?

– Итак, с чего началось возгорание? – недовольно спросил рейнджер, оглядывая пепелище. Он вел себя властно, не обращая внимания на добровольных помощников из числа местных курортников, окруживших его плотным кольцом.

– Не знаю, – ответил мистер Роджерс. – Я думал, мистер Лорпикар у нас уже не живет.

– Это что, тот самый тип, которого мы искали? – Рейнджер вконец разозлился. Он так намучился в последние дни, а на него вешают очередную загадку.

– Ну да. Но вчера его видели тут. Мистер Франциск и мистер Саттон даже вроде бы с ним говорили. – Распорядитель беспомощно покачал головой. – Камины у нас на днях проверяли. Кухонные духовочки тоже. Однако… – Он покосился на спекшийся ком, придавленный балками и кирпичами. – Похоже, наш гость прилег не в спальне, а на диване – в гостиной.

– Вот-вот, – хмыкнул с негодованием рейнджер. – Прилег, закурил и уснул, а диван загорелся. В прошлом году такое случилось и в Ред Уэлл. Глупость – и только! – Он вытер лоб рукавом. – Опять подвалила работенка Фитцфаллену. Хотя тут, по крайней мере, все ясно. Не то что с бедной девочкой, а?

– Да, – совершенно серьезно кивнул мистер Роджерс.

– Вам следует остерегать клиентов от курения в неотведенных местах.

– Вы правы, – опять кивнул мистер Роджерс. – Но… рейнджер Бакус, скоро рассвет, и наша Кэти наверняка уже хлопочет на кухне. Дайте нам шанс выразить свое уважение к вам.

Тот заколебался.

– Ну, в существующих обстоятельствах…

Джим Саттон счел нужным дожать ситуацию.

– Послушайте, мистер Бакус, – сказал он с превеликой учтивостью. – Я журналист, и мне бы хотелось, с вашего позволения, взять у вас интервью.

Рейнджер вмиг просиял, вся суровость с него слетела, и он, широко улыбнувшись, признался:

– Да и позавтракать не мешало бы, это факт.

Гарриет Гудмен подошла к стойке, чтобы рассчитаться за проживание. Она была бледна, но держалась.

– Нам очень жаль, что вы уезжаете, – сказал мистер Роджерс, возвращая ей кредитную карточку.

– И мне жаль, мистер Роджерс, – сказала она со всегдашней своей прямотой, – но Джим пригласил меня прокатиться с ним в Денвер, а в Боулдере намечается конференция…

– Я понимаю. – Распорядитель помолчал, потом осторожно спросил: – На будущее… двадцать первый номер оставить за вами?

– За мной? Нет, не стоит, – прозвучало в ответ. – Мне жаль, мистер Роджерс.

– И нам жаль, мисс Гудмен.

– Я отнесу ваш багаж, Гарриет, – крикнул с верхней площадки Франциск.

– Это… вовсе не обязательно, – замялась она. – Джим…

– Ждет вас в машине. – Франциск сбежал по лестнице в вестибюль. – Я еще раз прошу прощения за то, что случилось. – Он подхватил чемоданы.

– Не стоит, – рассеянно повторила женщина. – Я никогда не думала, что… – Она умолкла и пошла к выходу на террасу.

Спускаясь за ней по ступеням, Франциск мягко сказал:

– Гарриет, вам нечего опасаться. Это не бешенство, и один контакт, если так можно выразиться, ничего в вас не изменит.

Гарриет Гудмен застыла на месте, потом обернулась.

– А сны? Как быть со снами? – Взгляд ее был печален, и вопрос, содержащий упрек, прозвучал скорей жалобно, чем обвиняюще-гневно.

– Вы знаете испанский? – Она озадаченно кивнула. – «Y los todos estan suenos; Y los suenos sueno son», – процитировал он. – Думаю, это правда.

– «И все есть сны, и сны суть сон». – Пристально посмотрев на знатока испанской поэзии, Гарриет двинулась дальше.

– Поэты не лгут, Гарриет. – Франциск поравнялся с ней и зашагал рядом. – С моей стороны вам тоже нечего опасаться.

Она вновь кивнула.

– Но в будущем году я сюда не приеду.

Он не удивился.

– Я тоже.

Она встрепенулась.

– Где же вы будете?

– Пока не знаю. Мадлен хочет в Париж, да и я там давно уже не был. – Франциск глухо кашлянул и кивнул Джиму Саттону, стоявшему возле «порше».

– Как давно?

Он помолчал.

– Около полувека.

Она вздрогнула и отвернулась.

– До встречи, Франциск. Если это ваше настоящее имя.

– Оно не хуже любого другого. – Они подошли к машине. – Куда положить чемоданы?

– Я положу, – сказал Джим Саттон. – Вы позаботитесь, чтобы ее развалюху вернули прокатной компании?

– Конечно. – Франциск протянул женщине руку. – Вы многое значили для меня, Гарриет.

Та, помедлив, пожала сухую крепкую кисть и сказала – без ревности, но с легкой досадой:

– Однако Мадлен – единственная, не так ли?

Франциск пожал руку Джиму Саттону, и опять подошел к Гарриет.

– Верно, Мадлен единственная. – Он придержал для нее дверцу «порше». – Но… – Последовала короткая пауза. – В мире не существует и другой Гарриет.

Дверца захлопнулась, и провожающий повернулся к машине спиной. Джим Саттон и Гарриет Гудмен смотрели, как он уходит от них своей танцующей, легкой походкой, пропадая в игре света и тени, – этот невысокий, но удивительно сильный, удивительно ладно сложенный и затянутый во все черное человек.

* * *

Письмо графа де Сен-Жермена к Мадлен де Монталье

«Рю де Жанивер, 564,

Париж, Франция.

24 декабря 1981 года

Для передачи в отдел античности.

Экспедиция Марсдена, Ла-Пас, Боливия.

Мадлен, дорогая! Прекрасно, я хочу попытаться еще раз. Воистину что-то есть в нашей любви, если она все не гаснет. Нас разделяют океан, континент, а я все равно ощущаю твои шаги – в виде крохотных содроганий, передающихся мне по сокровенным жилам планеты. Ничто не умалит нашей взаимной тяги друг к другу – ни разочарования, ни печали, ни горечь разлук, ни, думаю, даже истинная погибель. Если наша попытка не даст результата, мы ведь ничего не утратим. Каков бы ни был итог, ты есть – и это все, что мне нужно, остальное – роскошь, могущая служить лишь дополнительной оправой к сокровищу, с каким не сравнится ничто.

Сен-Жермен

(печать в виде солнечного затмения)».

МОЯ ЛЮБИМЕЙШАЯ ЗАГАДКА
Граф Сен-Жермен как историческое лицо
Эссе

«Не удивительно, что англичанам не по зубам граф Сен-Жермен, – писал английский премьер-министр в тысяча семьсот сорок девятом году, – ибо в Англии нет секретной полиции. Удивительно, что французы ничего не могут разнюхать, хотя их секретная полиция лучшая в мире».

В таком затруднении пребывал не только этот государственный деятель, но и многие его современники. Хорошо образованный, много путешествующий, обладающий острым умом иностранец сумел вызвать замешательство в светских кругах большинства европейских столиц. Но он отнюдь не блеснул и исчез, как падающая звезда, а, напротив, не сходил с горизонта в течение сорока лет, окруженный все тем же неистончаемым флером таинственности, что явно импонировало ему.

Барону фон Гляйхену в ответ на расспросы было, например, сказано следующее: «Вера парижан в мое долгожительство меня забавляет. Они полагают, что мне лет пятьсот, чего я – к их удовольствию – не отрицаю, хотя на деле мне больше, чем это можно предположить по моему внешнему виду». Барон по размышлении сообразил, что ничего выведать ему так и не удалось, и от души посочувствовал бедным французам.

Заглянем в воспоминания двух парижанок. Вот что говорит о Сен-Жермене мадам де Юссе: «Графу, кажется, было лет сорок. Хорошо сложенный, с выпуклой грудью, он не выглядел ни плотным, ни тощим; тонкие неправильные черты его лица производили благоприятное впечатление. Его гардероб состоял в основном из одежд черно-белых тонов, достаточно скромных, хотя на одном из придворных празднеств всех поразили подвязки и пряжки графа, щедро усыпанные бриллиантами. Никто не знает, откуда взялось такое богатство. Король [Людовик XV] не терпел насмешливой или снисходительной болтовни о графе и часто беседовал с ним с глазу на глаз». Мадам де Жанли дополняет картину: «Он [Сен-Жермен] был немного ниже среднего роста, хорошо сложен, крепок, очень подвижен. Волосы темные, почти черные; цвет кожи оливковый. Его ироничное, умное лицо говорило об одаренности, что подтверждали совершенно замечательные глаза: глубокие, черные, столь проницательные, что, казалось, ему ничего не стоит заглянуть в вашу душу. Он очень изящно изъяснялся на французском, с небольшим, правда, акцентом, и в такой же манере – на английском, итальянском, испанском, немецком и португальском. Считалось, что он еще знает греческий и латынь. Как превосходный музыкант, граф мог без репетиций аккомпанировать любой песне, демонстрируя мастерство, изумлявшее Филидора. Он часто развлекал нас своими экспромтами на клавесине, скрипке или гитаре».

Казанова встречался с графом по меньшей мере трижды, и тот ему совсем не понравился. На известие о его «смерти» он замечает, что «этот мошенник» на деле не кто иной, как скрипач Джованнини. А композитор Рамо отождествлял Сен-Жермена с неким искуснейшим музыкантом Балетти. Удивительно, но есть свидетельства, подтверждающие, что и Казанова, и Рамо были правы.

Но, кем бы ни являлся таинственный граф Сен-Жермен, псевдонимами он умел пользоваться просто отменно. Например, в Нидерландах, когда выяснилось, что его средствами поддерживается некая крупная фирма, занимавшаяся литьем и производившая землечерпалки, правительство потребовало, чтобы граф продал свой пай в деле кому-либо из подданных государства, ибо властям хотелось ослабить влияние иностранцев в имеющих военное значение отраслях. Сен-Жермен незамедлительно подчинился приказу, правительство благосклонно восприняло это, и никому тогда и в голову не пришло, что долю выкупил все тот же граф, скрывшийся под фамилией, более благозвучной для чиновных ушей. Граф сам признавал, что имеет более двадцати псевдонимов, а сколько их было в действительности, можно только гадать.

Он был алхимиком, мистиком, композитором, покровителем разного рода искусств. Он любил утонченные развлечения, жил на широкую ногу, много ездил, его охотно принимали августейшие особы Европы. Ему приписывают около полудюжины литературных произведений, Хотя подлинность авторства установлена лишь для единственного стихотворения, опубликованного в сборнике «Podmes Philosophiques sur l'homme». Три или четыре года он наставлял Антона Месмера. Он состоял в дружеских отношениях со всеми известными аристократами, политиками, художниками, учеными и мистиками того времени. И сам оставался загадкой.

Сен-Жермен утверждал, что знает более тридцати языков, и, хотя эта цифра никогда не проверялась, существуют неоспоримые свидетельства его лингвистической одаренности. Он бегло говорил на всех европейских языках, включая польский (служил переводчиком у Фридриха Великого) и чешский (свободно читал депеши, перехватываемые французами). Он, конечно, знал русский (делал переводы на итальянский), греческий (письменные и устные переводы), арабский и турецкий (изучал документы, загостившись у одного австрийского аристократа в тысяча семьсот пятьдесят пятом или пятьдесят шестом году), шведский (беседовал с посланником при прусском дворе) и несколько балканских диалектов. Тексты для своих песен предпочитал выбирать из итальянской или английской лирики, утверждая, что эти наречия наиболее музыкальны.

В оккультных кругах принято полагать, что граф Сен-Жермен является сыном князя Трансильвании Франциска (или Франца, или Ференца) Рагоци (или Ракоци), судьба которого была переменчива. К концу жизни он потерял титул, земли, права и корону. Его семейство подверглось изгнанию, а двоих детей взялись «опекать» Габсбурги. Третий ребенок (самый старший или самый младший, в зависимости от версии, какую вам угодно избрать) «потерялся». Считается, что он-то впоследствии и сделался той загадочной и блестящей персоной, которая так занимает нас и поныне.

Я же, складывая один к одному наиболее надежные факты (а их для столь заметной личности поразительно мало), получила мозаику, имеющую черты достоверности, о чем и хочу поподробней вам сообщить.

Во-первых, в части национальности я бы отнесла графа к чехам. Известно, что в лице его проглядывало что-то славянское, а глубокое знание многих наречий подразумевает восточноевропейское воспитание. Уроженцы западных территорий Европы не имели особой причины учить русский, польский, венгерский, греческий или турецкий языки, тогда как на восточных ее пространствах именно они-то и были в широком ходу. Его всеми признаваемые достижения в области музыки, литературы и прочих искусств не позволяют счесть его венгром, ибо в те смутные для Венгрии времена очень немногие венгерские дети имели возможность чему-либо обучаться, да и те разве что нахватывались вершков. Таланты же Сен-Жермена взрастали на очень солидной основе. Например, виртуозной игре на множестве музыкальных инструментов без регулярных занятий обучиться нельзя.

Сен-Жермен был хорошо знаком с традициями и ритуалами как православной, так и католической церкви, что опять-таки подразумевает его восточноевропейское происхождение. Ведомы ему были и оккультные таинства Каббалы, и, похоже, в гораздо большей степени, чем еврейские культовые обряды, что позволяет не только не числить его евреем, но заодно и отмести знак тождества между ним и Вечным Жидом (такие гипотезы тоже существовали). Иврит не относился к числу языков, на которых он легко изъяснялся, что только подтверждает вышеприведенное заключение.

Легкость, с какой Сен-Жермен использовал псевдонимы и обустраивал свои финансовые дела, привела меня к мысли, что сословно он из торговцев. Причем из очень богатых. А кто из торговцев тогда был богаче других? Ответ прост: ювелиры и те купцы, что возили товары и специи из экзотических стран. Я всерьез полагаю, что в реальности мой герой – сын успешливого чешского ювелира. Ведь он не раз поражал свет количеством и безупречностью принадлежавших ему драгоценных камней, да и качество его образования поддерживает эту версию. В восемнадцатом веке дети зажиточных торговцев часто получали образование, по меньшей мере не худшее, чем дети аристократов, и обычно первые имели более сильную мотивацию к обучению, чем вторые. Наследникам торговых семейств следовало многое знать, чтобы подготовиться к разнообразным дальним поездкам, и умение вести себя в обществе было тут вовсе не лишним. Интерес Сен-Жермена к алхимии и оккультным наукам не противоречит гипотезе, ибо очень многие ювелиры того времени спонсировали подобные эксперименты в надежде найти искусственный способ выращивания драгоценных камней.

Но почему отпрыску богатой чешской торговой фамилии вздумалось морочить европейскую знать в течение почти сорока лет? Возможно, лишь для забавы. Граф часто говаривал, что его веселят попытки сыщиков разных стран установить его «настоящее» происхождение. Он играл с ними, оставляя на видных местах ключи к разрешению дразнящей многих загадки, однако за очередной распахнутой дверцей всегда находился тупик.

Если мы предположим, что ему по прибытии во Францию в тысяча семьсот сорок третьем году было не сорок лет, а всего двадцать пять, то миф о его долгожительстве тут же развеется, и к дате своей предполагаемой смерти (1786 г.) он подойдет в возрасте довольно солидном – шестьдесят семь лет, – но далеко не преклонном. Скрыть свои годы в то время не составляло особенного труда, ведь кавалеры восемнадцатого века пользовались косметикой с тем же рвением, что и дамы. Нам, принадлежащим к культуре, ориентированной на молодость, и в голову не придет делать попытки выглядеть старше своих лет, но в глазах современников Сен-Жермена юность как таковая большой ценности не имела, и чужак, вступающий в светский круг, автоматически добавлял себе весу, заявляя или, по крайней мере, давая понять, что он уже видывал виды. Маг двадцати пяти лет – это смешно, но зрелый гражданин мира, знающий толк в алхимии и оккультизме, – совсем иной коленкор. С ним можно и посоветоваться, и заключить соглашение о партнерстве. Отпрыски торговых семейств с молодых ногтей приобщались к семейному делу, так что к моменту своего появления в Париже Сен-Жермен, скорее всего, имел за плечами десятилетний опыт дальних поездок, в каковых с его умом и энергией можно было многое почерпнуть.

В разное время и в разных европейских столицах Сен-Жермен принимал участие в заседаниях каббалистических и масонских лож; посещал он и собрания ложи Розенкрейцеров. К нему везде хорошо относились и охотно прислушивались, поскольку круг его интересов был очень широк, включая в себя и неизбывную страсть к механике и механизмам. Однажды он отвалил изрядную сумму денег амстердамскому изобретателю паровой драги для чистки особо заиленных участков каналов. (Это случилось еще до того, как ему пришлось перепродать самому же себе долю в литейном промысле Нидерландов.) В другой раз Сен-Жермен финансировал разработку многослойных каретных рессор. Оба капиталовложения дали жизнь весьма результативно работавшим предприятиям. Есть мнение, что граф являлся чуть ли не основателем как минимум трех межнациональных компаний, а итальянцы думают, что таковых было больше.

Обстоятельства «смерти» его очень туманны. Граф «умер» один в полузаброшенном замке, предоставленном ему для проживания дальним знакомым. Останки его то ли исчезли, то ли их пришлось тайно и спешно захоронить, чтобы предотвратить распространение какой-то болезни (выбирайте, что вам по нраву). Однако графа не раз видели после «кончины», а в тысяча семьсот девяносто третьем году он даже помог кое-кому уклониться от гильотины. Имеются сведения, что сопровождал таких беглецов до Германии курьер какого-то ювелирного дома.

Последняя встреча с Сен-Жерменом произошла в Генуе в тысяча восемьсот втором году. С ним на светском рауте говорил один французский полковник, и, согласно его словам, граф собирался отбыть в Египет, чтобы продолжить оккультные изыскания. Любопытно отметить, что из памяти видных ближневосточных мистиков до сих пор не выветрилось предание, будто в тысяча восемьсот семнадцатом году где-то возле Каира скончался какой-то очень старый и очень могущественный европейский маг. По моему глубочайшему личному убеждению, это и был Сен-Жермен.

Решившись в тысяча девятьсот семьдесят третьем году написать «Отель „Трансильвания“», я вовсе не собиралась делать Сен-Жермена главным действующим лицом этой книги – ему отводилась роль заметного, но второстепенного персонажа, подобного (в более поздних изданиях) Боттичелли или Нерону. Но, углубившись в историю восемнадцатого столетия и ближе познакомившись с таинственным графом, я вдруг подумала, что яркость этого образа чересчур велика, чтобы отправить его на задворки повествования. Чем больше я узнавала о нем, тем больше убеждалась, что мне нет нужды изобретать своего героя, ибо он некогда уже изобрел себя сам. Вот он – в полный рост: одевается в черное с белым, на людях ест очень мало или не ест вообще, не отвергает слухов о своих магических дарованиях и даже их поощряет, утверждая, что ему от роду не то две, не то четыре тысячи лет, говорит на многих языках, многое повидал, широко образован и превосходно воспитан, баснословно богат, покровительствует искусствам и являет собой большую загадку. Я поверила его крайне уклончивым и размытым автохарактеристикам и взяла их за отправную точку. Единственная черта, самостоятельно внесенная мной в облик Рагоци-Сен-Жермена, это его вампиризм, что не слишком притянуто за уши, ибо граф подчас говаривал, будто годы ему продлевает некий насыщенный жизненной энергией эликсир.

Для тех, кто интересуется, вот биография моего Сен-Жермена, вампира. Ее, опираясь на все вышесказанное, я выдумала сама.

Итак, ему примерно четыре тысячи лет (взята максимальная цифра). Он родился в области, ныне называемой Трансильванией, и принадлежит к одному из протоэтрусских племен, в каковом всех детей, рождавшихся на зимнем изломе года (реальный Сен-Жермен в разговоре с Людовиком XV объявил датой своего рождения 24 декабря), превращали в вампиров посредством череды специальных обрядов, но, прежде чем умереть и переродиться, герой моих книг попадает в рабство. Некоторая информация о том проскальзывает в романе «Дорога затмения» – четвертом из цикла.

Его этрусское происхождение не совсем причуда с моей стороны. Те, кто видел этрусские саркофаги, знают, что этот народ несколько необычно представлял себе загробную жизнь. Вместо того чтобы тихо-мирно полеживать на спине, мертвецы-этруски ведут себя очень активно: едят, пьют, играют, занимаются сексом. Поскольку в современной академической мысли среди прочих бытует мнение, что прародиной первых этрусков были Карпаты, я не смогла против них устоять: уж очень удачно все тут сходилось.

Если вы захотите самостоятельно исследовать феномен Сен-Жермена, вот список книг, которые могут вам пригодиться:

Жак Казанова де Сенгальт. «Мемуары».

А. Кокрен. «Алхимия, открытая заново».

Изабель Купер-Окли. «Граф Сен-Жермен».

Графиня де Жанли. «Мемуары».

Барон фон Гляйхен. «Мемуары».

«Poemes philosophiques sur I'homme».

Словарь Грува «О музыке и музыкантах».

Что до музыкальных опусов Сен-Жермена, то в США их, пожалуй, и не найти, но тем, кто все же захочет попробовать, даю некоторые названия:

«Musique Raisonee».

«Шесть сонат для двух скрипок, контрабаса, клавесина или виолончели».

«Семь соло для скрипки».

Надеюсь, граф Сен-Жермен, кем бы он ни был, счел бы забавной мою весьма и весьма небеспристрастную интерпретацию его образа. Да и почему бы тому, кто с превеликой охотой водил современников за нос, не добавить к списку своих ошеломляющих свойств еще одну сногсшибательную черту? Граф подарил мне шесть изумительных лет напряженной работы, а я ему – способ не хуже других упрочить миф о своем самозваном бессмертии.

Итак, граф Сен-Жермен…

Считаю за честь удовольствие быть с ним знакомой.