Текст книги "Ноги в поле, голова на воле"

Автор книги: Бранко Чопич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

11

В один прекрасный день учительница торжественно раздала нам новенькие буквари.

– Вот вам, дети, ваша первая книга, по ней вы будете учить, как читаются и пишутся буквы. На первой странице портрет его величества короля Александра. Этот портрет вы должны особенно беречь.

Мы, разумеется, тут же открыли первую страницу, чтобы взглянуть на его величество… Не иначе как это какой-то могучий богатырь, сходный по меньшей мере с Королевичем Марко или каким-нибудь другим таким же героем.

Раскрываем букварь – и что же?! На портрете изображен какой-то зализанный господин в пенсне и с маленькими усиками.

– И это король?! – спрашиваю я Славко Дубину Араба.

Славко кисло кривится:

– В прошлогоднем букваре был изображен точно такой же господин. Жутко похож на землемера из города, который из-под красного зонта землю меряет.

– Чистая правда – вылитый землемер! – подтвердил и мой дядька Икан.

– Ха-ха-ха! Король Землемер! – тотчас же окрестили короля первоклассники, а когда прозвище приходит внезапно, словно само из торбы выскакивает, оно так прочно приклеивается, что его уж ничем не отлепишь.

В тот же день Славко Дубину Араба осенила прекрасная идея.

– Вот что я придумал, ребята! – воскликнул он, схватив карандаш. – Давайте этого нашего короля немного приукрасим!

И, растянувшись на скамье, Славко стал пририсовывать королю Александру длинные и густые усы, как у Королевича Марко. Когда портрет был готов, он его поднял вверх и гордо провозгласил:

– Видали, какой получился усач, душа радуется на него посмотреть!

– Я своего тоже подправлю! – спохватился я.

– Давай, только ты своему другие усы пририсуй, тогда сравним, чьи лучше!

Легко сказать – другие, но как их придумать. Я вертел свою картинку и так и этак, пока не вспомнил гайдуцкие усы и бакенбарды нашего истопника Джурача Карабардаковича. Тут я с жаром взялся за дело и вмиг обрастил его землемерное величество такой густой бородой и усами, что он стал как две капли воды похож на разбойника из народных сказок.

– Ага, видал, какой он теперь у меня молодец! – хвастался я своим портретом Славко Дубине Арабу.

Мой дядюшка Икан тоже не желает от нас отставать. Он своему королю пририсовал закрученные вокруг ушей усы, которые смахивали на слоеную плюшку. Кроме того, он наградил его громадной трубкой допотопного образца, а из трубки валил такой густой и черный дым, как из паровозной трубы!

– Ну и ловкий же этот Илькан! – с восхищением уставился на дядькиного короля Славко Дубина Араб. – Здорово же он его разукрасил!

Один мальчик помимо топорщившихся, как у кота, усов пририсовал своему королю еще и самур – отороченный мехом колпак, как у наших древних владык и героев. Ничего, что сквозь этот колпак проглядывала плешивая макушка с зализанными волосами, мы на это не обращали особого внимания и по достоинству оценили мастерство юного художника.

Но больше всего нам понравилось художественное произведение другого нашего товарища, изобразившего над головой своего короля настоящий землемерский зонт с толстой ручкой, всаженной непосредственно в королевскую голову.

– А у меня еще красивей! – задавался создатель портрета с зонтом.

Но судьба недолго позволила нам расточать наши художественные таланты. Через два-три дня после раздачи букварей входит учительница в класс и, обращаясь к первоклассникам, заявляет:

– А ну-ка, дети, соберите свои буквари, я проверю, в каком они у вас состоянии.

Это распоряжение учительницы поразило нас как гром среди ясного неба, и белый свет померк у нас перед глазами. Мы переглянулись и прошептали:

– Конец.

С большим трудом, словно медведя из пещеры, извлекаем мы из парт свои буквари. А учительница нас подгоняет:

– Живей, живей, не спите!

Первым принял на себя удар Славко Дубина Араб. Открыла учительница первую страницу и ахнула при виде усатого короля.

– Это что такое?

– Я и сам не знаю! – выпучив глаза, пожимает Славко плечами. – Вчера у него усов не было.

– Так, значит, это не ты нарисовал?

– Не я.

– Тогда кто же? – допытывается учительница.

– Должно быть, отец. Я ему букварь на закрутки не даю, вот он и решил мне отомстить.

– Ладно, ладно, я его спрошу. Но если ты соврал, получишь двойную порцию розог.

Илькино художество еще больше поразило учительницу.

– Боже мой, что это такое?

– Это вот усы, это – трубка, а это – дым из трубки, – четко отчеканивает Илькан, словно отвечает выученное назубок задание.

– Кто же тут такое художество развел?

– Бранко! – бестрепетно указывает пальцем на меня этот врунишка.

– Гм, Бранко? – недоверчиво переспрашивает учительница. – А ну-ка я тогда Бранков букварь посмотрю.

Весь похолодев, открываю первую страницу с королевским портретом, и что же я вижу – усы у моего короля настолько тщательно стерты ластиком, что почти не осталось следов моих стараний.

– Ага, значит, и он пробовал малевать, да одумался.

Я хлопаю глазами в недоумении. Меня не столько страшит гнев учительницы, сколько мучает сомнение относительно того, каким образом оказались стертыми усы на портрете моего короля.

– Чтоб больше не смел прикасаться к нему карандашом! – строго выговаривает мне учительница, возвращая букварь, и продолжает проверку.

Оказалось, что почти у всех мальчишек в классе королю были пририсованы усы, а у некоторых в дополнение к усам еще разные украшения. У девчонок буквари были в порядке, в том числе и у Веи. Да оно и понятно: разве девчонки имеют настоящее понятие об усах.

Мамочки родные, какая началась тут свистопляска: каждому художнику было прописано по десять ударов указкой по рукам. И рядом с нами не было ни Джурача Карабардаковича, ни бабки Ёки, чтобы выручить несчастных из беды.

Когда подошла очередь Иканычу отведать горячих, он засучил ногами и заныл:

– Ой, мне срочно нужно выйти во двор…

– Подождешь! – холодно возразила учительница. – Сначала получишь положенную тебе порцию, а после отправляйся куда хочешь! Тебе еще с довеском причитается за то, что ты Бранко зря оклеветал.

– Бранко тоже усы рисовал, только я их ночью стер потихоньку.

– А скажи-ка, для чего ты их стер?

– Потому что у него усы были лучше, чем на моей картинке! – захныкал Икан.

– Так я тебе еще пару горячих добавлю, не завидуй товарищам! – присудила учительница.

Славко Дубина Араб, бедовая головушка, пятнадцать ударов получил за клевету на своего отца. Его разоблачил Икан, да еще и выдал его с головой, сказав, что это он надоумил нас пририсовать усы к портрету короля. Сам Икан еще три удара получил за это от учительницы.

– Вот тебе, вот тебе, не будешь больше жаловаться!

В нашей школе не хватало места для всех, и поэтому в одной комнате размещалось по два класса. На первом этаже занимались вместе первый и второй классы, а на втором – третий и четвертый.

Когда учительница занималась со вторым классом, она давала нам, первачкам, задание, которое называлось самостоятельной работой.

Обычно учительница задавала нам исписывать целую таблицу тонкими и толстыми линиями, крестиками, крючками и закорючками. А справившись с этим заданием, мы сами находили себе «самостоятельную работу»: щекотали друг друга, подкалывали один другого перьями, залезали под парту и прислушивались к тому, что спрашивает и объясняет учительница второму классу. Так волей-неволей мы тоже усваивали то, что проходили второклассники, иногда даже лучше их самих.

Однажды учительница рассказывала второклассникам про то, что такое воздух. Воздух, говорила она, окружает нас повсюду, но при этом остается невидимым. Мы дышим воздухом; когда дует ветер – это перемещается воздух, когда дверь хлопает – это тоже воздух виноват.

Слушая эти объяснения, мы с Иканычем только переглядываемся.

– Где же этот воздух, который нас окружает? – вертимся мы, присматриваясь вокруг, заглядываем под скамью, но нигде ничего не замечаем.

– Лично я не вижу ничего! – признается Икан, уставившись на меня своими круглыми глазищами, словно бы я и есть тот самый воздух.

Вот тихо скрипнула дверь. Я ткнул Икана в бок:

– Смотри, это воздух дверь открывает!

В это время в щель просовывается косматая голова нашего истопника Джурача и раздается его бас:

– Госпожа учительница, я за дровами пошел!

– Видишь, какой ты тупой, – издевается Илька надо мной. – Сказано ведь тебе, что воздух закрывает двери, а не открывает.

В довершение ко всему учительница стала нас уверять, что без воздуха жить вообще невозможно. На это мой Икан презрительно поморщился:

– Как это невозможно? Вот, например, мы с Бранко воздуха никогда и в глаза не видели, а преотлично живем.

Возвращаемся мы в тот день с Иканычем домой. Важно маршируем, задрав носы кверху. Шутка ли, мы были посвящены в такие научные тайны, которые открыты лишь ученикам второго класса.

На поленнице сидит мой дед Рада и посматривает на нас из-под густых бровей.

– Что это вы сегодня гордые какие, точно два петуха?

Иканыч выступает вперед надутый, словно лягушка, и заявляет:

– Ну, дед, знал бы ты, о чем нам сегодня рассказали, у тебя бы глаза на лоб полезли!

– Говори скорей, Ильяшка, я прямо сгораю от нетерпения! – добродушно отвечает дед.

Присаживаемся мы к деду на поленницу, Илька по одну сторону, я по другую, и заводим ученую беседу.

– Дед, ты видишь что-нибудь вокруг? – спрашиваю я.

– Как не видеть, я ведь не слепой.

– Ну и что ты видишь? – значительным тоном продолжает Илькан.

– Да вас вот вижу, свинью, поросят, дом, ветлу.

– Ха-ха-ха, ты самого главного не видишь! – иронически бросает Иканыч.

– Это чего же? – поражается дед.

– Воздуха ты не видишь, а он тебя повсюду окружает! – победоносно пыхтит Икан.

– Да где же это он, воздух твой? А ну-ка, покажи! – обижается дед и тычет пальцем вокруг себя. – Вот я его пальцем проткну!

– Это правда, дед, – поддерживаю я Иканыча, – воздух находится повсюду вокруг нас, хотя он и невидим.

– Скажите пожалуйста, какие премудрости! – не верит дед. – Он как бы есть, а ты его не видишь! Да если вот, к примеру, свинья в свинарнике заперта, так ты в этом собственными глазами можешь убедиться. Это последнему дураку понятно.

– А вот и нет! – вопит Икан. – Сейчас я тебе это докажу!

С этими словами мой дядька по отцовской линии соскакивает с поленницы, бросается за свиньей, загоняет ее в свинарник, захлопывает за ней дверь и кричит:

– Ну что, видишь ты ее?

– Не вижу, – признается дед. – Потому что ты дверь за ней закрыл.

– Но она же в свинарнике, а ты ее не видишь, – скороговоркой тарахтит Илькастый. – А вот и не видишь, а вот и не видишь!

– Ну и что с того, что не вижу?! – гневается дед. – Все равно я знаю, что она там!

– А воздух повсюду вокруг нас, его ученые изобрели! – важно квакает Илькастый. – Нам так учительница сказала.

– Заработаете вы от меня хорошей трепки! – шумит дед. – Да кто это поверит, чтобы ученые такими глупостями занимались, как какой-то воздух изобретать? Больно-то он нам нужен, этот воздух!

– А вот и нужен! Нам так учительница сказала. Без воздуха жить совсем нельзя! – в поддержку Ильке выскакиваю я и этим самым окончательно вывожу деда из себя.

– Передайте своей учительнице, что я вот уже полных шестьдесят лет без этого воздуха прожил и еще проживу, сколько мне положено. И покуда жив, в такие глупости не поверю!

Мы с Иканом переглядываемся, а когда окончательно рассерженный дед удаляется в дом, Илька пожимает плечами и говорит:

– Господи, да я и сам в этот воздух не верю! Вот в то, что свинья в свинарнике заперта, в это я верю, хотя я ее и не вижу, а воздух, наверное, такой тонкий, что его и не разглядеть.

Первое, что этот болтушка Илькан заявил на следующее утро в школе, было:

– А знаете ли, госпожа учительница, что наш дедушка Рада говорит? Он говорит, что вот уже шестьдесят лет без воздуха обходится и что в своем доме он этого воздуха не потерпит!

12

На склонах гор, поросших подлеском или мелким кустарником, появляются к осени и разгораются фантастическим пламенем яркие багряные пятна.

– Что это такое? – спрашиваю я деда.

– Это райское дерево. К осени его листья краснеют и тем самым дают знать, что настала пора для сбора съедобных каштанов.

Каштаны!

Нет в селе такого мальчишки или девчонки, которые не радовались бы тем дням, когда начинается сбор каштанов. Целыми семьями отправляются крестьяне в огромную каштановую рощу на крайнем западном конце нашего села. Иногда проводят здесь по нескольку дней, до вечера собирают каштаны, а ночь коротают в глубине рощи у громадных костров. Пекутся каштаны на углях, заводятся длинные истории, подростки из темноты рычат и завывают, пугая малышей:

– У-у-у-у! Где Миле Батич, я его в мешке утащу?!

И перепуганный Миле Батич, пятилетний пацан, дрожа, забирается поближе к огню под полу дедовского гуня[6]6
  Гунь – это национальная верхняя крестьянская одежда.


[Закрыть], жмется к деду и просит:

– Дедушка, не отдавай меня, я тебя слушаться буду!

Однажды мы всей школой отправились в поход в каштановую рощу. Приготовили торбы под каштаны, захватили с собой обед и вот, построенные парами, потекли длинной колонной извилистой дорогой, густо обросшей кустами. Во главе колонны наш истопник Джурач Карабардакович ведет своего взнузданного коня под вьючным седлом. По бокам лошади бьются две объемистые пустые корзины. В них мы будем собирать каштаны для учительницы. Для себя старина Джурач не припас корзины. Он считает каштаны детской забавой.

По пути нам все кажется новым и занимательным, словно мы впервые проходим этой дорогой. Увидим, например, корову на пастбище и поднимаем шум:

– Эй, вон корова пасется!

– О-хо-хо!

– Ихи-хи-хи!

Мы заливаемся смехом как сумасшедшие. Нам кажется смешным и то, что корова рогатая, и то, что она ушами прядет, и то, что она взмахивает хвостом, отгоняя мух, и при этом жует. Дивится Буренка вызванным ею шумным восторгом, поднимает голову и, уставясь на ребят грустными глазами, словно бы укоряет нас: «И что вы так расхохотались, словно шляпу у меня на голове увидели?!»

Вот проходим мы мимо какой-то коняги, а Вея окликает Ёю Клячу:

– Посмотри-ка, вон твоя родня!

– Какая родня? – не догадывается Ёя.

– Кляча, как и ты! – довольно бросает Вея, и вся колонна разражается хохотом.

Но вот и роща. Вековая огромная роща со старыми развесистыми каштанами, унизанными зелеными шишками. Мальчишки должны были влезать на деревья и сбивать плоды, а девочки собирали их и очищали от зеленой шубы.

Вот где можно было щегольнуть искусством лазания на деревья. Будет чем полюбоваться этим трусихам девчонкам, которые и на парту-то боятся встать, стесняясь ненароком открыть свои голые ноги. А нам вовсе не интересно смотреть на их голые ноги, которые они так и норовят в каждом ручье полоскать. Гораздо интереснее увидеть ворону или зайца.

Кто первым поднимется на самый верх склона, туда, где кончается роща? Конечно, Славко Дубина и я, его напарник. Взобрались мы с ним на вершину самого высокого раздвоенного каштана с могучим стволом и густой кроной. Крутые лесистые горные отроги протянулись передо мной как на ладони к самым дальним дворам нашего села, и я в изумлении восклицаю:

– А там что за поселок, в той долине, по правую руку от леса?

– Это выселки Соленые. Оттуда ходят в школу двое наших первоклассников – Джоко Марчета Мослак и Ёван Гаврилович Горлица.

– О-го-го! Из такой дали?

Отныне я смотрю на первоклашек Горлицу и Мослака другими глазами, и они кажутся мне необыкновенными и удивительными. Подумать только, в какой дали они живут?! Почти на самом краю света, потому что дальше, за их выселками, встает только небо синей стеной, и по небу плавно проплывают ватные клочья облаков.

– А что это за высокая скала, которая поднимается на том откосе слева от села? – снова спрашиваю я, разглядывая поросшую кустарником косматую каменную громаду, мощно вздымающуюся над деревьями со склона каменистой гряды.

– Там знаменитая Кошачья пещера. Когда-то в ней прятались гайдуки. Добраться до пещеры нелегко, к ней по крутизне ведет узкая тропка через чащу кустарника.

– А ты там когда-нибудь бывал? – спрашиваю я.

– Где только я, браток, не бывал! – распускает передо мной Славко свой павлиний хвост. – Да будет тебе известно, что на свадьбу или по особым праздникам в Кошачьей пещере жарят на вертеле ягнят. Говорят, нет вкуснее ягненка, чем жаренного на вертеле в Кошачьей пещере. Так вот я туда и ходил, когда мой отец собирался сватом к куму Зора́ну. Лично я переворачивал тогда ягненка на вертеле.

– Послушай, возьми как-нибудь и меня туда с собой? – подлизываюсь я к Славко.

– Как же я возьму тебя с собой, когда туда без дела не ходят? – хмурится Славко. – Если кто-нибудь отправится туда ягненка жарить, тогда другое дело, или если мы соберем гайдуцкую дружину.

У меня глаза так и загораются.

– Давай соберем гайдуцкую дружину?!

– Это можно, только как-нибудь в воскресенье, в будни никак нельзя. Взрослые непременно дознаются и тут же нас накроют. Я в прошлом году уже сбегал в гайдуки в Старую башню над Глубоким ущельем. Поймали меня и выдрали, как нашкодившего кота.

– Так, значит, ты и в Старой башне на вершине горы побывал? – восхищенно протягиваю я.

– А как же, конечно, побывал. Но страшно там – жуть. По ночам привидение бродит в белом балахоне и цепями звенит.

– Привидение? А что это такое? – поражаюсь я, поскольку до сих пор мне ни от кого не приходилось слышать про привидения.

– Привидение? Ну, это, как тебе сказать… человек такой, на самом деле он мертвец, но встает из могилы и шатается вокруг развалин. Если он тебя сцапает, готово дело, ты уже покойник. Привидение охраняет Старую башню над ущельем.

У меня мурашки побежали по коже от страха.

– А в Кошачьей пещере привидения водятся?

– Нет. Там костры разводят, а привидения страсть как боятся дыма и огня, еще они не любят, когда петухи кричат.

– А почему не любят, когда петухи кричат?

– Потому что петушиный крик – предвестник рассвета и утра, а вся ночная нечисть утра боится, ну, всякие там оборотни, упыри, вампиры, ведьмы, бабы-яги, водяные, лешие и бесы…

Я даже рот разинул, потрясенный таким скопищем дьявольской силы, орудующей по ночам. И не осмелился спросить, кто из них как выглядит и кто чем промышляет. Мне оставалось только поражаться Славкиной образованности да удивляться тому, что при его блестящих познаниях он по второму разу проходит курс наук первого класса.

– Но раз в Кошачьей пещере нечисти нет, может быть, ты меня как-нибудь туда сведешь? – не отстаю я от Славко.

– Ладно уж, так и быть, свожу. В воскресенье пойдем с тобой рыбу ловить, прихватим вершу и вверх по ручью – хоп! хоп! хоп! – к самому подножию скалы, где пещера. Неподалеку от пещеры на старой мельнице мельник Дундурия живет.

– Как ты говоришь? Дундурия?

– Это у него кличка такая.

– А как его по-настоящему зовут?

– Я думаю он и сам уже забыл. Оглох он от мельничного шума и пальбы.

– От какой еще пальбы? – вздрагиваю я, едва не свалившись с каштана на землю.

– Ты что, не знаешь, что у нас на престольные праздники из старинных мортир палят. Они жутко громко хлопают.

– А почему Дунду́рия из них палит?

– Потому, что он привык на своей мельнице к шуму и грохоту, так ему и пальба нипочем. Еще и на пользу идет, уши ему прочищает, он потом даже лучше слышит.

– Ой, как бы я хотел с ним познакомиться! – вздыхаю я.

– Познакомишься, если только он в село не уйдет, потому что он по воскресеньям обычно зубы рвет.

– Как так зубы рвет? – оторопело таращу я глаза на Славко.

– А так. Дундурия самый искусный зубодрал во всей округе, разве ты не знаешь? А еще он вправляет поломанные руки и ноги и у коней зубы рвет.

– Что ты говоришь!

– Ну да. А еще Дундурия мастерит рукоятки для топоров, тесаков, мотыг и тяпок и вытачивает из ясеня зубцы для граблей.

Устроившись, на суках в гуще раскидистой кроны старого каштана, мы за разговорами о мельнике и его разнообразных рукомеслах чуть было не отстали от своих. И спохватились, лишь услышав крики из-под дерева:

– Эй, там, Араб! Эй, Бра́нчило! Вы где, мы домой уходим!

Чего только не снилось мне в ту ночь! Какая диковинная невидаль не обступала меня! Я проснулся от ужаса, когда на меня надвинулся мельник Дундурия, вооруженный громадными клещами, и заорал:

«А ну, рот разинь, сейчас я тебе вытащу конский зуб!»

13

В воскресенье спозаранку, едва я успел завтрак проглотить, как с дороги послышался оклик Славко Араба:

– Эй, Бранчило, поторопись, в церковь пора!

Какая там еще церковь! Я отлично понимал, что мы со Славко отправляемся на рыбалку, босой, выскользнул из дому, и вот уже мы со Славко улепетываем по дороге. За первым поворотом перескакиваем через плетень и кукурузником напрямик на речку Япру.

– Вот она, наша церковь. Помолимся мы тут с тобой святому Голавлю и пресвятой Форели с красными крапинками.

Из густых зарослей осоки у воды Славко извлек объемистую вершу, сплетенную из гибких ивовых прутьев, а вслед за ней и длинный шест, по прозванию вышибала. Этим шестом из-под подмытых берегов и густого сплетения ивовых корней выгонялись притаившиеся там голавли и другая рыба и направлялись в подставленную вершу.

Наши обязанности были заранее распределены. Я ношу и ставлю вершу, а Славко шестом загоняет в нее рыбу. Так сложилось с первой нашей совместной рыбалки, и по этому поводу у нас не возникает никаких пререканий. Мы ссоримся совсем из-за другого, а из-за чего, сейчас вы узнаете сами.

Подставляю я вершу, мы ее называем кошелкой, к самому берегу и кричу:

– Давай гони, я кошелку под самые ивовые корни подвел, так что ни одна рыбка от нас не ускользнет!

– Да молчи ты, чтоб тебя дьявол унес! Услышит рыба и в другую сторону кинется.

– Не слышит рыба! – утверждаю я.

– Как это не слышит, глупый? – бушует Славко.

– Не слышит, потому что она в воде. Запихни голову в воду, узнаем, что ты там услышишь! – подначиваю я.

Славко засучивает рукава и штаны, становится на четвереньки в Япру, точно скотина на водопое, и погружает голову в воду. Я воплю во все горло:

– Сивый мерин, осел, ишак!

Он не меняет позы, тут я даю ему вышибалой шлепка. Он зарывается в самую глубину речки, а потом выныривает и орет:

– Эй, что там еще такое?

– Ты слышал, как я тебя звал?

– Не слышал. Слышал только, как ты меня по заду чем-то огрел.

– Вот еще небылицы какие, это тебе так показалось. Что же ты, не слышал, как я тебя звал?

– Ничего я не слышал! А как ты меня звал?

– Сивый мерин, осел, ишак! – вдруг гогочет из высокой осоки чей-то голос.

Мы так и подскакиваем от неожиданности. Кого это нелегкая принесла?! Из осоки тут же высовывается рожа Ёи Клячи.

– Эй, примите меня в свою компанию?

– На что ты нам? Голавлей пугать?

– А кто за вами улов будет носить? А кто будет на стреме стоять, чтобы вас легавые врасплох не захватили?

Кляча был прав. Несподручно нам было с шестом-вышибалой и кошелкой еще и улов за собой таскать. Что же касается легавых, так с ними и вообще хлопот не оберешься. Чуть зазевался, а они тут как тут и цап за шкирку обоих.

– Ладно, Кляча, пошли с нами! – согласился Славко.

Втроем нам было веселее. Мы геройски продвигались вверх по речке, улов был богатый, при этом Кляча неутомимо забавлял нас своими беззастенчивыми выдумками, пока сам не поперхнулся:

– Ого, ну уж это я чересчур загнул – рогатого зайца придумал, в нашем селе рогатого коня и то не встретишь!

Чем ближе подходили мы к откосу, на котором высилась гигантская скала с Кошачьей пещерой, тем уже становилось ущелье с протекавшей по дну его речкой Япрой. И вот наконец солнце скрылось совсем за могучими бастионами леса, и все утонуло в густом сумраке, а издали до нас донесся монотонный гул и рокот.

– Что там такое? – забеспокоился я.

– Это мельница Дундурии. Сейчас он появится сам!

Вскоре из-за веток раскидистых старых ив показалась серая островерхая кровля мельницы, обросшая клоками крапивы, пучками моха, гирляндами лишайника и другой неизвестной растительностью. Из глухих дебрей бузины, ежевики, ольховника и пальмовидного папоротника вставал бревенчатый сруб мельницы, сплошь оплетенный диким виноградом. И лишь перед самым входом в мельницу открывалась небольшая травянистая лужайка, а в одном ее углу торчал кол, служащий коновязью.

– Ого! До чего же заросла эта мельница! – поневоле вырвалось у Ёи Клячи.

– Погоди, ты еще самого хозяина не видел, – предостерег его Славко. – Вот уж кто действительно кудлатый, патлатый и косматый.

Не успели мы выбраться на травянистую лужайку, как из мельницы вывалился плечистый здоровяк в гуне и папахе. Он весь зарос бородой и усами, настолько густо припорошенными мукой, что из-под этого белого покрова едва проглядывали два лукавых сияющих глаза и огромный бугорчатый нос, величиной с порядочную картофелину.

– А вот и сам Дундурия! – подтолкнул нас Славко. – Добрый день, дядька Дундурия!

– Ап-п-чхи! – отозвался Дундурия из дебрей своей бороды таким могучим чихом, как будто это выпалила наша церковная мортира, и с его усов, бороды, бровей, воротника и папахи взметнулось целое облако белой пыли. – Апчхи! – еще раз более скромно повторил Дундурия и прибавил: – Что-то простыл я на мельнице на этом сквозняке. Добрый день, Славко, добрый день, удальцы!

Приободренные этим приветствием, мы весело заржали, когда дядька чихнул в третий раз, скрывшись в густом облаке мучной пыли, – апчхи! апчхи!

Пока мы с любопытством разглядывали внутренность мельницы, где с мерным жужжанием усердно вращался огромный каменный жернов, дядька Дундурия извлек из-под углей очага румяную погачу[7]7
  Пога́ча – лепешка из кукурузной муки.


[Закрыть], разве только самую малость уступавшую размерами каменному жернову, и принялся отламывать нам знатные куски.

– А ну-ка, поднажмите, удальцы!

Кто не едал на мельнице погачу с пылу с жару, тот не познал истинной сладости жизни. Кажется, что ты не обедал с самого рождения и это первый кусок, попавший тебе в рот за последние сто лет. Поэтому нет ничего удивительного в том, что дядькина погача исчезла в мгновение ока, как будто бы ее и не бывало.

– Н-да! – вздохнул Ёя Кляча. – Могла бы она и побольше быть!

– Тогда бы она была не человеческая, а лошадиная! – возразил ему на это Славко Араб.

В благодарность за погачу мы подарили мельнику крупную рыбину. Он ее спрятал в кладовку и говорит:

– Это я для моего Котурии оставлю.

– А кто такой этот Котурия? – подтолкнул я Славко. – Не брат его, случайно?

– Нет, – ответил Славко. – Это его знаменитый кот. – А в самом деле, где твой Котурия? – спросил Славко у мельника.

– На охоту отправился. Да боюсь я…

– Что такое? – заинтересовался Славко.

И только было мельник открыл рот, собираясь ответить Славко, как на мостике, перекинутом через Япру, показался огромный серый кот, он трусил к нам с цыпленком в зубах.

– Вот этого-то я и боялся! – воскликнул мельник. – Ах ты плут, вечно он делает вид, что отправляется мышей ловить, а возвращается из села с цыпленком. Неизвестно, какую штуку еще Крадурия выкинет, этот прохвост тоже куда-то спозаранку умотал!

– Крадурия тоже кот? – спросил Ёя.

– Нет, сынок. Крадурия – это мой ученый, верный пес, замечательный охотник. Да вот он возвращается с уловом!

Из зарослей папоротника выскочил здоровенный взъерошенный псина, величиной с теленка, с парой крестьянских опанок в зубах…

– Посмотрите на этого паршивца! – заорал Дундурия. – Это ты так-то на зайцев охотился? Вместо зайца он мне чьи-то опанки приволок! А пойдет лисицу травить – с гунем вернется. Все его знают и гонят из села, но это мало помогает. Потом я, видит бог, всегда возвращаю хозяевам пропажу, а все равно из-за него неприятностей не оберешься. В прошлом году этот паршивец ни мало ни много как в жандармскую казарму забрался и стащил оттуда патронташ с двадцатью патронами! Не хватает еще, чтобы он в один прекрасный день мне винтовку приволок. Придется нам тогда с ним на пару в гайдуки податься, а нашего куроеда Котурию оставить мельницу сторожить.

– Ну и чудеса! – воскликнул Славко. – Если бы я своими глазами не видел, как пес опанки притащил, я бы в такие небылицы ни за что не поверил.

– Э-э, сынок! – протянул дядька Дундурия. – Недаром это место называется Ущельем сказок еще со времен моей молодости, когда я посильнее был и справлялся не с такими разбойниками, как кот Котурия и пес Крадурия!

– Что же это были за разбойники?! – подхватил Ёя Кляча.

– Э-эх! Ты еще спрашиваешь! Был у меня знатный конь Брыкурия, а у Брыкурии копыта что твои солдатские подкованные бутсы. Так вот как-то раз этот конь вломился в школу и проскакал по лестнице на второй этаж, а мне пришлось потом заплатить сполна за починку лестницы, которая под ним обрушилась.

– Про него я и от бабки Ёки слышал, – вспомнил Ёя Кляча.

– Потом у меня был козел Козлотурия. Козлотурия вечно шатался по ущельям. Однажды столкнулся Козлотурия на узкой дорожке с бабкой Ёкой, отнял у нее все лекарственные травы, которые она все утро по склонам горы собирала, и тут же их съел. От этих трав он до того разъярился, что налетел на старостиного быка, и бык его так к выгону рогами и пригвоздил. Бедняга Козлотурия! Все бабы считали, что это не козел, а сам дьявол из Кошачьей пещеры.

Я вздрогнул при упоминании Кошачьей пещеры, а мельник продолжал:

– Был у меня еще и баран Руноносец. Он ни за что не давался стричься, и шерсть эта на нем словно сено в стоге слежалась пластами. Зимой он рядом со мной спал и грел меня лучше всякой печки.

– И что же с ним стало? – не терпелось узнать Славко.

– Унесла его Япра во время наводнения. Намокло у барана руно, бедняга так и не смог выплыть из воды. Вот какие бывают казусы с теми, кто не любит стричься.

– Да, кого только у тебя не было… – вздохнул Ёя Кляча.

– Эх, сынок, это уж не говоря про свинью Хрюкалку, страшную обжору, корову Мумукалку и осла Игоготурия…

– Это только ты даешь своим животным такие клички? – спросил я.

– Ого, посмей только кто-нибудь передразнить Дундурию, я его проучу! – загремел мельник. – Однажды сельский кузнец вздумал назвать своего рысака Верхотурией, так я в село спустился и распушил там и кузнеца, и кузницу его, и коня, и кобылу, а заодно и детишек приструнил. Напоследок свинье такого дал пинка, что она кубарем полетела, а наседку в шерсть зашвырнул, потом ее ребята едва из этой шерсти выпутали. С той поры перевелись охотники другим подражать, да и сам я перестал разными кличками живность обзывать.

– Какие же ты теперь ей имена даешь? – поинтересовался Кляча.

– Современные, в духе нового времени. Вот, например, живет здесь неподалеку в лесу белочка, я ей дал имя Пушинка Быстрицкая, моего соседа ежа окрестил Симе́уном Игольчатым, сороку я величаю Ми́лицей Долгохвостиковой, ворону – Тома́нией Ка́ркович, дрозда – Спиридоном Щебеталычем…

Неизвестно, долго ли еще перечислял бы своих многочисленных лесных знакомцев дядюшка Дундурия, но тут со стороны тропы, проходившей ущельем, донеслось громогласное пение: