Текст книги "Гора Мборгали"

Автор книги: Чабуа Амирэджиби

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 35 страниц)

Ночь прошла спокойно, разве что списки вдруг вздумалось кому-то составлять. Было часов десять утра, когда нас вывели поодиночке в коридор и, связав руки бечевкой, вытолкали во двор жандармерии. Двор был тесным. Обнесенный с трех сторон высоким глухим забором, он прилегал к служебному корпусу жандармерии, ныне – ЧК. Нас оттеснили к стене. В ряд мы не умещались – столько нас было, и нас сбили в кучу. Я с Григолом оказались прижатыми к стене. Обреченный всегда верит в чудо, верил и я, не буду скрывать, полагая, что проводится какая-то неизвестная мне операция. Никто ни на что не жаловался, не плакал, не ругался. Мы стояли и ждали. Прямо напротив нас было распахнуто окно в бельэтаже. Я то и дело возвращался к мыслям: почему окно распахнуто в такой мороз, кто сидит в этой комнате, сколько их? Впрочем, давно замечено, что в критических ситуациях в голову обычно лезет всякая чепуховина, ничего странного – защитная реакция организма.

Тем временем вышел кто-то из чекистов, так, мелкая сошка, и стал зачитывать по бумажке список. Читал он, мучительно запинаясь, по складам, искажая фамилии. Фамилию Иванов, казалось бы, куда проще, он и ту умудрился исковеркать так, что выговорил Игнемосов. Я, можно сказать, всю Россию вдоль и поперек исколесил, а такой фамилии слыхом не слыхивал; так и запомнилась она мне на всю жизнь... "Помнишь, как-то в Натанеби, когда ты вел собрание, – шепнул мне Григол, – ты заметил, что революция всколыхнет темные массы! Вот и всколыхнула!.."

В окне мелькнул мужчина, и меня стала неотвязно мучить мысль, что окно открыли для того, чтобы слышны были зачитываемые фамилии...

С грехом пополам, через пень-колоду добрался наконец чекист и до моей фамилии, при этом он издал горлом такие удивительные звуки, что я не вдруг сообразил: он произносит мою фамилию. Не буду кривить душой, он старался изо всех сил, но чем больше тщания он проявлял, тем больше искажал фамилию, и тем больше я почему-то раздражался. Казалось, мне не привыкать, мое имя зачастую коверкали, особенно в России, тем не менее я вызверился до того, что, уже не сдерживаясь, в полный голос, отчетливо, по слогам произнес:

– Го-шхо-те-ли Ре-ваз Со-про-мо-вич. Гражданин Республики Грузия. Князь!

Чекист от всей души расхохотался, опустил глаза на список, почмокал губами и, вдруг помрачнев, гаркнул:

– Повторить! – Видно, "князь" дошло до него с некоторым опозданием.

Спокойно, с той же интонацией я повторил свое имя, даже "князя" не выпустил.

– Покняжишь ты у меня, покняжишь! – огрызнулся он и собрался было продолжить список, как из открытого окна донеслось:

– Самотеев, веди его сюда!

– Есть! – Чекист обернулся но мне: – Следуй за мной, контра!

– Нас двое, – отозвался я.

Начальник, растерявшись, злобно бросил:

– Чего-о-о?!

Но сверху тотчас последовал приказ:

– Самотеев, веди обоих!

– Следовать за мной! – гаркнул чекист так, что, казалось, тотчас за командой грянет туш духового оркестра.

Мы пошли, подталкиваемые чекистом. Пока мы поднимались по лестнице, я попытался представить себе человека, отдавшего из окна приказ, выходило, что он смахивал на молодого парня, за которого просил Теофиле. Я рассмеялся, что только не взбредет в голову обреченному. И тут же мелькнула спасительная мысль, а собственно, почему не может оказаться в этой комнате большевик, скрываться ему как-то не от кого – белых в Одессе нет.

Чекист разрезал бечевки, стягивающие руки за спиной, и провел нас в кабинет.

Это был тот самый молодой человек!

Он пожал нам обоим руки, предложил сесть.

– Революция, гражданская война, Реваз Сопромович! Революция, которую сами делаем! – как бы размышлял он вслух, расхаживая по комнате. – Да, простите... Яремчук Влас Яковлевич! – представился он, подсаживаясь к столу и протягивая нам чистую бумагу. – Напишите разборчиво ваши фамилии, имена, отечества, – попросил он с улыбкой.

Яремчук нажал на кнопку звонка и продиктовал машинистке текст мандатов, затем вызвал сотрудника и велел ему принести акт о нашем обыске и конфискованные ценности с вещами.

Через десять минут нам все вернули. Яремчук извинился, что не может пока отдать пятьдесят червонцев, но пообещал со временем расплатиться. Маузер и оружие Григола он оставил у себя, поскольку большевики запретили гражданским лицам носить оружие. Яремчук предупредил, что останется в Одессе еще на три дня, и, снабдив нас мандатами с печатями, отпустил с наилучшими пожеланиями.

Мы заполучили недельную гарантию жизни и неприкосновенности, если вообще в том беспределе могла существовать какая-либо гарантия.

Из кабинета мы уходили, не помня себя от радости. Едва мы оказались на улице, как грохнул залп десятка ружей. Мы поневоле стянули с головы шапки. Несколько случайных прохожих последовали нашему примеру, потом, осеняя себя крестным знамением, торопливо, как и мы, снова нахлобучили их и быстрым шагом, почти бегом, продолжили путь под беспорядочные ружейные выстрелы.

В Одессе есть улица – запамятовал ее название, – на которой помещаются разного рода мастерские: седельная, шапочная, портняжная. Среди ремесленников было множество грузин. Весть о том, что меня с Григолом повели на расстрел, уже дошла до них, и нас числили в мертвецах. Наше появление вызвало слезы радости. Мы сбросили с себя черкески с архалуками, переоделись в гражданское платье.

На случай, если нас спросят, мы оставили сообщение, что ночуем в той же гостинице.

Когда Яремчук приехал подлечиться в Цхалтубо и разыскал меня, он занимал высокий пост. Я навестил его, мы поговорили, вспомнили прошлое. Вынув из портфеля конверт, он протянул мне пятьдесят червонцев. По тем временам червонец ценился дороже золотой десятки. Я отказался от денег. Он настаивал, и, когда дело дошло до обиды, я сослался на то, что деньги были взяты из кассы национал-демократической партии, а поскольку ее больше не существует, я, естественно, не могу прикарманить чужие деньги. Яремчук растерялся, поскольку тоже не считал возможным оставлять их у себя. Выход нашелся. Пригласив личного секретаря, занимавшего смежную комнату, Яремчук велел внести деньги на депозит!

Резо Гошхотели закончил рассказ. Наплыла тишина. Помолчав, дед Гора задумчиво заметил:

– Человек человеком жив. Кинь добро назад – очутится напереди! По слухам, на этом история не закончилась. Кажется, Ладо Алекси-Месхишвили выбрался из Одессы тоже не без твоего участия...

– Это на потом, уважаемый Иагор, – ответил Гошхотели и, бросив взгляд на часы, поднялся. – Эрекле опаздывает, мне надо идти, как-нибудь в другой раз...

Прошло не меньше года, прежде чем мне довелось услышать продолжение всей этой истории. Праздновали день рождения моей сестры, и гости упросили Резо Гошхотели рассказать о том, как выбирался из Одессы Ладо Алекси-Месхишвили. Рассказывал он интересно, но с отступлениями, несколько сложными для моего младенческого ума, я не во всем разобрался, кое-какие подробности, связанные с оценкой событий и высказываний, я недопонял... Как запомнилось, так и изложу.

Когда Резо рассказывал об уходе из Одессы, которую к тому времени захватили после бегства белых красные, он невольно понижал голос, поскольку отсутствие должного восторга при упоминании Красной Армии могло быть истолковано как похвала белым. Несмотря на то что гражданская война окончилась двенадцать лет тому назад, за равнодушие в изложении некоторых событий рассказчика могли объявить агентом Антанты и мирового империализма, со всеми вытекающими трагическими последствиями. Гошхотели, помню, начал рассказ, и я весь обратился в слух, как меня вдруг мама попросила сбегать за "Боржоми". Я сжался, так не хотелось пропускать что-либо из этого рассказа. Отец, заметив мое отчаяние, взялся выполнить просьбу. В нашей семье детям всегда позволялось присутствовать при беседах взрослых. И делалось это намеренно, по тем соображениям, что эти разговоры помогали разбираться в жизненных ситуациях, тормошили ум, пробуждая его к мысли... Ладно, рассказывай, не отвлекайся...

Господин Ладо, великий актер своего времени, был чрезвычайно популярен еще до первой мировой войны, и все эти годы, включая начало гражданской войны, российские кинофирмы пытались переманить его друг у друга, приглашая на заглавные роли. За этот период он отснялся в тридцати кинофильмах, причем в некоторых из них ему случалось играть по нескольку ролей. Для киноискусства того времени это было нормальным явлением. В разгар гражданской войны фирмы свернули работы. Дороги на юг были отрезаны, местность занята белыми. Случалось, отдельные территории переходили из рук в руки. В этой передряге множество грузин, лишенных возможности выехать, остались в Москве, Петрограде и других российских городах. Те, кто, не убоявшись опасностей, рискнул двинуться в путь, в большинстве погибли от эпидемий или пуль. Их расстреляли именем революции. Одним из таких отчаянных смельчаков был господин Ладо, достигший преклонного возраста.

По Москве сначала прошел слух, что красные взяли Одессу, потом – что пока не взяли, но на днях возьмут. Господин Ладо сел в одесский поезд с намерением добраться до черноморского побережья, а там морем и до Грузии рукой подать. В пути он пробыл полтора месяца. На двадцатое февраля тысяча девятьсот двадцатого года, когда красные взяли Одессу, он находился в пригороде. В течение двух дней, пока красные наводили свой порядок, въезд в город был запрещен. И только двадцать третьего февраля господин Ладо с рассветом вошел в Одессу и, чтобы разузнать об обстановке в городе, о возможности попасть в Грузию, прямиком направился к грузинским ремесленникам, оставив вещи в гостинице. Те выложили все, что знали, и в придачу: как Резо Гошхотели с Григолом Чивадзе избежали смерти, в какой они нынче находятся гостинице, кому не удалось спастись, как расстреляли двух грузинских генералов. Портной Нико Чохели доверительно сообщил господину Ладо, что Резо с Григолом облюбовали в окрестностях Одессы яхту, на которой и собираются тайно отплыть! Господину Ладо пришла в голову мысль взять свой багаж и поселиться вместе с молодыми людьми. Благо, скарб его сильно уменьшился – остался один чемодан с небольшим узелком. Когда он пришел в гостиницу, оказалось, что номер перерыт – ЧК, разыскивая Ладо, устроила обыск.

Господину Ладо пришлось уносить ноги. По счастью, Резо был у себя, в те времена всякий распахнул бы дверь перед Ладо Алекси-Месхишвили гордостью грузинской нации!

Ревком в силу революционной бдительности закрыл одесский порт, даже попытки выйти в море карались смертью, потому как, по полученным сведениям, в Одессе якобы находилась сокровищница двора Его Императорского Величества, которую белые не успели вывезти и поручили эту операцию оставленной в городе агентуре. Все это больше походило на вымысел, что и подтвердилось впоследствии. Говорить о царской сокровищнице не берусь, но что в городе и впрямь скопились богатства несметные, это точно. Российские магнаты с семьями, не успевшие вовремя эмигрировать и вывезти свои богатства, съехались в портовые города Черного моря с тем, чтобы бежать за кордон, однако выход в море запрещен был и при белых. Так, волею обстоятельств, Одесса превратилась в своеобразную кладовую. Красными двигало желание завладеть именно этими богатствами, а отнюдь не бриллиантами из коллекции Романовых, надежно упрятанными в уготовленном для них месте.

Резо Гошхотели и Григолу Чивадзе надлежало через три дня покинуть Одессу. Мандаты, правда, у них были, но легко могло статься, что при очередной проверке их сочли бы недействительными или фальшивыми и новый приказ ревкома поставил бы к той же стенке в ЧК не только Гошхотели и Чивадзе, но и Ладо Алекси-Месхишвили. Словом, нужно было действовать.

Посовещались. В первую голову предстояло выяснить, существовала ли та яхта, которую они присмотрели и почти что купили еще до того, как попали в ЧК. Ежели нет, то Григолу Чивадзе следовало подыскать взамен какое-нибудь суденышко. Он располагал обширными связями в одесских деловых кругах и в преступном мире. Нужно было найти подходящую посудину, а потом уже купить, тайно выкрасть или силой завладеть – по обстоятельствам. Опыта и смелости Резо с Григолом было не занимать, провернуть дело особых трудов не составляло.

Судьбе свойственно как отворачиваться, так и щедро осыпать дарами. Яхта Байсаголова стояла на месте, непроданная и целехонькая. Она была довольно крупной, даже с небольшой кают-компанией: и парусник, и моторка.

Торговаться особенно не пришлось, но после покупки почти все деньги вышли. Сделка состоялась с жестким условием не разглашать времени выхода в море. Отплытие назначили на четыре часа утра. Выйти раньше не было возможности, поскольку красные подтянули в Одессу целую флотилию из других, занятых ими портов, набережная патрулировалась.

Григол Чивадзе остался на яхте, чтобы подготовить ее к выходу в море. Резо с мандатом ревкома во внутреннем кармане направился за господином Ладо. В гостинице его ждала неприятность – волнения и ожидание сказались на старом актере. С ним случился сердечный приступ, едва не приведший его к смерти. Врачу пришлось довольно долго повозиться, состояние больного улучшилось, он смог встать на ноги. Пока добрались до яхты, господину Ладо снова сделалось дурно – схватило сердце. За больного взялся доктор Байсаголов... На этом напасти не кончились: на причале, где швартовалась яхта, скучились люди, человек пятнадцать – мужчины и женщины, старики и дети, каждый со своим "небольшим узелком", по объему если не превосходящим яхту, то уж не меньше ее... Поднялся плач, заклинания, угрозы, замелькали деньги. Байсаголов клятвенно заверял, что не проговорился ни единой душе и понятия не имеет, как прознали эти люди о выходе судна в море. Это были богатеи, укрывавшиеся от разбоя в окрестных селах и деревнях. Оставить их значило выдать себя, поскольку на рассвете с появлением береговой охраны непременно узналось бы о выходе яхты в море, и тогда вдогонку пошел бы катер и всех троих расстреляли бы. Решено было принять людей на борт, но по требованию Гошхотели, каждому позволялось взять с собой по одному узлу! Тут началось такое! Смятение, страх, суета! Одна молодая дама стала угрожать Резо пистолетом. У грузин вообще не было с собой оружия, можете себе представить радость, какую они испытали при виде пистолета... Оружие отобрали за считанные секунды, Гошхотели сделал это мастерски. Сноровка Резо несколько поубавила пыл будущих пассажиров, они стали послушно перекладывать багаж, кое-что пришлось выбросить, и наконец все разместились в кают-компании. Прощаясь, Байсаголов посоветовал Резо взять с пассажиров деньги за рейс, их от этого не убудет. Резо не мог пойти на это из суеверия: возьмешь деньги за спасение человеческой жизни, и яхта непременно затонет или случится что-нибудь ужасное, ни один не спасется!..

Чтобы не привлекать внимания, вышли в море под парусом, не включая двигателя. Дул попутный ветер, море было относительно спокойным. Отплыв от берега, взяли курс на юго-восток.

Первые два часа у руля стоял Чивадзе. Резо находился в кают-компании и только время от времени поднимался на палубу.

Перегруженная яхта едва ползла. Ветер даже не стих, а просто издох, паруса безжизненно обвисли. Пришлось включить двигатель и с превеликим трудом продвигаться. С рассветом удалось отойти от берега, вокруг, покуда хватал глаз, простиралась морская гладь. Небо хмурилось. Если, не приведи Господь, поднялось бы волнение, яхта, не выдержав и трех-четырех баллов, распалась бы на части. Совершенно реальной была и угроза погони, и эта реальность не замедлила сказаться.

Вот как это случилось.

Резо и господин Ладо, оправившийся после приступа, беседовали в кают-компании с непрошеными гостями, точнее, подбадривали их. Единственное, чем были заняты помыслы пассажиров, – сумеют ли они добраться до берегов Грузии. В дверном проеме показался Григол и попросил Резо подняться с ним на палубу. С северо-запада двигалось по тому же курсу, что и яхта, судно! Резо с Григолом довольно долго наблюдали за ним. Судно, похожее на небольшой военный катер, приближалось. На расстоянии слышимости раздалась пулеметная очередь – приказ остановиться! Из кают-компании повыскакивали перепуганные пассажиры. Гошхотели прикрикнул на них, пассажиры послушно скрылись. Во избежание паники нужно было спуститься к людям, успокоить их. Резо так и сделал, пассажиры замерли в ожидании объяснений. Господин Ладо по-грузински предупредил Резо, что дама, у которой накануне отобрали пистолет, вытащила из ридикюля еще один здоровый револьвер и, вырезав перочинным ножом бархат на спинке кресла, упрятала его туда. Резо даже не успел отреагировать на это сообщение, как снова застучал пулемет.

– Сидеть! Без паники! – приказал Гошхотели и, убедившись, что люди не двигаются с мест, поднялся на палубу.

Военный катер с крупнокалиберным пулеметом прижался к яхте бортом. Пулемет бил с расстояния протянутой руки. Их было трое – пулеметчик, шкипер и командир сухопутных войск Красной Армии. Шкипер с командиром перебрались на яхту – суда стояли так тесно друг к другу, что трапа не понадобилось. Спросили хозяина яхты. Гошхотели, представившись, протянул мандат. Командир, пробежав его глазами, объявил мандат фальшивкой и, разорвав в клочья, выбросил за борт. Гошхотели потребовал объяснений. Командир заявил, что яхта вместе с экипажем арестована, он должен произвести обыск, а остальное объяснят в Одессе. Ткнув пальцем в сторону кают-компании, он велел Гошхотели спуститься вниз. Незнакомцы держали в руках наганы со взведенными курками. У Резо был при себе пистолет, отобранный им накануне у вздорной дамы, и он боялся, что если его отберут во время обыска, то в нужный момент он окажется безоружным. Но случилось так, что его вообще не обыскали.

Командир, кивнув на Григола, велел пулеметчику не спускать с него глаз и гаркнул Резо спускаться в кают-компанию! Резо почему-то замешкался... Тогда чужаки стали размахивать оружием, браниться, угрожать. Их поведение заронило в Резо сомнение, военные ли они, похоже было, что это просто налетчики. Он распахнул дверь кают-компании, когда до него донеслось брошенное ему вдогонку по-грузински предупреждение Григола, что это громилы.

– Не гавкать! – прикрикнул на него шкипер. – Говорить на человеческом языке!

Красная Армия, как известно, воевала под интернациональными лозунгами, и эти слова были явно заимствованы не из ее словаря. Все обозначилось: тут действовали налетчики, пытавшиеся под видом властей провернуть противозаконное дельце. Поскольку в Одессу и ее окрестности стекались несметные богатства, а у белых, равно как и у красных, карманы пустовали, то обе стороны с одинаковым азартом охотились за шальными миллионами. Деньги и богатство всегда влекут к себе грабителей, воров, вымогателей и разного рода паразитов. Так обстояли дела и в тогдашней Одессе, грабеж стал промыслом – ни больше ни меньше. Не удавалось обчистить на берегу – давали возможность выйти в море и, настигнув, грабили, убивали, а потом пускали судно ко дну. Грабеж в море имел свои преимущества. Во-первых, не оставалось следов, во-вторых, на судне собиралось воедино рассованное на берегу по различным тайникам добро. Единственная сложность – требовался катер. Не плавучий гроб, а быстроходный военный катер, чтобы настичь и в случае сопротивления потопить. Для этого у пиратов – сначала белых, потом красных – была налажена связь с пограничной береговой службой и правомочными представителями военного флота, они пользовались их поддержкой и, конечно, отстегивали им львиную долю из награбленных богатств. Пираты, ясно, имели своих наводчиков, особую прослойку преступного мира. Вероятно, один из них приметил сгрудившихся на причале людей, сообщил пиратам, и... дело заладилось. Спускаясь по сходням в кают-компанию, Гошхотели уже знал, кто есть кто: пулеметчик и военный – налетчики, а шкипер на самом деле служил на военном катере и отряжен был своим начальством для того, чтобы вернуть посудину в целости-сохранности и проследить, чтобы не обделили награбленным.

Все ясно, но как управиться с пулеметом и наганами? Действовать! Но как?..

Кают-компания была тесной. Пираты затолкали людей в угол и, пригрозив расстрелом на месте, потребовали незамедлительной сдачи оружия, после чего взялись за обыск.

Оружия никто не сдал, да его и не обнаружили.

Случилось чудо – Гошхотели не обыскали и на этот раз! Резо говорил, что до сих пор удивляется, как такое могло случиться.

Грабители произвели обыск, потом вывалили на пол содержимое двух больших чемоданов. Отобрав все, какие были, драгоценности, деньги, меха, сложили их обратно в чемодан и принялись за другую кладь. Не прошло и получаса, как упомянутые чемоданы были набиты до отказа. Вывернули на пол содержимое очередного чемодана. Налетчики взопрели от жадности, перебирая такие богатства.

Обыск был в самом разгаре, когда кто-то осторожно коснулся Резо рукой. Он обернулся. Дама, у которой Гошхотели накануне отобрал пистолет, протягивала ему огромный "Смит-Вессон"!.. В этом месте Резо, прерывая нить повествования, добавлял, что про себя он усмехнулся тому, что дама прихватила с собой целый арсенал... Это и был припрятанный в спинке кресла револьвер, о котором предупреждал его по-грузински господин Ладо. Гошхотели незаметно для грабителей взял протянутый револьвер. Стоя за спинами пассажиров, он только выжидал подходящего момента... В этом месте Резо снова прерывал рассказ, как бы оправдывая свое поведение: "Так уж обязателен был "Смит-Вессон" для того, чтобы обезоружить налетчиков? Был же у меня в кармане дамский браунинг, им тоже несложно убить человека! Чисто психологический момент: их двое, с большими наганами, я с маленьким браунингом, один, инстинктивно ощущаю себя беспомощным. Большой револьвер придал мне силы".

Словом, Гошхотели стоял за пассажирами, настороженно следя за происходящим. Военный, наставив наган на сбившихся в угол людей, сверкал ястребиными глазами. Второго грабителя обыск привел в такое возбуждение, что ему и дела ни до кого на свете не было. Резо мог, не целясь, выстрелить. Для этого нужно было просунуть руку с револьвером между пассажирами. Когда он стрелял из своего оружия, то обычно промахивался раз из десяти, глаз у него был точный, но "Смит-Вессон" был чужим, и Бог его знает, как в стрельбе уводило ствол. Вероятно, это соображение тоже заставляло его мешкать. Вдобавок ко всему на море начался шторм, и яхту раскачивало. Времени на размышления и колебания не оставалось, налетчики заканчивали с обыском...

Застучал пулемет...

Это было так неожиданно, что все, растерявшись, вопрошающе уставились на дверь. Снова наплыла тишина. Выждав время, каждый из присутствующих возобновил прерванное занятие. Раздалась пулеметная очередь. Военный направился к двери. Обыскивающий поднял на него глаза. И тут наконец Гошхотели, просунув между пассажирами револьвер, нажал на спуск... Военный выронил наган и, развернувшись, рухнул на пол...

Обыскивающий дернулся к револьверу...

– Руки вверх, мерзавец! – осадил его Резо. Дважды выстрелив в потолок, он бросился к грабителю и, обезоружив его, спокойно заметил: – Тебе сказано, свинья, руки!..

Наган военного прогрохотал вниз по сходням, задержавшись на последней ступеньке.

Обыскивающий нехотя поднял руки.

– Следуй наверх! – приказал Резо.

Поднялись по сходням. Налетчик, ступив на палубу, опустил руки.

– Цыц, цыц!!! – донеслось снаружи. – Вверх, вверх руки! Резо, это я, Гриша!

Гошхотели, выбравшись на палубу, бросил взгляд на катер.

Григол дымил махоркой возле пулемета.

Резо, приказав грабителю лечь ничком, крикнул в кают-компанию, чтобы кто-нибудь поднялся, и обратился к Григолу:

– Как ты там... а?

– Спасибо, ничего...

Хозяйка "арсенала" принесла чулки, туго стянула за спиной руки грабителю и подбоченилась...

Резо, недоумевая, как оказался Григол возле пулемета, мучительно соображал. Так ничего и не придумав, махнул рукой:

– Как ты там оказался, а?..

Обычно во время рейса Григол надевал на себя матросскую форму. Пулеметчик, приняв его за моряка-наемника, естественно, никаких выпадов от него не ждал. Григол, со своей стороны, пытаясь завязать контакт с пулеметчиком, перебросился с ним парой слов и, когда тот свернул себе цигарку, попросил табачку, сославшись на то, что у него весь вышел...

– Вон пулеметчик... купается, – сообщил Григол, перегнувшись за борт...

Все, какое было на катере горючее, перенесли на яхту, даже в двигателе ничего не оставили. Связанного пирата перенесли на катер, замок от пулемета выбросили в море и легли на курс. В кают-компании господин Ладо Алекси-Месхишвили взялся раздавать отобранные грабителями драгоценности. Делал он это мудро: взяв в руки, скажем, какую-нибудь безделушку, поднимал ее на всеобщее обозрение. Если кто-то признавал ее своею, то господин Ладо, выждав время, не сыщется ли еще претендент, возвращал владельцу. Были и драгоценности, на которые притязали по нескольку человек. Их господин Ладо откладывал в сторону...

Шторм длился три дня. И все эти дни яхта болталась по морю, но уцелела – видно, так было угодно провидению.

После всех передряг уже в Батуми сели поужинать. Григол, вспомнив грабителя, оставленного связанным на катере, заметил, что надо было развязать этого сукина сына, кто знает, что с ним случилось?

Господин Ладо Алекси-Месхишвили добрался до Тбилиси в конце февраля. Он никогда не отличался отменным здоровьем. Поездка из Москвы в Одессу, полная испытаний, основательно пошатнула его здоровье. Волнения, связанные с путешествием по морю, тоже сил не прибавили, и в ноябре того же тысяча девятьсот двадцатого года великий актер и театральный деятель, национальная гордость грузин господин Ладо Аленси-Месхишвили скончался.

Светлая ему память!

Аминь!"

Пару дней назад Гора потерял следы – их замело снегом.

Снявшись с рассветом, он побрел дальше, следуя больше своей интуиции, чем намеченному плану. Когда он увидел хижину, глазам своим не поверил: на взгорке, перед поляной возвышался довольно просторный сруб, и из трубы столбом валил дым. Гора почувствовал, как закружилась голова, и, прислонившись к дереву, отдышался. В поисках, где бы оставить Колу, он набрел на холм и, удобно расположившись, стал вести наблюдение. Икры снова занемели. Гора себе в утешение подумал, что это мышцы расслабляются после нагрузки.

Небо было чистым, и Гора достал секстант, чтобы определить местоположение. По карте и координатам выходило, что это отмеченная Филипповым вторая хижина, то есть с шестью патронами. Если печь топится, значит, охотник в хижине. Горе следовало выждать, пока тот уйдет.

Дым над трубой наконец поубавился, у Горы появилась надежда, что хозяин пойдет на охоту, но не тут-то было: из трубы снова повалил дым.

"Он что, раздумал уходить?.. Если не раздумал, зачем было подкладывать дрова в печь! Он до утра не двинется, придется здесь ночевать... Ждать, только ждать, Гора, сколько бы ни пришлось!.. Погоди, погоди, может, я что-нибудь напутал? Сколько дней я в пути? Тьфу, пропасть, голова не работает! Календарь, должно быть, в нагрудном кармане. Третьего января, семидесятый день побега. Сколько я шел? Эта хижина, совершенно точно... Силы на исходе, в среднем за день я больше пяти километров не осилю... В середине марта я должен быть в хижине Хабибулы... Что осталось? Семьдесят три дня!... Если не заболею... Хабибула не будет ждать меня бесконечно. Сказано, в середине марта, значит, в середине марта!.."

Гора, уютно устроившись, задремал. Когда проснулся, из печной трубы снова валил дым.

"Я продрог. Не разболеться бы снова! Жар, мучивший меня, и скудный паек сделали свое дело. Я все время недомогаю, потому и не могу сосредоточиться. Э-э-э, мы ведь слышали ружейный выстрел, когда грызли кедровые орешки. Кто же стрелял?.. Потом еще раздавались вдалеке одиночные выстрелы... Может, незнакомец шел за беличьей стаей... Я не силен в зоологии, но где-то слышал, что белки стаями ночуют к месту обильного урожая кедровых шишек... В молодечненской тюрьме, к примеру, Лучинский слыл знатоком охотного дела, а знания, скорее всего, были заемные, почерпнул из какой-нибудь брошюрки... Никакой он не знаток. Ты узнал стороной, что он бузил по пьянке, его осудили и посадили в камеру наседкой, причем тебя предупредили, что с ним надо держать язык за зубами... Так или иначе, эта хижина – скромный дар, ниспосланный Богом, как всегда, в самые трудные минуты, как послан был тот огромный осетр. Сколько раз я прежде удил, ни разу бычка не поймал... Гора Мборгали, терпи и жди!.. Не пропустить бы момента, когда хозяин отправится на охоту, нужно узнать, куда он ключ прячет. Может, он вообще дверь не запирает, может, здесь и замок-то не нужен? Хижина ветхая, сруб прогнил... Гм, эта подзорная труба весит восемьсот граммов, я еще хотел ее выбросить... Совсем не обязательно, чтобы Миша Филиппов наперечет знал все хижины в огромной тайге!.. Да, зайду. Хлеб или мука в хижине будут непременно. Испеку... Эх, Гора, Гора, все хвастаешь – я да я, а в голодуху о еде говоришь, когда и думать о ней нельзя! Помнишь, в Ортачальской пересылке, общая камера, а в ней четыреста пятьдесят голодных заключенных? Каждый третий – дистрофик! Железный ряд лежат впритирку на полу. Староста камеры, Жора Ишхтнели, услышит краем уха разговор о еде, вскочит с дрючком в руке – заткнитесь! Ну и что? Вслух никто не говорил, молчали, но в мыслях все равно было – хлеб, хлеб, хлеб! Зря старался Жора. Бедняга Михо Марсагишвили. По окончании следствия его дядя, степенный старик Арсен Марсагишвили, получив разрешение, прислал во внутреннюю тюрьму продуктовую передачу племяннику. Михо зажал в руке кусок хлеба, так что в ком его сплющил, и сказал с горечью: "Эх, не знал я тебе цены!.." Хлеб лежал на ладони, он смотрел на него... Существует оскорбление словом, жестом, поступком, пыткой, и существует самое изощренное, самое циничное оскорбление – голодом!... Блаженны те, кто не испытал этого. Я был молод, и только слова Михо Марсагишвили заставили меня задуматься о цене хлеба... Сколько в тебе сил душевных осталось, если ты, терзаемый голодом, еще думаешь о человеке!... Да, испеку хлеб, совсем немного – так, граммов пятьдесят. На такой кусочек уйдет двадцать пять – тридцать граммов муки, хозяин ничего не заметит. Много нельзя, я съем чуть-чуть. И потом, хозяин хижины ничего дурного мне не сделал, зачем его обижать. А если застанет меня, что он станет делать? Убьет и заявит, что действовал в целях самозащиты, или, плюнув на охоту, поведет меня под конвоем сдавать "куда следует", черт знает сколько сотен километров?.. Местные ненавидят беглецов... Это на юге о беглецах ведать не ведают, откуда там взяться беглецу... Правда на стороне населения. Вот ведь втемяшится в башку, что за каждого пойманного и сданного беглеца власти дают по пуду муки и сколько-то там спирту. Во-первых, несколько сомнительной представляется количественная сторона вознаграждения: чекисты расщедрятся на такое богатство?.. Во всем беглецы виноваты, у них репутация воришек, насильников, грабителей и убийц, и не без оснований. Я наслышан о случаях, когда местные жители давали пристанище беглецу, кормили-поили его, укрывали какое-то время, а он, попавшись потом, выдавал своего радетеля, и тот получал двадцать пять лет ни больше ни меньше!.. Ладно, хватит. Что дальше-то? Воду согрею, искупаюсь. Вот она, отменная сибирская банька. Заберу с собой пару коробков спичек. Кое-что прояснится позже. У охотника возьму самую малость, чтоб не объесть его. Пусть думает, забегал кто-то из своих, охотник, перекусил маленько и ушел!.. Все равно хозяин хижины раскумекает что к чему, и Митиленич воткнет новый флажок на своей карте. Пусть втыкает! Кого еще несет?! Да их, оказывается, двое!.."