Текст книги "Солдат трех армий"

Автор книги: Бруно Винцер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 35 страниц)

Граждане этого государства

В школе я сидел на одной скамье с евреем. Звали его Вильгельм Дейч. Во время первой мировой войны отец Вильгельма получил Железный крест за отвагу, проявленную перед лицом врага. Мы дружили с Вильгельмом. Он помогал мне зубрить латинские вокабулы, а я подсказывал ему, когда он путал имена бесчисленных полководцев. И как нас ни рассаживали, мы снова оказывались на одной скамье. Кроме того, мы вместе играли в хоккей за «БСФ-92», а его сестренку я учил кататься на коньках. Мать Вильгельма работала в немецком Красном Кресте.

Вильгельм Дейч был не единственный еврей в нашей школе, но так называемый еврейский вопрос у нас тогда еще не существовал, хотя, приглашая старшеклассников вступать в студенческие союзы, наши бывшие соученики обходили евреев с ледяной вежливостью. Правда, педагоги почти не пытались противостоять антисемитской травле, которая на улицах принимала все более разнузданный характер. На стенах домов погромщики расклеивали плакаты с надписью: «Евреи – наше несчастье», выводили на заборах белыми буквами: «Во всем виноваты евреи», скандировали хором: «Издохни, еврей!» Неопределенная позиция, которую в этом вопросе занимала школа, вполне соответствовала и некоторым другим впечатлениям от преподавания в мои времена.

Ведь из нас должны были бы воспитать доблестных граждан Веймарской республики, однако мы это на себе не ощущали.

И хотя никто из преподавателей не высказывался открыто против этого государства, не было и таких, которые бы особенно старались нас к нему расположить.

Если на учительской кафедре стояли офицеры запаса и им случалось говорить о президенте республики Эберте, фамилии президента всегда сопутствовал эпитет «подмастерье шорника», который произносился нараспев и сквозь зубы, с иронической усмешкой; имя же Гинденбурга пока еще не связывалось с государственными функциями, тогда его упоминали только как «господина фельдмаршала». Историческое значение цветов Веймарской республики – черно-красно-золотой – отмечалось далеко не столь охотно, как то обстоятельство, что ее торговый флаг все еще был черно-бело-красным и только в его левом верхнем углу имелось изображение маленького черно-красно-золотого гейса[9]9
  Гейс – носовой флажок на корабле.


[Закрыть].

Находясь под влиянием самых различных фактов и впечатлений, я не в силах был выбрать правильный путь. Просиживая брюки на школьной скамье, я и сам толком не знал, для чего, собственно говоря, продолжаю учиться! ведь курьеров с аттестатом зрелости было уже достаточно, а на биржах труда стояло в очереди бесчисленное множество здоровых мужчин, желавших получить пособие по безработице. Моего отца это не коснулось: он был государственным служащим, но мои братья потеряли работу, четырех сыновей сапожника выставили на улицу, трое моих одноклассников бросили школу, потому что их отцы из-за отсутствия средств не могли вносить плату за право учения. А из баров и садов-ресторанов доносилось кваканье саксофонов: «Солнца луч, воскресный отдых…» Для миллионов людей «воскресный отдых» длился непрерывно, но, увы, без проблеска света. А у меня ко всему пропала охота, тем более к бессмысленной зубрежке в школе. Вечерами мы стояли на углах улиц, школьники и безработные. Мой отец ворчал:

– Какая жалость, что отменили воинскую повинность.

Это стало для меня руководством к действию. К солдатам меня влекло с детства. Им я обязан был и своей коллекцией патронов, и настоящим солдатским ранцем, который стал моей школьной сумкой. В Союзе молодежи я преисполнялся гордостью, когда нами командовал «настоящий» офицер, любое учение не было мне в тягость.

Школа восхваляла подвиги кайзеровской армии. Мой дядя и двоюродные братья дослужились до офицерского звания. Мой старший брат тоже стал бы офицером, но он был еще слишком юн, когда явился на пункт записи добровольцев. В добровольцах больше не нуждались, воинской повинности не было, и это-то и удручало моего отца, который нахвалиться не мог дисциплиной и порядком в старой армии. У меня не было никаких оснований сомневаться в том, что он и мне хотел бы дать такое же воспитание, а мои склонности этому не противоречили, раз уж моим плантаторским мечтам не суждено было осуществиться.

Профессия военного – вот достойная усилий и почетная цель, думал я, и мне хотелось как можно скорее ее достигнуть, тем более что таким способом я избавлюсь от школы. В то время солдатом можно было стать, только завербовавшись не меньше чем на двенадцать лет службы в рейхсвере.

Итак, я подал заявление с просьбой зачислить меня в армию.

Я «подтягиваюсь»

Вызов на медицинский осмотр, а затем и на проверку физического и умственного развития не заставил себя долго ждать. Он был напечатан на типографском бланке, как и полученное позднее вермахтовское медицинское заключение о годности.

Часовой у казармы караульного полка в Моабите, куда мне было назначено прийти, встретил мое появление презрительной усмешкой:

– Что ж, молокосос, желаю успеха, да только смотри держись, у нас таких, как ты, хватает! Конкуренция нынче большая: примут только десять человек.

Когда я увидел, как много набралось народу, то решил, что шансов у меня нет. Тут были и настоящие великаны, за спиной которых меня просто не было видно, когда мы выстроились в шеренгу по четверо в ряд. Я бы тут же удрал, мне очень этого хотелось. Но перед нами выступил с речью офицер.

– Господа! – Он употребил именно это обращение. – Вы хотите служить в рейхсвере.

Мы вас не звали и примем не всех. Рейхсвер был и будет армией избранных, ясно?

Тот, кто рассчитывает просто служить у нас за деньги да при этом лодырничать, находится в трагическом заблуждении, пусть лучше сразу уйдет, пока не выгнали.

Нам нужны настоящие мужчины, которые всей душой хотят стать солдатами, ясно?

Эти слова на многих из нас, кандидатов в рейхсвер подействовали как холодный душ. Но никто не отступил.

– Хлюпики и маменькины сынки нам не нужны. Генерал-полковник фон Сект создал стотысячную армию из союзов фронтовиков, добровольческих корпусов и добровольцев; у него служат фронтовые офицеры и фронтовые солдаты, а не всякая размазня. Тон здесь суровый, но искренний. Кого это не устраивает, может не ходить на осмотр к врачу, ясно?

Кое-кто из нас призадумался, но никто не заявил, что отказывается. Для меня же все сказанное звучало, как боевая труба, я словно вырос на несколько сантиметров.

– Рейхсвер аполитичен, и ему нет дела до склок между партиями. Он создан для защиты республики от внутренних и внешних врагов и не раз это доказывал. Врагам государства у нас не место. Поэтому мы не потерпим в наших рядах коммунистов. И нацистов, конечно, тоже. Тот, кто думает, что в рейхсвере дозволено заниматься политикой, может сейчас же убираться. Рейхсвер аполитичен, ясно?

Среди нас не нашлось такого дурака, который объявил бы о своих связях с коммунистами или национал-социалистами. Мы стояли на месте и ждали продолжения.

И оно последовало.

– Я уверен, господа, что между вами есть и наци, и коммунисты. Наци приходят к нам сами, коммунистов засылают. Но заметьте: тот, кто будет заниматься пропагандой, будет наказан за разложение вооруженных сил и вылетит, понятно?

Затем в поучение нам был приведен весьма своеобразный наглядный пример.

Лейтенант приказал унтер-офицеру встать перед строем новобранцев, исполненных надежд и ожиданий.

– Унтер-офицер Фогель, покажите этим молодым людям ваши часы.

Смущенно ухмыляясь, унтер-офицер вынул из кармана золотые часы и поднял их вверх.

– Такие часы, господа, – разъяснил нам лейтенант, – можете заслужить и вы. И знаете, каким способом?

Приказ министра рейхсвера генерала Тренера о награждении часами я уже читал в газете, но предпочел промолчать. Кое-кто из нас предположил, что это награда за меткую стрельбу, отличие за высокие спортивные показатели. Глубокое заблуждение!

– Эти часы – а они золотые – получит каждый, кто обнаружит коммуниста или наци, затесавшегося в наши ряды. Как видите, господа, мы не только воспитываем в правилах строгой дисциплины, но и проявляем щедрость.

Последние слова звучали несколько иронически. Мне было не совсем ясно, осуждает ли в душе лейтенант эту иудину плату за донос или ему хотелось бы, чтобы Гренер платил больше.

Зато вполне убедительными и достойными всяческого одобрения показались мне его слова об «аполитичности рейхсвера». Мне было восемнадцать лет, я страстно желал служить своему отечеству в качестве солдата и считал, что нигде нельзя осуществить это лучше, чем в армии, которая, будучи как бы беспартийной, соблюдает всеобщие интересы. Если бы кто-нибудь тогда попытался растолковать мне, что рейхсвер вопреки всей его «демократической» маскировке на самом деле способствует осуществлению широких политических планов меньшинства, которое располагало тогда всеми средствами власти в Германии, что рейхсвер готовит агрессивный реванш за поражение в первой мировой войне и стремится подавить подлинную демократизацию, я бы широко раскрыл глаза от изумления.

Итак, после интермедии с часами унтер-офицеру Фогелю поручили отвести нас к врачу.

Там мы провели несколько часов. Никогда в жизни меня так тщательно не обследовали, как это сделал штабной врач. В довершение всего я должен был сообщить, перенес ли и когда перенес мой отец корь и болел ли я триппером.

После медицинского осмотра от нашего скопища осталось всего человек двадцать.

«Великанов» забраковали: рейхсвер предпочитал мужчин среднего роста.

А потом лейтенант битый час гонял нас по всем видам спорта, испытывал на всех гимнастических снарядах. Вот когда мне пригодилась физическая подготовка, полученная в реальном училище, и я набрал нужное число баллов. Наконец, когда мы совсем выдохлись, нас снова подвели к турнику, где уже поджидал унтер-офицер Фогель.

– Ну-с, соплячки, теперь пусть каждый из вас по очереди подтянется на руках столько раз, сколько может из себя выжать. Да для вас это, должно быть, раз плюнуть, дома, верно, немало тужились, чтобы хлебца достать, а?

Слово «соплячки» в его устах звучало скорее добродушно, чем грубо, но конец фразы я воспринял как издевательство и обиделся.

Ведь я искренне, от всего сердца хотел быть солдатом. И со злости на шутку унтера по поводу хлебца я «выжимался» до тех пор, пока у меня глаза на лоб не полезли.

– Только не огрызаться, – твердил я себе, – иначе этот осел тебя провалит!

Но унтер Фогель этим удовольствовался и милостиво сказал:

– Ладно, хватит, можете спускаться!

На проверке общего развития Фогель не присутствовал; тут уж лейтенант подобрал себе других ассистентов.

Сначала нам задали сочинение, в котором требовалось кратко ответить, почему мы хотим вступить в рейхсвер Затем у нас спрашивали даты рождения Фридриха II, Бисмарка и Гинденбурга и о разных битвах. В заключение нам дали довольно мудреную задачу-загадку и два арифметических примера.

Нам не сказали, выдержали ли мы испытания. Нас отправили обедать в казарменную столовую, потом отпустили домой. И, только напутствуя нас, лейтенант сказал:

– Передайте друзьям и знакомым, что нам нужны еще рекруты! Мы – хранители доброй старой традиции и для порядочных людей у нас всегда найдется место. Но не забывайте: рейхсвер аполитичен! А вас мы через некоторое время известим.

Дома вся семья с нетерпением ждала меня и результатов испытаний. Мать в мечтах уже видела своего «младшенького» на далеком полигоне. «Кронпринц» встретил меня словами:

– Надеюсь, ты лицом в грязь не ударил!

Отец допытывался у меня, таковы ли в рейхсвере дисциплина и порядок, как в старой армии. Но за невозможностью сравнить рейхсвер с кайзеровской армией я подробно рассказал обо всем, что мне довелось самому испытать.

У нас в классе по-разному отнеслись к моему решению. Большинство моих соучеников, вероятно, рады были бы последовать моему примеру, если бы позволили родители. Других же не привлекала солдатчина без гарантии стать впоследствии офицером. Но нашлись и такие, которые, не вдаваясь в обсуждение, пожелали мне «ни пуха ни пера». Правда, мой сосед по парте пытался меня отговорить:

– Бруно, ты пожалеешь об этом. Получи сперва аттестат зрелости, а уж потом иди в рейхсвер кандидатом в офицеры, если уж ты непременно хочешь быть военным.

– Не трать напрасно слов, Вильгельм! Да, я хочу быть военным и стану им теперь.

– А ты продумай, прежде чем решать. Лучше бы тебе заняться историей или немецким. Ручаюсь, что из тебя выйдет хороший журналист или адвокат, можешь мне поверить.

– Ну конечно же, Вильгельм, ты ведь желаешь мне добра. Но я уже наполовину солдат и иду в рейхсвер..

Долго еще старался Вильгельм Дейч отговорить меня, но я твердо стоял на своем, и мы простились.

– Счастливо, Вильгельм, и помни: Тирпиц[10]10
  Тирпиц, Альфред (1849 – 1930) – адмирал, принадлежал к реакционным кругам. В годы первой мировой войны (1914 – 1918) – сторонник, неограниченной подводной войны.


[Закрыть] никогда не был медиком, ты вечно путаешь его с Вирховом[11]11
  Вирхов, Рудольф (1821 – 1902) – знаменитый немецкий физиолог и антрополог. Один из основателей и лидеров «прогрессистской партии», стоявшей в оппозиции к Бисмарку.


[Закрыть]! Во-вторых, Новый год на Рейне, под Каубом, справлял не «старик Дессауский»[12]12
  «Der alte Dessauer» («старик Дессауский») – Леопольд Дессауский (1676 – 1747).


[Закрыть], а «старик Блюхер»[13]13
  Блюхер, Гебгарт-Лебрехт (1742 – 1819) – прусский генерал-фельдмаршал, отличился в войнах с Наполеоном I, в частности в битве под Ватерлоо.


[Закрыть].

Мой одноклассник от души хохотал, искренне потешаясь над собственными ошибками.

Гнейзенау[14]14
  Гнейзенау, граф фон Нейтхардт (1760 – 1831) – прусский фельдмаршал, соратник Блюхера в войне с французами.


[Закрыть] он беззаботно путал с Клаузевицем[15]15
  Клаузевиц, Карл (1780 – 1831). – прусский генерал, военный теоретик, автор многих известных военно-исторических трудов.


[Закрыть] а однажды заставил «черных гусар» Лютцова[16]16
  Лютцов, Людвиг Адольф Вильгельм (1782 – 1834) – немецкий генерал, участвовал в войне против Наполеона I, руководил партизанским движением в тылу у французов.


[Закрыть] внезапно атаковать, точь-в-точь как "Цитен[17]17
  Цитен, Ганс Иоахим (1699 – 1786) – прусский полководец, участник Семилетней войны на стороне Фридриха II.


[Закрыть] из пущи", и порубить войско Марии-Терезии[18]18
  Мария-Терезия (1717 – 1780) – императрица так называемой Священной римской империи. Вела Семилетнюю войну против прусского короля Фридриха II.


[Закрыть]. Зато он наизусть знал Шиллера и Гёте, а иностранными языками владел чуть ли не с колыбели.

– Держи ухо востро, Бруно, и запиши себе на левой манжете: когда посмотришь на часы, всегда сможешь прочесть: «Quod licet Jovi, non licet bovi»[19]19
  Что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку (лат.).


[Закрыть].

– Не трудись. Но ты не слишком любезен, на прощание сравнил меня с быком!

– Зато во время солдатчины изречение будет кстати. Что ж, прощай!

К сожалению, я не написал это изречение на манжете, только взял на заметку, да и то не всегда его помнил.

Впечатления от нацизма

Стало быть, я оставил школу и все свое свободное время готовился к предстоящим испытаниям. Книг о войне, военных справочников и инструкций по довоенной подготовке было более чем достаточно. Я уже не опасался, что мои труды пропадут даром: от знакомого отца стало известно, что для моего зачисления в рейхсвер препятствий нет. Не известен был только точный срок, когда это произойдет.

Оставалось ждать.

И все-таки я не скучал даже тогда, когда не сидел, уткнувшись в книги, потому что в Берлине происходили бурные события.

В большом кинотеатре на Ноллендорфплац шел фильм «На Западном фронте без перемен» по одноименному роману Эриха Марии Ремарка. Вернее сказать, фильм не шел. За две недели я покупал себе билет раз пять, не меньше, но так и не посмотрел фильма. Каждый вечер сеанс срывали штурмовики, которые забаррикадировали входы, напускали в зал белых мышей, бросали химические патроны, а потом вламывалась полиция и запрещала показ фильма. На улицах собирался народ. Однажды с речью к толпе обратился, стоя на крыше своего автомобиля, руководитель пропаганды нацистской партии Геббельс. Время от времени в эту речь вступал хор штурмовиков со своим боевым кличем: «Издохни, еврей!» или: «Германия, пробудись!» – Когда еврейские писаки такого сорта, как Ремарк, марают честь фронтовика, – это наглость!

– Издохни, еврей!

– Когда в подобном фильме втаптывают в грязь героическую борьбу непобедимой армии – это позор! И это характерно для Ноябрьской республики, ведь только при ней возможно было разрешить такую кинокартину, Но теперь этому будет положен конец!

– Германия, пробудись!

Как ни хотелось мне посмотреть этот фильм, чтобы иметь о нем свое собственное суждение, речь Геббельса не прошла для меня бесследно, потому что он сумел найти эффектные слова о солдатской славе, а я ведь желал быть солдатом. Так или иначе меня в какой-то мере заразило возбуждение толпы.

Сказалось на мне и влияние толпы, слушавшей Гитлера в «Спортпаласте» на Потсдамерштрассе. В здании уже за час до начала негде было яблоку упасть. Точно, минута в минуту, в огромном зале появился фюрер. Оркестр штурмовиков заиграл «Баденвейлеровский марш», и Гитлер со своей свитой прошествовал между стоявшими шпалерами штурмовиками и эсэсовцами к трибуне, вскидывая в знак приветствия правую руку вверх. Вскоре музыку заглушил многоголосый «хайль»; толпа ревела несколько минут и смолкла, только когда Гитлер сёл. Потом Геббельс объявил митинг открытым, и снова раздались крики и приветствия, особенно когда он назвал имя Гитлера, все хором непрерывно скандировали: «Хайль!» Я видел мужчин и женщин, по щекам которых катились слезы, я и сам, подпав под влияние этого искусно созданного массового психоза кричал вместе со всеми, охваченный восторгом, готовый с открытой душой воспринять все, что скажет Гитлер.

Он начал говорить очень тихо, почти невнятно. Но едва он назвал себя фронтовиком, как грянули первые аплодисменты. Голос оратора окреп, стал звучать все громче и громче, пока не перешел в крик, когда речь приняла подстрекательский характер и Гитлер призвал истребить большевизм и евреев, ибо именно они повинны в том, что Германия катится под откос, хотя само провидение предназначило расово полноценный германский народ к более высокому жребию. Это положение должно быть в корне изменено, о чем и позаботятся национал-социалисты.

Та форма, в какой все это преподносилось, приучала меня к совершенно необычному ходу мыслей, который имел свою притягательность для меня, тогда еще молодого и восприимчивого человека. От напрашивавшихся возражений я отделался, прибегнув к самообману. Я попросту исказил смысл сказанного, передернул, внушив себе, будто Гитлер выступает против мирового еврейства в целом, а не против отдельных евреев, таких, как мой друг Вильгельм Дейч и другие, проявившие себя в общении со мной только с самой лучшей стороны.

Когда стихли последние аплодисменты, я вышел вместе с хлынувшей наружу огромной толпой, преисполненный гордости, что принадлежу к избранному народу.

Как-то мне довелось побывать с Густавом Эрнстом на другом, не столь многолюдном сборище, где выступал бывший генерал колониальных войск фон Леттов-Форбек.

Сначала какой-то национал-социалистский оратор изложил программу своей партии. Я не очень-то соображал, что он имеет в виду, говоря об уничтожении процентного рабства, но я был, безусловно, против всяческого рабства, Он ратовал за фронтовиков, но и для рейхсвера у него нашлись лестные слова. Этим он мне как нельзя более потрафил, ведь я домогался зачисления в рейхсвер. А с позорным Версальским договором, заявил оратор, надо разделаться. Я и с этим был согласен.

Особенно воодушевляла меня идея народной общности без классовой борьбы. Я представлял себе, как будет чудесно, когда никто больше не посмеет смотреть свысока на сыновей сапожника, когда у хорошо знакомых мне заносчивых отпрысков богатых семейств поубавится спеси, когда я перестану быть ни рыба ни мясо, принадлежа к этой чертовой середине, а наконец найду свое настоящее место в огромной народной общности.

Когда оратор, перейдя на фортиссимо, заключил свои политические выводы «хайль-гитлером», слово взял генерал в отставке фон Леттов-Форбек. Это было несколько многословное и все же интересное описание операций его «колониальных войск» в Африке. В заключение он выразил уверенность, что Германии под водительством Адольфа Гитлера не откажут вернуть принадлежащие ей колонии, обещал снова быть на своем посту и призывал молодежь готовиться к задачам, которые ей придется решать в колониях.

Слушатели громко и долго ему аплодировали, больше, чем первому оратору, очевидно, за то, что он старый генерал.

Вот тут-то и всплыла снова на поверхность моя затаенная мечта об усадьбе с верандой, откуда открывается вид на плантацию.

Как только собрание закрылось, я остановился у выхода и попросил включить меня в список желающих вступить в национал-социалистскую партию. Немало людей сделали то же самое в этот вечер и в этом месте, как, впрочем, и в другие вечера во многих других местах.

По дороге домой Густав Эрнст спросил меня, где я пропадал, он потерял меня из виду и ждал на улице,

– Я подал заявление о приеме в партию, – сияя радостью, сообщил я.

– Но послушай, если тебя зачислят в рейхсвер, тебе нельзя состоять в партии.

Давай вернемся, и ты возьмешь свое заявление обратно.

– Глупо, Густав. Со дня на день Гитлер придет к власти. А тогда я и не пойду в рейхсвер, а сразу отправлюсь в колонии, это же ясно!

– Ах ты, олух, неужели поверил, что это правда – колонии и вся та чушь, которую молол Леттов-Форбек?

– А как же, иначе ему не позволили бы выступить. Густав Эрнст смеялся до колик.

– Приидите ко мне, младенцы, дабы почитать «Майн кампф» Адольфа Гитлера… Я дам тебе потом эту книгу, и ты убедишься, что мы отказываемся от колоний, так как собираемся переделить мир с Англией. Наше жизненное пространство – на Востоке.

Разводить лошадей и сажать капусту ты можешь в Польше и России.

Меня точно обухом по голове: нет, Густав ошибается! Я так долго мечтал и столько слышал о колониях, а он делает широкий жест – отказывается от них. Нет, тут что-то не так.

– Если Гитлер это написал и этого действительно хочет, он бы никогда не позволил Леттов-Форбеку говорить, с этим-то ты должен согласиться?

Густав Эрнст положил руку мне на плечо и многозначительно на меня посмотрел.

– Во-первых, ты можешь прочесть это собственными глазами. Во-вторых, мой брат тесно связан с Ремом, Геббельсом и Гитлером. Не сомневайся: все, что я говорю, верно. Что до старого генерала, то ты слышал, как ему хлопали. Нагородил он чистейшую ерунду, но лучшей вывески, чем его персона, нам не найти. На него отлично клюют члены Национальной партии. Впрочем, на будущей неделе в «Спортпаласте» состоится большой митинг, вот на него приходи непременно.

Говорят, будет принц Аугуст-Вильгельм, сын кайзера. Когда Ауви выступает в форме штурмовика, успех цирку обеспечен, народу тьма.

Через несколько дней я забрал свое заявление о приеме в национал-социалистскую партию.

– А почему, собственно? – спросил меня руководитель ячейки.

– Я вступаю в рейхсвер.

– Надо было сразу об этом сказать. Это, конечно, меняет дело. Но так или иначе, нам нужно иметь побольше своих людей в рейхсвере. Что ж, ладно, но связь мы сохраним?

Связь мы сохранили.

Но вот однажды среди обычной почты оказалось письмо в синем конверте. Я созвал всех друзей на торжественные проводы, а мать собирала меня в дорогу, в Кольберг, не переставая плакать оттого, что ее младшенький, которого она растила в самые тяжелые времена, покидает теперь отчий кров, да еще, на беду свою, идет в солдаты.

Мать никогда не противилась политическим взглядам мужа и сыновей, ибо «мир в семье – самое дорогое». Но «этого Гитлера» она недолюбливала. Она ненавидела насилие, а коммунисты, штурмовики и военные были для нее олицетворением насилия.

Если бы это зависело от нее, я никогда не стал бы солдатом. Наверное, вспомнились ей и трое моих крестных, так и не вернувшихся с первой мировой войны.