Текст книги "Солдат трех армий"

Автор книги: Бруно Винцер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 35 страниц)

Единичное явление?

В свое время перед нашим вступлением во Францию штаб 12-й пехотной дивизии находился в Зигбурге, близ Бонна.. Дивизия была тогда приписана к гарнизону в Шверине. А так как Шверин расположен в «Восточной зоне» не могло быть и речи о том, чтобы устраивать там ежегодные встречи «землячеств», вошедшие в обычай в Федеративной республике, поэтому Зигбург стал местом сборищ бывших военнослужащих нашего соединения.

Первоначально мало кто посещал такие собрания, да и то главным образом чтобы повидаться с сослуживцами. Но когда на основании статьи 131 были установлены правила материального обеспечения бывших кадров военных и при подаче ходатайства надо было представить различные документы, в том числе письменное подтверждение срока службы, многим понадобилось восстановить прежние связи, потому и возрос интерес к собраниям «землячеств». Руководство бундесвера одобряло участие военнослужащих в подобных встречах. Поэтому я в военной форме поехал в Зигбург.

Когда я вошел в помещение, где собрались старые солдаты противотанковых частей, то чуть ли не со всех сторон раздались возгласы:

– Старина, неужели тебе это не надоело?

Здесь почти все относились к бундесверу отрицательно, но свою «организацию» не позволяли критиковать. Настроение было бы испорчено, если бы мы стали обсуждать причины, побудившие меня снова стать солдатом. Я от этого уклонился, и вечер прошел очень весело.

На следующий день состоялась встреча бывших командиров; они занимали совершенно иную позицию по отношению к бундесверу. Почти все высказывались за ремилитаризацию.

Однако возникли серьезные разногласия относительно того, следует ли принять в «землячество» бывшего командира дивизии генерала фон Зейдлица и бывшего командира 89-го пехотного полка барона фон Лютцова, которые к тому времени вернулись из плена в Советском Союзе. Зейдлиц был очень популярен в дивизии, а Лютцова ребята из 89-го просто обожали. Но большинство офицеров требовало, чтобы им обоим был «дан отвод» – из-за того, что они сотрудничали с коммунистами в Национальном комитете «Свободная Германия» и в Союзе немецких офицеров. В связи с этим упоминали Вильгельма Пика, Вальтера Ульбрихта, Эриха Вайнерта и Вилли Бределя. Зейдлицу главным образом ставили в вину то, что своими призывами он побудил многих солдат сдаться в плен Советской Армии и поддержать лозунги Национального комитета «Свободная Германия».

Майор, инвалид войны, – к сожалению, я забыл его фамилию – пытался взять под защиту фон Зейдлица:

– Мы не должны упускать из виду, какое положение тогда сложилось. Все мы в большей или меньшей мере относились со справедливым возмущением к нашему пресловутому верховному главнокомандующему Адольфу Гитлеру.

А что, собственно, сделал Зейдлиц? Он выступил против Гитлера, ничего больше.

Возражения с разных сторон:

– Зейдлиц и Лютцов нарушили данную ими присягу и сговорились с коммунистами.

– Но, господа, это же совершенная нелепость! Гитлер гораздо раньше нарушил свою присягу. Он и генерал-фельдмаршал фон Манштейн в первую очередь несут ответственность за то, что 6-я армия была бессмысленно принесена в жертву, за то, что генералу Паулюсу была обещана помощь, хотя никто не в состоянии был действительно оказать эту помощь. Я голосую за то, чтобы принять в землячество Зейдлица и Лютцова.

Предложение майора не было принято.

Я допил свое пиво и вернулся в тот зал, где собрались мои сослуживцы по противотанковым частям.

Впоследствии многие военнослужащие 12-й дивизии не посещали эти собрания, потому что им был не по душе этот конфликт между офицерами.

Для них Зейдлиц остался популярным генералом, а Лютцов для большинства солдат 89-го полка – обожаемым командиром.

Из Зигбурга я поехал в Кобленц, где мне предстояло в школе по «идеологической работе» слушать лекции о методах воздействия на общественное мнение. Школа находилась над городом, среди холмов, на лесистом склоне, в идиллической местности. По внешнему виду нельзя было определить, что это здание предназначено для нужд армии. Наоборот, все было выдержано в подчеркнуто гражданском стиле; такими были отведенные нам комфортабельные, как в первоклассном отеле комнаты, клуб, обставленный удобными креслами, библиотека, салон телевидения и небольшой бар. Я понял, в чем дело, когда узнал, что здесь предполагалось устраивать встречи с журналистами и профсоюзными деятелями. Приятная атмосфера, очевидно, должна была вызвать «доверие» к «новому стилю» бундесвера.

Однако вступительный доклад генерала изобиловал ходячими лозунгами, каких я в прошлом наслышался вдоволь: укрепление «боевого духа», охват всех «позитивных» сил народа, «разоблачение большевизма», «Европа на новом пути», «традиции обязывают» и тому подобное.

Доклады по специальным вопросам были интереснее. Нас обучали, как воздействовать на журналистов. Мы узнали, какие суммы на это ассигнованы. Мы должны были всеми доступными средствами добиваться, чтобы население отнеслось положительно к ремилитаризации.

На другой день после зачисления на курсы я вновь поехал в Зигбург; на собрании офицеров дивизии я условился встретиться со своим приятелем по фронту. За ужином в клубе я попытался уговорить его вступить в бундесвер.

Он решительно отказался. Но я не отставал.

– Что ты имеешь против нас? Ты встретишься со старыми товарищами, твой предыдущий срок службы будет тебе засчитан, ты будешь получать хорошее жалованье а позднее приличную пенсию. Но ты же не станешь отрицать, что нам нужна армия. А этой армии нужен ты. Продумай все это обстоятельно еще раз!

– Бруно, ты уговариваешь, как вербовщик в иностранный легион. Уж не получаете ли вы комиссионные? Это меня бы не удивило. Напрасно стараешься! Я смотрю на это дело иначе, чем ты.

Но я все же старался его убедить, так как во время войны он был не только хорошим солдатом, но одним из тех начальников, о которых принято было говорить, что они «принимают близко к сердцу» солдатские нужды. Я считал, что нам надо привлекать именно таких офицеров, если мы хотим, чтобы бундесвер действительно стал новой, демократической армией. Таким образом, я предпринял еще одну попытку, но он снова отказался.

– Бруно, единственной новинкой в бундесвере окажется новое оружие. Во время первой мировой войны гражданское население терпело страдания лишь от ее последствий – голода и холода. А во время второй мировой войны миллионы погибли в результате политического террора и пали жертвой расовых преследований. Но сейчac я имею в виду не эти преступления. Если, избави боже, разразится третья мировая война, то все полетит вверх тормашками. Я больше никогда не буду солдатом, но я буду говорить, говорить, держать речи против твоего бундесвера, против вооружения, против атомной бомбы, за мир, только за мир. Перед нами, ветеранами двух мировых войн, стоит только эта одна, и притом благородная, задача – избавить будущие поколения от новой войны.

Он был охвачен подлинным вдохновением. Ничего подобного мне еще не приходилось видеть. Я несколько смущенно спросил его:

– Скажи-ка, а не стал ли ты коммунистом? Мой друг повертел пальцем у виска.

– Ты сбрендил. Неужели надо непременно считать коммунистом каждого, кто выступает за мир?

– Ты мог бы все же мне поверить, – возразил я, – что и мы только этого хотим. Никто из нас не стремится к новой войне.

Он расхохотался мне в лицо.

– Ты не хочешь войны, капитан Майер – тоже нет, обер-лейтенант Шульце – нет, фельдфебель Леман – тоже. Но все вы пойдете воевать, если от вас этого потребуют. Взгляни-ка на вербовочные плакаты бундесвера: сияющие юноши с открытыми лицами, взор, устремленный ввысь, голубые глаза, светлые волосы, развевающиеся по ветру! Эти плакаты ничуть не отличаются от прежних плакатов гитлеровской молодежи. Как это началось?

Сначала американцы нас обливали грязью. А теперь американские инструкторы обучают наших офицеров и унтер-офицеров. Твоя люфтваффе посылает молодых парнишек в Канаду, чтобы они там прошли школу пилотов реактивных самолетов. Невдалеке отсюда, в горах Эйфель, около Дембаха, Биттбурга и Гана, размещены американские ракеты «матодор», вплотную одна к другой. Их радиус действия свыше девятисот километров.

Аденауэр требует допуска ФРГ к атомному оружию. Бундесвер должен получить ракеты. Вы намерены перестроить ваши дивизии для использования в атомной войне. О, я мог бы говорить об этом часами!

– Если ты полагаешь, что мы снова готовы воевать, то тебе как раз следует вступить в бундесвер, чтобы вместе с другими этому воспрепятствовать.

Только находясь там, можно повлиять на ход дел.

– Нет, нет! Это, может быть, верно в каких-либо иных условиях, но только не в армии.

– Ладно, я ведь тоже против военного использования атомной энергии. Но разреши мне вопрос. Ты сейчас упомянул Аденауэра. Будешь ты на следующих выборах голосовать против него?

– Я голосую за ХДС, потому что, по моему мнению, у нее наилучшая экономическая программа. Это имеет решающее значение для меня как коммерсанта.

– В таком случае ты голосуешь и за атомное вооружение. Разве это последовательно?

– Нет, я голосую за Аденауэра, но протестую против его атомной политики.

Это я и называю демократией.

– Бывал ли ты уже по ту сторону?

– Разумеется. Почему бы нет? Я был в Лейпциге. С этими людьми можно делать хорошие дела. Да и нет надобности в переводчике: пока что они говорят по-немецки. Но в качестве офицера бундесвера тебе не следует там появляться, ведь вы даже запретили солдатам участвовать в спортивных состязаниях на той стороне, как будто случится мировая катастрофа, если скромный солдатик сыграет там в футбол.

Когда мы расстались, у меня было смутно на душе. В разговоре я защищал свою точку зрения и тем самым бундесвер, а его я пытался запутать в противоречиях. Это мне, безусловно, удалось, но вытекает ли из этого автоматически, что я прав? Чем больше я над этим размышлял, тем яснее мне становилось, что, вскрыв непоследовательность в его взглядах, я отнюдь не рассеял сомнения в правоте и последовательности моих собственных убеждений. Впервые я не отбрасывал мысль о том, что возможна аналогия между делами гитлеровского вермахта и задачами бундесвера.

На другой день на первой же лекции я невольно вспомнил о беседе в Зигбурге. Майор Буль осветил настроения внутри отдельных солдатских союзов: существуют группировки, к ним следует причислить прежде всего Союз германских солдат, которые относятся к бундесверу вполне положительно. Они сами стремятся установить с нами связь. Но известно также, что в некоторых дивизионных землячествах преобладает позиция «обойдется без меня», и такая точка зрения все еще не преодолена. Другие, наоборот, придерживаются таких крайних взглядов, что нам из политической осторожности следует по отношению к ним проявлять сдержанность. Мы подумываем о создании общей организации, которая объединила бы все союзы и землячества, потому что тогда дело скорее пойдет на лад, легче будет взять под контроль союзы и ими руководить. Неприятно, что замечается растущая активность так называемых содружеств бывших офицеров в ГДР, и они из Восточного Берлина налаживают связь со своими бывшими товарищами, находящимися в Федеративной республике. До сих пор эти лица посылали свои бюллетени только сослуживцам, бывшим офицерам, состоящим и не состоящим в бундесвере. Но влияние этой пропаганды уже дает себя знать. Во всяком случае, эти статьи обсуждаются.

Нас ознакомили с некоторыми бюллетенями и одной брошюрой, пустив их по рукам во время доклада. Мне снова встретились имена фон Кюгельгена и Штейдле, но кроме того, в бюллетенях упоминались фамилии бывших генералов и офицеров, о которых я ранее не слышал.

После короткой паузы докладчик продолжал:

– Во время войны эти офицеры с помощью листовок и используя громкоговорители натравливали солдат на руководителей государства. Вы сами на фронте частично были тому свидетелями. Теперь они возобновили свою работу, действуя из Берлина. Нужно против этого выступать самым энергичным образом. Вы должны незамедлительно докладывать о всякой попытке этих людей установить связь с вами или с кем-либо другим. Если кто-нибудь получит оттуда письмо, он должен его тотчас же сдать начальству. У нас нет ничего общего с этими субъектами.

Ему было поручено все это нам сказать, но, безусловно, это соответствовало его убеждениям. Однако я никак не мог усвоить ту мысль, что между бывшими офицерами здесь и там вообще нет ничего общего. Еще занятый этими мыслями, я услышал заключительные слова докладчика:

– Если кто-либо из господ, состоящих в этих «содружествах», посмеет к нам сунуть нос, он будет водворен туда, где ему и место. Напомню вам о бывшем полковнике Петерсхагене.

А это еще кто? Я о нем никогда ничего не слыхал. Я спросил соседа; он тоже не мог сообщить ничего определенного. Во время перерыва один из слушателей, знавших об этом деле, объяснил мне, что Петерсхаген хотел без боя сдать город Грейфсвальд, был за это присужден к смертной казни, но избежал расстрела, а по окончании войны при посещении ФРГ был арестован американцами.

– Почему его посадили?

– Этого я тоже но знаю. Вероятно, он пытался заниматься пропагандой. А может быть, и за то, что он сдал Грейфсвальд русским.

– А кому же еще он мог сдать город? Ведь не американцы же осаждали Грейфсвальд.

– Дружище Винцер, что за глупые шутки? Петерсхаген был пораженцем. Он обязан был защищать Грейфсвальд.

– Когда точно это было?

– За несколько дней до окончания войны, примерно в конце апреля.

– Ну послушайте, кто же тогда не был пораженцем? И вот что мне еще вспомнилось; в это самое время нацистский гаулейтер Кауфман вопреки приказу своего фюрера пресек попытки взорвать мост через Эльбу, и его за это расхваливали, даже ставили его поступок в пример как образец разумного поведения в последние часы войны. Разве Петерсхаген поступил иначе? В Гамбурге дело шло об одном мосте, а в деле Петерсхагена – о целом городе.

– Петерсхаген перешел на ту сторону, хотя он и гамбуржец. В этом человеке есть коммунистические идеи; подумать только, бывший полковник, и ко всему еще кавалер Рыцарского креста. Постыдился бы!

Меня все это заинтересовало. Мне захотелось получить более подробную информацию и при случае послушать радиопередачи «оттуда».

После обеда я в библиотеке листал атлас, чтобы точнее определить, где расположен город Грейфсвальд. На карте Германии был изображен рейх в старых границах. На соседних картах была показана территория Германской Демократической Республики под наименованием «Советская зона», а районы к востоку от Одера и Нейсе, ранее принадлежавшие Германии, именовались «области под польским управлением» или «области под русским управлением». Газеты ежедневно, а некоторые наши министры в воскресных речах неизменно излагали «претензии» ФРГ на бывшие прусские провинции или немецкие «округа».

В тот день я внезапно уяснил себе многое такое, что до той поры не принимал всерьез. Снова вспомнился мне тот командир штабной роты, который требовал «освобождения зоны и восточных областей»; я тогда полагал, что он и его взгляды – единичное явление. Чем больше я над этим задумывался, тем яснее становилось, что его мнение полностью совпадает со взглядами, которые высказывают некоторые министры в более или менее завуалированной форме. Тогда-то я впервые усомнился в том, что бундесвер предназначен исключительно для обороны.

Мне открылось еще кое-что. Во мне возникло чувство протеста, когда я слушал, с какой настойчивостью осуждают и клеймят таких людей, как полковник Петерсхаген. На собрании «землячества» я под влиянием своих чувств выступил на защиту Зейдлица и Лютцова, а теперь я старался понять, какими мотивами руководствовались, принимая свои решения, Зейдлиц и другие, мне лично не знакомые люди.

Петерсхагена приговорили к смертной казни за то, что он сдал без боя Грейфсвальд. В это же самое время остатки дивизии, в которой я состоял, переправили из Восточной Пруссии в Данию, чтобы заново укомплектовать дивизию. Очевидно, у лиц, отдавших такой приказ, не хватало мужества признать факт поражения Германии, и более того, некоторые из них, вероятно, рассчитывали, что им удастся уже на стороне западных держав продолжать войну на Востоке. Иначе и быть не могло, ведь само формирование новых дивизий взамен разбитых потребовало бы многих месяцев, после чего укомплектованная дивизия могла бы сражаться еще несколько месяцев.

Я спрашивал себя: что побудило гамбуржца Петерсхагена и других офицеров остаться там, в «Восточной зоне?» Я беседовал по этому поводу с пожилым капитаном, который до своего вступления в бундесвер занимал значительный пост в ХДС; он участвовал теперь в наших занятиях, и к его мнению прислушивались, когда шла речь о политических проблемах.

– Как вы объясняете сотрудничество бывших офицеров с коммунистами?

Сделали они выводы из опыта гитлеровских времен и войны или такие тенденции наблюдались и раньше?

– Отчасти это вызвано разочарованием. Нельзя же отрицать, что именно коммунисты боролись против Гитлера и предупреждали об угрозе войны.

Беда заключается в том, что мы ко всему еще проиграли войну. По поводу вашего другого вопроса: единичные явления наблюдались и прежде, находились офицеры, которые шли своим путем. Напомню вам хотя бы о лейтенанте рейхсвера Шерингере, который был сначала восторженным нацистом, а потом стал коммунистом; или о писателе Бодо Узе – сыне офицера кайзеровской армии; Узе еще в 1931 году примкнул к коммунистам, в составе Интернациональной бригады участвовал в гражданской войне в Испании. Он написал ряд книг; за последнюю, «Патриоты», он даже получил в Восточной зоне так называемую национальную премию.

– Есть ли эта книга в нашей библиотеке, а может, она есть у вас? Я бы ее охотно прочел. Надо знать о противнике как можно больше.

– В этом вы совершенно правы, но в библиотеке вы ее не получите. Я мог бы вам дать книгу Людвига Рейна. Он-то вам известен?

– Да, я читал его книги «Война» и «После войны». Но давным-давно. Юнгер и Шаувекер меня больше привлекали.

– Ренн уже был коммунистом, когда он написал свои первые книги. Могу, если хотите, дать вам прочесть «Закат дворянства». С Ренном та же история.

Во время первой мировой войны он был офицером; при нацистах сидел в тюрьме; выйдя оттуда, он уехал из Германии и сражался в Испании вместе с Узе. Настоящая фамилия Ренна – Фит фон Голсенау. Он отказался от дворянского звания – так далеко он зашел. Теперь же Узе и Ренн находятся в одной теплой компании с членами Национального комитета в Берлине.

Я поблагодарил за информацию и ушел в свою комнату. Но для меня вопрос остался открытым. Можно ли считать, что Ренн, Узе, Шерингер, а затем фон Зейдлиц, фон Лютцов, фон Кюгельген, Штейдле или Петерсхаген либо бывшие генералы и офицеры, чьи имена только что мне встретились в материалах «содружеств» – доктор Корфес, фон Ленски, Латтман, Бамлер, Хоман, Леверенц, доктор Хумельтенбергер, – можно ли считать, что каждый из них всего лишь «единичное явление»?

Не хватит хлорной извести

По плану занятий предпоследний день был посвящен двум темам: НАТО и ведение войны средствами ABC[56]56
  ABC – начальные буквы немецких слов, обозначающих атомную, биологическую и химическую войну.


[Закрыть].

Я уже был наслышан о НАТО и полагал, что в бундесвере знают, что это за организация. По ходу моей дальнейшей деятельности я обнаружил, однако, что унтер-офицеры и даже молодые офицеры имеют обо всем самые смутные понятия, После лекции на эту тему один из слушателей так комментировал ее, покуривая во время перерыва:

– Что такое, собственно, НАТО? Давайте пройдемся по списку. Бельгия маленькая страна. У Дании почти что нет солдат, у Франции их побольше, но у нее много хлопот с колониями. Великобритания распродается с аукциона. Греция бедна. У Исландии нет армии. Об Италии мы имеем представление на основе собственного опыта. Люксембург – карликовое государство с одной караульной ротой. В Нидерландах есть люди, носящие форму, но нет бойцов. Норвегия капитулировала перед несколькими нашими дивизиями. У Португалии уйма забот из-за Анголы. У Турции есть хорошие солдаты, но нет ни гроша. Что же остается от всего этого великолепия? Соединенные Штаты и мы. Мы служим прикрытием на переднем крае, а американцы атакуют, базируясь в тылу. Стратегия меча и щита в данный момент остается наилучшим решением. Но конечно, еще лучше было бы, если бы мы тоже могли атаковать.

Эта «оценка» НАТО была проникнута старинным националистическим духом германского высокомерия; но и независимо от этого я считал ее тогда неправильной уже просто потому, что во многих странах – членах НАТО Соединенные Штаты создали свои базы для бомбардировщиков, ракет и подводных лодок, и, хотя кольцо вокруг Советского Союза еще не замкнулось, эти базы все же имели гораздо большее военное значение, чем немногие дивизии, формируемые дополнительно в этих странах.

Непременный элемент офицерского образования и обучения младших командиров – это умение во всякой ситуации оценить положение противника и собственные возможности. Поэтому у меня хватило здравого смысла, чтобы сознавать, что Советский Союз должен быть озабочен подобной концентрацией сил НАТО. Правда, я был приучен считать советские предупреждения и протесты продуманным маневром, имеющим целью отвлечь внимание от собственных советских планов экспансии, на пути которых стоит Западный союз. Но предо мной предстала совсем иная картина, когда мне на этих курсах поразительно развязно и откровенно разъяснили смысл основной военно-политической концепции, которая никак не могла служить делу обороны. Меня поразила мысль, что постоянные официальные советские высказывания о серьезной угрозе со стороны НАТО, оказывается, вовсе не были необоснованными.

Однако во время перерыва восторженные комментарии других слушателей показали мне, что мои соображения не встретят сочувствия в этой среде.

Поэтому я молчал, когда солидный майор излагал свои взгляды:

– Из нашей стратегической концепции вытекает, что мы нуждаемся в европейском тыле. Как ни смотри на вещи, но сейчас мы в гораздо лучшем положении, чем был в свое время Гитлер. Он вынужден был на Западе оккупировать побежденные страны значительными силами и держать там дивизии, которых нам не хватало на Востоке. Теперь эти западные страны, и прежде всего США, принадлежат к числу наших союзников. Наши офицеры находятся в штабах НАТО. С февраля прошлого года генерал Шпейдель – германский генерал, господа, – занимает пост командующего сухопутными силами НАТО в Европе. Видит бог, ситуация изменилась в нашу пользу.

Нет, я и на этот раз не промолвил ни слова. Тем временем перерыв закончился. Мы снова заняли места в аудитории.

Теперь лектор обратился к «войне ABC»: атомная, биологическая, химическая война. Майор Буль добыл материал для доклада по этим вопросам в школе «ABC оружия» в Зонтхофене, в Альгейских Альпах.

Мы прослушали доклад о различных способах применения этих боевых средств, об отравляющих веществах, о том, что ими можно начинять снаряды и можно их разбрызгивать, о бактериях, которые уничтожают урожай или вызывают быстро распространяющиеся эпидемии, о разрушительной силе атомной бомбы, о заражении радиоактивными веществами на недели, месяцы и годы.

Нас ознакомили с ужасающими последствиями взрыва атомной бомбы в Хиросиме, дабы мы уяснили себе, какие «защитные мероприятия» нужны для подготовки Западной Германии и бундесвера к атомной войне.

Казалось бы, при одной только мысли, что спустя десять с лишним лет после того, как на Хиросиму была сброшена атомная бомба, все еще рождаются калеки у людей, находившихся в сфере облучения, – при одной этой мысли даже самого бесчувственного человека должны были охватить ужас и отвращение. Но когда я прошелся вдоль рядов слушателей, я заметил по выражению их лиц, что большинство проявляет прежде всего профессиональный интерес: они вовсе не относятся отрицательно или с возмущением к бомбе и ее последствиям.

Доклад лектора затронул еще две темы: прибор для измерения интенсивности радиации и план польского министра иностранных дел Рапацкого о создании в Европе зоны, свободной от атомного вооружения. О дозиметре, который определял бы силу облучения и которым предполагалось снабдить бундесвер, с тем чтобы каждый солдат носил его на цепочке на шее, д-р Буль говорил почти четверть часа, а о плане Рапацкого он упомянул в одной фразе как о чем-то абсолютно неприемлемом.

Во время следующего перекура мне и сигарета не доставила удовольствия. Я думал об обожженных лицах японцев, о нежизнеспособных уродцах с огромными головами и раздутыми телами, которых мы видели в показанных нам фильмах, и пришел к мысли, что совершенно необходимо снова и снова знакомить все население с этими страшными документами.

Но публикуемые временами в иллюстрированных изданиях сообщения об атомном оружии тонули в ворохе репортажей о каком-нибудь отпрыске дома Гогенцоллернов, о ночной рубашке принцессы Сорейи, о лентяе сыне известного промышленника, о сексуальных извращениях неких сановников или об убийце-рецидивисте и его жертвах со всеми подробностями.

После перерыва д-р Буль роздал материалы для командно-штабных игр с применением атомного оружия. Исходная обстановка для маневров была следующая: Федеративная республика подверглась нападению с Востока. На Рейнскую область и на Рур уже сброшено несколько атомных бомб.

Соединения бундесвера, приписанные к гарнизонам в Рейнской области, расположены на всем протяжении вдоль «зональной границы» и готовы к обороне. Начались военные действия против вторгшегося противника.

Беженцы, хлынувшие на запад, значительно затрудняют продвижение войск.

Затем были сформулированы задачи. Тот, кто например, числился командиром роты, должен был объяснить, какие бы он принял меры, если бы солдаты, встревоженные участью своих семейств, оставшихся на Рейне или в Руре, отказались идти дальше на восток; другой слушатель, которому было бы поручено командовать подразделением военной полиции, должен был сказать, как, по его представлению, можно было бы удалить с дорог потоки беженцев и направить в близлежащие леса. Были подробно разыграны процедуры вылавливания в толпе и изоляции «подстрекателей», также методы психологического воздействия на солдат и гражданское население с помощью громкоговорителей и листовок; задача заключалась бы в том, чтобы разъяснить необходимость всех проводимых мероприятий, причем потребности армии должны были неизменно иметь преимущество перед нуждами населения. Каждому солдату надо было бы внушить, что он не должен заботиться, о своих родных, пострадавших от атомных бомб в Рейнско-Рурской области, а обязан оставаться в армии.

Запланированный «ответный удар» американцев завершал «игру» с атомной бомбой.

Во время следующего перерыва состоялось обсуждение, причем разговор шел почти исключительно о технических вопросах и о мероприятиях, предложенных во время учений. Ни один из участников не упомянул о безумии самой атомной войны; никто не критиковал нереальную концепцию этих штабных игр. Такая точка зрения не встретила бы сочувствия в этом кругу. Потом нас информировали о других атомных штабных играх, в которых участвовали высшие офицеры из главного штаба и чиновники из министерств. Эти учения исходили из того, что в индустриальном районе число убитых составило три миллиона человек и сверх того еще несколько миллионов подверглось радиоактивному облучению, главным образом из числа беженцев, устремившихся в Голландию, Бельгию и Францию.

В связи с этим присутствовавший при учениях представитель министерства иностранных дел запросил посольства этих стран в Бонне и получил ответ, что названные страны, к сожалению, не в состоянии принять подобные массы беженцев. В этих условиях у них самих было бы достаточно много забот, да к тому же не хватало бы продовольствия, подходящих помещений и санитарного оборудования. Результаты опроса произвели потрясающее впечатление. Между тем командование армией требовало удаления беженцев, потому что они мешали действиям войсковых частей и, кроме того, оказывали психологически «отрицательное влияние» на моральное состояние солдат.

К этому следовало присовокупить полное прекращение промышленного производства на пораженной территории. Миллионы рабочих либо погибли, либо спасались бегством. Но и оставшиеся в целости фабрики и производственное оборудование нельзя было снова пустить в ход, даже если бы можно было найти для этого людей, потому что никто не должен был переступать границу зараженной зоны.

В конце концов возник вопрос, что делать с «убитыми». Организаций технической помощи, пожарных команд, Красного Креста и служащих подобных учреждений не хватило бы для того, чтобы похоронить такое огромное количество павших. Трупы начали бы разлагаться, привлекая целые полчища крыс и различных хищников. Непосредственно возникла опасность ужаснейших эпидемий, которые из промышленной области распространились бы на всю Федеративную республику и за ее пределы.

Один из участников игр внес предложение просто засыпать трупы хлорной известью. Однако присутствовавший представитель министерства внутренних дел заявил: «После тщательного изучения всех материалов выяснилось, что Федеративная республика не располагает достаточным количеством хлорной извести, чтобы уничтожить такие массы трупов».

Таково было содержание сделанного нам доклада об атомных играх на высшем уровне. Я так до сих пор и не узнал, удалось ли впоследствии Федеративной республике добыть необходимое количество средств для уничтожения трупов и создан ли соответствующий «неприкосновенный запас». Может быть, чрезвычайные законы помогут.

Вечером мы сидели в маленьком баре школы по «идеологической работе».

Много пили и много смеялись. Один из офицеров рассказывал солдатские анекдоты, которые он услышал на встрече своей бывшей дивизии..

Я спросил рассказчика:

– Как вы думаете, будут ли возможны такие же солдатские встречи после третьей мировой войны, как вы себе это представляете после всего того, что мы сегодня услышали на штабных играх?

– Да будет вам, старина, ну что вы за мрачная личность! К чему об этом сейчас говорить!

Разумеется, мое замечание было некстати, несвоевременно. Мы собрались, чтобы немного отвлечься от служебных занятий и повеселиться. Но мне это просто не удавалось.

Другой собеседник расхохотался:

– Господа, да будет вам известна новая инструкция! Отныне отменяется прежний неприкосновенный запас. Вместо него каждый должен иметь при себе пакет с хлорной известью. Ну-ка, Винцер, что вы скажете о таком предложении?