Текст книги "Солдат трех армий"

Автор книги: Бруно Винцер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 35 страниц)

Новая родина – ГДР

Утверждение подданства Германской Демократической Республики зависит от решения ряда инстанций; вскоре я прошел этот путь и получил права гражданства. А Бонн и западногерманская печать еще гадали о том, где я могу находиться и куда попали магнитофонные ленты. На случай, если я все же вернусь – хотя бы с опозданием – к своему рабочему столу из путешествия по Италии, газетная информация обо мне подавалась в относительно объективных тонах. Обсуждалась последняя выданная мне характеристика и отмечалось, что в некоторых военно-политических вопросах я иногда «создавал трудности» и позволял себе критические высказывания. Меня весьма позабавили комментарии газеты «Гамбургер абендблат», которая в духе западной прессы дала обо мне такой отзыв: "…начальники и товарищи любили очаровательного майора с посеребренными сединой висками и светскими манерами.

Его считали офицером, преданным своему долгу. Тем сильнее теперь общая растерянность".

Растерянность достигла высшей точки, когда 8 июля 1960 года на международной пресс-конференции я предал гласности материалы о политике Бонна, а на карте продемонстрировал, какие политические и военные цели и задачи ставят перед собой реваншисты. О бдительности ответственных лиц в ГДР свидетельствует то обстоятельство, что большинство этих данных им было давно известно. В Бонне все неизменно опровергалось; я испытал довольно своеобразное чувство удовлетворения, когда всего через несколько недель генералитет бундесвера в Киле откровенно изложил в «памятной записке» свои требования о предоставлении атомного оружия.

Ровно через год после этой пресс-конференции новым подтверждением моих слов явились выступления «Нью-Йорк геральд трибюн» и гамбургской «Вельт». которые 29 и 30 мая 1961 года опубликовали подробности планов НАТО по «освобождению» Западного Берлина.

Мои выступления перед мировой печатью, очевидно, весьма обозлили Франца Йозефа Штрауса.

Он приказал явиться в Бонн на допрос офицерам по связи с прессой, участвовавшим в организованном мною совещании в Карлсруэ. Но ни один из них не выдал ораторов, выступавших в «дискуссии о Вайнштейне». Всю вину свалили на меня, поскольку Штраус уже не мог до меня добраться. Зато министр приказал оклеветать того, кто до сих пор считался «офицером, преданным своему долгу». Ничего иного я и не ждал, ведь я знал уловки, к которым прибегают организаторы психологической войны; не так давно мне самому предлагали – вопреки моим убеждениям – очернить генерала Штудэнта лишь потому, что он высказался против атомной бомбы.

Штраус и пресса пустили в ход все средства, чтобы со мной расправиться. Но в ответ я предъявил права на свое имущество. В результате через полгода после моего переселения мне доставили его в контейнере. Я получил даже принадлежавшие мне три комплекта военной формы офицера бундесвера, так как я считался «военнослужащим, приобретающим обмундирование за свой счет». Превосходный парадный мундир я подарил военному музею Национальной народной армии в Потсдаме.

Из многих вопросов, заданных мне на пресс-конференции, я считал бы нужным упомянуть вопрос канадского журналиста. Он спросил, был ли я в советском плену.

Он, несомненно, ожидал, что я отвечу утвердительно; это дало бы ему возможность утверждать, что меня «завербовали» в Советском Союзе. Мой ответ отбил у него охоту задавать еще вопросы. Я заявил:

– Должен вам сказать, что, к моему сожалению, я прошел начальный курс демократии в британском плену.

Среди присутствовавших я приметил знакомых мне известных западногерманских журналистов. Некоторые из них, слушая мое сообщение, неодобрительно покачивали головой. Однако дальнейший ход событий показал, насколько я был прав, когда, основываясь лишь на собственном опыте, своих наблюдениях и соображениях, предупреждал об угрозе, какую представляет милитаризованная Западная Германия.

Сейчас уже перестали быть тайной многие мероприятия по вооружению, которые были засекречены, когда я служил в бундесвере, и до некоторой степени напоминали секретное развертывание рейхсвера в прошлом. А в настоящее время уже новые, еще более опасные проекты и планы хранятся в сейфах боннской казармы Эрмекайль. Много лет Бонн старался скрыть от общественности подлинный характер бундесвера и его задач и прикрывался маской демократии, но теперь на Рейне уже давно говорят об этом с циничной откровенностью.

Во всяком случае, я счастлив, что обрел новую родину в Германской Демократической Республике, в том германском государстве, существование которого мои прежние политические и военные начальники бессмысленно отрицали. Я считаю не только политически крайне неразумной, но по своим возможным последствиям трагической и вредной позицию тех боннских политиков, которые вопреки стремлению западногерманского населения к взаимопониманию все еще пытаются отрицать реальный факт существования двух немецких государств.

После пресс-конференции 8 июля 1960 года я получил много писем. Первое письмо было от Людвига Ренна. В сердечной форме он писал мне, что и он когда-то отказался от своего прошлого, и высказал пожелание, чтобы мне, как и ему в свое время, удалось приобрести на новой родине новых и лучших друзей. Я испытал гордость и радость, читая строки письма, написанного бывшим офицером и дворянином, который после первой мировой войны нашел путь к своему народу.

Примерно через год, 15 июня 1961 года, я присутствовал на пресс-конференции в Доме министерств, на которой председатель Государственного совета Вальтер Ульбрихт говорил о путях решения германской проблемы. В переполненном зале присутствовали журналисты с Востока и Запада. Я тогда выступал в качестве комментатора «Фольксштимме» в Карл-Маркс-Штадте. На пресс-конференции все журналисты наперебой задавали различные вопросы, и мне стоило немалого труда привлечь внимание к себе.

– Господин председатель Государственного совета, – спросил я, – вы говорили о военной нейтрализации Германии. Разрешите спросить, как себе представляет правительство ГДР подобную нейтрализацию?

Западногерманские журналисты с удивлением оглянулись в мою сторону. По их представлениям, я давным-давно «выжатый лимон» и прозябаю в глуши. А между тем я здесь выступаю в качестве их коллеги, но из другого лагеря. Они еще больше удивились, когда Вальтер Ульбрихт сказал в ответ:

– Интересно, что вопрос этот задал именно бывший майор западногерманской армии НАТО.

Я изумился не менее, чем западногерманские журналисты. Этот государственный деятель, который за свою жизнь, наполненную борьбой и трудом, узнал такое большое число людей и которому чуть не каждый день представляются новые, прибывающие изо всех стран света люди, вспомнил, кто я такой. Я был глубоко тронут.

Затем Вальтер Ульбрихт разъяснил:

– Военная нейтрализация, разумеется, означает, что все иностранные войска должны быть выведены из обоих германских государств, что больше не будет никаких военных баз: это значит, что немецкому народу не будут причинять беспокойство и угрожать какие-либо виды вооружений – атомное и тому подобное. Военная нейтрализация – наилучший путь для немецкого народа. Он сможет мирно заниматься своим трудом.

Эти слова глубоко запали мне в душу. Передо мной предстала цель, достижению которой и я хотел содействовать в меру моих скромных сил, потому что был старым солдатом, который, служа в трех армиях, проникнутых милитаристским духом, действовал прежде во вред интересам своего народа и всеобщего мира. Я хотел способствовать устранению препятствий, стоящих на пути к столь неотложно необходимому соглашению между обоими немецкими государствами, я желал предупредить об опасности третьей мировой войны и бороться за дело мира. В дальнейшем пресса, радио и телевидение ГДР открыли передо мной широкие возможности для деятельности, к которой я стремился. С особенной любовью работал я над серией передач «Новая родина – ГДР»; замысел этот возник у меня под влиянием письма Людвига Ренна. Благодаря поддержке германского телевидения и коллектива сотрудников, сопровождавших меня в поездках, я подготовил, в частности, такие передачи:

1. «Встреча в Веймаре»; имеется в виду встреча с обер-бургомистром этого города гуманистических традиций с полковником в отставке Луитпольдом Штейдле.

2. «Мост» – репортаж с Лейпцигской ярмарки; по ходу этой передачи бывшие западногерманские журналисты беседовали с вице-президентом внештнеторговой палаты ГДР, бывшим депутатом бундестага Шмидтом-Виттмаком о торговых связях, сближающих народы.

3. «Посещение Потсдама» – репортаж о посещении военного музея Национальной народной армии бывшими офицерами бундесвера.

4. «Письма с той стороны» – передача, содержавшая поучительные образцы переписки бывших офицеров бундесвера с их прежними товарищами.

5. «Акулы и мелкая рыбешка» – передача с футбольного матча двух команд, составленных из солдат бундесвера, которые всего за неделю до того попросили убежища в ГДР.

6. «Правильно выбранное судно» – короткометражный фильм, снятый в Ростоке с участием Штепарта, который в Киле списался на берег с подводной лодки «Акула» и занялся полезной деятельностью на верфи «Нептун» в Ростоке.

Среди писем, полученных мной после пресс-конференции в 1960 году, были десятки писем бывших солдат вермахта, служивших под моим началом как командира роты или командира дивизиона. Мне довелось впоследствии навестить многих из них. Я обнаружил, что всем им живется хорошо, и это меня навело на мысль подготовить передачу «Где ты, товарищ?».

Знакомясь с тем, как сложилась жизнь этих бывших солдат, я особенно хорошо понял, какой смысл имеет понятие «Новая родина – ГДР» не только для переселенцев, но и для каждого нашего гражданина.

Само собой разумеется, что я заинтересовался судьбой бывших членов Национального комитета «Свободная Германия»; я имел представление об их прежней деятельности только по листовкам, а об их теперешних занятиях – по скупым сообщениям, которыми я располагал в качестве офицера по связи с прессой. Поэтому я был весьма признателен председателю Союза бывших офицеров генерал-майору в отставке д-ру Отто Корфесу за то, что он пригласил меня на товарищескую беседу.

Я имел также возможность получить информацию во время моего пребывания в Веймаре, когда Луитпольд Штейдле посвятил ряд вечеров рассказам о работе Национального комитета. Уже отвечая на мой первый вопрос о том, как он пришел к мысли о создании комитета, полковник Штейдле в немногих словах вскрыл самую суть политических проблем, возникших в прошлом, но и теперь сохранивших свое значение:

– Тогда встретились и поняли друг друга немцы, разделенные многими фронтами. Эти люди были единодушны в Своем глубоком возмущении гитлеровским режимом. Эта встреча и возникшее между нами взаимопонимание стали нашей программой. Войну следовало кончить как можно скорее, и мы уже думали о том, какой будет новая, миролюбивая Германия. Напрашивается сопоставление между тогдашним Национальным комитетом и нынешним Национальным фронтом демократической Германии.

Я мог убедиться в справедливости такого сопоставления на всех тех собраниях и встречах, в которых я принимал участие в качестве журналиста или гостя. Те самые группировки, которые под влиянием опыта войны и политических убеждений сплотились в Национальном комитете, теперь в совершенно иных условиях продолжали свою совместную деятельность. Стало естественным явлением, что злободневные вопросы обсуждают рабочие, лица различных профессий, ученые и бывшие офицеры, причем обсуждение ведется до тех пор, пока будет найдено решение, приемлемое для всех участников. В центре внимания неизменно находились интересы страны, а тем самым – и всеобщее благополучие; это общее благополучие наилучшим образом обеспечивалось постоянными усилиями правительства, стремившегося сохранить мир и экономически, а следовательно, и политически укрепить республику.

Такое сотрудничество всех общественных сил в Национальном фронте демократической Германии не только воспринималось мною как нечто бесспорно положительное, но сначала было для меня новинкой и неожиданностью. В ФРГ, будучи изолирован от ГДР и находясь под влиянием пропаганды, я представлял себе несколько иной и более прямолинейной политику первого рабоче-крестьянского государства и диктатуры пролетариата. Как человек, политически мало искушенный, но уже понимавший некоторые элементарные истины, я был бы удовлетворен уже тем, что главенствующую роль в руководстве и тем самым в строительстве жизни страны играет подавляющее большинство нации, а именно трудящееся население. Но я увидел нечто большее.

Я узнал, что ученые причислены к трудящимся, что рабочие участвуют в решении вопросов, касающихся работы предприятия, а бывшие офицеры, ставшие людьми с новым мировоззрением, вносят свой вклад в общее дело в соответствии со своими знаниями и способностями; однако наибольшее впечатление произвело на меня то, что перед каждым человеком открыты безграничные возможности развития, независимо от происхождения или материального достатка; такие достижения, да еще облеченные в такую форму, явились для меня полной неожиданностью.

Меня поразила атмосфера, царящая в обществе, и то, как люди относятся друг к другу и как между собой беседуют профессора, солдаты и офицеры Национальной народной армии. Со всем этим не имели ничего общего товарищеские отношения в военных условиях, когда порой стирались сословные различия. Вспоминая прошлое, я понял всю свою тогдашнюю ограниченность, когда я считал особым проявлением «народной общности» то, что я делил со своим связным последнюю сигарету. Что из этого вышло и что из этого сохранилось? Так называемый «боевой товарищ» лишь потому снова получил хождение, что нужно использовать его опыт участия в войне на Востоке. Тем важнее, что тесная связь между людьми, которую я увидел в ГДР, служила совсем иным, гораздо более достойным целям.

Я видел, как создавались детские сады, каких в ФРГ и днем с фонарем не сыщешь.

Они возникали благодаря государственной помощи и энтузиазму, труду и энергии работников государственных предприятий. Я наблюдал, с каким усердием ежегодно собирают урожай и как округа и районы сотрудничают, передавая друг другу машины и трактористов. Я был свидетелем того, как на некоторых предприятиях рабочие принимали решение отработать дополнительную смену, чтобы помочь рабочим других стран, борющимся за свое существование.

Когда знакомишься с достижениями, имеющими столь глубокое положительное значение, тяжело вспоминать о том, какого напряжения сил от нас требовали и сколько мы отдали сил во время войны. Можно ли теперь вспоминать, да еще с самодовольством, какие-либо удачные военные операции, если все они преследовали только одну цель – разрушение? Говорить об этом имеет смысл лишь для того, чтобы напомнить, сколько энергии было затрачено и какие огромные материальные ценности расходовались исключительно ради уничтожения!

Нас за это награждали; давали ордена и грамоты. Поймут ли мои коллеги по бундесверу, что рабочий в ГДР с гораздо большим правом, чем они, гордится простой медалью, полученной за рационализаторские предложения или высокие показатели в труде? Способны ли вообще в этом разобраться люди, которые все еще горделиво носят свои военные знаки отличия, а в качестве единственного оправдания ссылаются на то, что свастику они, мол, сняли? Я могу лишь выразить надежду, что и перед ними когда-нибудь встанет вопрос – почему и для чего, и тогда они научатся отличать созидание от разрушения.

Все эти проблемы были затронуты в моих беседах с генерал-майором д-ром Корфесом.

Для него, конечно, было чем-то вполне естественным все то, что я воспринимал с таким изумлением, словно пришелец с другой планеты. Он терпеливо разъяснял мне также, чем вызываются трудности, которые я заметил в разных областях жизни. Мне стало ясно, в каких различных условиях начиналось после войны развитие обоих германских государств. Но особенно интересно было д-ру Корфесу услышать, что я отвечу на вопрос, который он мне поставил без всяких обиняков:

– Объясните мне, пожалуйста, почему вы и многие другие боевые офицеры поступили на службу в бундесвер? Как могли вы после опыта, полученного в войне, снова предоставить себя в распоряжение подобной организации?

Если обратиться с этим вопросом к десяти различным офицерам бундесвера, то – предположительно – были бы получены десять различных ответов, потому что у каждого могли быть свои мотивы. Однако все они единодушно утверждали бы, что стали солдатами только для того, чтобы защищать Федеративную республику. Вряд ли кто-либо из них признался бы, что его привлекает мысль о возможности реванша, о том, чтобы смыть позор поражения, конечно «незаслуженного». Тем не менее офицеры бундесвера всецело поддерживают территориальные претензии правительства ФРГ; в конечном счете возникает то же противоречие, которое существует между этими территориальными требованиями и постоянными заверениями о желании достигнуть мирного соглашения с восточными соседями. Потому я не был в состоянии дать исчерпывающий ответ на вопрос, поставленный д-ром Корфесом, а тем более ответить за других. Я мог лишь объяснить свои собственные мотивы, но допускаю, что мой ответ выражает и настроения многих других офицеров. – Сначала я не считал бундесвер таким же политическим орудием, с каким я имел дело во время моей прежней службы в армии. Упор делался на оборону. Если я признаю за каждым государством право на оборону и считаю долгом каждого гражданина участвовать в деле обороны, то с тем большим основанием я, естественно, считаю, что долг бывшего офицера служить обороне, отдав ей свои профессиональные знания. Подобная точка зрения была не только моей ошибкой, ее совершали и многие другие офицеры.

Мы не видели, какова система, мы видели только стоящие перед нами задачи. Другая ошибка связана с 20 июля 1944 года. Этот день теперь празднуется в бундесвере как день выступления против Гитлера. При этом поминают лишь тех участников событий 20 июля, которые стремились добиться смены руководства. Эта смена, то есть устранение Гитлера, должна была бы привести к перемирию на Западе и к победоносному продолжению войны на Востоке. Настоящая революция не могла бы произойти на этой почве. Вместе с тем в бундесвере замалчивалась роль той группы, которая искала связи с движением Сопротивления в стране или с Национальным комитетом «Свободная Германия». Эта сторона дела мне была тогда не известна. Когда бундесвер дал положительную оценку событиям 20 июля, я усмотрел в этом начало нового курса и поверил в демократический характер этой армии.

Многие офицеры бундесвера и сейчас отмежевались бы от Гитлера, если бы спросили их мнение. Вы, пожалуй, получили бы аналогичные ответы, даже если бы вы организовали опрос участников традиционных встреч бывших военнослужащих вермахта. Характерный прием этой псевдодемократии – отмежевываться от Гитлера на словах, а на деле преследовать те же цели, что и он. Все это может служить еще одним доказательством того, что и раньше, как и теперь, суть не в личности Гитлера. Гитлер стал лишь тем, чем он должен был стать, стал таким, каким сделали его мы. Германскому империализму нужен был такой Гитлер, или Майер, или Шульц. Мы сами создали манекен, который стал персонифицированным воплощением наших представлений о «непогрешимости» наших потребностей в фюрере, в «вожде». Тем сильнее было разочарование, когда этот «фюрер» оказался зауряднейшим смертным, да еще выяснилось, что он подставная фигура, орудие сил, действующих за кулисами. Ошибка, распространенная в Западной Германии, да и моя ошибка заключалась в том, что мы вообразили, будто со всеми опасностями покончено, раз покончено с Гитлером. Бундесвер, который отвергает Гитлера и даже возложил на него всю ответственность за войну и за все поражения, – такой бундесвер, думали мы, никогда не станет армией, служащей агрессии. Вот почему мы, бывшие офицеры, вернулись к своей профессии.

Д-р Корфес поддержал меня в намерении рассказать обо всем, что мне довелось испытать в трех армиях. Я заявил ему, что буду описывать все события так, как я их когда-то воспринимал, не пытаясь дать обобщенное описание событий и атмосферы на всех участках фронта. Я был бесконечно далек от того, чтобы стремиться приукрасить свою «биографию». Я подвел черту под прошлым, к чему побудило меня понимание сегодняшних событий. Но я не хотел, оглядываясь на прошлое, казаться ни умнее, ни сознательнее, чем я тогда фактически был. Я хотел писать о том, что я сам пережил, в надежде, что таким образом мне удастся воплотить типичное, чтобы можно было уловить суть событий но их внешним проявлениям. Особенное значение я придавал тому, чтобы показать, как употребляли во зло самоотверженность и готовность к самопожертвованию наших солдат. Далее, я хотел доказать, что все три армии отличались только по форме, но не по духу. И вот я стал делать первые записи, основываясь пока только на своей памяти. 16 и 17 июня 1962 года в Берлине происходил национальный конгресс, на который я был делегирован, как и профессор д-р Вальтер Хагеман, переселившийся в ГДР на год позднее меня, а также бывший депутат бундестага Шмидт-Виттмак и бывший министр в Нижней Саксонии д-р Тереке; этот национальный конгресс явился важнейшим событием в моей новой жизни в ГДР.

Незабываемое впечатление произвела на меня встреча с писателем Корольковым из Москвы. У нас состоялся многочасовой разговор в пресс-клубе в Берлине, и тут мы вдруг установили, что во время войны оба мы находились в Волхове, между Москвой и Ленинградом, стояли на позициях прямо друг против друга в один и тот же момент. Корольков не проявил ни малейшей антипатии. Он только проникновенно сказал:

– Мы стреляли друг в друга, а теперь вот разговариваем как друзья. Надо, чтобы люди всегда разговаривали между собой, и тогда им не придется стрелять друг в друга!

Такую же позицию занимали все советские офицеры, с которыми мне пришлось встречаться. В их словах чувствовалась твердая решимость во что бы то ни стало сохранить мир.

Постепенно предубеждения против Советского Союза, от которых я не мог долгое время освободиться, сменились доброжелательным интересом ко всему, что я узнавал о Советском государстве и его гражданах. Я стал членом Общества Германо-советской дружбы, мне становилось все яснее, что дружба с этим народом – жизненная необходимость для всей немецкой нации и что именно гражданин Германской Демократической Республики должен считать своим важнейшим делом укрепление этой дружбы.

Мне часто представлялась возможность, выступая перед солдатами, унтер-офицерами и офицерами Национальной народной армии, рассказывать о моем жизненном опыте, и в первую очередь об опыте, полученном мною в бундесвере, и о мотивах, побудивших меня перейти в ГДР. Я посетил также Академию имени Фридриха Энгельса в Дрездене, и мне подумалось тогда, что боннские генералы трезвее бы смотрели на вещи, если бы узнали, какую высокую военную квалификацию приобретают офицеры ННА, и если бы эти генералы ознакомились с духом Национальной народной армии, которая готова и способна в любой момент защитить свое государство и его граждан.

Затем мне дали возможность наблюдать маневры «Квартет» и видеть, как под превосходным командованием и с величайшей точностью решались все поставленные задачи, причем солдаты не просто исполняли приказы, но продумывали их. Я был, например, свидетелем того, как солдаты сами предлагали своему фельдфебелю переменить позицию на лучшую, хотя перемена позиции требовала от них значительных усилий. С волнением наблюдал я, как восторженно и сердечно встречали жители в районе маневров войска ГДР, СССР, ЧССР и Польской Народной Республики. Это было наглядным доказательством того, что здесь происходили учения народных армий, готовых к защите своих социалистических стран.

Я встречал и таких людей, которые при всем своем желании жить и трудиться в мире порой не разбирались в некоторых существенных вопросах и пришли к неверным выводам. Так, я познакомился с некоторыми старыми коммунистами, которые ошибочно считали, что нам не нужна армия. Я разговаривал и с такими юношами, которые считали, что армия проживет и без них, и предпочли бы восемнадцать месяцев учиться, но не служить солдатами. Так, однажды после моего доклада один студент опросил, как обстоит дело в Западной Германии с теми, кто отказывается идти в армию. Мне было ясно, что здесь не следует ограничиваться только ссылкой на принципиальное различие между обоими германскими государствами. Молодежи особенно свойственно добиваться точных ответов, и она имеет на это право, потому что ей предстоит завтра строить наше будущее. Я по-своему попытался дать такой точный ответ:

– Всякий, кто хочет работать или учиться, должен быть твердо уверен, что ему в этом не помешают. Такую уверенность ему может дать только существование обороноспособной армии. Но никто не вправе претендовать на безопасность, если сам не вносит свой вклад в это дело. Равные права – стало быть, и равные обязанности. Что же касается вашего вопроса относительно отказа от службы в армии, то и эта проблема может служить типичной иллюстрацией противоречий, присущих ФРГ. Молодой гражданин Федеративной республики может обратиться с ходатайством об освобождении от военной службы по религиозным или иным основательным соображениям. Тогда он предстает перед комиссией, которая задает вопрос, стал ли бы он защищать свою мать, если бы кто-нибудь на нее напал. Если он ответил утвердительно, то его ходатайство отклоняется. Я нахожу, что такая процедура не только носит недостойный характер, но и игнорирует существо дела.

Каждый юноша встанет на защиту своей матери, но само сравнение – порочно. Кто может дать гарантию гражданину ФРГ, что его призывают в бундесвер действительно ради защиты его матери и тем самым всех матерей в стране? Откуда он может знать, действительно ли наступила так называемая необходимость в обороне, когда ему дается приказ маршировать на фронт? Он в состоянии сослаться на исторические аналогии, но в таком случае его отказ от службы уже становится политическим решением, а такое право за ним не признается. Ходатайство отклоняется, и юноша вынужден служить в бундесвере. На одной стороне находятся те силы, которые определяют политический курс в ФРГ, – крупные предприниматели, заинтересованные в соответствующем развитии событий, и старые офицеры генерального штаба, которые уже помогли начать и проиграть одну, а может, и две войны. В ином лагере находятся рабочие и крестьяне, которые никогда не могут быть заинтересованы в войне, – они ничего не могут приобрести в ней, но могут все потерять. Из этого очевидно, кто стремится к завоеваниям, а кто занят только обороной. Молодой гражданин ГДР видит воочию: его коренные интересы требуют, чтобы его государство было сильным в военном отношении и неприступно для агрессора.

Студент выслушал мои разъяснения. Подумав с минуту, он задал мне новый вопрос:

– Вы сказали раньше, что наша потребность в войнах полностью удовлетворена. Но ведь вы гражданин нашего государства. Как вы поступите, если случится война?

Станете ли вы стрелять в солдат бундесвера?

В некоторых случаях люди предполагают, что вопросы, которые задает молодежь, носят провокационный характер. В действительности же молодежь всегда стремится иметь обо всем ясное и точное представление, и это хорошо. Мы прежде почти никогда не имели права спрашивать. Более того, нас так воспитывали, чтобы даже самые преступные приказы мы выполняли не задумываясь. Через всю мою книгу проходит красной нитью констатация того факта, что я много лет в критические, переломные минуты жизни слишком редко ставил вопросы не только перед другими людьми, но даже перед самим собой. Именно то, что я мало задумывался над смыслом и целью моих действий в качестве солдата трех армий и не старался получить исчерпывающий ответ на встающие вопросы, именно это и было важнейшей причиной того, что я трижды избирал путь, на который меня толкали губители нашего народа, и сравнительно поздно обрел свою подлинную политическую родину, где от меня как раз и требуется, чтобы я спрашивал и мыслил. Быть может, многое сложилось бы иначе, если бы мы имели право спрашивать и этим правом пользовались. Во всяком случае, я всякий раз радуюсь, когда молодые люди задают вопросы.

Итак, я ответил на вопрос, заданный студентом:

– Я гражданин Германской Демократической Республики. Тот, кто нападает на это государство, нападает и на меня. Я буду содействовать защите ГДР там, где это будет мне поручено. При этом совершенно безразлично, откуда будет совершено нападение. Если грабитель попытается ворваться в мое жилище, я не стану его подробно расспрашивать, откуда он происходит, из Котбуса или Ганновера, и какой он национальности. Я веду борьбу против всякого нарушителя мира.

Я счел тогда излишним, отвечая на вопрос, приводить и другие доказательства, хотя имел такую возможность. Я мог бы, например, указать на различные приемы тайной войны. Сразу после переселения в ГДР я стал мишенью открытых и замаскированных атак противника. Враги пускали в ход всяческие уловки, чтобы заставить меня вернуться в ФРГ. Каждую ночь раздавались телефонные звонки и на другом конце провода звучали оскорбления и угрозы. То были булавочные уколы, приемы психологической войны. 13 августа враги мгновенно прекратили свои бесплодные усилия. До этого дня было нетрудно продолжать примитивную игру. Когда же была обеспечена неприкосновенность нашей государственной границы, прекратились и попытки подстроить автомобильную катастрофу, как пытались однажды, когда неизвестные испортили тормоза моей машины и я чуть не разбился о дерево.

Однако противник не отказался и от других попыток меня «уломать». Я знал об этих уловках и подготовился к ним.

К сожалению, моя жена не могла или не хотела в этом разобраться. Единственная избалованная дочь в так называемом порядочном семействе, она была воспитана в строгом консервативном духе; ей были чужды и моя новая деятельность и самая жизнь в ГДР, и она не пожелала ходатайствовать о принятии ее в гражданство ГДР.

Она не выразила ни разу ни единым словом одобрения моим передачам или статьям.

Она не проявила никакого сочувствия, когда я с гордостью и радостью сообщил, что директор германского телевидения и радиовещания вручил мне «Серебряный лавр» и когда через некоторое время я получил медаль «За отличные достижения». Она считала нужным отвергать все, что имеет отношение к ГДР, следовательно, создавала для противника повод для продолжения интриг, которые в конечном счете были направлены к тому, чтобы подорвать мои позиции как гражданина Германской Демократической Республики.