Текст книги "Ноги в поле, голова на воле"

Автор книги: Бранко Чопич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

21

Однажды расхворалась Илькина мать. Все в доме давно уже встали, а она продолжает лежать в своей постели, молчит и лишь иногда печально усмехнется.

Было как раз воскресенье, райский день для детей, потому что в этот день не надо идти в школу. Мы собрались на лужайке, играем, болтаем. С нами и мой дядька Иканыч. Бегает взапуски, прыгает, словно бы болезнь матери совершенно его не касается.

Вдруг мы точно сглазили Икету: примолк наш Илька, бросил игру, забрался под дерево в тень, в одну точку уставился и молчит.

– Что это с нашим Иканом? – дивится Ёя Кляча, а Вея растолковывает нам осторожным шепотом:

– У него мама больна.

– Так он же все утро с нами бегал как ни в чем не бывало, а потом вдруг ни с того ни с сего закис? – не перестает удивляться Ёя.

– Он свою маму вспомнил! – доказывала свое Вея. – Все вы, мальчишки, такие беззаботные!

Тут наш Икан сорвался с места и замелькал пятками к дому.

Забился к своей маме в постель и затаился, как муха.

– Что с тобой, душенька? – беспокоится Илькина мать.

– Я тоже болеть хочу! – бормочет Икан.

– Зачем же это, душенька?

– Тебе буду помогать. Мы с тобой вместе будем болеть! – сокрушенно вздыхает Илька.

Так он и пригрелся у матери в постели, а в селе уже стали поговаривать, что Илька тоже серьезно заболел.

Соседки приходят навестить Илькину мать, приносят ей гостинцы, но больная притронется к еде и тут же ее оставляет.

– Не могу, – вздыхает женщина. – Может быть, ты покушаешь, Икета?

Илька принимает еду с таким видом, словно делает одолжение, и голосом тяжелобольного тянет:

– Попробую, мамочка, за твое здоровье.

Начинает Илька жевать словно бы через силу, а потом как приналяжет, так и подметет все подчистую.

– Врет, бессовестный, ничего он не болен, – ворчу я из своего угла, завистливо наблюдая за своим дядюшкой. – Здоровехонек он, как вол, смотри, как обгладывает куриную ножку, чтоб ему подавиться!

Стараясь обратить на себя внимание, я из своего угла строю Икану рожи, давая знаками понять, чтобы он и мне оставил немного курятины, но этот негодник делает вид, будто ничего не понимает, и хнычет:

– Мама, кто это там гримасничает в углу?

«Ну и поплатишься же ты мне за это!» – даю я себе зарок, а Илькина мать ласково успокаивает своего сыночка:

– Что же ты, мой умничек сладкий, не узнаешь своего двоюродного племянника Бранко?

– Нет, я про такого в жизни не слыхивал! – уверенно заявляет Икан. – Дай мне, мама, еще вон то куриное крылышко, попробую его поглодать.

«Ух, негодник, ну ты у меня и запоешь! Только вылези из кровати!» – клянусь я в душе, пока Илька лакомится куриным крылышком и страдальческим голосом скулит:

– Мамочка, прогони вон того из угла, который рожи корчит, я боюсь, он мне ночью приснится!

Злой, как рысь, я выскакиваю во двор и забиваюсь в траву за свинарником. И там отдаюсь мечтам о том, как я отомщу проклятому притворщику Икану.

– Ну и врежу я ему, клянусь свиноматкой, хряком, кобылой и ясным месяцем! – бубню я про себя.

И словно бы нарочно, чтобы еще больше разжечь мою зависть и гнев, в один прекрасный день к нам в дом является учительница собственной персоной. Пришла проведать своего больного ученика.

– Ну как ты, Ильец-молодец? – спрашивает учительница сердечно, а Илька глазами хлопает и блеет еле слышно:

– Хорошо-о-о-о, только мне без школы скучно. Даже аппетит пропал.

«А все эти ножки, которые ты сожрал и мне ничего не оставил! – возмущаюсь я про себя. – Чтоб тебе первая же кость поперек горла встала».

– А по друзьям своим ты соскучился? – продолжает учительница расспрашивать мнимого больного.

– Соскучился. Я каждый день по ним плачу, – не моргнув глазом врет этот негодник.

Через несколько дней Илькина мать поправилась и поднялась с постели. За ней и Илька вылез. Схватил свою школьную торбу и – куда только его хворь подевалась! – как припустится по дороге, истошно вопя:

– Ату, держи-и-и-и ее, вон она, бешеная!

В школе ребята окружили Илькана. И он стал им про свою болезнь такие сказки рассказывать, что у меня просто уши вяли. Лопаясь от зависти, я наконец не выдержал, размахнулся со всей силы торбой да как тресну Икана по башке.

Но вместо того чтобы разъяриться и поднять крик, Икан невозмутимо заявил:

– Моя голова цела, а твоя грифельная дощечка разбита!

Я раскрыл свою торбу, и правда моя грифельная доска разлетелась в куски.

22

После Илькиной мамы в селе заболело еще много народу. Для бабки Ёки наступила жаркая рабочая пора. С утра до ночи без устали бегала она от дома к дому. Разносила лекарственные травы, варила отвары, давала советы больным. И без того уж иссушенная старостью, бабка Ёка и вовсе исхудала и напоминала теперь березку, затрепанную злыми ветрами на косогоре.

– Жаль, не сумею я набрать себе сухостоя на зиму, – сетовала бабушка Ёка, торопясь через село к какому-нибудь больному. – Я себе каждый год целую гору сухостоя запасаю на зиму. Бывало, осенью весь двор у меня сухостоем завален.

Однажды Вея собрала целую ватагу ребят из нашей школы. Тут и Славко Араб, и Ёя Кляча, и мы с Икетой, и братья Рашеты.

– Послушайте, ребята, знаете, что нам надо было бы сделать?! – сказала Вея. – Пока еще стоят теплые дни, давайте наберем сухостоя в лесу для бабушки Ёки. Для такой команды ребят это пустяковое дело.

– Эге-ге! Все по дрова! – загикали братья Рашеты. – Ату, держи ее, бешеную!

– Больше всего сухостоя в старостином лесу, но этот скряга не разрешает его собирать, – сказал Славко Араб. – Придется нам этот лес тайком прочистить.

– Вот и отлично! – обрадовался Ёя Кляча. – Это самое интересное, когда что-то надо делать тайком. Нападем на этот лес, как саранча.

И вот едва рассветет, а мы уж очищаем просторный клин старостиного леса, собираем сухостой. Взвалив на себя ношу, тащим к бабкиной хижине.

Бабка Ёка не надивится на нас, не нарадуется:

– Что за славные ребятишки! Вишь ведь до чего додумались!

Как-то раз, на заре, во дворе у бабки Ёки очутился ни мало ни много, как огромный грабовый ствол. Его приволокли братья Рашеты, а под вечер всем скопом распилили его, накололи дров, сложили их у амбара поленницей и, покончив с делом, вынеслись всей ордой на дорогу:

– Ату, держи ее, бешеную-ю-ю!

Бабка Ёка тем временем вылечила и нашего истопника Джурача Карабардаковича. Надо, однако, признаться, что в его навары она подбавляла жгучей ракии до той поры, пока старик не начинал напевать. Это было самым верным признаком того, что старому становится лучше и он скоро встанет с постели.

– Бабуля Ёка настоящий чудотворец! – выздоровев, расхваливал Джурач свою спасительницу. – Попробуй только кто-нибудь ее обидеть, со мной будет дело иметь.

А тем временем сельский староста Джукан, по прозванию Крикун, все чаще стал прохаживаться мимо бабки Ёкиной хижины и заглядываться на ее дровяные заготовки.

Ишь сколько сухостоя натаскали, готов поклясться, что все это из моего леса! Но что толку напрасно ворчать, когда обычай запрещал спрашивать о том, откуда принесен на двор сухостой. Разумеется, всякий владелец лесного надела имел законное право караулить на своем участке каждую сухую ветку, но такого сквалыгу все село подняло бы на смех. А тем более если бы он запретил собирать сухостой бедноте вроде нашей бабки Ёки.

Проныра староста, конечно, понимал, что бабка Ёка не сама носит хворост, а кто-то из ее друзей, но поди догадайся, кто именно, когда бабушку Ёку любит все село. Единственно, в чем староста был совершенно уверен, что без школьной детворы тут дело не обошлось.

– Небось возле своего дома эти сорванцы хворост собирать не станут. Возле дома их из-под палки собирать не заставишь, – брюзжал про себя староста. – Зато мой лес они готовы догола обчистить.

И вот в отместку бабке Ёке староста решил подать на нее жалобу в жандармерию о том, что она занимается знахарством и колдовством: она, мол, из больного беса выгонит, а на какую-нибудь скотину напустит.

– Н-да, это дело нешуточное! – воскликнул начальник жандармского участка, с опаской косясь на черного козла, вознамерившегося как раз, поднявшись на задние ноги, объесть зеленый куст. – А ну-ка хватайте этого вымазанного в саже черномазого, не иначе как он что-то тут вынюхивает.

Фараоны подскочили к козлу, схватили его за рога и поволокли в подвал жандармерии, в кутузку. Так безвинный козел пал первой жертвой злобных наветов.

А на следующий день нежданно-негаданно являются к бабке на двор двое фараонов и начинают исподволь ее выспрашивать:

– И откуда ж это у тебя, значится, бабка Ёка, столько дров в усадьбе?

– А это мне дьяволята мои натащили! – с готовностью отвечает легавым бабуля.

– Значит, ты сама признаешься, что с нечистой силой дружбу водишь? – вылупился на нее унтер и с недоверием пощупал свой ранец: не забился ли уже туда какой-нибудь махонький чертенок с рожками.

– Да по мне, они, мои дьяволята, самая разлюбезная компания! – искренне призналась бабуля.

– И где ж они, значится, по большей части скрываются? – лязгнул зубами унтер.

– Так в школе они и скрываются! – рассмеялась бабуля.

Легавые рысью в школу, врываются в наш класс да как рявкнут:

– Стой, ни с места! Где тут прячется нечистая сила?

Мы все в ужасе окаменели. А мой дядя Икан совершенно невозмутимо говорит:

– Нечистая сила? Да вон она, в колодце.

Легавые сломя голову полетели к колодцу. Унтер перегнулся через сруб, заглянул в темное зеркало воды и, увидев там свое отражение, заорал:

– Вон он, пока только один усатый черт! И в жандармской шапке!

– Ура! Это, наверное, моя шапка и есть, которую я в прошлом году потерял в погоне за конокрадами! – обрадовался младший легавый.

Неизвестно, чем бы закончилось это исследование, если бы к колодцу не подоспели учительница, поп и бабка Ёка.

– Что за паника? – недоумевает учительница.

– Да вот бабка Ёка знахарством занимается и с нечистой силой дружбу водит! – воинственно заявляет жандармский унтер.

– О боже! Так ведь нечистая сила, сынок, – моя забота! – заметил мирно поп. – Да мало кто теперь верит в нее! С тех пор как люди стали грамотными, и чертовщины заметно поубавилось на свете.

– Но эта бабка ворожит, и мы ее должны за колдовство в темную посадить, – настаивает легавый.

– Что за глупости! – рассмеялась учительница. – Она людей отварами и разными травами лечит, точно такие и в аптеке продаются. И меня бабуля вылечила.

– Но бабка сама нам призналась, что водит дружбу с дьяволятами, что возле школы шатаются! – крикнул младший легавый. – Так где они у вас тут?!

Мой дядька Икан выскочил из толпы ребят, выпятил грудь и гаркнул:

– Вот он я, дьяволенок!

Легавые отшатнулись от него на шаг и схватились за ружья. А бабка Ёка рассмеялась и говорит:

– И правда, что этот Илька настоящий дьяволенок. И еще тут дьяволята есть – Славко, Ёя, Бранко. А это наша дьяволица Вея.

– Вот уж не знал! – ахнул наш батюшка.

Так ни с чем в тот день вернулись легавые в жандармерию. Отругали они старосту за ложные показания, а он в душе поклялся рано или поздно отомстить и бабке Ёке, и всем нам.

Пока злопамятный староста, завалясь в кровать и почесывая бок, замышлял, как бы нам покрепче насолить, мы ежедневно отправлялись в его лес на заготовки топлива для нашей бабули.

23

Однажды все взрослое население нашего дома отправилось на свадьбу в другое село, а нас с Иканом оставили стеречь хозяйство.

Мы с Иканом играли во дворе, как вдруг, глядь, по дороге пылит крытая цыганская арба. А в этой арбе полно детишек, котлов и разного скарба.

Когда арба поравнялась с нашим домом, из нее вышел старый цыган в огромной шляпе с обвисшими полями и браво крикнул:

– Эй, молодые люди, привет!

– Привет! – поспешили мы ему ответить хором, страшно польщенные его обращением к нам.

– Вы что же, мужички, дома одни? А где все ваши?

– Наши на свадьбу ушли. А нас дома оставили.

– Ах вот как, на свадьбу? А что же они вас с собой не взяли? Таким молодым людям, как вы, в аккурат жениться в пору, верно я говорю?!

– Верно ты говоришь! – подхватила косматая цыганка, выбираясь из арбы.

– Как по-твоему, который из этих молодых людей умнее? – обратился цыган к своей жене.

Иканыч на эти слова выпятил грудь и вылупил свои глазищи в крапинах, чтобы казаться мудрее. И я тоже напустил на себя умный вид, а цыган продолжал, глядя прямо на меня:

– Я думаю, вот этот белобрысенький умнее. Он враз сообразит вынести нам кусок погачи или хлеба.

Не успел он проговорить эти слова, как я стремглав ворвался в дом, схватил со стола половину погачи и вынес ее цыгану.

– Вот тебе, еще теплая.

– Ну, не говорил ли я тебе, что у этого огольца голова светла, как темная ночь!.. – воскликнул цыган, переламывая погачу пополам.

– Не болтай! – сердито перебила его косматая цыганка. – Вот этот чернявенький умнее. Он бы додумался сыскать нам и шматок солонины.

На эти слова Икета проворней лисицы взлетел на чердак, где у нас висел последний кусок солонины.

– Видал! – воскликнула цыганка. – Этот парень напичкан мозгами, как тюфяк гвоздями.

Иканыч весь раздулся от гордости, носом облака задевает.

А цыган откашлялся и промолвил:

– А все же самым умным будет тот, кто догадается поднести нам кувшин молока.

Мы с Иканом и рады стараться, бросились наперегонки в дом, шарим по кладовке, сбились с ног, пока Илька не обнаружил горшок с простоквашей, а я горшок с молоком. Цыгане навалились на новое угощение, а мы с Ильей так и пыжимся от довольства собой, а про себя гадаем, кто же все-таки из нас умнее?

Цыгане всласть поели, надулись молока, и тут старый цыган и объявляет:

– Ну, парни, ума у вас палата, что у моего Гнедко, на все четыре ноги хватит!

Нам с Илькой лестно от такого признания наших необыкновенных способностей, и мы просим познакомить нас с Гнедко.

Цыган услужливо указывает нам на тощую гнедую конягу, запряженную в арбу, и говорит:

– А вот и он, мой разумник Гнедко. Поцелуйтесь, молодые люди, со своим братом.

Готовые провалиться сквозь землю со стыда, мы покраснели как раки, и едва цыганская арба запылила по дороге, как я накинулся на дядюшку Ильку:

– Видел, кто такой Гнедко!

– Сам ты Гнедко! – крикнул Икан, ломая ивовый прут.

– Вот тебе, умник большущий, добро раздающий! – успел я его первым огреть стеблем подсолнуха.

Он стеганул меня ивовым прутом, чтобы звезды надо мной ярче горели, я расписался по нему стеблем подсолнуха, чтобы ему двойное солнце засияло:

– Получай, белобрысый мудрец!

– На́ тебе сдачи, чернявый глупец!

В разгар этой ожесточенной баталии со свадьбы вернулись наши домашние. Увидели они, сколько всего съестного пораздавали мы цыганам, и взяли нас в оборот. Выдрали нас, словно двух телят, забравшихся в капусту.

– Вот тебе за погачу, которую ты цыганам отдал, круглый дурачина, как ночь без лучины!

– Ой-ой-ой! Это Бранко круглый дурачина, а я умный и худой! – верещал Икан, извиваясь, как рыба в сетях.

– А вот и тебе за солонину, парень с мозгами, что тюфяк с гвоздями.

Икану все же удалось ловко вывернуться из рук отца и стрельнуть в кукурузные заросли.

Битва кончилась, наступил вечер, а Икан все не возвращается. Его мать забеспокоилась:

– Куда сбежал ребенок? Не сцапал бы его какой-нибудь зверь лесной!

– Не бойся! – утешает Иканову мать мой дед. – Не родился еще тот зверь, который сцапал бы нашего Ильку.

Ночь миновала, утро наступило, а Ильки нет как нет. Тут уж все наши домашние всполошились. И лишь под вечер является к нам полевой сторож с весточкой от Икана.

– Видел я его! – сообщает нам сторож. – В арбе цыганской сидел. Просил вам передать, чтоб вы его не ждали, у цыган ему лучше живется: в школу не ходить, умываться не надо и богу молиться не заставляют!

Молнией пронеслась по школе весть, что Икан к цыганам сбежал. Разъезжает, говорят, в цыганской арбе, курит трубку и поплевывает сверху вниз на всю нашу школьную премудрость.

– Счастливчик! Он себе прохлаждается, а мы тут запертые в четырех стенах сидим, точно овцы в загоне.

Озаботился мой дед, вскочил на коня и пустился вдогонку за цыганами. Нагнал их в горах невдалеке от города.

– Заглядываю это я в цыганскую арбу, – рассказывал позднее дед, – глядь, а на месте возчика сидит пацан в широченных штанах из шатровой полы. На голове огромная шляпа с обвислыми полями, так что из-под нее и глаз не видать, а уж вымазан весь до того, словно бы он три года подряд не умывался.

– Эй, парнишка, – спрашивает его дед Рада, – не встречался ли тебе тут где-нибудь беглый малец, по имени Иката?

А этот «гриб» отвечает ему низким басом из-под шляпы:

– Тут, старик, люди благородные живут, беглых ты где-нибудь в другом месте ищи.

Дед мой сразу же нашего Ильку по голосу узнал, а тут, откуда ни возьмись, появляется цыганский старейшина и при виде моего деда кидается к нему на шею с криком:

– Аман-заман, освободи ты меня, бога ради, от этой напасти. Этот пацан тут всех наших детей переколотил, у меня отобрал шляпу и трубку, а моему коню дал новую кличку «Бранко». Куда хочешь его забирай, а не то придется нам бросить свою арбу и бежать куда глаза глядят!

– Ладно уж, ухожу я от тебя, но за это ты мне отдай шляпу и трубку! – прокричал Илька из арбы. – А вообще-то мне у вас здорово понравилось.

Цыгану делать нечего, он готов чем угодно от Ильки откупиться, чтобы свалить со своей шеи обузу. Вскочил Илька на коня деду за спину, и так они, к великой радости наших родичей, прибыли домой. Встретили их со слезами и объятиями, словно они из ратного похода вернулись.

Утром Илька так и двинулся в школу в полном цыганском облачении: шляпа-мухомор надвинута на самые глаза, а широченные шаровары из шатровой полы могли бы еще свободно вместить в себя наседку с целым выводком цыплят.

– Аман-заман, шумангеле-параван, полезай ко мне в карман! – заорал Илька, входя в наш школьный двор, отчего конь нашего истопника Джурача с перепугу махнул с выгона прямо в лес. – Афта рага преко прага, скаканул коняга в лес через луг наперерез! – без задержки выпалил Илька, а мы так и вытаращили на него глаза: когда это он выучился так великолепно лопотать на цыганском наречии?

Тут Илька и давай расписывать ребятам про свое житье у цыган, врет и бровью не ведет. И конь у него, оказывается, был, только уж очень неповоротливый и неуклюжий, настоящая туша, так что пришлось ему и кличку подходящую дать – Бранко. Ну уж тут я не стерпел, налетел на Ильку, как рысь, и насадил ему шляпу по самые плечи.

– Вот тебе за тушу, по имени Бранко, длинноухий осел!

24

Ого, знали бы вы, как жестоко поплатился Илька, этот цыганский разбойник, за лошадиную кличку Бранко.

Вот как я ему за это отомстил.

Перед очередным уроком зоологии спрашивает нас учительница, не может ли кто-нибудь принести в школу ежа.

Я давно проследил, какой лазейкой пробираются в наш сад вечером ежи. Потихоньку выбрался в сумерки из дома и поджидаю колючего. Мне повезло. Через некоторое время зашуршала трава, слышу, еж спешит, пыхтит, отдувается, переваливается.

– Ага, попался, пыхтелка! – прошептал я и хвать по нему прутом. Еж свернулся клубком, я его шапкой накрыл и через окошко пробрался с ним в дом… «Сейчас я тебя где-нибудь спрячу!»

Не успел я подумать об этом, как по селу разнесся голос моего двоюродного деда Ниджо. Отведал, видно, где-то ракии у перегонного котла и, распевая песни, возвращается домой.

– Прячься, еж, скорей!

Схватил я ежа и засунул деду Ниджо в кровать, под одеяло.

– Лежи тут и не шелохнись!

Испуганный еж забился под одеяло и притаился в темноте. А тут как раз дед Ниджо является в дом, слегка под хмельком, таращится, точно сойка с ореха, и крякает:

– Охо-хо, сейчас Ниджетина прямо в постельку завалится!

Сбросил он с себя одежду, откинул покрывало, рухнул в кровать и взревел не своим голосом:

– Ой, что это такое?!

Пощупал позади себя рукой, заглянул в постель, обнаружил ежа и еще громче завопил:

– Да это еж! Кто его мне сюда подсунул? Отвечайте! А ну-ка, Бранко, ты что, точно воды в рот набрал, признавайся, кто его подсунул!

– Икета! – бухнул я не моргнув глазом.

– Точно, Икета, кто же еще другой! А ну-ка сюда его за ушко да на солнышко!

И в порыве мстительной ярости дед Ниджо бросился во двор вылавливать негодника Икана. Тот как ни в чем не бывало сидел возле свинарника и говорил деду Раде:

– Завтра мы в школе ежей будем проходить, а я с ежами и так накоротке!

– Еще бы не накоротке, если ты им в моей постели спальню устроил! – прорычал дед Ниджо, схватил Ильку за руку и в дом приволок… – Ты замесил это тесто? – прорычал он, указывая на ежа.

– Не вижу, чтобы этот черный колобок хоть чем-нибудь был бы на тесто похож, – промычал Илька, но от этого мой двоюродный дед Ниджо еще сильнее рассвирепел:

– Ах, не видишь?! Зато сейчас увидишь, как он колется!

И, вдев свою руку в рукавицу, дед Ниджо схватил ежа и засунул его Ильке в штаны.

– А теперь катись на все четыре стороны!

Илька взвыл, как старый кот, и рванул из дома в ночную тьму. Не знаю уж, где он отсиживался, но через полчаса возвращается домой. Штаны закинуты через плечо, почесывается и отдувается:

– Ух и горит же там у меня! И надо мне было в крапиву усесться впотьмах!

На следующий день учительница стала спрашивать ребят, кто видел ежа. Все поднимают руки, один Икан обе лапы подсунул под себя и молчит: тошно ему про ежей вспоминать.

Два или три дня Иканыч дулся на своего отца и смотрел на него с немым укором. Помирились они однажды вечером, когда дед Ниджо согласился рассказать нам какую-нибудь историю.

Близилась поздняя осень, а вместе с ней и пора семейного сумерничанья, когда по вечерам долго засиживаются и, конечно же, рассказывают разные истории. Моему двоюродному деду Ниджо пришлось побывать в Америке, сербским добровольцем сражался он в войну, встречался с медведем на горе Грмеч. Понятно, что у него было достаточно материала для каких угодно рассказов.

И вот уселся дед Ниджо под вечер на своей кровати, а мы к нему жмемся с обеих сторон и упрашиваем:

– Расскажи да расскажи!

– О-ох-ох, – тянет дед, – я бы и рассказал, да не до того мне сейчас, сперва надо башмаки почистить. Смотрите, какие они грязные!

Мы с Иканычем опрометью кидаемся к его башмакам, принимаемся их чистить каждый по одному башмаку, а потом еще и жиром смазывать, чтобы они не промокали. Правый башмак Иканыч смазывает козьим жиром, левый я натираю свиным. От правого башмака несет козлом, левый отдает свинарником.

– Ну, теперь чистые, рассказывай!

– Правильно, детишки, ботинки у меня чистые, но как с ногами быть? Ноги-то у меня грязные, а это одно к другому не подходит. Эх, кабы кто-нибудь нагрел сейчас водички да вымыл мои ноженьки!

Мы с Илькой бросаемся наперебой наливать воду в котелок, греем котелок на огне и тщательно обмываем Ниджины ноги. После этого дед Ниджо, полностью удовлетворенный, снисходит наконец к нашим мольбам и приступает к рассказу.

– Так что же рассказать вам, об Усаче и Медведовиче?

– Об Усаче и Медведовиче.

Дед Ниджо пускается в увлекательное повествование, и все вокруг перестает для нас существовать. Мы переносимся в густые и дремучие леса, где хозяйничает исполин Усач, и в усах у него гнездятся бессчетные птицы. Затаив дыхание слушаем мы эту историю с начала до конца и еще долго потом пребываем в сказочном мире, очарованные и завороженные необыкновенными происшествиями.

Ночью, когда все живое в доме объято глубоким сном, Илька, взметнувшись на своей постели, кричит:

– Беги, Медведович идет!

– Стой, Усач на подходе! – без промедления отзываюсь я.

Взрослые спросонья усмиряют нас чем ни попадя: кто затрещиной, кто опанком, а кто и щипцами для углей, отлично обходясь без помощи лесных великанов. И снова все погружаются в сладкий сон, как будто бы ничего и не бывало. И лишь наутро мы с Иканом показываем друг другу шишки, полученные ночью в столкновении со злыми духами из Ниджиной сказки.