Текст книги "Инициалы Б. Б."

Автор книги: Бриджит Бордо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 22 страниц)

XXVIII

На Рождество весь клан в полном составе собрался в Мерибеле.

У нас с Кристианом все складывалось неважно.

Он уезжал каждый вечер, часов в пять, и возвращался только в четыре утра, а то и вовсе не возвращался, если дорогу от Мерибеля до Куршевеля заносило. Он пытался поспать до полудня, но все остальные вставали в девять и поднимали немыслимый гвалт, особенно дети! Ведь в шале всегда такой резонанс, там слышен каждый звук.

Настроение у Кристиана было хуже некуда. У меня тоже.

Рождество я встретила без Кристиана. В клубе «Сен-Никола» был большой наплыв посетителей! Как всегда, я нарядила елку и разложила под ней подарки для всех. Снег падал крупными хлопьями, в камине весело горел огонь, пахло смолой и хвоей, все было как на Крайнем Севере.

Это было почти счастье!

Между Кристианом и Жаклин Весьер возникли трения. За минувший год у него появились привычки кинозвезды, он отказывался подчиняться суровой дисциплине, которую установила для своего персонала Жаклин, разговаривал с ней недопустимым тоном. В общем, вообразил себя… Брижит Бардо! Такое не раз случалось с мужчинами, которые вошли в мою жизнь. Надо было обладать большим умом, чтобы не поддаться этой мимикрии.

В новогоднюю ночь, когда били часы, я смогла поцеловать Кристиана: он стал безработным!

Мне больше незачем было оставаться в шале, и мы собрали вещи. Редкий случай, но у меня в ближайшее время не предвиделось съемок. Кристиан тоже был свободен, и я решила пожить полной жизнью – ведь мое существование столько лет формально было подчинено определенному режиму.

На афишах «Ромового бульвара» и «Нефтедобытчиц», не так давно вышедших на экраны, мое имя еще было написано гигантскими буквами. Оба фильма имели успех, но «Ромовый бульвар» шел на несколько голов впереди и тащил за собой «Нефтедобытчиц», словно локомотив!

Я развлекалась, устраивая приемы в моей новой великолепной игрушке, квартире на бульваре Ланн.

Дворецкий в этой обстановке смотрелся хорошо. Я надевала длинные платья и собирала волосы на макушке затейливым узлом, украшая его брошью. Музыка, звучавшая изо всех уголков квартиры, даже из туалетов, свечи, освещенные террасы – все это приводило меня в восторг.

Невероятно, но это был мой дом.

Моими гостями были журналисты, директора телекомпаний, видные репортеры.

Я увлеклась чтением.

Я залпом проглатывала книги Райнера Мария Рильке, Льюиса Бромфилда, Льюиса Поуэлса, Пьер-Жана Жува, Лоренса Даррелла, Мориса Дрюона, Скотта Фитцджеральда. Круг чтения Кристиана был диаметрально противоположным, и мы с ним жили словно на двух разных планетах, имея мало возможностей для общения.

* * *

Однажды Свева легла в больницу на одну несложную операцию. Я просидела целый день у нее в палате, в клинике «Бельведер». Поскольку на меня, стоило только высунуть нос на улицу, тут же набрасывались газетчики, я приняла меры предосторожности: надела на голову платок и нацепила на нос большие солнечные очки, чтобы проскочить по возможности незаметно.

Каково же было мое изумление и возмущение, когда наутро в теленовостях Эдгар Шнейдер заявил, что накануне мне сделали подтяжку в клинике «Бельведер». Я приехала туда утром, а уехала вечером, закутанная, неузнаваемая, в больших темных очках, скрывающих лицо.

Это было уже слишком!

Я чуть не задохнулась от ярости!

Этот тип просто ненормальный! Что за подлец, что за гнусный лгун!

Можно подумать, мне в мои тридцать семь лет могла понадобиться подтяжка!

Нервы у меня не выдержали, и я сорвалась.

Я возненавидела весь мир.

Кристиан на секунду удостаивал меня взглядом, а затем опять утыкался в газету. Он был в миллионе световых лет от меня. Как я могла жить с этим одноклеточным болваном! Я возненавидела и его тоже, мне опротивело все кругом!

Думаю, именно это происшествие укрепило во мне давно зревшее решение послать все к чертям. Мне нанесли рану, которая долго не заживала и продолжает болеть по сей день.

Пока я страдала, оскорбленная до глубины души, жизнь, к счастью, продолжалась!

У Вадима, которого я не видела лет сто, возник замысел, казавшийся ему гениальным! Он хотел изобразить Дон-Жуана в собственной, весьма оригинальной трактовке – в виде женщины, и предложил эту роль мне! Но от Вадима можно было ожидать всякого, и хорошего, и плохого, и я не знала, соглашаться ли мне.

С другой стороны, необходимо было пополнить мой банковский счет: я не глядя тратила значительные суммы на содержание жилья вне Парижа, на престижные автомобили, на моих пожилых дам, а квартира на бульваре Ланн с текущими расходами, ремонтом и всеми причиндалами обходилась безумно дорого. И я подписала контракт, из-за которого под конец моей карьеры, знавшей взлеты и падения, мне суждено было стать самой недооцененной из актрис, столкнуться с огромной неблагодарностью публики, боготворившей меня двадцать лет!

У меня шли бесконечные скандалы с Кристианом. Пропасть, разделявшая нас, становилась все глубже. Он изводился от безделья, а я работала до изнеможения.

Фильм получался малоинтересным, несмотря на усилия моих талантливых партнеров: Мориса Роне, Робера Оссейна, Матье Карьера и Джейн Биркин. Но Вадим не терял оптимизма, он был уверен, что творит шедевр, такой же, как «И Бог создал женщину». Ради этого он заставил меня раздеться и лечь в постель с Джейн Биркин. Нам обеим было одинаково неловко.

Потом он заставил меня заниматься любовью со священником, Матье Карьером, а до этого я должна была десять минут танцевать перед ним голой, чтобы он поддался моим чарам. И опять-таки мы оба не знали, куда деваться.

Съемки должны были продолжаться в Швеции, но перед самым отъездом Кристиан меня бросил. Я сломалась, стала пить по две бутылки шампанского и по три литра красного в день.

Съемки пришлось прервать.

Мой врач вызвал психиатра, которого я сразу послала куда подальше. Моя жизнь разваливалась, я больше не могла справиться с надвигавшейся на меня разрушительной силой, я барахталась в грязи, обломок кораблекрушения в этом мире, отторгавшем меня. Вечерами я бродила, как призрак, по этой огромной, пустынной квартире, вопя от отчаяния, и успокаивалась только под действием алкоголя и сильных снотворных.

Мама хотела помочь мне, но после ее недолгих визитов я чувствовала себя еще более одинокой, обделенной любовью и вниманием. Мишель осенила идея: разыскать мадам Рене, умиравшую от скуки, и уговорить ее вернуться. Мы встретились как влюбленные после долгой разлуки! Спасибо, мадам Рене, спасибо вам за то, что вы вернулись в самый тяжелый момент моей жизни. Мой дворецкий исчез столь же деликатно, как появился. Привычное, умиротворяющее присутствие мадам Рене вернуло мне мужество, и я смогла взять себя в руки.

На студии, когда съемки возобновились, я однажды увидела из окна моей гримерной на первом этаже необычайно красивого молодого человека: он шел по двору и улыбался мне! Это мне было приятно, но я тут же об этом забыла, поглощенная работой. Вечером я снова увидела его из окна, он был все такой же улыбающийся, веселый, славный! Мы обменялись какими-то незначащими словами, а потом я уехала домой.

На следующий день я увидела его на съемках, он играл какую-то небольшую роль. Мы с ним подружились, он смешил меня, рассказывал всякие занятные истории, это меня отвлекало. Я узнала, что его зовут Лоран, что ему двадцать три года и он мечтает стать актером. Я была растеряна, я сбилась с курса, и я взяла его в любовники, чтобы не быть одной!

Он был моложе меня на четырнадцать лет! В его возрасте был Вадим, когда я вышла за него замуж, и Патрик, когда я познакомилась с ним в свои тридцать три. Быть может, мне суждено всю жизнь любить только двадцатитрехлетних?

У меня было тяжело на душе, когда я привела его на бульвар Ланн, где все еще напоминало о Кристиане. Но благодаря ему я смогла поехать в Швецию, мое пребывание в Стокгольме было почти приятным, и съемки могли продолжаться. Мы снимали в местном университете, где было полным-полно студентов. Когда я пришла туда утром 28 сентября, они все встали, а было их не меньше сотни, и запели: «С днем рождения!»

У меня дрогнуло сердце, на глаза навернулись слезы!

Мне стукнуло тридцать восемь лет.

Благодаря Лорану, его жажде новых впечатлений, любознательности и легкому характеру, я смогла открыть для себя Швецию, о которой раньше ничего не знала.

* * *

Лоран поехал со мной в «Мадраг».

У него не было определенных занятий, и он мог составить мне компанию. Все виделось мне сквозь дымку сожаления и печали. Во мне что-то сломалось. Мои усилия казались пустыми и бесполезными.

Я много времени проводила у Жики и Анны. Они были такие сильные, надежные, прямодушные, верные, веселые и мудрые.

Однажды вечером, когда я с трудом преодолевала подъем по каменистой дороге, ведущей к их старой уединенной ферме, моя малолитражка заглохла. Ну и положеньице! До меня доносился лай собак, но в густеющих сумерках был виден только старый грузовик, похоже заброшенный. Из него вылез какой-то человек и направился ко мне… Я слегка испугалась! Он попытался помочь мне завести машину, потом полез в грузовик и принес оттуда полную корзину крошечных, от силы трехнедельных щенят. Встревоженная мать бежала следом. Он предложил мне купить щенка… У меня с собой было только пятьдесят франков, это его устроило. И в свете фар я выбрала себе коричневый комочек, малышку, которую пригрела на своей груди, которую мне суждено было любить и беречь четырнадцать лет. Она послужила для меня сигналом к началу нового этапа моей жизни, целиком посвященного защите животных.

Пишну стала моим талисманом в горе и в радости.

Она вернула мне способность улыбаться, в какой-то степени вернула радость жизни. У нее был свой, ярко выраженный характер, и ворчать она научилась раньше, чем лаять. В «Мадраге» три здоровенных пса встретили ее, дружелюбно виляя хвостами. Под их защитой она вскоре стала пробовать себя в роли сторожевой собаки, кусала пятки, икры и все, что свисало на пол.

Я вернулась в Париж с Пишну на руках.

Мама Ольга хотела, чтобы я прочла сценарий «Колино Задери-Рубашку» – она находила его очень удачным. Автором была моя любимая Нина Компанеец, она же – режиссер, а заглавную роль должен был играть Франсис Юстер. Сниматься мне предстояло недолго, всего неделю: Ольга полагала, что это будет очень кстати после провала «Дон Жуана-73».

Я ворчала, что не хочу сниматься.

Лоран, как всегда, оптимистичный, жадный до новых впечатлений, заверил меня, что сниматься в Сарла, этом чудесном городе, будет просто замечательно. Он обещал показать мне во всей красе юго-запад Франции, с его самобытной кухней, с его замками, его пейзажами, так непохожими на виды Прованса… В общем, прочитав и ознакомившись, я одобрила и подписала.

В это же время Коринна Дессанж представила мне Жан-Пьера Элькаббака. Он непременно хотел, чтобы я участвовала в его телепередаче, очень серьезной и, как правило, посвященной политическим деятелям: «Актюэль-2».

У меня захватило дух!

Там надо было отвечать на вопросы четырех журналистов в течение часа, в прямом эфире. Риск был огромный, я начала умирать от страха за неделю до передачи и пришла в себя только неделю спустя – но я рискнула!

Ну что я в сущности теряла?

Зато могла кое-что найти!

Публика не знала подлинной Брижит. Сколько лет во мне видели очаровательную идиотку, которой я отнюдь не была. Пора было объяснить это всем!

И вот 9 апреля, ни жива ни мертва от волнения, я уселась напротив моих мучителей. Это были Клод Саррот, Рене Бержавель, Франсуа Нурисье и Люсьен Бодар. Жан-Пьер Элькаббак, выполнявший роль ведущего и арбитра, уселся за отдельным столиком, между мной и ими. Это было как в суде. Я старалась унять дрожь в руках, выдававшую мой панический страх. Мне надо было оставаться спокойной, уравновешенной, уверенной в себе, а между тем сердце у меня колотилось так, что было слышно в микрофон звукооператору. Из этого тяжкого испытания я вышла с победой, но совершенно без сил. Французы увидели, что я совсем не такая, какой они меня воображали. У меня час копались в кишках, заглянули в самые сокровенные уголки души, а я отвечала шутками, словесной эквилибристикой.

Десять миллионов телезрителей следили за этой дуэлью в прямом эфире. Многие просили повторить передачу, и ее повторили через четыре месяца.

Это был колоссальный успех.

Я красиво уходила из кино, я прощалась с местом в жизни, которое мне больше не принадлежало. Это было ясное, четкое, исчерпывающее разъяснение, кто я есть на самом деле и какой хочу быть отныне. Как правильно сказал Ларошфуко: «Есть время, когда в жизни можно добиться удач. И есть время, когда можно добиться, чтобы жизнь удалась».

* * *

Я заслужила несколько дней отдыха!

Мы с Лораном решили, что надо съездить на юго-запад Франции, посмотреть места, которые я совсем не знала. А в первые дни мая я должна была приехать в Сарла на съемки «Колино». К нам присоединились мои друзья из Сен-Тропеза, агенты по недвижимости Пьер и Нелли Медер, – они хотели купить себе дом в тех краях.

И, конечно же, я взяла с собой Пишну: она так описала ковры на бульваре Ланн, что мадам Рене под этим предлогом устроила генеральную уборку.

Вначале я едва не влюбилась в этот уголок Франции.

Когда Пьер и Нелли нашли дом своей мечты, я чуть было не купила соседний – вместо «Мадрага». Но вовремя вспомнила, что эти места кишат самыми злобными и коварными охотниками, какие только бывают. Вдобавок именно тут, по варварской местной традиции, откармливали птицу для изготовления паштета из утиной и гусиной печенки! Надо сказать, что, пока мои друзья лакомились картофелем по-сарлатски и жарким из утки или гуся, я ела тертую морковь и салат из помидоров с яйцом, чтобы не нести вину за чью-то мучительную агонию.

В общем, не все мне там понравилось. И это мое впечатление подтвердилось несколько лет спустя, когда я вела борьбу против незаконного отстрела горлиц в Медоке.

Потом мы приехали в Сарла, где уже начались съемки, где меня дожидались Ольга и толпа журналистов. Дедетта работала на другом фильме, и мне пришлось доверить лицо незнакомой гримерше, оказавшейся, впрочем, очень славной.

В фильме участвовала масса знаменитых актеров, но я не была ни с кем из них знакома. Весь этот маленький мирок сложился в семью, в которой я чувствовала себя чужой. Нина, никогда не менявшаяся, милая и терпеливая, попыталась приручить меня как могла, чувствуя, что дикое животное во мне возобладало над кинозвездой.

Во время съемки одного из первых эпизодов с моим участием в замке Ламот-Фенелон, где я присутствовала на турнире, устроенном моими придворными, я заметила в массовке крестьянку с двумя маленькими прелестными козочками. Освободившись, я прямо в этом средневековом костюме, с остроконечным головным убором, пошла погладить этих козочек. Пишну, теперь всегда бегавшая за мной по пятам, возмущенно тявкала от ревности.

Оказалось, это статистка-фермерша с нетерпением ждет, когда закончатся съемки турнира: в воскресенье ее внук идет к первому причастию, и одна из козочек предназначена для праздничного обеда. Другую уже продали на какую-то ферму, где делали козий сыр! Теперь у меня была одна забота – спасти этого крошечного козленка, ростом с мою Пишну. Я уже не думала о роли, фильм казался мне чепухой, а сама я в этом маскарадном наряде – просто чучелом. Вечером я купила козочку и вернулась в отель, держа ее под мышкой с правой стороны, а Пишну – с левой.

Я произвела большой эффект!

Однако дирекция отеля была обеспокоена: где я оставлю ее на ночь? Только не у себя в номере!

Об этом не может быть и речи!

В отеле не было подсобного помещения, которое годилось бы под хлев, – у них не принято пускать клиентов с козами! Это уже была проблема, особенно если учесть, что каждые три часа ее надо было кормить из бутылочки, а оставшись одна, она тут же принималась блеять душераздирающим голосом. Мы попробовали поместить ее в одну из комнат при кухне, однако, едва мы закрыли дверь, раздался такой звон разбитой посуды и грохот кастрюль, начался такой тарарам, что мне пришлось забрать козу и щедро оплатить убытки. Я попросила выделить ей номер, но мне возразили, что ковры и стильная мебель в номерах подбирались не для скотного двора. Не зная, как быть, вконец измученная и издерганная, я вернулась к себе в номер с собакой и козой и уложила обеих в свою постель.

Все сошло гладко!

Я выводила их гулять на поводке, и они как паиньки делали свои дела на подстриженной лужайке, под осуждающими взглядами садовников и клиентов отеля, принимавших меня за сумасшедшую! Бутылочки с молоком для Колинетты волновали меня гораздо больше, чем мой текст и исполняемая роль, на которую мне было глубоко наплевать!

Именно тогда я приняла окончательное решение расстаться с актерской профессией.

Я увидела себя в зеркале, в этом дурацком средневековом костюме, с Пишну и Колинеттой, которые вертелись у моих ног с блеянием и лаем. И вдруг мне осточертело все это кривляние, мне стало понятно, что я пленница, отрешенная от настоящих жизненных ценностей. Мое занятие показалось мне ничтожным, ненужным, никчемным, достойным осмеяния.

У меня была только одна жизнь, и я должна была прожить ее по-своему!

Вечером, к невыразимому изумлению мамы Ольги, я подарила эту сенсацию Николь Жоливе, журналистке из «Франс-Суар», случайно оказавшейся на съемках:

– Я ухожу из кино, все, конец, этот фильм последний – надоело!

В средствах массовой информации поднялась настоящая буря!

Все газеты мира, кто всерьез, кто со скептической усмешкой, подхватили эту новость. У меня уже бывали такие капризы… Меня подняли на смех – бросила кино из-за козы!

* * *

Я так и не изменила своего решения, несмотря на все предложения, которые получала мама Ольга, – а среди них были и весьма заманчивые.

В последнем кадре последнего эпизода моего последнего, сорок восьмого фильма, у меня на руке сидит голубка.

Это глубоко символично.

Когда прошла эйфория, вызванная внезапным решением, будущее вдруг разверзлось передо мной, как бездна, как черная пугающая пропасть. Трудно одним махом провести черту под целой жизнью, еще труднее начать после этого новую. Я с семнадцати лет привыкла, что кто-то за меня принимает решения, несет всю ответственность, управляет мной, у меня никогда не было времени думать и жить самостоятельно.

С другой стороны, мне всегда приходилось вживаться в образ героини, которую я играла, жить параллельной жизнью. Это позволяло мне разряжаться, перетекать из одной жизни в другую, а иногда и смешивать их. А теперь я перекрывала себе этот предохранительный клапан, перерезала пуповину, давая ей колыхаться в вечном бездействии.

Колинетта, водворенная вместе со своими бутылочками в Базош, прожила у меня пятнадцать лет; всю свою жизнь она была ручной козочкой-собачкой, умненькой и ласковой!

Чтобы быть по-настоящему в ответе за животных, которых я приручила, я посвятила им себя целиком, безраздельно, с добросовестностью, иногда непосильной, но также дарившей мне порой самые истинные, самые неподдельные радости, какие я только знала в жизни.

Общество защиты животных, двенадцать лет обещавшее мне открыть менее гнусный приют, чем тот, где я в 1966 году нашла моих бедных собачек и кошек, наконец построило в Женневиле заведение под названием «Гостеприимство».

Меня попросили взять над ним шефство. Я с радостью согласилась открыть вместе с председательницей общества, Жаклин Том-Патенотр, эту новую тюрьму. Я надеялась, что она будет более сносной, хотя бы благодаря более здоровой атмосфере в только что построенных помещениях!

И вот шестого ноября я появилась там в окружении целой своры журналистов и фотографов, служащих Общества, пресс-секретарей, одного министра и Жаклин Том-Патенотр.

Перерезая ленточку под треск десятков фотовспышек, я услышала многоголосый лай. А затем, не проявив никакого интереса к бедным брошенным собакам, не удостоив их даже взглядом, вся толпа кинулась в зал, где нас ожидало шампанское, трибуна и гроздь микрофонов. И каждый произнес слащавую и льстивую речь. Устав от этих восхвалений, озабоченная судьбой животных, которая была для меня важнее, я незаметно покинула зал, взяла привезенную из дома сумку с печеньем и пошла навестить маленьких узников.

Я провела целый час на четвереньках, пытаясь впридачу к печенью дать этим бедолагам хоть немного нежности, немного ласки, немного тепла. У них были добрые, печальные глаза, они тянули ко мне лапы между прутьями решетки, умоляя освободить их. Они не обращали внимания на печенье, а лизали мне руки и ждали моего ответа. Я выплакала всю душу, глядя на это несчастье, а дураки в зале в это время обменивались комплиментами. Некоторые собаки грызли решетку так яростно, что из десен шла кровь, другие, покорившись судьбе, свернулись калачиком в углу клетки, на загаженном бетонном полу, и уже ни на что не реагировали.

Это было жутко, беспросветно, бесчеловечно.

Эти бедные животные попали в темницу, в невыносимые условия только за то, что их бросили бессовестные, бессердечные люди. Мне так хотелось открыть эти тяжелые засовы. Так хотелось взять их к себе, ухаживать за ними и любить их, как они того заслуживают. Но их было четыреста! А сколько еще тех, что ждут освобождения хозяев, отбывающих десяти– или двадцатилетний срок? А еще других, тех, что терпеливо, с надеждой ждут выздоровления больных, которые, быть может, никогда не вернутся к ним из больницы!

Я прикоснулась к страданию в чистом виде.

Сколько таких же страдальцев, разбросанных по всей Франции, томятся в еще худших условиях?

С этого дня мое имя, моя слава, мое состояние, моя еще не растраченная молодость и сила будут отданы на то, чтобы помогать им до самой смерти, на то, чтобы бороться за них, мстить за них, любить их и пробуждать к ним любовь. Такой обет я дала себе в тот день, 6 ноября 1973 года.

И я сдержала слово!

У меня снова была цель в жизни. И какая цель!

Теперь мне надо будет заботиться о животных не только в Базоше и «Мадраге», а во всем мире, возможно, обаяние и известность помогут мне быть услышанной, быть понятой. Я была полна надежд и планов, убеждена, что стоит мне вмешаться – и, как по волшебству, ужасное положение животных на нашей планете станет немного легче.

Увы, как мне пришлось убедиться, ничто не дается даром.

Все надо добывать силой рук, силой воли, а порою силой отчаяния.

* * *

Я была готова, наконец-то готова вступить в новую жизнь.

Зачеркнув ради них мою личность и мою славу.

Поставив себя на службу их выживанию.

Забыв себя самое, чтобы думать только о них одних.

Став служительницей Религии животных.

Брижит Бардо, в заснеженном Базоше, сегодня, 7 декабря 1995 года