Текст книги "Инициалы Б. Б."

Автор книги: Бриджит Бордо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

Как-то вечером Мария сказала мне, что в квартале Сен-Жермен-де-Пре встретила Патрика! Он был несчастен, он только обо мне и думал, но не осмеливался звонить и дал Марии номер, по которому можно с ним связаться.

Я была потрясена!

Я не хотела первой делать шаг к примирению (гордость обязывает), и Мария взяла на себя роль парламентера.

Патрик вернулся на авеню Поль-Думер с чемоданами, полными добрых намерений, угрызений совести, признаний в любви, которым я поверила, потому что хотела верить.

И жизнь снова стала прекрасной и веселой!

Мы ездили в «Кастель», оставались там до глубокой ночи, я танцевала до упаду с Марией, научившей меня модному танцу «джерк», так мы разряжались, мы могли бы воспламенить и ввергнуть в ад всех святых в раю, а Патрик забавлялся, глядя на нас.

После внезапного ухода Де Голля Франция осталась обезглавленной. Нужно было найти ему преемника…

Жорж Помпиду, наиболее видный из его соратников, казался мне если не лучшим кандидатом на этот пост, то, во всяком случае, не самым плохим. Вдобавок, я была знакома и с ним, и с его женой Клод.

Итак, 15 июня 1969 года я проголосовала за него, отдала голос за последнего настоящего «голлиста», который честно повел Францию по пути, указанному его прославленным предшественником. Увы, вскоре его сразила безжалостная болезнь, и Франция стала погружаться в хаос социализма.

Подготовка к съемкам «Медведя и куклы» велась на высочайшем профессиональном уровне.

Мне самым тщательным образом сделали несколько пробных вариантов грима.

Мне пришлось выдержать несколько мучительных долгих примерок под придирчивым, хотя и застенчивым взглядом Мишеля Девиля. Этот режиссер-поэт вместе с Ниной Компанеец написал маленький шедевр, полный юмора и безупречного вкуса, куда я вошла легко и естественно, как рука в перчатку. Моим партнером впервые был Жан-Пьер Кассель: по-моему, этот актер, с его масштабной личностью, с его талантом, остался у нас невостребованным.

Весь этот коктейль, где каждый компонент был умело подобран и взвешен, где ничто не было случайным, заранее гарантировал успех. Продюсер Маг Бодар, получившая меня за бесценок, сделала мне в итоге королевский подарок!

И вот пошло-поехало, началось чудесное приключение, съемки великолепного фильма, каким стал и навсегда останется «Медведь и кукла». Может быть, один из тех фильмов, где я больше всего была самой собой. Но, в любом случае, один из самых очаровательных, самых смешных моих фильмов, один из тех, которыми я горжусь.

Съемки закончились веселым, ясным августовским днем, под музыку Россини, под недоверчивым взглядом большой дойной коровы, в цветущих лугах, среди которых блестела маленькая речка! Медведь и кукла наконец полюбили друг друга, можно было опускать занавес, все хорошо, что хорошо кончается.

А мне было так жалко со всем этим расставаться!

Я сочинила и сняла бы продолжение!

Наше прощание было очень трогательным. Я испытываю огромную нежность к Мишелю Девилю, талантливому режиссеру с прекрасным вкусом, не занявшему подобающего ему положения из-за того, во что превратилось сейчас киноискусство…

С Ниной Компанеец, которую я обожаю, мы снова встретились через несколько лет, когда она стала режиссером, и я снялась у нее в моем последнем фильме «Колино…».

А Жан-Пьер Кассель на долгие годы вошел в число моих друзей.

XXVI

Возвращение в Париж было немного грустным.

Париж опустел. Было жарко, и Патрик сгорал от нетерпения, желая поскорее отправиться в Сен-Тропез.

Там я окунулась в совсем иную жизнь, нежели та, которой я жила последние месяцы. Полно народу, шум, суета, приемы у тех, приемы у этих. Мне не хватало съемочной группы «Медведя и куклы», ставшей нам семьей, коров и яблонь, мягкости воздуха Нормандии.

Меня вызвали на вторичную синхронизацию «Медведя и куклы», что позволило мне вновь увидеться с друзьями и впервые просмотреть этот замечательный, по-моему, фильм! Браво, Мишель Девиль, спасибо, Нина!

А Патрик тем временем изучал объявления. Он водил меня осматривать квартиры кинозвезд; они оставляли меня равнодушной, а часто даже возмущали своим уродством или невыносимой претенциозностью, бездушной роскошью, выставленной напоказ.

А еще он захотел новый «роллс-ройс».

Мою машину с ее слишком классическим силуэтом он находил старомодной, ему нужен был кабриолет с откидным верхом. Кстати, он слышал, что Шарль Азнавур продает свой «роллс-ройс», надо с ним связаться! Он записался в гольф-клуб в Сен-Нон-ла-Бретеш. Ему тяжело ничего не делать, пока я работаю, а гольф поможет ему немного размяться!

Моя «содержанка» обходилась мне недешево!

В ноябре этого же 1969 года читатели «Сине-ревю» и «Орор» снова оказали мне высокую честь, назвав самой популярной актрисой. На праздновании 24-й Ночи Кино в театре «Мариньи» под взрыв аплодисментов мне вручили приз «Триумф популярности». Это был последний раз, когда я согласилась лично явиться за одной из многочисленных наград, которые присуждались мне за время работы в кино. За кулисами я встретила Сержа Гейнзбура и Джейн Биркин, получавших «Триумф супружеской пары». Встреча сильно взволновала нас обоих, хотя мы не выдали своих чувств. У меня сжалось сердце, и это на время заглушило страх, который охватывает меня при мысли о встрече с реальной, живой публикой. Но аплодисменты и овации могут иногда прогнать самую мучительную тоску, и в тот вечер я приняла приз с огромной гордостью и большим волнением.

Отвернувшись от Парижа, от прельщений и дел его, я, чтобы доставить удовольствие Патрику, согласилась провести Рождество в ненавидимом мной Авориазе. В бистро при отеле, куда нас пригласили, снова появились Пиколетта и Лина. На этот раз у меня не будет никаких забот, я смогу освежиться и отдохнуть.

Увы, эту поездку нельзя было назвать удачной!

Лину срочно уложили в больницу с тяжелейшим гепатитом.

Мы с Пиколеттой навестили ее в больнице. Она выглядела тяжело больной, но была очень рада меня видеть. Я проводила у нее долгие часы, целовала, успокаивала, отвлекала. Она очень ослабела и упала духом. А меня крайне беспокоили ее желтый цвет лица, высокая температура и общее состояние. Веселого Рождества не получилось, несмотря на все усилия дирекции отеля и все праздничные игры и аттракционы, которые были нам предложены.

* * *

Новый, 1970 год, я встретила в Париже, еще не зная, что наступающее десятилетие разлучит меня со всей моей семьей, со всеми, кого я люблю, что они будут уходить один за другим, в считанные дни и месяцы, оставляя меня в безысходной печали, в безнадежном одиночестве.

Не знала я тогда и о том, что через три года навсегда отрекусь от кино и начну трудную, суровую борьбу, которую продолжаю и по сей день.

В два часа ночи 22 января меня разбудил телефонный звонок. Это была моя мать, она дрожащим голосом сообщила, что у Бабули только что случился удар. Я быстро оделась, перешла авеню Поль-Думер. Холод был страшный. Бабуля лежала поперек кровати, ее парализовало, но она была в сознании, пыталась нам что-то сказать, но понять ее было невозможно!

Моя мама всегда оставалась в чем-то маленькой девочкой, избалованной матерью и мужем, она отказывалась смириться с тем, что станет сиротой, даже в свои пятьдесят восемь лет. Я могла лишь беспомощно наблюдать за медленной агонией моей любимой бабули, она впала в кому и через несколько часов, не приходя в сознание, скончалась. Я ненавижу смерть. Я боролась, борюсь и буду бороться с ней – но что толку!

Смерть бабушки стала тяжелейшим испытанием для нас всех, но мама была в особенно подавленном состоянии. Бабушку похоронили на маленьком кладбище моряков в Сен-Тропезе, где она встретилась с Бумом. Надеюсь, они не воспользовались этим для того, чтобы опять орать друг на друга, по любому поводу и без повода, как привыкли делать при жизни.

Я помогала маме разбирать вещи в бабушкиной квартире.

Сколько мы нашли фотографий, писем, прядей волос, сувениров, напоминавших о тех или иных людях. Некоторые находки вызывали у нас слезы. Нам пришлось продать большую часть мебели, ни у мамы, ни у меня такие громоздкие вещи не поместились бы. Обстановка, в которой прошло наше детство, постепенно таяла.

Это было тяжело, мучительно.

Нам помогали Тапомпон, сестра бабушки, и моя няня Дада, прослужившая у нее пятьдесят лет. У меня было тяжелое чувство, будто я вторгаюсь в святая святых, копаюсь в жизни другого человека, оскверняю ее.

Примерно в это же время я узнала о кончине Лины Брассер.

Вокруг меня веяло смертью.

Нужно было как-то стряхнуть с себя это, отвлечься.

Фи-Фи д’Эксеа напомнил мне о Багамах.

Он пригласил нас туда, и я сразу же согласилась.

И мы поехали, несмотря на мою усталость и подавленное настроение. Сразу по прибытии в Нассау у меня начался сильный жар и приступы тошноты. Доктор Уайт (он был чернокожий) поставил диагноз: грипп – и прислал медсестру-негритянку, чтобы делать инъекции антибиотиков. У меня были сплошь исколоты ягодицы и совершенно не было сил.

Но я ни за что не хотела портить отпуск Фи-Фи, Патрику и Стефании, хорошенькой белокурой куколке, которая приехала с нами, и потому, несмотря на непрекращающийся жар и приступы головокружения, села в маленькую «Сессну», приземлилась на Грейт-Харбор-Кей… и не узнала нашего острова! Там построили аэропорт с диспетчерской башней, марину, где стояли у причала яхты, одна роскошнее другой. Отель категории люкс, площадка для гольфа на восемнадцать лунок, такси с кондиционерами, благоустроенные пляжи с барами, тентами, надувными матрацами, водными велосипедами, водными лыжами… Ужас!

Курт Юргенс и другие американские кинозвезды купили там себе поместья. Мой маленький рай был загублен, изуродован. Бунгало, где мы жили прошлым летом, было продано. И нам достался типовой домик в стиле «феникс» на одном из застроенных участков. Но мне было все равно, я была разбитая, с температурой, совсем больная, и тут же легла в постель.

Я провела два дня почти в полном одиночестве – остальные были на пляже или в ресторане, – в полубессознательном состоянии, какое бывает при высокой температуре, измученная непрекращающимися головными болями и частой рвотой.

Доктор Уайт, с которым связались по телефону, посоветовал обратить внимание на цвет мочи. Она была темно-коричневой.

Меня тут же отправили в Нассау. Я не захотела лечь там в больницу, попросила только, чтобы мне оказали первую помощь в гостинице, пока я не буду в состоянии улететь в Париж через Люксембург.

У меня был тяжелейший вирусный гепатит.

Я заразилась от Лины Брассер, у которой побывала на Рождество. А ведь Лина умерла! Наверно, я тоже умру. Умру в этом отеле, на краю света, от упадка сил, от неправильного лечения, без дружеской поддержки. Сквозь шум в ушах я слышала, как Бабуля зовет меня к себе:

– Иди, моя ластонька, я по тебе соскучилась!

У меня начался бред, я произносила невнятные монологи о том, что не хочу умирать.

Меня кое-как посадили в самолет и отправили.

Слава Богу, я не умерла, но пролежала в постели почти два месяца. Я потеряла десять кило. А поскольку я и раньше не отличалась большой упитанностью, то теперь была просто истощена, с желтым, как лимон, лицом, в общем, настоящее пугало. В довершение всего, я подхватила «свинку», которую, по-видимому, принес откуда-то мой врач.

Патрик до смерти боялся подцепить у меня какие-нибудь микробы и потому заходил нечасто, только когда ему требовались карманные деньги; но, услышав про «свинку», от которой, говорят, мужчины становятся импотентами, он пришел в неописуемый ужас и практически перестал приходить!

Я терпела от него и не такое, я хотела побыстрее выздороветь и берегла силы. Но выздоровление шло медленно, мучительно. Я очень ослабела.

Первый мой выход в свет после болезни был 17 апреля: вместе с Раймоном Жеромом я должна была выступить как сопредседатель и ведущая на 37-м ежегодном гала-концерте Союза артистов в Зимнем цирке.

Этот концерт снимали и потом показывали по телевидению.

На один вечер актеры, певцы, мимы занимали место акробатов, клоунов, укротителей хищников, воздушных гимнастов, наездников или фокусников. Весь сбор от этого необыкновенного представления шел в пользу дома для престарелых актеров в Понт-о-Дам.

* * *

Маму Ольгу беспокоило, что я получаю мало предложений сниматься. Хотя «Медведь и кукла» имел успех, за мной тянулся шлейф двух провалов – «Шалако» и «Женщины».

Поэтому, когда мало знакомый мне продюсер Андре Женовес задумал снять меня вместе с Анни Жирардо в комедии «Послушницы», мама Ольга нашла, что это замечательная идея, и настоятельно посоветовала мне согласиться. Идея и впрямь была хорошая, вот только фильм получился плохой! То есть исключительно!

А жаль, потому что дуэт Анни – Брижит оказался удачным, да и сценарий, вообще очень слабый, можно было бы подправить, если бы у режиссера, некоего Ги Казариля, хватило таланта.

На съемках царил хаос, диалоги менялись в последнюю минуту, постановка была рыхлая, непродуманная, без начала и конца. Мы с Анни прекрасно понимали друг друга и приходили в отчаяние от бездарности этого бедняги. Обе мы были достаточно опытные актрисы, но даже самый лучший актер может показать себя с лучшей стороны, только если им управляют. Иначе получается как в армии без генерала или в оркестре без дирижера.

К счастью, я настояла на том, чтобы главным оператором взяли Клода Леконта, который так замечательно снял «Медведя и куклу». Если сценарий слабый, бессодержательный, так пусть хоть изобразительный ряд будет удачным.

Анни и я очень сдружились во время съемок. У обеих личная жизнь складывалась непросто. Мои отношения с Патриком лучше не стали, да и у нее с Бернаром Фрессоном не все было гладко. Иногда она являлась с фонарем под глазом, а я, проплакав полночи, прятала круги под глазами под стеклами больших темных очков. Веселенькая жизнь!

Однажды вечером мы просмотрели отснятый материал и ужаснулись. Назревала катастрофа. Я сказала об этом Анни, она согласилась со мной, и мы решили прекратить это безобразие. Пускай заменят режиссера, иначе мы отказываемся сниматься.

И вот разразился скандал!

Кто сможет или захочет с ходу переделывать эту дрянь?

Андре Женовес был почти в невменяемом состоянии, он звал на помощь всех, включая Вадима, но все были заняты, а главное, никто не хотел с этим связываться. В критический момент, когда это уже начало превращаться в трагедию, нас выручил Клод Шаброль, согласившись завершить фильм.

В то время как Шаброль пытался заново сложить из кусочков мозаику под названием «Послушницы», Робер Энрико (режиссер незабываемого фильма «Совиная река») готовился снимать «Ромовый бульвар» – серьезный, профессионально задуманный, длинный и трудный фильм, в котором должен был играть Лино Вентура. Мне предложили роль Линды Ларю, кинозвезды двадцатых годов, кумира, вдохновительницы и несбывшейся любви моряка Корнелиюса!

Предложение было соблазнительным, особенно после этих мучений, которые вскоре должны были кончиться. Но затруднение состояло в том, что месяц надо было сниматься в Альмерии, а потом три недели в Мексике… Только после натурных съемок предполагались павильонные, в Сен-Морисе. Наученная горьким опытом, я попросила дать мне прочесть сценарий.

Это было потрясающе!

Диалоги были полны юмора, сюжет развивался легко и стремительно, как в комиксе о временах сухого закона, моя роль была изысканной, сверкала всеми гранями лукавства и очарования, и вдобавок я должна была петь! Но ради этого пришлось бы поднять паруса и на два месяца отбыть за границу.

Ольга, превратившись в бульдозер, нажимала на меня день и ночь, требуя, чтобы я соглашалась. Она была права! Но ведь это не ей предстояло в который раз покинуть родину. Я обсудила это с Анни, и она посоветовала принять предложение. Мне повезло, что подвернулась возможность хорошим фильмом сгладить впечатление от кошмара, над отделкой которого мы все еще трудились. Она была бы рада сделать то же самое и совершенно не понимала моих колебаний.

Короче говоря, я подписала контракт на «Ромовый бульвар», которому суждено было стать одной из больших удач в моей жизни. Но тогда я еще не знала об этом!

Однажды вечером, когда я вернулась со съемок «Послушниц», под конец напоминавших не то ремонт, не то штопку, меня не встретила у дверей, как обычно, возбужденная и радостная Гуапа. Я удивилась, позвала мадам Рене, та сказала, что Гуапа показалась ей какой-то усталой и что сейчас она спит на кухне. И пошла за ней, а я в это время мыла руки в ванной.

Вдруг я услышала ее крик: «Мадам, мадам, идите скорее, Гуапа умирает!» Я бросилась на кухню.

Гуапа, вялая как тряпичная кукла, лежала на руках плачущей мадам Рене. Я осторожно взяла мою зверюшку на руки, она бросила на меня последний, уже затуманенный взгляд, затем ее глаза навсегда померкли, а сердце остановилось. Долго я просидела так, прижав к груди маленькое безжизненное тельце, ласково говорила с ней, баюкала ее мертвую, как раньше баюкала живую. Я возвращалась мыслью в прошлое, вспоминала тринадцать лет, проведенных нами вместе, целый пласт жизни, который она уносила с собой, ничем невозместимую любовь, которую она отдавала мне и на которую я старалась ответить.

Смерть все еще преследовала меня.

Я была совсем одна.

Мама уехала к папе в Сен-Тропез. Патрик исчез неизвестно куда! В моем горе со мной были только Мишель и мадам Рене, они пытались утешить меня, но безуспешно.

На следующий день Гуапу уложили в небольшой деревянный ящик, Мишель и мадам Рене отвезли ее в Базош. Земля Базоша приняла Гуапу и вечно будет охранять ее непробудный сон. Увы, с того дня маленькое кладбище для животных, устроенное под яблонями, разрослось, мне пришлось пережить потерю многих моих маленьких друзей.

Не знаю, так это или нет, но, думается, Гуапа совершила усилие, чтобы не умереть до моего возвращения домой.

* * *

Но жизнь продолжалась.

Незадолго до этого мне показали прекрасную квартиру площадью триста квадратных метров, на двух верхних этажах дома на бульваре Ланн, с большими террасами, усаженными деревьями, откуда открывался великолепный обширный вид, с одной стороны на Булонский лес, а с другой – на парижские крыши и Эйфелеву башню.

Я подумала и решила, что не стоит больше цепляться за квартиру на авеню Поль-Думер, которая без Гуапы показалась мне пустой, унылой, осиротевшей. И вообще, с ней было связано слишком много тяжелых воспоминаний. Быть может, перемена обстановки пойдет мне на пользу и в любом случае, станет поводом навести порядок в моем хозяйстве.

Патрик был на седьмом небе от счастья!

Наконец-то у него будет престижная квартира, соответствующая моему положению, достойная такой прославленной кинозвезды, как я. А пока что надо было сделать ремонт, оборудовать и обставить это жилище. Я захотела построить на террасе одиннадцатого этажа деревянный домик и устроить там спальню с огромными окнами, выходящими на этот чудесный висячий сад. Начинаешь жизнь на новом месте, так не скупись!

Я сменила двух или трех архитекторов, теряла время, выбрасывала деньги на ветер и совершенно измучилась. Бросив все в подвешенном состоянии, я уехала в Сен-Тропез, чтобы погреться на солнышке в «Мадраге», перед тем как отправиться в дальнее и долгое плавание, имя которому – «Ромовый бульвар».

Как только мы приехали, Патрик выразил мнение, что и «Мадраг» не мешало бы слегка обновить. Мало того, что ванная у меня была слишком маленькая, гримироваться негде, так еще и бассейна не было, а в комнатах для друзей не хватало удобств, там было допотопное центральное отопление, работающее на угле!

Честно говоря, он был прав.

А с другой стороны, зачем мне гримироваться, если, живя здесь, я целый день хожу полуголая? Зачем нужен бассейн, если море рядом? Зачем современное, по последнему слову техники, центральное отопление, если мы никогда не бываем там зимой?

Он пилил меня каждый день, я не выдержала и пригласила Роже Эрреру, архитектора по интерьеру и моего друга, чтобы узнать его мнение и услышать его предложения.

Я одобрила проект, подписала смету и чек, обеспечивающий две трети расходов, – это были пустяки по сравнению с тем, что меня ждало в Париже, на бульваре Ланн. Я готовилась сменить кожу. Готовилась к полному обновлению.

По контракту Эррера должен был закончить все и сдать мне «Мадраг» в обновленном виде к марту 1971 года. Все работы должны были провести за зиму… По крайней мере, собакам будет нескучно, они смогут вцепляться в задницу рабочим, а за обедом им перепадут кое-какие объедки в дополнение к обычному меню.

Сейчас я живу на вилле «Мадраг» почти круглый год и благодарю Бога за то, что решилась на этот ремонт, без которого не смогла бы проводить там зимние месяцы и уж тем более не смогла бы сделать этот дом своим основным местопребыванием.

* * *

Дождливым октябрьским утром я вместе с частью съемочной группы села в самолет до Малаги и направилась в Альмерию (опять!), в отель «Агуадульсе» (снова!). Со мной были Дедетта и ее сын Жан-Пьер, нагруженный коробкой с великолепными париками, которые мне предстояло носить в течение всего фильма; ассистенты, секретарь группы, но ни одной амазонки!

Не было и Патрика. Мы с ним опять повздорили, он собирался присоединиться ко мне позже… в мое отсутствие он навестит друзей, присмотрит за ремонтом… словом, в ход шли любые предлоги, лишь бы избежать неприятной обязанности сопровождать меня в забытую Богом дыру под названием Альмерия!

Съемки проходили исключительно на натуре, часто на борту корабля, стоявшего у причала, затем на том же корабле, но в открытом море.

Робер Энрико – славный человек, мы с ним прекрасно ладили. У него гармонично сочетаются талант и глубокое знание дела. Он привык вникать во все мелочи, и это позволило ему создать безупречный фильм, в котором ничто не делалось кое-как.

Мне не сразу удалось найти общий язык с Лино Вентурой, который странным образом напоминал мне Габена. Нелюдима Лино ничто не интересовало. Как только съемки заканчивались, он исчезал, даже не попрощавшись, замкнувшись в самом себе, вечно чем-то озабоченный. Иногда мы, разыскивая сколько-нибудь приличный ресторан, обнаруживали его за столиком, в одиночестве: он внимательно изучал меню, в надежде обнаружить там какое-то особенно вкусное блюдо. Именно таким окольным путем, через гастрономические изыски, мне и удалось немного сблизиться с этим разочарованным гурманом. Дедетта, вечно думающая о жратве, оказала мне неоценимую помощь по кулинарной части! Кроме того, мой парикмахер Жан-Пьер был помешан на игре в тарок – и Лино тоже! Так, с помощью вкусных блюд и карточной игры мне удалось приручить этого медведя, который под толстой шкурой скрывал душу столь же прекрасную, сколь и ранимую, – Лино Вентуру.

У него была такая аллергия на людей, что он не участвовал ни в одной любовной сцене, не целовался ни с кем из партнеров – это было специально оговорено контрактом. Вот вам доказательство, что можно сделать прекрасный фильм о приключениях и о любви, не навязывая зрителям отвратительных по откровенности эротических сцен. Раз уж мы затронули эту тему, позволю себе сказать следующее: я очень рада, что ушла из кино в то время, когда талант актеров стал определяться их умением раздеться, расставить ноги, лизаться друг с другом и все прочее под жадным взглядом кинокамеры.

Хотя я и была секс-символом, в душе у меня сохранилась стыдливость, не приемлющая такой стиль в искусстве. Меня тошнит от этой выставки человеческого мяса, в то время как воображение имеет над человеком большую власть, чем изображение – вспомним, какие чудеса творит гипноз.

Съемки этого фильма доставили мне огромное удовольствие, несмотря на сюрпризы погоды, бушующее море, морскую болезнь и иногда непростые характеры тех, кто меня окружал. На этот раз я создавала образ непохожего на меня человека, звезды немого кино, капризной, кокетливой, требовательной, избалованной, не способной на глубокое чувство, – и все же имевшей со мной что-то общее. Мне страшно нравились ее мимика, манера опускать, а потом широко открывать глаза, показные излияния чувств, неискренние, но по-детски наивные.

Незадолго до моего отъезда в Мексику мама Ольга предложила мне прочитать сценарий фильма, который должен был сниматься будущим летом в Мадриде с участием Клаудии Кардинале и назывался «Нефтедобытчицы».

Из аэропорта Мехико, где меня встречали «марьячос», я поспешила вместе с моим мозговым трестом в отель «Лума», уже знакомый мне по временам «Вива, Мария!». Я в знакомых местах: это очень важно для меня.

Я была в восторге от новой встречи с Мексикой: эта чудесная, удивительная страна покорила меня, еще когда снимали «Вива, Мария!», но, в сущности, я так мало ее знала.

Накануне нашего отъезда в Веракрус вдруг, как снег на голову, явился Патрик! Я его уже не ждала, я больше не нуждалась в нем. Но раз уж он был здесь, вместе с моими амазонками, – я разрешила использовать его в качестве статиста в сцене погони.

Когда съемки были окончены, Патрик, желая получше узнать Мексику, взял напрокат американскую машину и повез нас четверых – Жан-Пьера, Стефанию, Кароль и меня – на экскурсию по этой прекрасной стране.