Текст книги "Архив Буресвета. Книга 1 : Путь королей"

Автор книги: Брендон Сандерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 79 страниц) [доступный отрывок для чтения: 28 страниц]

Могу ли я быть откровенным? Ты однажды спросил, отчего я такой встревоженный. Вот в чем причина.

– Какой же он старый, – потрясенно сказала Сил, порхая вокруг аптекаря. – Очень-очень старый. Я и не знала, что люди могут быть такими старыми. Уверен, что он не спрен разложения в человеческом обличье?

Каладин улыбнулся, а аптекарь в темной мантии заковылял к нему, опираясь на трость и даже не догадываясь о присутствии невидимого спрена ветра. На кончике его носа сидели толстые очки, а морщин было не меньше, чем расщелин на Расколотых равнинах, и они как будто сплетались в узоры вокруг его глубоко посаженных глаз.

Отец Каладина рассказывал ему про аптекарей – людей, что были кем-то средним между травниками и лекарями. Простолюдины относились к целительским искусствам с суеверным страхом, и аптекари напускали на себя таинственный вид. Деревянные стены лавки были задрапированы тканями с охранными глифами, превращенными в загадочные узоры, а за прилавком высились полки с рядами банок. В дальнем углу висел полный человеческий скелет, скрепленный проволокой. Комнату без окон освещали связки гранатовых сфер по углам.

И все же местечко выглядело чистым и аккуратным. Здесь пахло стерильностью, как в хирургической комнате отца Каладина.

– О юный мостовик. – Коротышка-аптекарь поправил очки и шагнул вперед, приглаживая бороду, похожую на белый дымок. – Пришел за амулетом от опасности, видимо? Или твое внимание привлекла молодая прачка? У меня есть зелье, которое можно добавить ей в питье, и тогда она посмотрит на тебя с симпатией.

Каладин вскинул бровь.

Сил, однако, потрясенно открыла рот:

– Каладин, надо дать такое Газу. Вот бы он стал к тебе получше относиться.

«Сомневаюсь, что речь об этом», – подумал юноша с улыбкой.

– Ну что, юный мостовик? – спросил аптекарь. – Может, желаешь амулет от зла?

Отец Каладина рассказывал об этом. Многие аптекари продавали так называемые любовные амулеты или зелья, что якобы излечивают любые недуги. В них не было ничего, кроме сахара и щепотки обычных трав, способных вызвать легкую тревогу или сонливость, в зависимости от требуемого эффекта. Полная чушь. Впрочем, мать Каладина изрядно тратилась на охранные глифы. Его отец часто выражал недовольство тем, как упрямо она следует этим суевериям.

– Мне нужны бинты, – сказал Каладин. – И фляжка листерового масла или сока шишкотравника. Также игла и жилы для шитья, если у вас есть.

Аптекарь удивленно воззрился на него.

– Я сын лекаря, – признался Каладин. – Отец сам меня учил. А его наставником был человек, который обучался в Великом собрании Харбранта.

– А-а, понятно. – Аптекарь выпрямился, отложил трость и отряхнул мантию. – Бинты, значит? И что-нибудь для обеззараживания? Давай-ка посмотрим... – Он скрылся за прилавком.

Каладин моргнул. Возраст этого человека не изменился, но он вдруг перестал казаться таким хрупким. Ступал тверже, а говорил обычным голосом, не хриплым шепотом. Аптекарь что-то искал среди бутылок, бормоча себе под нос названия на ярлыках.

– Ты бы мог просто пойти в зал лекарей. Там намного дешевле.

– Не для мостовика. – Каладин скривился: его уже оттуда прогнали –хранившиеся там запасы предназначались для настоящих солдат.

– Понятно, – сказал аптекарь и, поставив бутылочку на прилавок, наклонился и начал что-то искать в одном из выдвижных ящиков.

Сил подлетела к Каладину:

– Каждый раз, когда он сгибается, я пугаюсь – не сломался бы, точно щепка.

Она и впрямь привыкала к отвлеченным понятиям, причем с потрясающей скоростью.

«Я знаю, что такое смерть...»

Каладин все еще не определился, стоит ли ее из-за этого жалеть.

Он взял бутылочку, вытащил пробку, принюхался и скривился от вони:

– Лармиковая слизь? Она и близко не сравнится с теми двумя средствами, о которых я спрашивал.

– Зато намного дешевле, – возразил аптекарь, поставив на прилавок большой ящик. Он поднял крышку – внутри лежали стерильные белые бинты. – А ты, как нам уже известно, мостовик.

– И сколько же стоит слизь?

Его это тревожило; отец никогда не говорил, столько стоят расходные материалы.

– Две кровьмарки за бутылку.

– Это называется «дешевле»?!

– Листеровое масло стоит две сапфировые марки.

– А сок шишкотравника? – спросил Каладин. – Я видел его стебли у самой границы лагеря! Его уж точно не назовешь слишком редким.

– А знаешь ли ты, сколько сока можно добыть из одного растения? – парировал аптекарь, ткнув в него пальцем.

Каладин поколебался. На самом деле это был не сок, но молочная субстанция, которую надо было выжимать из стеблей. Так рассказывал отец.

– Нет, – признался парень.

– Одну-единственную каплю, – сказал старик. – Если повезет. Он, конечно, дешевле листерового масла, но дороже слизи. Пусть даже слизь и воняет, как задница Ночехранительницы.

– У меня столько нет.

Гранатовая марка стоила пять бриллиантовых. Жалованья за десять дней хватало лишь на маленькую баночку обеззараживающего средства. Буреотец!

Аптекарь фыркнул:

– Игла и кишки стоят две светмарки. Ну хоть это ты можешь себе позволить?

– С трудом. А сколько за бинты? Два полных изумруда?

– Это просто старые лохмотья, которые я вычистил и прокипятил. Два светосколка за локоть.

– Даю марку за весь ящик.

– Очень хорошо.

Каладин сунул руку в карман за сферами, а старый аптекарь продолжил:

– Вы, лекари, все одинаковые. И не почешетесь, чтобы подумать, откуда берутся расходные материалы. Просто используете, словно им конца и края не будет.

– Человеческая жизнь бесценна, – изрек Каладин.

Так говорил его отец. Потому Лирин и не брал за свои услуги денег.

Каладин достал свои четыре марки – и застыл, когда увидел их. Лишь одна все еще излучала мягкий белый свет. Три другие потускнели, в центре стеклянных капель едва теплились бриллиантовые огоньки.

– Вот тебе раз, – сказал аптекарь, прищурившись. – Пытаешься подсунуть мне пустышки? – Он схватил одну быстрее, чем Каладин успел возразить, а потом принялся шарить за прилавком. Вытащил ювелирную лупу, снял очки и поднял сферу, разглядывая ее на свету. – Ага. Нет, это настоящий самосвет. Мостовик, тебе надо зарядить сферы. Не все такие доверчивые, как я.

– Они светились этим утром, – запротестовал Каладин. – Газ, видимо, заплатил мне истощенными сферами.

Аптекарь отложил лупу и снова надел очки. Он выбрал три марки, включая ту, что светилась.

– Могу я ее взять? – спросил парень.

Старик нахмурился.

– Всегда держи в кармане заряженную сферу, – пояснил Каладин. – На удачу.

– Любовное зелье точно не хочешь?

– Если окажешься во тьме, у тебя будет свет, – твердым голосом продолжил Каладин. – И, как ты сам сказал, большинство людей не столь доверчивы, как ты.

Аптекарь с неохотой обменял заряженную сферу на мертвую, не забыв поглядеть на нее через лупу. Тусклая сфера стоила столько же, сколько заряженная; ее просто надо было оставить снаружи на время Великой бури, и она, снова наполнившись буресветом, светила где-то неделю.

Каладин сунул в карман заряженную сферу и забрал свои покупки. Кивнул аптекарю на прощание, и они с Сил вышли на лагерную улицу.

Юноша провел часть дня, прислушиваясь к разговорам солдат в столовой, и кое-что узнал о военном лагере. То, что должен был узнать много недель назад, если бы не был таким безучастным. Например, про куколок на плато, про светсердца и про соперничество между великими князьями. Он понимал, отчего Садеас был столь требователен к своим людям, и начал также догадываться, почему тот разворачивался, если они добирались до плато позднее другого войска. Подобное случалось нечасто. Обычно Садеас прибывал первым, а другие алетийские армии, добравшиеся позже, вынуждены были разворачиваться и уходить.

Военные лагеря были огромными. По слухам, во всех алетийских лагерях жило больше ста тысяч солдат – это во много раз превышало население Пода. И это не считая гражданских. Передвижной военный лагерь привлекал множество разнообразных искателей приключений; постоянный, вроде этих, на Расколотых равнинах, манил их еще больше.

Каждый из десяти военных лагерей располагался в отдельном кратере и состоял из разнородной смеси духозаклятых зданий, хибар и шатров. Некоторым торговцам, вроде аптекаря, хватало денег на дом из дерева. Живущие в шатрах разбирали их на время бурь и платили кому-нибудь за убежище. Даже внутри кратеров Великие бури ощущались весьма сильно, особенно там, где наружная стена была низкой или осыпалась. Некоторые места – вроде лесного склада – оставались полностью беззащитны.

На улицах было полным-полно народа. Женщины в юбках и блузах – жены, сестры или дочери солдат, торговцев или ремесленников. Рабочие в штанах или робах. Множество воинов в кожаных доспехах, с копьями и щитами. Все – люди Садеаса. Солдаты из одного лагеря не смешивались с другими, и следовало держаться подальше от кратера другого светлорда, если у тебя там не было особых дел.

Расстроенный Каладин покачал головой.

– Что? – спросила Сил, опускаясь ему на плечо.

– Я не ожидал увидеть здесь такой разлад. Я думал, королевская армия будет единой.

– Где люди, там и разлад, – сказала Сил.

– В каком смысле?

– Вы действуете по-разному и думаете по-разному. Никто другой так не поступает – животные действуют одинаково, а все спрены, если можно так выразиться, представляют собой одно и то же существо. Это и есть гармония. Но в вас ее нет... такое ощущение, что вы даже вдвоем не можете ни о чем договориться. Весь мир делает то, для чего предназначен, кроме людей. Может, поэтому вы так часто убиваете друг друга.

– Но не все спрены ветра одинаковые, – заметил Каладин, открывая ящик и запихивая часть бинтов в карман, который пришил изнутри своего кожаного жилета. – Ты этому доказательство.

– Знаю, – тихонько проговорила она. – Может, теперь ты поймешь, отчего это меня так беспокоит.

Каладин не знал, что ответить. В конце концов он дошел до лесного склада. Несколько человек из Четвертого моста лежали в тени с восточной стороны казармы. Интересно бы посмотреть, как делают такие казармы, – духозаклинатели преобразовывали воздух в камень. К сожалению, духозаклятие совершалось по ночам и под строгой охраной, чтобы священный ритуал не видел никто, кроме ревнителей или светлоглазых очень высокого ранга.

Первый послеполуденный колокол прозвучал сразу же, как Каладин достиг барака. Он даже перехватил суровый взгляд Газа за то, что чуть не опоздал на мостовое дежурство. Большая часть «дежурства» проходила в безделье, ожидая, пока не зазвучат горны. Что ж, Каладин не собирался тратить время зря. Нельзя рисковать, утомляя себя ношением бруса, – не сейчас, когда могла случиться вылазка с мостом, но, возможно, будет шанс размяться или...

Горн запел чистым и четким голосом. Словно тот самый мифический горн, что должен был направлять души храбрецов на небесное поле битвы. Каладин застыл. Как обычно, он ждал второго сигнала, словно какая-то его неразумная часть нуждалась в подтверждении. И сигнал прозвучал, передавая сведения о том месте, где находился закуклившийся ущельный демон.

Солдаты бросились к площадке для построения рядом с лесным складом; кто-то побежал в лагерь за оружием.

– Построиться! – закричал Каладин, рванувшись к мостовикам. – Забери вас буря! Всем встать в строй!

Они не обратили на него внимания. Те, кто был без жилетов, побежали за ними в казарму, в итоге в дверях образовалась куча-мала. Одетые помчались к мосту. Расстроенный Каладин последовал туда же. Там они заняли места заранее предусмотренным образом. У каждого был шанс оказаться в лучшем положении: бежать в первом ряду до ущелья, а перед сближением с врагом перейти назад, где было относительно безопасно.

Существовало строгое чередование, ошибки были недопустимы и карались нещадно. В мостовых командах имелась жестокая система самоуправления: если кто-то пытался мошенничать, остальные вынуждали его во время сближения бежать впереди. Такое, вообще-то, запрещали, но Газ поворачивался к мошенникам слепым глазом. Он также не брал взяток за изменение мест. Возможно, знал, что стабильность – единственная надежда мостовиков – заключалась в чередовании. Жизнь несправедлива, быть мостовиком – несправедливо, но, по крайней мере, если ты бежал в ряду смертников и выжил, в следующий раз побежишь позади.

И только старшина перед штурмом плато всегда уходил назад. Самое выгодное положение в расчете. Хотя ни один мостовик не мог считать себя по-настоящему в безопасности. Каладин был заплесневелой едой на тарелке голодного человека – сразу такое не съешь, но пощады все равно ждать не приходится.

Он занял свое место. Как только все собрались, Каладин приказал поднимать. Он слегка удивился тому, что его послушались, но во время вылазки всегда был кто-то, отдающий команды. Голос менялся, однако сами простые приказы оставались прежними. Поднимай, беги, опускай.

С лесного склада к Расколотым равнинам понесли двадцать мостов. Каладин заметил, как за ними с облегчением следят несколько мостовиков из седьмого расчета. Они были на дежурстве до первых полуденных колоколов и разминулись с этой вылазкой на какие-то секунды.

Мостовики трудились усердно. Не только из-за угрозы побоев – они бежали со всех ног, потому что хотели достичь нужного плато раньше, чем туда прибудут паршенди. Если это удавалось, то не было ни стрел, ни смертей. И потому мостовики только во время вылазок с мостами не проявляли ни медлительности, ни лени. Многие ненавидели свою жизнь, но все равно за нее цеплялись – рьяно, до побелевших костяшек.

Они с грохотом миновали первый из постоянных мостов. Мышцы Каладина протестующе ныли, но он сопротивлялся усталости. После Великой бури, что прошла минувшей ночью, большинство растений еще были открыты, камнепочки выпустили лозы, цветущие бранза тянули из расщелин к небу ветви, похожие на когтистые лапы. Попадались также колючники: игольчатые кустики с каменными ветками, на которые Каладин обратил внимание, когда впервые попал в эти края. В многочисленных трещинах и углублениях на неровной поверхности плато собралась вода.

Газ руководил их продвижением, выкрикивая, в какую сторону поворачивать. На многих ближайших плато стояло по три-четыре моста, в результате чего на Равнинах появлялось множество развилок. Бег сделался механическим. Он выматывал, но был вполне привычным, и бежать впереди, видя дорогу, куда приятнее. Каладин принялся читать обычную мантру, считая шаги, как советовал безымянный мостовик, чьи сандалии он носил до сих пор.

В конце концов они достигли последнего постоянного моста. Пересекли небольшое плато, миновав закопченные остатки моста, который паршенди уничтожили ночью. Как им удалось это сделать во время Великой бури? Ранее, прислушиваясь к разговорам солдат, Каладин понял, что те испытывали к врагам ненависть, гнев, но вместе с тем и уважение. Эти паршенди ничуть не напоминали медлительных, почти немых паршунов, что трудились по всему Рошару. Они были умелыми воинами. Каладин по-прежнему удивлялся такой несообразности. Паршуны – и вдруг воюют? Очень, очень странно.

Четвертый и остальные расчеты опустили свою ношу в самой узкой части расщелины. Его люди рухнули на землю рядом с мостом, отдыхая, пока армия переходила с одного плато на другое. Каладин едва не присоединился к ним – у него колени подгибались от изнеможения.

«Нет, – подумал он. – Нет. Я выстою».

Это было глупо. Другие мостовики едва ли обратили на него внимание. Один, Моаш, даже выругался. Но теперь, когда решение принято, Каладин упрямо за него держался и, сцепив руки за спиной, стоял по-парадному, пока войско переходило через расщелину.

– Эй, мостовик! – крикнул солдат, поджидавший своей очереди. – Захотелось поглядеть на настоящих воинов?

Каладин повернулся к говорившему – им оказался кареглазый крепыш, у которого руки были толще бедер многих стоявших рядом солдат. Командир отделения, судя по узлам на плечах кожаного колета. Каладин когда-то носил такие же.

– Командир, ты хорошо обращаешься с копьем и щитом? – крикнул Каладин в ответ.

Воин нахмурился, но молодой мостовик знал, о чем он думает. Оружие солдата было его жизнью, поэтому о нем заботились, как о собственном ребенке, часто приводя в порядок до того, как поесть или отдохнуть.

Каладин кивнул на мост.

– Это мой мост, – сказал он громко. – Он мое оружие – единственное, которое мне позволили иметь. Береги его.

– А иначе что ты сделаешь? – крикнул другой солдат, и по рядам прокатился смех.

Командир отделения ничего не сказал, но помрачнел.

Слова Каладина были бравадой. На самом деле он ненавидел мост. Но все равно остался стоять.

Через несколько минут по мосту Каладина проехал сам великий князь Садеас. Светлорд Амарам, благородный генерал, всегда выглядел героически и безупречно. Садеас казался сделанным совсем из другого теста – круглолицый, кудрявый, высокомерный. Он ехал словно на параде, одной рукой придерживая вожжи, другой прижимая к боку шлем. Его доспех был красного цвета, а на шлеме болтались легкомысленные ленты. Чудесный древний артефакт терялся из-за избытка бессмысленной показной роскоши.

Каладин позабыл об усталости, его кулаки сжались. Вот перед ним светлоглазый, которого стоит ненавидеть больше всех, – человек до такой степени черствый, что легко отправляет на смерть сотни мостовиков каждый месяц. Человек, который по непонятным причинам запретил давать мостовикам щиты.

Садеас и его личная гвардия вскоре перешли на другую сторону, и Каладин понял, что должен был, видимо, поклониться. Князь не заметил, но если бы заметил, это могло плохо закончиться. Качая головой, Каладин поднял свой мостовой расчет, хотя с Камнем – громилой-рогоедом – пришлось повозиться, поскольку он не хотел вставать. Перейдя расщелину, они подхватили мост и побежали к следующей пропасти.

Все повторилось достаточно много раз, чтобы Каладин потерял счет. Во время каждого перехода через расщелину он отказывался ложиться. Он стоял, заведя руки за спину, и смотрел, как войско перебегает на следующее плато. Все больше солдат замечали его и глумились. Каладин не обращал на них внимания, и к пятому или шестому переходу насмешки прекратились. Увидев Садеаса вновь, молодой мостовик поклонился, хотя от этого у него свело желудок. Он не служил этому человеку, не давал присяги. Но служил тем, кто входил в Четвертый мост, и спасет их. А значит, ему следует избегать наказаний за дерзость.

– Меняемся местами! – крикнул Газ. – Переходим и меняемся местами!

Каладин резко повернулся. После следующей расщелины начнется штурм. Он прищурился, вглядываясь в даль, и едва сумел различить шеренгу темных силуэтов на отдаленном плато. Паршенди уже прибыли и строились. За ними было видно, как вскрывают куколку.

Каладин ощутил разочарование. Они оказались недостаточно быстры. И, невзирая на усталость, Садеас поскорее начнет штурм, чтобы не позволить паршенди добыть светсердце.

Мостовики поднялись, молчаливые и испуганные. Знали, что их ждет. Они пересекли расщелину, вытащили мост и заняли места в обратном порядке. Солдаты построились. Все вели себя тихо, словно готовились нести чей-то гроб к погребальному костру.

Мостовики оставили для Каладина место позади, укрытое и защищенное. Сил приземлилась на мост, глядя на это место. Каладин подошел к нему, ощущая страшную усталость, душевную и физическую. Слишком много сил потратил утром и потом, когда стоял, а не отдыхал. Да что на него нашло? Парень едва держался на ногах.

Он посмотрел на мостовиков. Его люди были покорны, унылы, испуганы. Если откажутся бежать, их казнят. Если побегут, то попадут под волны стрел. Они не смотрели на далекую шеренгу лучников-паршенди. Они смотрели себе под ноги.

«Это твои люди, – сказал Каладин самому себе. – Ты должен их вести, даже если они этого не знают. И куда ты их поведешь, если будешь в заднем ряду?»

Он вышел из строя и обогнул мост; двое – Дрехи и Тефт – изумленно уставились на него, когда он прошел мимо. Точку смерти – середину первого ряда – занимал Камень, здоровенный смуглокожий рогоед. Каладин похлопал его по плечу:

– Камень, иди на мое место.

Мостовик вытаращил глаза:

– Но...

– Назад, быстро.

Камень нахмурился. Еще никто не пытался получить место впереди.

– Низинник, воздух ударить тебе в голову, – сказал он с сильным акцентом. – Хочешь смерти? Так почему не прыгнуть в пропасть? Так проще.

– Я старшина. Бежать впереди – моя привилегия. Иди.

Камень пожал плечами, но сделал, как велели. Никто не сказал ни слова. Если кто-то захотел, чтобы его убили, его дело.

Каладин окинул мостовиков взглядом:

– Чем больше времени у нас уйдет на то, чтобы опустить мост, тем больше стрел они смогут в нас выпустить. Будьте крепкими, решительными и быстрыми. Поднять мост!

Мостовики повиновались; внутренние ряды передвинулись под мост и расположились там по пять человек в ширину. Каладин стоял в первом ряду, слева от него был высокий и плотный мостовик по имени Лейтен, а справа – худощавый парень Мурк. Адис и Корл – по краям. Пятеро в ряд. Авангард смерти.

Когда все расчеты подняли свои мосты, Газ приказал:

– На приступ!

Они побежали – рванулись вдоль строя солдат, державших копья и щиты. Некоторые глядели с любопытством, возможно удивленные тем, как несчастные мостовики с такой быстротой бегут навстречу смерти. Другие отворачивались – не исключено, пристыженные тем, скольких жизней будет стоить их переход через эту расщелину.

Каладин смотрел только вперед, стараясь не прислушиваться к внутреннему голосу, который недоверчиво орал, что этот поступок неимоверно глуп. Он со всех ног несся к последней пропасти, сосредоточившись на строе паршенди. На солдатах с черно-красной кожей, сжимавших луки.

Сил летела рядом с головой Каладина уже не в облике человека, а в виде струящейся ленты света.

Луки поднялись. Каладин оказался в точке смерти во время неудачного штурма впервые с того дня, как попал в мостовой расчет. На это место всегда ставили новичков. Если те погибали, можно было не заботиться об их обучении.

Лучники-паршенди натянули тетивы, целясь в пять или шесть мостовых расчетов. Четвертый мост был явно в их поле зрения.

Выстрел.

– Тьен! – заорал Каладин, почти обезумев от усталости и крушения надежд. Он прокричал имя вслух – сам не понимая почему, – в то время как навстречу летела волна стрел, и внезапно ощутил неожиданный и необъяснимый прилив сил.

Стрелы достигли цели.

Мурк упал без звука, в него угодили четыре или пять стрел, и его кровь брызнула на камни. Лейтен также упал, а с ним и Адис, и Корл. Дротики с треском ломались о землю у ног Каладина, и не меньше полудюжины вонзились в дерево вокруг его головы и рук.

Каладин не знал, попали в него или нет. Парень слишком переполнился силой и смятением и продолжал бежать. По какой-то причине несколько лучников-паршенди впереди опустили свои луки. Он видел их мраморную кожу, странные красноватые или оранжевые шлемы и простую коричневую одежду. Враги выглядели смущенными.

Какова бы ни была причина, она подарила Четвертому мосту несколько драгоценных мгновений. К тому времени, когда паршенди опять подняли луки, расчет Каладина уже достиг расщелины. Его люди догнали другие мостовые расчеты – их осталось лишь пятнадцать. Пять не добежали. Мосты один за другим ложились поперек пропасти.

Под возобновившимся ливнем стрел Каладин крикнул мостовикам опускать. Одна стрела полоснула его по ребрам и задела кость. Молодой мостовик почувствовал удар, но не боль. Он пробирался вдоль боковой части моста, помогая толкать. Четвертый расчет с грохотом перекинул мост, пока ответная волна стрел алети отвлекала вражеских лучников.

Отряд верховых ринулся в атаку. Про мостовиков быстро забыли. Каладин упал на колени рядом с мостом, а его товарищи ковыляли прочь, окровавленные и раненые, – они отыграли свои роли в битве.

Прижав ладонь к боку, Каладин почувствовал кровь.

«Прямое рассечение, длиной всего лишь в дюйм, недостаточно широкое, чтобы представлять опасность».

Голос его отца.

Каладин тяжело дышал. Нужно было спрятаться. Над головой проносились стрелы, которые выпускали лучники-алети.

«Одни люди забирают жизни. Другие – спасают жизни».

Это еще не все. Каладин вынудил себя встать и, шатаясь, побрел туда, где кто-то лежал возле моста. Это был Хоббер; стрела попала ему в ногу. Он стонал, сжимая бедро.

Каладин схватил его под мышки и поволок прочь от моста. Раненый почти потерял сознание от боли и лишь невнятно ругался, пока парень затаскивал его в расселину за небольшим выступом в скале, где спрятались Камень и несколько других мостовиков.

Бросив там Хоббера – стрела не задела ни одну большую артерию, и некоторое время с ним все должно было быть хорошо, – Каладин повернулся и попытался ринуться обратно на поле боя. Но поскользнулся, споткнувшись от усталости, и рухнул на землю с тяжелым стоном.

«Кто-то забирает жизни. Кто-то спасает жизни».

Он заставил себя подняться на ноги, истекая потом, и пробраться назад к мосту, а в его ушах в это время звучал голос отца. Следующий найденный мостовик – человек по имени Курм – был мертв. Каладин оставил его тело.

У Гадоля оказалась глубокая рана в боку, стрела прошла насквозь. Его лицо покрывала кровь из пореза на виске, и он сумел немного отползти от моста. Он озирался обезумевшими черными глазами, вокруг него колыхались оранжевые спрены боли. Каладин схватил его под мышки и утащил прочь незадолго до того, как по тому же месту с грохотом промчалась кавалерия.

Каладин оттащил Гадоля к расселине, по пути заметив еще двоих мертвецов. Он быстро подсчитал. Выходило двадцать девять мостовиков, включая трупы. Пятерых не хватало. Каладин, спотыкаясь, заковылял обратно на поле боя.

Солдаты собрались плотной группой у задней части моста, лучники во флангах стреляли по рядам паршенди, а тяжелая кавалерия – во главе с самим великим князем Садеасом, почти неуязвимым в своей осколочной броне, – пыталась отбросить врага назад.

Каладин заколебался – у него кружилась голова; от множества людей, что бежали, кричали, стреляли и бросали копья, он чувствовал себя сбитым с толку. В этой кутерьме затерялись пять мостовиков – они, скорее всего, мертвы...

На краю пропасти скорчился человек, над чьей головой в обе стороны летели стрелы. Даббид, один из мостовиков. Он сжался в комок, и его рука была согнута под неправильным углом.

Каладин бросился на землю и пополз к нему под ливнем стрел, надеясь, что паршенди не обратят внимания на пару невооруженных мостовиков. Даббид и не заметил, когда юноша приблизился. Он был в шоке – что-то беззвучно бормотал и потрясенно озирался. Каладин неуклюже его схватил, но встать в полный рост не решился.

Он полз на четвереньках, одной рукой волоча за собой Даббида прочь от расщелины. Каладин все время поскальзывался на крови, падал, обдирал руки о камни, ударялся о них лицом. Но не сдался и все-таки вытащил парня из-под ливня стрел. Наконец они оказались достаточно далеко, чтобы Каладин смог рискнуть и встать. Попытался поднять Даббида, но понял, что слишком ослабел. Попытался еще раз – и, поскользнувшись, в изнеможении рухнул на камни.

А потом лежал, еле дыша, и боль в боку наконец-то его настигла.

«Как я устал...»

Он поднялся, дрожа, и опять попытался схватить Даббида. Сил не было даже тащить того волоком, и от досады у Каладина на глазах выступили слезы.

– Низинник, воздух тебе в голову, – проворчал кто-то.

Каладин повернулся и увидел Камня. Здоровенный рогоед схватил Даббида под мышки и потащил.

– Без ума! – прорычал он, а потом легко поднял раненого и понес к расселине.

Каладин последовал за ним. Там он упал без сил, привалившись спиной к стене. Перепуганные, но выжившие мостовики сгрудились вокруг него. Камень положил Даббида на землю.

– Еще четыре, – выдавил Каладин, еле дыша. – Мы должны их найти...

– Мурк и Лейтен, – сказал Тефт. Пожилой мостовик был почти в самом конце на этот раз и не пострадал. – И Адис, и Корл. Они бежали в первом ряду.

«Точно, – подумал измученный Каладин. – Как я мог забыть...»

– Мурк мертв. Остальные могут быть живы. – Он попытался встать.

– Идиот, – буркнул Камень. – Тут сиди. Все хорошо. Я сделать сам. – Он помедлил. – Стало быть, я тоже идиот.

Нахмурившись, рогоед вернулся на поле боя. Тефт поколебался, но бросился вдогонку.

Каладин глубоко дышал, держась за бок. Парень не мог понять, какая боль сильнее – от пореза или от удара стрелы о кость.

«Спасать жизни...»

Он подполз к троим раненым. Хоббер со стрелой в ноге мог подождать, а у Даббида просто сломана рука. Гадоль выглядел хуже всех с дырой в боку. Каладин посмотрел на рану. У него не было ни операционного стола, ни обычного антисептика. И что же ему делать?

Он отбросил отчаяние и сказал, обращаясь к мостовикам:

– Кто-нибудь, найдите мне нож. Заберите с тела павшего солдата. Остальные разведите костер!

Мостовики посмотрели друг на друга.

– Данни, отправляйся за ножом, – сказал Каладин, прижимая руку к ране Гадоля, пытаясь остановить кровь. – Нарм, ты можешь развести огонь?

– Чем? – спросил мостовик.

Каладин стянул жилет и рубаху и вручил последнюю Нарму:

– Это используй вместо трута и набери упавших стрел вместо дров. У кого-нибудь есть огниво?

Огниво, к счастью, нашлось у Моаша. Все самое ценное забирали с собой во время вылазки с мостом, потому что многие не гнушались воровать у товарищей по несчастью.

– Шевелитесь! – выкрикнул Каладин. – Кто-нибудь, вскройте камнепочку и достаньте из нее пузырь с водой!

Мостовики застыли на несколько секунд. Потом, к счастью, подчинились. Возможно, были слишком ошеломлены, чтобы возражать. Парень разорвал рубаху Гадоля, открыв рану. Она оказалась плохая, очень плохая. Если задет кишечник или другие органы...

Каладин велел одному из мостовиков прижать повязку ко лбу Гадоля, чтобы остановить малое кровотечение – важна любая мелочь, – и быстро осмотрел раненый бок, как учил отец. Вскоре вернулся Данни с ножом. Но у Нарма не ладилось с огнем. Он ругался, снова и снова ударяя кремнем по кресалу.

У Гадоля начались конвульсии. Каладин прижал повязку к ране, чувствуя себя беспомощным. Нельзя наложить жгут на такую рану.

Гадоль сплюнул кровью, закашлялся и прошипел, бешено вращая глазами:

– Землю разрушают они! Желают ее, но во гневе своем уничтожат. Как завистливый муж, что сжигает богатства, лишь бы не достались врагам! Они идут!

Потом судорожно вздохнул и замер, уставившись мертвыми глазами в небо; по его щеке потекла струйка кровавой слюны. Его последние пугающие слова будто повисли в воздухе. Неподалеку сражались и кричали солдаты, но мостовики хранили молчание.

Каладин отпрянул, оглушенный болью потери. Его отец всегда говорил, что со временем чувствительность притупится.