Текст книги "Let's start over! (СИ)"

Так странно – я не произносила его имени вслух уже несколько лет. Да и не только вслух: мысленно я тоже старалась не возвращаться к этой части моего прошлого.

Мне было немногим больше шестнадцати, когда мы с Хэнком познакомились. Он был старше меня на девять лет, и мне это казалось огромной разницей в возрасте. Но тот факт, что я привлекаю такого “взрослого мужчину” казался мне необыкновенно лестным. Добавлял огонька к моей лести и такой момент: Хэнк был довольно успешным, хотя и не сыскавшим мировой славы музыкантом. Он играл на гитаре, пел и писал песни для популярной на калифорнийских площадках группы.

Стоит отдать ему должное: музыкантом он был поистине талантливым. Из-под его пера выходили чудесные строки, создающие удивительную гармонию с написанной им же музыкой. И, исполняя эти песни своим красивым, поставленным низким голосом, он довольно быстро завоевал юное девичье сердечко. Наш роман развивался бурно и под наблюдением папарацци. Всё казалось просто замечательным, мне, казалось, больше не о чем было и мечтать; мы провели вместе восхитительный год, прежде чем я начала осознавать, что в наших отношениях что-то идёт не так, как должно бы. И, когда я узнала причину своего беспокойства, отчаянию моему не было предела.

Хэнк сидел на героине. Это пристрастие появилось у него уже в тот период, когда мы были вместе. Конечно, он порой баловался травкой, амфетамином и другими, как он их называл, “стимулирующими творческий процесс” веществами. Влюблённая без памяти, я закрывала на всё это глаза, убеждая себя что “стимуляторы” не вызывают зависимости. Но употребление героина стало для меня огромным камнем преткновения для продолжения этого романа. Я много раз умоляла Хэнка бросить это “баловство” (именно этим словечком он называл своё пристрастие), ставила ультиматумы, грозилась уйти. Последнее на него даже действовало по первым порам, он завязывал, но после снова неизбежно срывался.

Вы знаете, что и я не была такой уж фанаткой здорового образа жизни; было бы лукавством сказать, что я просто не переносила рядом с собой человека, чья любовь к наркотику была сильнее привязанности ко мне. Но зависимость Хэнка никак не вписывалась в мою картину “радужного будущего”. Ту картину, где домик на побережье сиял издали белоснежным кирпичом, окружённый голубым забором, где любящий и любимый муж играл в свете закатного солнца с детишками, где была будка с огромной собакой и бесконечное счастье – то, о чём я мечтала с детства. И, конечно, безнадёжному наркоману в этой картине места не было. Да и флёр первой влюблённости к тому моменту рассеялся, и я стала понимать, что, пожалуй, Дуайт – не “мой” человек.

После очередного его срыва я ехала к нему для того, чтобы заявить: между нами всё кончено. Я обнаружила Хэнка в его квартире в компании незнакомых мне людей – и в наркотическом угаре. Стоя на пороге, я и слова сказать не успела, как он за руку втянул меня за дверь и представил меня гостям, как свою девушку. А после, заметив, какими взглядами моё худенькое тельце оглядывают его “друзья”, предложил поразвлечься со мной, заявив, что пустить меня по кругу было бы очень забавно и разнообразило бы нашу с ним сексуальную жизнь. Я до сих пор не понимаю, как мне тогда удалось вырваться, под гогот компании Хэнка крикнув ему, чтобы не смел ко мне более приближаться; пришла в себя я только на полпути к дому.

А в тот же вечер Хэнк отправился в какой-то задрипанный клуб. Несмотря на то, что заведение не отличалось престижем, молоденький администратор отказался пустить туда очевидно неадекватных людей. Разозлившись, Хэнк впечатал паренька лицом в асфальт и добавил сверху – так, что несчастный администратор провёл несколько недель в больнице. История скоро стала достоянием общественности, и, хотя Хэнк откупился от обвинений в нанесении тяжких телесных повреждений, его карьера закончилась. Из группы его выгнали, и больше ни один клуб или площадка не желали иметь с ним каких-либо дел. Он сам похоронил своё будущее, но в первые месяцы после разрыва я неоднократно слышала от общих знакомых, что в своём поражении он обвиняет только меня одну. Возможно, я и придала бы слухам больше значения, но как раз тогда события вихрем закрутились вокруг меня, события, следствием которых стало моё замужество.

И вот теперь, кажется, Хэнк Дуайт решил… отомстить мне? Я какое-то время не знала точно. Какое-то время (должно быть, прошли дни или даже пара недель, я не могла сказать точно, ведь в моей “тюремной камере” не было ни окон, ни часов, по которым можно было бы сориентироваться во временных промежутках) он преданно ухаживал за мной, поил таблетками и кормил. Я мало ела, потому что меня часто тошнило и было неприятно принимать еду из его рук. Всё это время я не делала попыток завести с ним беседу, молча размышляя, что он задумал по отношению ко мне, да и он не был разговорчив. Когда мои головокружения совсем отступили, вместе с ними закончилось и нарочито добродушное отношение Хэнка ко мне.

В тот день он пришёл ко мне, убитый дозой: до моего исцеления он всегда был в здравом рассудке. Я, взглянув в глаза с суженными зрачками, испытала страх впервые с того момента, как увидела его в дверном проёме комнаты, где была заточена.

– Почему ты не носишь той одежды, что я тебе купил? – обманчиво ласковым голосом поинтересовался он, оглядывая меня. Я лежала на кровати, свернувшись калачиком, по-прежнему одетая в джинсы и свитер, в которых была в день похищения. И мои цепи всё ещё сковывали мне руки и ноги. Теперь, не отвлекаясь на тошноту и предательские мушки в глазах, ещё недавно мешающие мне думать, я обдумывала план побега.

Так что я не удостоила Хэнка ответом.

– Я спрашиваю, – он вмиг оказался около кровати, – тебя!

Я безучастно посмотрела на него, недовольная, что он помешал мне обдумывать ситуацию. Ведь я как раз размышляла, как мне узнать, где именно я находилась. Ведь если я была за пределами Сан-Франциско – или, как знать, вообще вне штата – проблем с возвращением было бы куда больше.

– Меня будут искать, – наконец, сообщила я Хэнку, решив, что разговор на тему моего похищения сможет помочь узнать моё местонахождение.

– Ну конечно, будут, – он, казалось, обрадовался этому факту, как какой-то неизвестной мне шутке. – И, уверяю тебя, даже обязательно найдут!

С этими словами он внезапно схватил меня за волосы и потянул на себя. Я вскрикнула от боли и обнаружила, что стою на полу, а моя шевелюра намотана на руку Хэнка.

Ещё спустя несколько мгновений я оказалась зажатой между телом мужчины и стеной. Мне было так страшно, что я и пискнуть поначалу не могла, и тут Хэнк жарко зашептал мне на ухо:

– Ты, наверное, хочешь знать, зачем ты здесь? – его рот впился мне в шею чуть пониже мочки уха, и я содрогнулась от отвращения. – Ты, детка, теперь моя. Только моя и ничья больше. Я забрал тебя у твоего муженька и ребёночка, так что ты навеки потеряна для всех… кроме меня. Разве не об этом ты мечтала когда-то?

– Отпусти, – выдавила я, пытаясь вывернуться или хотя бы отодвинуться от него, но мои попытки, кажется, только разгорячили Хэнка.

– Теперь я тебя никуда не отпущу.

Мой свитер оказался вдруг задранным кверху, и я почувствовала руки Хэнка на своей груди. Я ещё смутно помнила, что когда-то его пальцы были нежными, и я таяла в его ладонях, а сейчас я закусила губу от боли: эти самые пальцы больно зажали мой сосок. Особенно не церемонясь, Хэнк бросил меня на кровать. Я всё ещё пыталась увернуться, и Хэнк схватил меня за ноги, стягивая с меня джинсы вместе с бельём. Я закричала дурным голосом, словно бы кто-нибудь мог меня услышать, но член Хэнка уже резко и полностью оказался внутри моего тела. Я даже удивилась: мне совершенно не было больно. Я не чувствовала вообще ничего. Ровным счётом. Моё тело словно превратилось в кусок резины… Всё кончилось, к моему облегчению, довольно быстро. Некоторое время Хэнк удовлетворённо разглядывал меня, а потом заявил, как ни в чём ни бывало:

– Теперь можно переодеть тебя.

Я лежала, безучастно глядя на маленькие лампочки в потолке, практически голая – с задранным свитером и штанами, застрявшими на скреплённых наручниками лодыжках. Я всё ещё не осознавала, что сейчас произошло – и как вообще могло такое произойти со мной. Хэнк тем временем освободил мои ноги и руки, пробормотав, что я отсюда всё равно никуда не денусь, и снова поднял меня с кровати. Я чувствовала себя большой куклой, которую переодевает ребёнок. Правда, “ребёнок”, не переставая, восхищался моим голым телом, сжимая мою кожу пальцами то тут, то там. В конце концов я стояла перед ним, облачённая в лёгкий белый сарафанчик. Любуясь мной, Хэнк приник к моим губам поцелуем, а я осталась безучастной. Тогда он больно впился зубами в мою нижнюю губу и прокусил её. Довольный собой, он ещё раз оглядел меня и сказал:

– Ну, теперь всё отлично. Отдыхай, детка, а мне пора. Вот, принёс тебе кое-что почитать перед сном.

С этими словами Хэнк достал из кармана ранее сброшенной им куртки какой-то свёрток. Я развернула его только после того, как дверь за Дуайтом закрылась.

В свёртке оказалась немного помятая газета. Я пролистала её, не понимая, для чего Хэнк оставил её мне.

Пока не нашла на одной из страниц сообщение о смерти Хейли Саутвуд…

========== Часть 12 ==========

Комментарий к Часть 12

Спасибо всем за то, что отмечаете мне опечатки и недочёты в тексте, однако я хотела бы обратить ваше внимание на то, что прилагательное “beloved” – это не ошибка.

Мой некролог был милым и грустным. Автор сделал акцент на том, что я променяла карьеру на семью и всё такое прочее, что засчитывалось мне в плюс. Меня называли “невинной жертвой” и другими слезливыми определениями. Я ничего не понимала: ведь на самом-то деле я жива! Вот она я, в каком-то странном месте, да, я не стопроцентно здорова, но жива ведь! У меня не получалось ни рассуждать трезво, ни впасть в истерику, столь сильным было моя неприятие и непонимание ситуации.

Не знаю, сколько времени я просидела на кровати с газетой в руках, но в конце концов я уснула. Мой беспокойный сон был прерван скрипом открывающейся двери. Я открыла глаза и увидела, что Хэнк сидит на корточках рядом с кроватью и неотрывно смотрит мне в лицо. Судя по глазам, опять убитый…

Я глядела на него с несколько секунд, пока мои всё ещё сжимающие газету пальцы не напомнили мне, что я узнала, прежде чем забылась сном. И тогда я взорвалась.

– Что это значит, хотела бы я знать? – громко поинтересовалась я, садясь на мягкой постели. – Меня что, объявили пропавшей без вести? Но почему тогда признали мёртвой… так скоро?

Хотя точных сроков своего здесь пребывания я назвать не могла, всё же понимала, что времени прошло не так уж и много. И хотя я не очень-то и рассчитывала на ответы Дуайта, он поразил меня, охотно их предоставив.

– Тебя действительно объявили пропавшей без вести, – с видимым удовольствием поведал он, – но твоё тело очень быстро было обнаружено неподалёку от того места, где заглохла твоя машина.

– Моё… тело? – с ужасом переспросила я, осознавая, что, скорее всего, вместо меня обнаружили чей-то чужой труп. И эта мысль принесла мне жутковатое облегчение от того, что выход всё-таки оставался. – Но ты просчитался, ты понимаешь? Есть ДНК-экспертиза. На худой конец, стоматологическая проверка. Неужели ты об этом не подумал? – всё ещё возвышаясь на кровати, я смотрела на сидевшего на корточках Хэнка с превосходством. Но мой победоносный взгляд довольно быстро потух.

– Никакая стоматологическая проверка, – хищно усмехнулся Хэнк, – не сможет что-то обнаружить, если челюсть настолько повреждена. У твоего трупа, детка, вместо нижней части лица – месиво из костей. А что касается ДНК… знаешь ли ты, как сложно взять материал для исследования из обугленных костей? Или я не упомянул, что тебя нашли всю сожжённую? Только то, что ты пропала, и сходное строение позвоночника, и позволило твоей семье признать тебя мёртвой. Кстати, они сделали это, не особенно сопротивляясь. Смотри, я тут принёс тебе кое-что ещё.

На кровать передо мной легла обычная папка-скоросшиватель, и я дрожащими пальцами открыла её. Внутри оказались… фотографии. Фотографии с моих похорон.

Я растерянно смотрела на результаты скрытой фотосъёмки, где мои родители, как будто постаревшие на много лет, держали друг друга за руки, ища поддержки в своей второй половине. На одном из снимков удалось запечатлеть искажённое страданием лицо матери, и я почувствовала, что в моё сердце всадили иголку. Гарри… Гарри выглядел так, словно стоит на ногах лишь благодаря поддержке Фреда. Если бы в ту минуту я не была так напугана фотографиями, наверное, я обратила бы внимание на то, что мой муж – мой вдовец! – совершенно не стесняется других людей (а пришедших отдать мне дань памяти оказалось удивительно много) в своём горе, и горе это настоящее, искреннее, так не вяжущееся с тем, что наш брак был всеобщим обманом! Но тогда я только продолжала с каким-то странным чувством дикого, неестественного любопытства и неправильности происходящего разглядывать фотографии своих похорон, и с каждым новым снимком как будто бы действительно умирала. Съёмка явно велась тайно, как будто из чьей-то сумки. Мои подруги, обнявшись, плакали, и жених Ванессы придерживал за плечи и свою невесту, и Глорию, небесная красота которой, казалось, померкла в одночасье. Я заметила, что на похоронах не было Эвелин. Разумеется, заметила, ведь всю папку я пролистывала со страхом и скрытым желанием увидеть своего ребёнка хотя бы на этой странной фотосъёмке.

И ещё одного человека я так и не увидела на фотографиях.

– Почему не было моей кузины? – впервые я назвала так Катриону вслух, и увидела, как поморщился Хэнк.

– Не поверила, – неохотно сказал он, – что тельце твоё. Ну, знаешь, поссорилась с мужем и запретила что-то объяснять твоей дочке. Хотя это ничего не меняет.

Будто подтверждая его слова, передо мной оказалась последняя фотография из папки – совсем другая, определённо сделанная явно, а не тайно, как предыдущие. На ней была запечатлена простая плита посреди ухоженной зелёной травы – такой яркой, что это никак не вязалось с умиранием и последним пристанищем, – окружённая цветами, с надписью:

HAYLEY MICHELLE SOUTHWOOD

17 Apr 1993 – 30 Jan 2013

beloved daughter, mother and wife

Я смотрела на фотографию с ощущением того, что это всё неправильно и не по-настоящему. Не может быть над чужой могилой этой плиты с моим именем на ней. Просто не может. Я же не умерла на самом деле! Но все думали иначе. Я была похоронена. Моя Эвелин осталась без матери, родители потеряли единственную дочь, а муж овдовел. Я подняла на Хэнка тяжёлый взгляд и, изловчившись, толкнула его ногами в грудную клетку, умудрившись при этом не издать ни звука, хотя мне хотелось визжать и рвать на голове волосы. Вскочив с постели, я кинулась в сторону двери, но не успела даже двух шагов сделать: Хэнк схватил меня за лодыжку и потянул на себя, так что я упала лицом вниз и ушибла руку, машинально использованную в качестве защиты от перспективы разбить нос.

Хэнк захохотал, и, Господи, это был смех сумасшедшего. Он притянул меня к себе; до того казавшийся пушистым ковёр оказался на деле жёстким, и я почувствовала, как стёсываю об ворс кожу. Хэнк перевернул меня, и его лицо нависло над моим, так что я принялась отбиваться.

– Придётся всё-таки вернуть наручники на место, – не обращая внимания на моё сопротивление, словно бы мои удары (я колотила его руками, не особенно понимая, что делаю) были лишь щекоткой, сказал Хэнк. Некоторое время он ждал, пока я успокоюсь, а потом перехватил мои запястья одной рукой, а другой полез под подол сарафана. Я снова постаралась вывернуться. Безуспешно.

– Убери от меня руки, – прошипела я, когда надетое на меня Хэнком же бельё поползло в сторону коленок. До меня так и не дошло, как смел он ранее надругаться надо мной; мой мозг словно бы отказывался принимать тот факт, что я оказалась изнасилованной. Но допустить этого снова я не могла.

– Что меня в тебе всегда нравилось, – игнорируя мои слова, протянул Дуайт, – ты умудряешься сохранять свою гордость даже в самые неприятные моменты. Это твоё надменное выражение лица, приказной тон. Не представляешь, как это возбуждает, Браун.

Словно в подтверждение его слов я с отвращением ощутила, как его член ткнулся мне в бедро. Меня затошнило.

– Саутвуд, – выплюнула я, – моя фамилия Саутвуд, ублюдок.

Что разозлило его больше, я не знала – обращение “ублюдок” или же то, что я напомнила о своём замужестве, но неожиданно он вскочил на ноги, нагнулся и больно потянул меня за ушибленную ранее руку. Нетвёрдо встав на ноги, я тем не менее вскинула голову, глядя на своего мучителя в упор, зачем-то бросая ему вызов. Прежде, чем я успела сказать хоть слово, на мою скулу обрушился мощный удар, и я упала на кровать.

– Твоя фамилия, – презрительно кривя лицо, которое мне когда-то казалось красивым, сказал Хэнк, глядя на меня сверху вниз, – теперь уже никак, детка. И я буду называть тебя так, как мне заблагорассудится. Ты поняла меня?

Лёгкое платьице оказалось сорванным, а мои бёдра – раздвинутыми. Странно, что я ещё пыталась сопротивляться, но моя хрупкость в сравнении с силой находящегося под наркотическим стимулятором Хэнка ощущалась особенно остро. Ему хватило лишь впиться рукой в моё плечо, чтобы пригвоздить меня к кровати и лишить способности двигаться; другая рука прижимала к постели мою ногу, а своим бедром он больно упирался в моё. Член жёстко толкнулся в моё сухое лоно, и я с трудом подавила крик. Да, это было больно, до такой степени, что у меня темнело в глазах от ощущения того, что меня разрывают на части, и хотя в прошлый раз мой мозг сжалился надо мной и я ничего не осознала, теперь я понимала всё. Однако же в тот момент чувство обиды, непонимание того, как это могло случиться со мной и нежелание демонстрировать свою слабость хрипло дышащему над моим ухом мужчине заставили меня сдержать рвущиеся из груди крики, которые грозили огласить комнату с каждым его движением.

В конце концов всё было кончено; Хэнк скатился с меня, а я всё так же лежала в неудобной позе, отвернув лицо.

– Раньше ты подо мной визжала, как кошка, – деловито заметил мужчина, протягивая ко мне руку. Его пальцы впились в мой подбородок, и он насильно повернул меня к себе. – Что, хочешь домой к муженьку? Сука.

Он поднялся, поправляя одежду, и, не оборачиваясь, сказал:

– Тебе придётся смириться с тем фактом, что ты теперь принадлежишь мне. Безраздельно.

Я ничего не сказала, наблюдая, как он покидает комнату, но пообещала себе, что он никогда не сумеет меня сломать.

Прошло не так уж много времени, и данное самой себе обещание я нарушила.

*