Текст книги "Инициалы Б. Б."

Автор книги: Бриджит Бордо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

XXII

Я едва успела вернуться в «Мадраг», закрыть дом, поцеловать маму и вернуть ей папу, схватить в охапку Гуапу, оставить Капи на сторожей – и вот я на авеню Поль-Думер.

Но куда же запропастился Гюнтер? Он пропал, но у меня не было времени задавать себе слишком много вопросов.

Вихрь этого поспешного возвращения увлек моих амазонок и Монику, невесту в белом бикини. Взяв на себя моральное обязательство этого временного расставания, я поклялась мужу всеми богами, что его жена ничем не рискует, что она обязательно вернется к нему, а временная разлука лишь укрепит их брак! Сама того не желая, я стала инициатором развода, произошедшего раньше моего!

А пока я разместила Монику в квартире на авеню Поль-Думер, и, поскольку она была высокой блондинкой с хорошей фигурой, я наняла ее как дублершу в фильме «С радостным сердцем». Чтобы приглушить ревность Свевы, я наняла ее как личного фотографа звезды: ей удавалось сделать очень красивые фотографии, когда она не забывала снимать заглушку с объектива!..

Съемки фильма не дали ничего ни уму ни сердцу.

Но у меня в памяти навсегда сохранились волшебные воспоминания о маленьком рыболовецком порте, затерянном в суровой Шотландии.

Я не имела вестей от Гюнтера, несмотря на все мои отчаянные попытки дозвониться до него, как вдруг он появился однажды утром, без предупреждения, со своим секретарем Самиром, высадившись из вертолета прямо перед входом в отель!

Из-за работы мы виделись очень мало. Я была взволнована, в быстром темпе отыгрывала свои сцены, думая о том, как бы нам встретиться в перерыве между съемками. Я нервничала из-за внезапного появления Гюнтера, и мое состояние передавалось всей группе.

Когда наконец съемки закончились и я смогла посвятить себя мужу, он заявил мне, что должен уехать в тот же вечер.

Вот это и есть небольшой пример из нашей жизни. За два года замужества я видела Гюнтера в общей сложности три месяца.

После этих съемок мы вернулись в Париж.

Здесь ситуация осложнилась!

* * *

После работы в студии я возвращалась домой. Вместе с Гуапой, мадам Рене, Моникой, Биг мы выпивали по бокалу шампанского, мне хотелось расслабиться после трудового дня, дать себе волю, часами лежать в ванной, слушая любимую музыку, зажечь свечи, наполнить квартиру ароматом экстракта морских водорослей, благовониями фимиама и сандала… Нет, едва я переступала порог, как звонил Самир, что он выслал «роллс» с шофером, чтобы отвезти меня на авеню Фош. Сегодня вечером ожидается ужин на пятнадцать персон, будут Сальвадор Дали, Ги и Мари-Элен де Ротшильд и т. д. И мне надо было снова приводить себя в порядок, причесываться, переодеваться!

На мой день рождения Гюнтер хотел устроить настоящий праздник, но мне по душе был простой ужин двух влюбленных, с глазу на глаз, и, после нескольких бурных скандалов, я добилась своего! В русском ресторане под звуки балалайки и цыганских скрипок я праздновала наедине с моим мужем, последний раз в жизни, первую годовщину мадам Сакс! А на авеню Фош его дружки и мои подружки вовсю веселились в нашу честь!

Вот тогда-то Моника и познакомилась с Самиром.

Она потихонечку съехала с авеню Поль-Думер и устроила свое гнездышко на авеню Фош! Она поступила лучше всех! Я спала у себя, а Моника отныне – ведь она была хорошей дублершей – выполняла мои функции на авеню Фош под официальным прикрытием мадам Самир. А тем временем ее муж неустанно звонил мне из Сен-Тропеза, угрожая страшным скандалом, если его жена немедленно не вернется домой!

Не обязательно быть звездой, чтобы попасть на страницу светской хроники…

* * *

В киностудии, где никак не кончались съемки фильма «С радостным сердцем», я снова встретилась с Жан-Полем Стеже, молодым человеком, посвятившим себя делу защиты животных, активистом Ассоциации в защиту животных (АЗЖ).

В Женневилье, в старом, сгнившем, непригодном для жилья, ужасном приюте для животных под названием «Радушный прием» умирали сотни брошенных собак и кошек. Муки зверей были невыносимы. Жан-Поль позвал меня на помощь, умоляя сделать что-нибудь, чтобы положить конец этому страшному положению вещей.

Я быстро приняла решение: в следующее воскресенье я отправлюсь в этот приют, пусть об этом узнают, пусть позовут прессу, радио, телевидение, пусть мое присутствие послужит хоть чему-нибудь!

Впервые в жизни я согласилась на сотрудничество с АЗЖ.

Боже мой, в какую нищету, в какой лагерь смерти я попала! Эти сырые и темные клетки, где десятки облезлых, больных, иногда умирающих собак пытались глазами, лапами, визгом привлечь к себе внимание, чтобы вырваться из ада, уйти от неминуемой смерти!

Я плакала вместе с ними!

Я хотела взять их всех, увезти с этой свалки. Я высказала свое возмущение прессе, постаралась взять на руки как можно больше шелудивых собачонок, чтобы их забрали к себе зеваки, сгрудившиеся вокруг меня. Я не знала, что делать. Я умоляла людей… А им был нужен только мой автограф! Им было наплевать на собак, им подавай только мою роспись.

В ветпункте было еще хуже.

Наваленные друг на друга клетки в сыром и холодном помещении. В каждой клетке по больной собаке, ни на что не реагирующей, пребывающей где-то уже далеко. Я решила оплатить уход за двумя из них, самыми больными, приговоренными к усыплению на следующий день. Ветеринар уверил меня, что, если будет проведено лечение, он сможет их спасти и отдать мне через неделю.

Я выписала чек, а собак назвала: Пропащая и Счастье.

Затем, по случайности, одна собачонка сумела открыть свою клетку, она буквально упала мне в руки. Не раздумывая, я прижала ее к сердцу и назвала Патапон. За ней последовали черненькая Барбишу, затем испуганная скромница Барбара, красивого золотистого цвета помесь с боксером Диана, очаровательная, уж не знаю, какой породы, черно-белая Бижуфикс. В результате вместе со мной в «роллсе» оказались пять собачек, и только тогда я смогла перевести дыхание!

Ужасный ледяной подвал служил приютом для кошек; здесь, покорные, кашляющие, больные кошки, числом около пятидесяти, худые и оголодавшие, всеми забытые, ожидали смерти. Я взяла всех тех, кто подошел и прижался ко мне.

Десять котов или кошек, пять собачонок – «роллс» был полон под завязку. Мы отправились прямо в Базош.

Жан-Мишель Франсуа, молодой журналист из «Жур де Франс», попросил меня устроить показательную акцию в защиту брошенных животных и против усыплений. Целую неделю я уговаривала всех техников, актеров, декораторов, продюсеров не только моего фильма взять себе собаку. Я бывала в столовой, уговаривала повара, девушку, работавшую в баре, посетителей, журналистов… короче говоря, нас нельзя было остановить, наш крестовый поход был важнее всего в мире!

По моей просьбе, АЗЖ прислала на студию грузовичок с собаками любых размеров, пород и окраса. Целый день я таскала их за собой, мне помогали Жан-Мишель и моя гримерша Дедетта. Удалось пристроить всех.

Чтобы поблагодарить меня, руководство АЗЖ устроило в мою честь прием. В тот день, благодаря кампании в СМИ, организованной Жан-Полем Стеже и Жан-Мишелем Франсуа, много животных нашли себе новых хозяев.

Именно в то воскресенье незримо был заложен первый камень в строительство нынешнего приюта, который хотя и похож на мрачную тюрьму, но не имеет ничего общего с прежним.

* * *

14 ноября 1966 года Гюнтеру исполнилось 34 года.

Он устроил по этому случаю на авеню Фош костюмированный бал на тему Дракулы. Даже прислуга, присланная в подкрепление, была одета в смокинги, накидки, у всех торчали внушительные клыки!

Это было грандиозно!

Легенда не кончалась…

После окончания съемок я смогла уделить немного времени тем, кого любила и кого на время оставила: родителям, моим старушкам, Базошу, моим собачкам и кошечкам, моему Корнишону! Вместе с Ольгой мы определились с датами по поводу «Шоу Бардо» в постановке Райхенбаха. Съемки должны будут начаться в конце следующего года.

Моника стала хозяйкой на авеню Фош.

Благодаря связи с Самиром она в мгновение ока научилась непринужденности, элегантности, блеску, необходимому для этого образа жизни. Маленькая провинциалочка из Сен-Тропеза, застенчивая дочь врача, супруга рыбака-антиквара превратилась из Золушки в принцессу! Вывод: просто-напросто женщины представляют собой отражение того, что из них делают мужчины.

Затем я познакомилась, наконец, с тем, кто навсегда остался моим верным другом, кто лучше всех мог одевать меня, искусно драпировать, украшать, преображать, оголять, делать сексуальной, наряжать и выбивать из седла.

Единственный, незаменимый Жан Букен.

Приближалось Рождество.

Гюнтер хотел провести его в Гстааде, я бы выбрала Мерибель!

Мы уехали в Гстаад, но на февраль было снято шале в Мерибеле. Гуапа, Моника, Самир, Гюнтер и я погрузились в «роллс-ройс» вместе с багажом.

* * *

Перед отъездом в Мерибель Гюнтер то появлялся, то исчезал. Я проводила много времени в Базоше. Вместе с моими амазонками, Моникой и Самиром мы много гуляли в сопровождении Корнишона и своры собак!

Когда Гюнтер соизволял осчастливить меня, разделяя мою крестьянскую жизнь, Самир приносил вино «Шато Марго», хрустальные бокалы и приличествующие моменту скатерти и салфетки.

И сразу же собакам было запрещено появляться в моей спальне, а кошки благоразумно прятались на кухне, пачкая иногда белую скатерть.

Однажды мне позвонил Жан-Поль Стеже, он в последний момент сумел выручить с бойни двух козочек. Не могла ли я приютить их в Базоше?

Они стали прекрасными подружками Корнишону. Я открыла для себя ум, лукавство коз. Эти плохо изученные животные так же преданны, как и собаки, и они все понимают. Я не знала, что их убивают, как и баранов, – до каких пределов может довести человека обжорство?

Козы оказались тяжелыми и вскоре родили двух козлят – живые плюшевые нежные игрушки – они кричали совсем как младенцы и не переставали удивлять меня своей грациозностью, доверчивостью и хрупкостью.

В Мерибель я уехала с тяжелым сердцем…

Неделю все шло нормально.

Затем Гюнтер начал грызть ногти с досады: нашим вечерам не хватало перца! Джонни и Сильви приходили ужинать – несколько месяцев тому назад она родила. Гюнтер тоже возжелал рождественского подарка типа: «Мадам, я хочу, чтобы вы сделали мне ребеночка».

Только этого не хватало!

Я бы предпочла уйти в монастырь, принять навечно обет целомудрия, чем снова испытать тот ад, который я прошла с рождением Николя. Видя отсутствие энтузиазма перед перспективой превратиться в курицу-несушку, Гюнтер решил уехать в Сен-Мориц, чтобы дать мне время подумать над возможными последствиями моего отказа! Я очутилась одна в Мерибеле, Самир, Моника, мадам Рене и Маргарет не служили мне подспорьем. Я взяла Гуапу на руки и долго-долго плакала.

Этот шантаж с взыванием к материнским чувствам был возмутителен!

Если брак может стать ставкою глупого и необдуманного пари, то ребенок, появившийся на свет в результате этого союза, в любом случае не может быть следствием гнусной игры случая.

Едва я вернулась, как мама Ольга сунула мне под нос «великолепный» проект, скетч, созданный по мотивам «Необыкновенных историй» Эдгара По в постановке Луи Маля. Моим партнером будет Ален Делон, съемки будут проходить в Риме в начале лета. Они не займут много времени, зато платят щедро, мое положение упрочится, мои акции поднимутся.

Я подписала контракт. В конце концов, не стоит бездельничать, пребывая в ожидании мужа, такого же неуловимого, как и ветер.

Гюнтер нашел эту мысль превосходной. Он был очарован Римом и тут же снял великолепный дом на виа Аппиа Антика сроком на три месяца.

В ту пору Гюнтер увлекся кино. Он мечтал об экстравагантном фильме, где был бы сумасшедший сюрреализм и крутая эротика!

Разумеется, в центре его бессмысленных фантасмагорий была я. Он собирался снять фильм о моей жизни…

Да хранит меня Господь от новой причуды моего мужа!

А пока он только что снял в Кении вместе с Жераром Леклери документальный фильм о диких животных. Работа вышла неинтересной, ни один прокатчик не обратил на нее внимания. В течение двух лет фильм валялся в подвале на авеню Фош, но Гюнтер решил, что выставит его вне конкурса на ближайшем фестивале в Каннах в мае, а я украшу своим присутствием этот вечер и таким образом обеспечу всеобщее одобрение организаторов фестиваля.

Вот об этом не могло быть и речи!

В течение многих лет ноги моей не было в Каннах, я ненавидела эту свалку, драку за призы, я не появилась бы там, даже если был бы выбран фильм с моим участием. И уж я не изменю своего мнения ради дерьмового фильма!

«Мадам, – ответил мне Гюнтер, – если вы не согласитесь, я разведусь!»

«Ладно, месье, разводитесь».

Оскорбленная, я хлопнула дверью и стала ждать продолжения…

* * *

Я окончательно переехала на авеню Поль-Думер, и жизнь вошла в свою обычную колею. Я тщетно ждала новостей от Гюнтера или объявления о нашем разводе. Ничего!

По делам, связанным с телешоу, в котором я обязательно должна была сниматься в конце года, мне пришлось встретиться с Бобом!

Он разволновал меня! Мне не стоило уходить от него… Боб был сама любезность, он не затаил на меня обиду, лишь сожалел о том, что я не достигла того счастья, которое заслуживаю!

Ну я и разрыдалась в его объятиях.

Однажды он приехал в Базош вместе с Фи-Фи, его псом Фюльбером, Свевой, Кароль и Жан-Мишелем Франсуа провести у меня уик-энд. Мы играли в покер, гуляли с собаками, ласкали кошек, Корнишона, лукавых козочек и их плюшевых отпрысков!

Все было весело и просто, как и раньше!

* * *

Мама регулярно сообщала мне новости о Николя.

Его отец снял для него дом в Монфор-л’Амори, где он жил с Мусей. Монфор находится в четырех километрах от Базоша, зачем Жаку снова надо было унижать меня? Я позвонила ему. Мой бывший муж был безжалостен. По его словам, Николя нуждался в спокойной, организованной жизни, подальше от того безалаберного цирка, в который превратилась моя беспорядочная и возмутительная жизнь!

Я швырнула трубку!

Что за идиот, мещанин, не способный на прощение, на щедрость, лишающий под надуманными предлогами мать собственного сына.

Я поехала навестить Николя. Это была катастрофа.

Мы были чужими друг другу. Его маленький мирок отталкивал меня, я была исключена из него. Я поняла это и, со слезами на глазах, вынуждена была смириться с этой жестокой реальностью.

Итак, в ту пору я пребывала в полном отчаянии, не зная, к чему или к кому прилепиться, это была моральная катастрофа, которая останавливала любую мою инициативу. Гюнтер иногда появлялся на авеню Фош – я знала это от Моники, – а я, не имея новостей от него, медленно и грустно умирала.

После нескольких недель ожидания, наконец позвонил Гюнтер.

Он поставил передо мной жесткую дилемму: или я соглашаюсь представить фильм «Батук» на закрытии фестиваля, или мы окончательно перестаем видеться. Я согласилась. Снова вернулась большая любовь, романтизм, незабываемый вечер в русском кабаре «Распутин», снова началась большая игра!

«Батук» был принят без энтузиазма. Я вручила на сцене Мишелю Симону медаль, не знаю уж за что, но уж он-то в любом случае заслужил награду.

Это было последнее мое официальное появление на публике!

XXIII

В новом фильме я носила громадный иссиня-черный парик, который закрывал мне лицо, как шапка наполеоновского гусара; он был совершенно не нужен и неудачен! Я так и не поняла, почему Луи Маль хотел изуродовать меня таким образом.

Это – профессиональный риск.

Фильм был не очень интересным, и я умирала со скуки.

Вместе с Аленом я снималась во второй раз. Оба фильма были неудачными! Явно коктейль Делон – Бардо не стал взрывным. И наши отношения никогда не переходили за рамки ухаживания, в них не было теплоты.

Общаться с Аленом – это то же самое, что общаться с комодом! Это лицо, эти глаза ничего не выражают, они не волнуют, не притягивают, в них нет и намека на правду, на чувство, на страсть. Ален – существо холодное, он крайний эгоист; чтобы согреться, он не придумал ничего лучшего, как сняться в рекламе меховых изделий. Вместе с Софи Лорен!

Мои отношения с Гюнтером портились день ото дня.

Возвращаясь после съемочного дня в чудесный дом на виа Аппиа Антика, я попадала в улей, гудевший о нелепых проектах суперфильма, где каждый из присутствующих придворных высказывал свою идею, свою точку зрения. Гротеск!

Мое терпение лопнуло в тот день, когда Гюнтер решил пригласить маму Ольгу для окончательного подписания контракта, что позволило бы ему, пользуясь моим именем, запустить сумбурный, беспорядочный и несостоятельный проект!

* * *

Я мечтала убежать из этого мира несчастья, в котором жила. Мой отказ подписать контракт подлил масла в огонь. Война между Гюнтером, его кликой и мной вновь была объявлена.

Я жила как в карантине. Сидя на ступеньках крыльца вместе с Гуапой, играла на гитаре, а эти господа тем временем «работали», названивая в Нью-Йорк, Лос-Анджелес лучшим агентам и самым популярным звездам, козыряя моим именем!

Я позвала на помощь Луи Маля!

Пьер С., директор фильма, красивый и очаровательный молодой человек, возвращался в Париж и мог захватить меня и Гуапу. Я воспользовалась случаем и исчезла, как будто меня и не было. Путешествие в автомобиле было долгим и тяжелым, но присутствие Пьера согревало мне душу!

Утомленная пережитым, я нашла в его объятиях нежность, умиротворение, он пролил мне бальзам на раны. Наши отношения стали началом глухой мести, мести, которая долго зрела во мне и чье наступление я откладывала день за днем.

В моей квартире в Париже телефон не умолкал: Гюнтер волновался, недоумевал, задавал себе вопросы!

Мама Ольга, напуганная перспективой фильма Гюнтера, быстро заставила меня подписать контракт на «Шалако» с Шоном Коннери.

* * *

В сентябре появились Боб и Райхенбах.

Я должна была выполнить контракт. Для начала я спела «Мадраг», потом «Солнце»; на пляже меня подняли в воздух на парашюте, несмотря на мои вопли. Я думала, что у меня сердце разорвется. Моя дублерша, великолепная Хейди, снялась вместо меня в общих планах.

В Париже я продолжила работу в телестудии. Эдди Маталон сменил Райхенбаха. Я начала серьезно волноваться, видя неспособность и одного и другого. Никто ни за что не отвечал, у меня не было ни гримерши, ни костюмерши, я должна была сама возиться с собственными костюмами и косметикой, парикмахеры же мне были не нужны.

Я готова была все бросить, когда позвонил Серж Гейнзбур. Он говорил мало и очень тихо. Ему надо было встретиться со мной, чтобы я послушала одну или две песни, которые он написал для меня. Есть ли у меня пианино? Да.

Серж приехал на авеню Поль-Думер.

Я была так же смущена, как и он.

Странно, как застенчивые люди могут пугать и смущать друг друга! Он играл на пианино песню «Харлей Дэвидсон». Я ни разу в жизни не ездила на мотоцикле и была очень удивлена этой песней. Я сказала Сержу об этом. С грустной и горькой улыбкой он признался мне, что сам никогда не водил ни машину, ни мотоцикл, но это не мешало ему рассказывать об этом на свой манер!

Однажды поздно вечером я записывала «Харлей Дэвидсон» в студии «Барклай» на авеню Фридлянд. Моя чилийская амазонка Глория пришла со своим мужем Жераром Клейном. При виде этой счастливой пары у меня появилась ностальгия по любви. После записи мы отправились поужинать. Под столом я легко коснулась руки Сержа.

Я чувствовала внутреннюю потребность быть любимой, желанной, принадлежать телом и душой мужчине, которым я восхищаюсь, которого люблю и уважаю.

Моя рука в его вызвала у нас обоих шок, нескончаемое слияние, бесконечный и неконтролируемый удар током, у нас появилось желание слиться, раствориться друг в друге, это было редкое явление из области алхимии, бесконечно целомудренное бесстыдство. Мы обменялись взглядами и больше не отрывали глаз: мы были одни в мире! Одни в мире! Одни в мире!

Это была безумная любовь – о такой любви можно мечтать – эта любовь останется в нашей памяти, о ней напишут.

И сегодня, когда говорят о Гейнзбуре, его имя неизбежно связывают с именем Бардо, хотя в его жизни было много женщин, а в моей – мужчин. С этого дня, с этой ночи, с этого мгновения ни одно другое существо, ни один другой мужчина не значили в моей жизни больше, чем он. Серж был моей любовью, он вернул меня к жизни, я вновь стала красивой, я была его музой.

Ночи напролет Серж сочинял чудесные песни на моем старом пианино «Плейель». Однажды утром он преподнес мне подарок любви, песню «Я люблю тебя – я тебя тоже… не люблю».

Он плакал, я плакала, пианино тоже… нет.

Благодаря таланту Сержа телешоу имело успех.

Однажды ночью Серж наигрывал на пианино, не выпуская сигарету изо рта, а я заснула. Утром он спел мне «Бонни и Клайд». Это было в 1967 году – с триумфом прошел фильм с Уорреном Битти и Фэй Данауэй в главных ролях. И нас ожидал успех с песней, написанной Сержем в ту ночь.

После съемок мы начали вести светскую жизнь.

Рядом с Сержем я становилась удивительно красивой.

Мы не прятались, наоборот, мы охотно выставляли напоказ нашу страсть. Ночи напролет мы танцевали в кабаре, прижавшись друг к другу. Серж считал, что мою красоту надо подчеркивать, поэтому он водил меня в рестораны «Максим», «Распутин», где он раздавал ежеминутно цыганам купюры по 500 франков, чтобы увидеть, как мои глаза блестят от слез при звуке скрипок.

Я получила приглашение от месье Гюнтера Сакса на празднование его 35-летия, 14 ноября 1967 года, на авеню Фош!

Земля разверзлась у меня под ногами!

Гюнтер находился от меня на расстоянии в миллионы световых лет, и все же! Серж посоветовал мне пойти на день рождения – в конце концов, я была законной женой Гюнтера.

Но я не пошла. В конце концов, я была незаконной женой Сержа, а я обожаю нарушать закон.

Но я была вынуждена встретиться с Гюнтером. Он яростно упрекал меня за связь с этим ужасным типом, с этим скоморохом, Квазимодо, с которым я появляюсь на публике лишь для того, чтобы поставить его, Гюнтера, в смешное положение. Я возразила, что он изменял мне куда больше, а месть – это блюдо, которое едят холодным, а иногда и ледяным.

Серж был натурой эмоциональной, он вечно волновался, боясь потерять меня, и всякий раз, когда я возвращалась, это было для него чудом. Он не мог поверить, что я сделала выбор в его пользу, и наши встречи были настолько страстными, что, казалось, мы не виделись целую вечность, хотя мы расстались на несколько часов. Он купил мне у Картье обручальное кольцо, надел его на безымянный палец левой руки, после того как я сняла три кольца: синее, белое и красное, подаренные мне Гюнтером.

Никто не умеет разводиться так, как я.

* * *

Мне передали привет от фильма «Шалако»: я получила сценарий на английском языке!

Мне повезло сниматься вместе с Шоном Коннери в фильме великого Эдварда Дмитрыка!

Съемки фильма должны были начаться в январе в Алмерии, на юге Испании, я буду занята два месяца!

В конце хмурого и дождливого ноября я получила два приятных известия. Мне присудили премию «Триумф популярности» на 22-й Ночи Кино как самой популярной актрисе года! А из Елисейского Дворца пришло приглашение на прием в честь деятелей искусства и литературы, и президент Де Голль хотел бы видеть на этом приеме 7 декабря месье Гюнтера Сакса и мадам Брижит Бардо.

Я всегда безмерно уважала Де Голля.

Хоть раз в жизни я должна была увидеть этого удивительного, незаменимого человека, наводящего страх, грозного, но гениального в своей эффективности, твердо взявшего в свои руки прозябающую Францию!

Я встретилась с Гюнтером, чтобы согласовать наши расписания с учетом этой важнейшей встречи. Накануне мы ужинали у Ротшильдов, где была и чета Помпиду. Жорж Помпиду был человеком удивительно умным, веселым, с чувством юмора, который относился серьезно лишь к серьезному. Я очень боялась завтрашнего представления Де Голлю и говорила лишь об этом! Как я должна быть одета? Что я должна делать? После ужина, чтобы успокоить меня, Жорж и Клод Помпиду решили устроить генеральную репетицию. Они изображали генерала и тетушку Ивонну. Ги де Ротшильд и Мари-Элен играли роль четы Помпиду. Другие присутствующие стали адъютантом, министрами и распорядителем.

Было очень смешно.

Я вспоминаю, что Жорж взял меня за руку, сказал пару любезных слов, затем, наклонив голову, подтолкнул мою руку к следующему участнику церемонии, то же самое было и с Гюнтером. Такова была привычка генерала: чтобы сократить встречу, он подталкивал руку того, кто в данный момент рассыпался перед ним в церемониях.

Вставал драматический вопрос: как мне одеться?

У меня был знаменитый костюм, смахивающий и на наряд дрессировщика, и на военную форму. О нем столько было написано! До сих пор ни одна женщина не осмеливалась появиться в Елисейском Дворце в брюках, да еще на официальный прием!

И все же я поступила так.

7 декабря в резиденции президента толпился народ. В очереди стояли артисты, танцовщики, писатели, художники, все принаряженные, одетые с иголочки, расфуфыренные. Меха, шиньоны, драгоценности…

Вместе с Гюнтером, оробевшим, как и я, мы следовали по течению этой странной реки.

Наконец, я уткнулась носом в дверь, я устала от многочасового топтания на месте, нервничала, что от Де Голля, возможно, ничего не осталось после столь долгого ожидания.

Из этих размышлений меня вывел громогласный крик: «Мадам Брижит Бардо! Месье Гюнтер Сакс!»

Я вошла в зал, очень прямая, очень гордая, волнуясь больше, чем если бы я находилась на сцене самого великого театра. Я увидела группу официальных лиц, военных в форме. Мне показалось, что я встретилась взглядом с Жоржем Помпиду, и он подмигнул мне. Затем я очутилась перед президентом, который выглядел столь же протокольно, сколь и непроницаемо. «Здравствуйте, генерал», – сказала я, протягивая руку.

Тишина. Он внимательно посмотрел на меня, разглядел мой костюм, шитый золочеными бранденбурами, и ответил: «Вы имеете все основания обратиться ко мне подобным образом, мадам».

Что было потом, я не помню, завороженная присутствием Де Голля, его внушительной фигурой. Как и было предусмотрено, он легонько подтолкнул мою руку к своему соседу справа, а это был Помпиду! Несмотря на протокол, он был полон очарования и поручил меня заботам Клод, и та увела меня и Гюнтера выпить по бокалу заслуженного шампанского.

Сбылась мечта моей жизни.

Забавно думать, что вместе с Эйфелевой башней и Де Голлем мое имя стало во всем мире синонимом Франции. Мы стали неразлучной троицей, несмотря на нашу крайнюю непохожесть.

При выходе из Елисейского Дворца журналисты спросили о моем впечатлении. «Он гораздо выше меня», – ответила я. Этот единственный в нашей с Гюнтером жизни прием помог нашему диалогу, сближению. Он снова восхищался мной – а это соединило нас – я превзошла его своей известностью, элегантностью… Именно это и нравилось Гюнтеру!

* * *

Снова я разрывалась между двумя мужчинами, которые так много значили для меня.

Ожидаемое появление альбома моих песен под названием «Я люблю тебя – я тебя тоже… не люблю» чуть было не стало причиной громкого развода.

Мама Ольга была предупреждена, что, если диск выйдет, Гюнтер разведется со мной, устроив при этом скандал на весь мир, который навсегда запачкает меня.

Мне пришлось немедленно направить письмо в компанию «Филипс» с настойчивой просьбой не выпускать этот диск с провокационной песней, которая ставит под угрозу мою личную жизнь, и назвать диск по-другому: «Бонни и Клайд».

Когда Гейнзбур узнал об этой все разрастающейся драме, он с присущей ему тактичностью согласился исключить из альбома, который вот-вот должен был выйти в свет, роковую песню. Пленка с ее записью была тайно спрятана в сейфах фирмы. Диск вышел, имел успех, но, конечно, меньший, чем могла бы принести песня «Я люблю тебя – я тебя тоже… не люблю».

Вечером 1 января 1968 года на телеэкранах с большим успехом прошло шоу Райхенбаха, Загури и Маталона, исправленное Гейнзбуром.

Послезавтра я должна была уезжать в Альмерию на съемки «Шалако». Гюнтер решил сопровождать меня.

Я снова увидела Сержа, когда собирала вещи на авеню Поль-Думер. Мадам Рене получила приказ никому не открывать двери. Серж набил мой чемодан любовными записками, нацарапанными на нотных листах. Гуапа тоже была не в духе: она чувствовала мой отъезд, нашу тоску.

В последний момент я проколола себе указательный палец правой руки и написала Сержу своей кровью: «Я люблю тебя».

Он сделал то же самое и написал: «Я тебя тоже… не люблю».

Затем смешались наши слезы, наши дыхания, переплелись руки, соединились губы. Дверь закрылась. Мы расстались, как оказалось, навсегда, но тогда мы этого не знали. Зато нам удалось избежать повседневной жизни, переходящей в привычку, сцен, которые со временем тушат самые бешеные страсти. От Сержа у меня остались лишь прекрасные воспоминания красоты, любви, юмора, безумств.

Говоря словами Маргерит Юрсенар, «время, этот великий скульптор» не разрушило наши отношения.

* * *

Ольга и Гюнтер отвезли меня, как конвоиры осужденную, в Альмерию!

Это было ужасно! Современно, бездушно, пахло свежей краской, шершавая ткань, тусклые цвета. Где же симпатичные испанские постоялые дворы с побеленными стенами, где в полных цветов патио журчали керамические фонтаны, а старая мебель пахла воском, где так приятно жить?

Кроме «Шалако», неподалеку снимались еще два фильма, и все съемочные группы жили в одном отеле. Здесь были Робер Оссейн и Мишель Мерсье, снимавшиеся в вестерне «Веревка и кольт». Я была счастлива увидеть их, услышать французскую речь. Снимался также английский фильм с Майклом Кейном и неким Эндрю Биркином, которому было суждено, хотя сам он этого не знал, изменить мою жизнь и жизнь Сержа. Короче говоря, я очутилась в толпе актеров, пресс-атташе, режиссеров, продюсеров.

Как будто в Голливуде!

Я с трудом узнала Шона Коннери с нацепленными усами, с головой, лысой как коленка. Позже я поняла, что искусно прилаженный парик придает ему во время съемки вид неотразимого соблазнителя. Здесь был также Стефен Бойд, мой партнер по фильму «Ювелиры при лунном свете». Наконец-то хоть одно знакомое, почти родное лицо! Перед Эдвардом Дмитрыком я робела. Он был жестким, холодным режиссером с военными замашками. В нем не было никакого шарма! С момента отъезда мы были на ножах. А по приезде почти ненавидели друг друга!

Со мной случился нервный кризис, я не могла с ним справиться, отказывалась распаковать свои чемоданы.

Через двое суток я успокоилась, смирилась, покорилась, повторяла по-английски текст как попугай, меня проглотила адская машина кинематографа. Ольга и Гюнтер уехали.

* * *

Через фотографа «Франс-Суар» Серж прислал мне длинное грустное письмо. Он написал песню «Инициалы Б.Б.», ностальгический гимн, навеки прославляющий образ обожаемой богини.