Текст книги "Ноги в поле, голова на воле"

Автор книги: Бранко Чопич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Бранко Чопич
Ноги в поле, голова на воле

1

Скоро начнутся занятия в школе, а мы с моим дядькой Ильей покоя себе не находим. Да и какой тут, скажите на милость, может быть покой! Мы оба записаны в первый класс. А чем все это обернется, когда всех нас скопом загонят в школу, запрут двери и перед нами предстанет госпожа учительница с указкой в руках, – одному черту известно.

– Пропадут наши бедовые головушки! – зловеще пророчествует дядька Илья, выкатывая на меня глазищи, точно зажаренный баран. – Нет нам спасения.

У меня и без того поджилки трясутся от страха, а он еще тут подливает масла в огонь этими своими предсказаниями, и я напускаюсь на него с диким криком, скрывая испуг:

– Замолчи, а не то я тебя своими собственными руками придушу!

Некоторым может показаться странным, что я так смело обращаюсь со своим дядькой, но не удивляйтесь, сейчас я вам все объясню. Дело в том, что мой дядька Илья, отцовский двоюродный брат, моложе меня почти на целых полгода. Эту разницу в возрасте я никогда не упускаю из виду и при каждом удобном случае вразумляю его колотушками.

Надо сказать, что из-за этого у меня не раз бывали крупные неприятности.

– А ну-ка, подойди сюда! – доносится до меня мамин оклик вслед за очередной расправой с моим двоюродным дядькой. – Скажи мне, за что ты Ильку за уши таскал?

– Он у меня ворону украл и засунул куда-то, – заранее начинаю я шмыгать носом и отчаянно хлопать глазами. – Я вчера дохлую ворону подобрал и спрятал под забором, а он…

– Ах вот как, выходит, какая-то дохлая ворона тебе дороже самого что ни на есть живого дядьки! – в сердцах отчитывает меня мама, а дядька Илья, паршивец этакий, уже, конечно, тут как тут и вопит не своим голосом, будто его на углях поджаривают:

– Ой-ой-ой, мамочки родные, начисто мне уши оборвал, не слышу ничего! Ой-ой-ой, оглушил меня совсем!

– Видал, до чего ты этого несчастного страдальца довел! – всплескивает мама руками. – А ну-ка, Илья, милок, взберись на ветлу да сорви хворостину похлеще!

Эту просьбу мой дядька Илья – ничего, что глухой! – преотлично расслышал, подскочил к ветле, точно заяц, взобрался на нее проворнее белки и давай в побегах шуровать, выискивая хлыст подлиннее. Тут уж он мне не зайцем и не белкой показался, а настоящим чертом рогатым.

– Вот он я, сейчас спущусь! – весело щебечет дядька на ветле, словно он там черешню собирает.

А прут он, видно, выбрал самый зловредный: вжикает он, свистит, сечет и прожигает как молния. И пока мама вощит прутом мой зад, дядька ликующе командует:

– Ожги! Еще ожги!

Пока нижняя часть моей спины после порки горела огнем, я ненавидел Илью, но стоило ему вернуть мне мою дохлую ворону, да еще с осколком зеркальца в придачу, как мы снова мирились и забывали все старые распри.

А уж после того как нас с моим дядькой Ильей записали в первый класс, общее несчастье так нас сблизило, что мы с ним вообще за целое лето по-настоящему ни разу не подрались. Вернее говоря, я его ни разу толком не отлупцевал. Нас одолевали другие заботы: как бы нам уцелеть в этой школе, как бы нам унести оттуда ноги.

Сельские пастухи, здоровенные детины и все как на подбор зубоскалы и насмешники, неустанно нас стращали.

– Как вы думаете, братцы, что с этой парочкой в школе сделают: может, перво-наперво за их безобразия акацией всыплют, этакой длинной веткой с шипами, или солдатским ремнем обработают? – обращаясь к друзьям с озабоченной миной, первым заводит об этом речь пастух Джу́ро Ве́кич.

Косматый чабан Байтра́к, весь заросший густой гривой, хитро сверкая сощуренными глазками, говорит, выпуская дым из чубука:

– Беда, как в школе первоклашек учат: все больше крапивой, выбирают самую рослую, что под забором растет. Ух, она и жжет, ну чистый огонь!

– Крапива – это еще что, боюсь, не спустили бы с них шкуру за их шалости, как с ягнят, – гудит со стороны старина Пе́ркан Ба́бич, с незапамятных времен старейшина над всеми пастухами: чабанами, гуртовщиками, табунщиками, свинопасами, птичниками и прочими. – Насчет того, что уши им всенепременно оборвут, в этом я нисколько не сомневаюсь, но вот как бы им не подкоротили их длинные языки!

Старина Перкан Бабич, король гуртовщиков, табунщиков, чабанов, отарщиков и свинопасов, изрекает все это с таким серьезным видом, не отрывая взора от своих крест-накрест перехваченных ремнями опанок[1]1
  Опа́нки – мягкая крестьянская обувь из сыромятной кожи.


[Закрыть], что смешок замирает у нас в горле и мы только хлопаем глазами, расширенными от ужаса:

– Да-а, видать, пропали наши молодые жизни, не будет нам пощады в этой школе.

Подавленные и мрачные, мы с моим дядькой Ильканом забираемся в бурьян за сараем и держим совет.

– Может быть, нам в гайдуки податься? – предлагаю я. – Гайдуки в школу не ходят.

– Давай, – соглашается он.

– А где мы будем скрываться?

– В лесу, – говорит дядька.

– В лесу страшно, – замечаю я. – Там волки водятся и мыши.

– Тогда давай внизу у речки обоснуемся. Станем гайдуками и будем весь день купаться и загорать.

– А ночью как же? – беспокоюсь я. – Ночью кто-то стонет в ивняке. Пастух Джуро Векич говорит, что это упырь кого-то в потоке топит.

Мой дядька по отцовской линии испуганно моргает, сглатывает слюну и наконец выдавливает из себя:

– А знаешь, лучше всего нам будет здесь, за сараем. Дом рядом, если кто-нибудь зацапает нас, крикнем взрослых на выручку.

Я почти готов на это согласиться, но тревожное сомнение удерживает меня.

– Тут, как стемнеет, под сарай заползает какое-то чудище, я сам на днях вечером видел.

Мой дядька Икан вытягивается в струнку в своей длиннополой рубахе, заменяющей ему штаны, и подозрительно осматривает то стену сарая, под которой мы сидим, то высокую живую изгородь за нами.

– Послушай, это чудище хвостатое?

– Ого, хвостище у него, как у медведя.

– А рога у него есть?

– Вот такущие, железные! – развожу я в сторону руками и сам ужасаясь размерам страшного чудища, которое померещилось мне как-то в сумерках.

Дядя Илья вскакивает и несется вскачь через заросли бурьяна, выкрикивая на ходу:

– Пошли, перед сараем будем совет держать, оттуда дом виднее. Там на свету все и обсудим.

На солнечном лужке перед сараем мне начинает казаться, что то самое позавчерашнее чудовище не было ни рогатым, ни хвостатым и не таким уж громадным, но я молчу. Потому что, заикнись я об этом хоть словечком, мой дядя Илья не преминет поднять меня на смех, уж я-то его знаю.

Поскольку мой дядя Илья еще карапуз, все в доме обычно зовут его Илькой. А иногда, когда он бывает пай-мальчиком и слушается взрослых, его называют ласкательно: Ика, Ильяшка, Илясик. Когда же он напроказничает и заслуживает наказания, он преображается в Илькаша, Илькастого и в «этого Илькана-хулигана». Тогда мой дядька по отцу забирается куда-нибудь в бурьян возле дома и, затаившись, сидит там, пока кто-нибудь не окликнет его медовым голосом:

– Илькушечка-цыплюшечка, поди сюда, не бойся!..

…Одинокое сидение на лужке быстро нам приелось, и дядя Илья предложил:

– Пошли нарвем кукурузных усов и закурим. С этой школой, чтоб ей пусто было, небось и не покуришь в свое удовольствие.

А надо вам сказать, что вот уже скоро год, как мы играем в заправских курильщиков. За это время мы успели испробовать несколько сортов «табака»: сухой лист, кукурузный шелк, или усы, опилки и даже шерсть. Шерсть, должен сознаться, – препоганейший сорт табака, воняет он, как леший. Кукурузные усы еще кое-как можно вытерпеть, в особенности если трубка есть.

А надо ли вам говорить, что пара таких молодцев, как мы с Ильей, обзавелась, конечно же, и трубками. Головки выдолбили мы из кукурузных кочерыжек, а на мундштук пошел орешник. Трубки получились у нас громадные, неуклюжие, как задымим, бывало, своими чубуками, ну вылитые цыгане-кузнецы.

– Только бы нас дед не застукал! – настороженно поводит глазами Илья, пока мы достаем свои чубуки из-под низкой застрехи старого свинарника. Здесь находится наш хитроумно выбранный тайник.

Мы затягиваемся из своих чубуков, кашляем, чихаем, плачем, но хотя бы на короткое время забываем о поступлении в школу.

2

Мы с моим дядей Ильей, который, как я уже говорил, моложе меня на полгода, надежно спрятались от деда в бурьяне за садовым плетнем, но тут нас подкарауливала новая напасть. Случилось то, чего мы меньше всего ожидали, – нас застукала наша ближайшая соседка и сверстница, всевидящая и всезнающая Миля.

– Да кто она вам такая, эта Миля?! – удивитесь вы.

Вот то-то и оно, кто она такая! Могу вам сказать, что это самое пронырливое и любознательное создание во всей нашей округе, настоящий вьюн, оса, сорока, воробей и еще невесть что.

– Ага! Курите! – злорадно пропищала Миля, перевешиваясь через плетень. – А вот и скажу, что вы курите, так и знайте.

– Кому это ты скажешь? – нахохлился мой двоюродный дядька Илькан, Илькаш, Илькетина, Илькастый.

– Я скажу моей маме, а моя мама скажет деду Перкану, а дед Перкан скажет вашему деду Раде, а дед Рада возьмет выбивалку да как вас по ногам – нате горяченьких, нате вам!

– Это тебя твоя мама выбивалкой стегает! – поддел нашу сверстницу Милю Илькастый.

– Ну и врешь ты все, лживый лгунишка! Меня моя мама всего-то один раз по лбу пальцем щелкнула! – возмутилась девчонка.

– Держи карман шире! Не пальцем, а топором!

– Если бы топором, я бы уже мертвой была! – верещала Миля за плетнем.

– А ты и была мертвой, я видел сам, как ты под грушей лежишь! – вопил Илькан, ерзая в своей долгополой рубахе.

– А как же она снова ожила? – в свою очередь изумился я.

– Ага, ага, получил, как же я тогда снова ожила, лживый лгунишка, болтунишка болтливый, щербатик беззубый?!

Миля так и подпрыгивает на месте от злорадного торжества, а Илькастый в ответ на это мое очевидное предательство бьет по мне прямой наводкой:

– Ах ты защитничек несчастный! Я про тебя все знаю, ты на ней жениться задумал. Э-э-х! Жених и невеста, жених и невеста, замеси нам тесто!

Этот коварный выпад из-за угла застал нас с Милей врасплох, и мы покраснели, как маки на лугу. Какое страшное обвинение! Не хватает только, чтобы это услышали другие ребята, или мой дед, или мама! О ужас!

Мы с Милей все еще пребываем в столбняке, а подлый Илькастый уже мчится к дому, исторгая громкий вопль:

– Жених и невеста, замеси нам тесто! Вон они, там у плетня, жених и невеста жениться хотят!

Мы с Милей стоим у загородки совершенно пристыженные: теперь уж наш позор всем будет известен. Но эта девчонка и тут нашлась:

– А вот и буду назло ему невестой!

И, гордо вздернув носик, повернулась и пошла прочь, взмахнув своей широкой юбочкой. Я тупо смотрю ей вслед, как она плывет через сад, легкая и босоногая, и в висках у меня стучит: «Значит, вот они какие невесты бывают!»

Но на этом в тот день мои злоключения не кончились.

После обеда на дороге показалась Милина мать, Мария, а за ней выступал не кто иной, как девчонка Миля. Они направлялись прямо к нашему дому.

– Ага, вон твоя невеста идет! – шепнул мне на ухо мой дядька Илькан, состроив гадкую рожу и предусмотрительно шмыгнув за сарай.

Я весь заледенел от его слов. Ноги подо мной так и подкосились.

«А ну как они меня женить задумали! Вон уж и невеста припожаловала, конец мне настал».

Я затравленно озираюсь по сторонам в поисках спасения, и тут в поле моего зрения попадает полуоткрытая дверь свинарника в глубине нашего двора.

«Ага, скорей в свинарник!»

Я стремглав проношусь через двор и – гоп! – прямиком влетаю в свинарник, в кучу поросят.

«Оке-роке, роке-оке!» – переполошились растревоженные поросята, однако, убедившись вскоре в том, что незваный гость не представляет собой особой опасности, благосклонно приняли меня в свою компанию под дружеское оке-роке, оке-роке, что на свинячьем языке обозначает: пусть остается, это свой!

Прильнув к щели между двумя досками, я наблюдаю за тем, как Миля со своей матерью пересекает двор и входит в наш дом. А вскоре слышится оклик моей матери:

– Бранко! Эй, где ты, Бранко?!

«Ого! Это жениха уже зовут!» – осеняет меня кошмарная догадка, и я зарываюсь с головой в поросячью кучу.

– Бранко, ты где? – слышится затем пронзительный голос моего заклятого врага и разбойника, дядьки Илькетины.

Я молчу, словно воды в рот набрал, и чешу поросят под брюхом, чтобы они лежали тихо. А мой дядюшка Ильшак-ишак снова оглашает двор трубным зыком:

– Эгей, Бранко, а Бранко, иди домой, тетка Мария пришла, пышек принесла!

«Ну уж нет, не на такого дурачка напал! – думаю я про себя. – Хочешь пышками меня выманить, чтобы меня за шиворот сцапали и женили!»

Я снова к щели прильнул. А уж Ильяшка, Илька, Илькастый, Илькаш карабкается на капустную кадку под навесом и, заглядывая внутрь, орет:

– Ага! Вылезай! Все равно я тебя вижу!

Немного погодя, глядь, а уж он взобрался на орех в углу двора и кричит в густую крону:

– Бранко, слезай, я тебя открыл!

– Кота в мешке ты открыл, а не меня! – ворчу я про себя.

Но тут… О боже, что тут началось! Дело в том, что в свинарнике под застрехой устраивались на ночь наши куры и все вокруг кишело куриными блохами. И вот целые полчища этих едва заметных блошек накинулись на мои голые ноги, руки, шею. Напрасно я отряхиваюсь, ерзаю, чешусь – спасения мне нет.

Наконец-то я увидел в щель, что гости отчалили восвояси, и вздохнул с великим облегчением:

– Фу ты, черт, унесла нелегкая невесту!

Распахнул дверь свинарника, выскочил из него пулей и, через плетень, через кукурузник, прямиком к речке. Сорвал с себя шапку, рубаху, штаны и бултых в бочажок вниз головой.

Уж я там бултыхался, нырял, кувыркался, пока не взбаламутил всю воду, словно в ней плескалось целое племя свиней. Такую головомойку не выдержит и покрупнее зверюга, не то что такая мелюзга, как какие-то там куриные блохи.

Выйдя из воды, я прежде всего выбил свою одежду об вербу, а уж потом и оделся. И двинулся к дому, освеженный и веселый.

Только вошел во двор, вижу – мой дядька Илькастик-головастик приоткрыл дверь свинарника и засунул в него свой любопытный нос: меня ищет.

– Ага, вот теперь-то ты мне попался, вражий вражина! – возликовал я, в два прыжка очутился у свинарника и втолкнул Икана внутрь. Он так и зарылся с головой в поросячью гущу, а я поскорее дверь захлопнул, вставил деревянную затычку в щеколду и без оглядки – домой.

– Ой-ой-ой! Спасите! – послышалось из свинарника отчаянное верещание.

– Верещи, верещи на здоровье! Все равно никого дома нет, все по своим делам разошлись.

Я тоже заторопился по делам: решил разыскать пастухов. Мне вслед неслись Илькины вопли:

– Ой-ой-ой! Откройте, меня блохи заедают!

Часа два спустя я увидел с горного пастбища, как мой дядюшка по отцовской линии чешет через кукурузник к реке. Видно, здорово допекли его куриные блохи.

– Эгей! Счастливого пути! – крикнул я ему вслед, хотя мой мчащийся вихрем родственник и не мог расслышать моего напутствия.

3

И все же настал этот день, когда мы с Илькой отправились в школу.

Боже, какая началась тут невообразимая суета со сборами!

Прежде всего меня заставили умыться, и при этом с невероятной основательностью: мне было предписано вымыть шею и оба уха, а не просто, как это было до сих пор, смочить водой глаза и кончик носа. Более того, мне велено было к тому же вымыть ноги, и при этом почти до колен.

Страсть, что приходилось терпеть!

Мама примерила на меня новую вышитую шапочку и рубашку, а дед легкие опанки на ремешках. Когда я это все напялил на себя, то стал похожим на маленького заносчивого петушка с красным гребнем.

Старик крестьянин, проходя мимо нашего двора, до того удивился этим сборам, что полюбопытствовал:

– Это куда же ваш малец собрался? Уж не в Америку ли, что вы его так вырядили?

– Спаси боже, – расхохотался мой дед Рада. – Это он в школу снаряжается.

– Э-эх, бедовая головушка! – сочувственно вздохнул старый крестьянин. – Ну погоди, там ему покажут, где раки зимуют!

– Ничего, ничего, дед его в обиду не даст.

Илькина мать не слишком хлопотала со сборами своего сына в школу. Он с раннего утра забился в заросли за домом, и его едва выволокли оттуда. Ну уж мой дядька и визжал на всю округу – любо-дорого было послушать.

А надо вам сказать, что вплоть до этого самого дня Ильяшка ходил в длиннополой рубахе чуть не до пят, а штанов совсем не признавал. К школе сострочила ему мать штаны из домотканого конопляного полотна, но наш Икан и слышать о них не желает.

– Не стану я штаны носить, они мне ходить мешают!

– Как хочешь, иди в одной рубахе! – согласилась его покладистая мать. – Только госпожа учительница очень строгая, она тебя за это выгонит из школы.

– Ну и пусть выгоняет, я в гайдуки уйду. Мы так с Бранко и решили.

– Где же ты скрываться будешь?

– В лесу.

– А ведь страшно в лесу, там мыши водятся.

Илькастый ужасно боялся мышей. Он захлопал глазищами и промычал:

– Я с собой нашего Рыжика возьму, он мышей за хвост переловит.

В школу нас повел дед Рада. По дороге я умильно ластился к нему:

– Дед, а дед! Не уходи домой, подожди во дворе, пока учительница не начнет мне язык подкорачивать или шкуру спускать, я тебя крикну!

– Не бойся, душа моя! Ничего учительница тебе не сделает. Зря тебя так запугали!

А уж что у школы творилось, вам и передать нельзя!

Школа у нас белая, двухэтажная, но больше всего нас поразил крикливый и буйный табун собравшейся во дворе детворы. Отродясь не видывали мы такого несметного скопища ребят. Одни прыгают, другие носятся, догоняют друг дружку, третьи орут, четвертые ревут… Ничего невозможно понять в этой невообразимой кутерьме. А тут еще какие-то мальчишки уставились на нас как на новые ворота – удивительно им, что дед нас в школу провожает.

Незнакомый пацан, остроносый и черный, дернул меня за рукав и прокричал мне в ухо петушиным голосом:

– Ага, дедушкин умничек!

– Верно, верно, так оно и есть, видит бог, дедушкин умничек! – с гордостью подтвердил мой дед догадку незнакомого парня, а тот отбежал от нас на порядочное расстояние и крикнул:

– Эй ты, ума палата, в голове вата!

К счастью, дед не расслышал злой иронии, прозвучавшей в словах чернявого проныры, а посему воспринял его остроту как величайшую похвалу.

Вдруг, откуда ни возьмись, во дворе появилась госпожа учительница, высокая, с непокрытой головой, и звонким голосом объявила:

– Дети, в школу!

Я глазом моргнуть не успел, как уж тот самый шутник схватил меня за руку и поволок за собой.

– Пошли, со мной сядешь!

В мгновение ока не стало ни деда, ни двора, ни неба надо мной. Точно во сне, миновал я коридор и очутился в классе, просторной, светлой комнате, заставленной скамейками необычного вида.

– Видал, куда я тебя привел? – торжественно выпятив грудь, объявил мой проводник и подвел меня к первой скамье.

– Вот здесь мы и обоснуемся с тобой. В прошлом году я тоже здесь сидел. Я, знаешь ли, второгодник.

Я не знал, что значит «второгодник», но новый знакомый мне очень понравился своим свободным и независимым поведением. Я даже осмелился его спросить:

– А как тебя зовут?

– Меня зовут Сла́вко. Славко Ду́бич. А некоторые зовут меня Дубиной, но тебе об этом рано знать, потому что ты еще маленький.

Я был так ошеломлен всем, что забыл про своего дядьку Икана. И вспомнил про него только тогда, когда он стал трясти меня за плечо и загудел занудным голосом:

– Ой, племянничек, я боюсь…

– Чего ты боишься? – обернулся к нему Дубина.

– Учительницы боюсь, и сидеть тут боюсь, и вообще боюсь… – промычал Иканыч.

– Ну ты и трус, училки бояться! – презрительно фыркнул Дубина. – Бери с меня пример, я никого не боюсь!

И в доказательство своего поразительного бесстрашия Дубина сорвался со скамьи, подскочил к двери и высунулся в коридор, вероятнее всего подсматривая, не идет ли учительница. Я озирал наполненный неведомыми предметами класс.

Внимание мое привлек к себе прежде всего огромный глобус, красовавшийся на шкафу под потолком.

– Эй, посмотри, что там такое? – кивнул я своему дядьке.

– Арбуз! – без задержки выпалил Икан.

– А что ж его так высоко взгромоздили?

– Чтоб ребята не слопали.

Смущала меня и огромная черная доска на долговязом треножнике.

– Илька, а это что?

Дядька уставился на доску и бухнул:

– А это ничего.

– Как так ничего?

– Чернота, значит, пустота, а пустота, значит, ничего.

Я повнимательнее присмотрелся к доске и, ничего там не обнаружив, кроме черноты, согласился с дядькой.

В правом углу высились стоячие счеты, унизанные желтыми и черными кругляшками. Я снова дядьку зову:

– А это что?

– А это «угадайка», но тебе ее ни в жизнь не разгадать! – протрещал довольный Ильканыч, но тут Дубина рухнул на скамью и прервал нашу беседу.

Его точно ветром сдуло от двери.

– Учительница идет!

Ребята как из пушки рассыпались по местам. Ильканыч сполз было под парту, но его оттуда вытянул сосед:

– Вылезай, под партой не сидят.

Окоченевший от страха, Илькан вылез из своего убежища и простонал:

– Ну, теперь конец!

И сам оцепенел от ужаса и не спускал глаз с двери. Учительница вплыла в класс, словно неземное белое видение, встала перед партами и звонким голосом спросила:

– Итак, все ли новички заняли первые парты?

– Все, госпожа учительница! – услужливо отозвался Дубич, он же Дубина.

– Как, и ты снова здесь? – поразилась учительница, оглядывая его с головы до пят.

– Да, госпожа учительница, я на второй год остался.

– Ах, верно, – спохватилась учительница, – я и забыла про это! Ладно, мы с тобой еще поговорим, а теперь я попрошу всех новичков встать! – приказала она. – Давайте с вами познакомимся!

Мы поднялись, бледные, перепуганные. Что-то с нами будет!

– Ты кто, малыш? – внезапно прозвучало в тишине, и в тот же миг вся комната передо мной сорвалась с места, завертелась и полетела в какую-то бездну. Я кое-как сообразил, что шел первым по очереди. – Как тебя зовут? – продолжала учительница, вперяя в меня свои огромные серые глаза.

Я ничего не видел вокруг, кроме этих огромных всевидящих очей, от которых невозможно было скрыться.

– Бранко! – из какой-то пустоты прорвался мой тонкий неузнаваемо изменившийся голос.

– А как твоя фамилия?

Фамилия?! Я онемел. Это что за невидаль такая? Я смущенно топтался на месте.

– Так тебя по-другому еще называют? – пыталась надоумить меня учительница.

– Бая! – выпалил я ласкательное имя, каким самых маленьких зовут.

Весь класс весело заржал. Усмехнулась и учительница.

– Хорошо, дружок, а чей ты?

– Мамин! – бахнул я как из ружья, и класс разразился заливистым и дружным хохотом.

– А еще чей? – настаивала учительница.

– Дедушкин!

Снова общий неистовый грохот. Кое-кто даже с парты свалился.

– Дедушкин, верно, я знаю… – начала было учительница, но Иканыч из-за моей спины сердито ее оборвал:

– Никакой он не дедушкин, а мой!

– Твой?! Это почему же он твой?! – поразилась учительница, а класс настороженно затих и навострил уши.

– А потому… потому что он мой самый настоящий двоюродный племянник! – сердито выкрикнул Икан. – А я его двоюродный дядя.

– Ах вот оно что! – протянула учительница, а ее ученики разинули от удивления рты. – Но кто же все-таки из новичков может мне сказать, как фамилия этого мальчика?

– Я знаю, госпожа учительница, его фамилия Чопич! – непрошено сорвался Дубина с нашей парты.

– А ну-ка подойди ко мне, я тебя проучу за твой длинный язык! Ты у меня получишь пару горяченьких в назидание и впрок! Будешь знать, как держать язык за зубами!

– Ой, ой, ой! – заверещал Дубина. – Я больше не буду, клянусь святым Николой!

– И еще две розги за ложную клятву! – предупредила его учительница.

Во избежание новых добавлений Дубина проворно выбрался из-за парты и направился к учительнице, добровольно протягивая к ней обе руки.

Гибкая указка взвилась в руках учительницы и сверкнула в воздухе: вжик, вжик! Дубина взвизгнул и заскакал на месте, точно заяц:

– Ой, ой, ой, ой! Ой, ой, ой, ой!

Вжик, вжик!

– Ой, ой, ой, ой! Ой, ой, ой, ой!

Наказание совершилось в мгновение ока, и посрамленный Дубина рухнул на нашу скамью. Придвинувшись ко мне, он прошептал:

– Теперь ты понимаешь, что меня Дубиной зовут не потому что я… а потому что меня все дубасят.

– Больно тебе? – участливо промычал я, умирая от страха.

– Это только до первой сотни розог болит, а там привыкаешь, как будто бы и не тебя стегают.

– Ну так как же, знаешь ты теперь, что твоя фамилия Чопич? – снова обратилась учительница ко мне.

Но поскольку никто меня Чопичем не звал, я совершенно искренне сознался:

– Нет, не знаю.

– Но, бог мой, как же так. Разве ты не слышал, чтобы тебя Чопичевым называли?

– Это так не меня, а наш дом называют!

– О боже, боже, что за наивное дитя! – простонала учительница, но, на мое счастье, перешла к Илькану, поскольку была его очередь представляться.

– Ну, а ты, славный дядюшка, скажи нам честь по чести, как тебя зовут.

Вдохновленный моим примером и считая, что главное – перечислить все свои прозвища и клички, Илькан зачастил с пулеметной быстротой:

– Меня зовут Илья, Илька, Икета, Ильяшка, Илястик, Ильканец-итальянец, Илькушка-цыплюшка, Илькастик-головастик, Икетка-конфетка, Илька-килька, дядька Икан – твой племянник хулиган…

– Стой, стой, стой! – схватилась учительница за голову. – Я вижу, что твоих прозвищ хватит на целый класс…

– У меня еще и другие есть! – скромно заметил Ильканыч.

– Верю, верю, – остановила его учительница и потянула за полу длинной рубахи. – А где же твои штаны?

– У меня их вообще нет! – выпалил этот врунишка.

– У кого еще нет штанов?

Кроме Икана, назвалось еще пятеро длиннорубашечников. Учительница строго отчитывала их под приглушенное хихиканье класса, особенно девчонок.

– Завтра чтобы все пришли в штанах, вы меня слышали? Кто придет в рубахе, будет примерно наказан, а кроме того, будет пересажен на парту с девочкой.

Этого только не хватало – на одну парту с девочкой. Эта угроза подействовала сильнее, чем обещанное наказание. Видимо, ничего не оставалось, как натягивать на себя штаны и спасать честь.

Когда подошло время обеда, Илька стал вертеться за моей спиной, наконец нагибается ко мне и шепчет:

– Ой, до чего же я проголодался! Вот бы сейчас мою маму сюда, с моей миской и ложкой!

А теперь я должен вам раскрыть один большой секрет. Так как Илька был у нас самым маленьким, родители его так разбаловали, что до сих пор кормили с ложки. Чего только ни пробовали делать, чтобы отвадить его от этой пагубной привычки, ничего не помогало. Этот маленький разбойник отказывается питаться самостоятельно, и все тут!

На переменке Славко Дубина спросил, сколько мне лет:

– Эй, дедушкин умничек, а скажи-ка, сколько тебе лет, что ты такой умник?

– Семь! – с гордостью ответил я.

– Ровно столько, сколько моему ослу! – состроив смешную рожу, выпалил тот заготовленную остроту.

Ребята разразились громким хохотом, а я весь красный от стыда кинулся спасаться за колодец…

Что за давка, что за толчея началась, когда учительница отпустила нас домой! Каждому не терпелось вырваться со школьного двора на дорогу. Моему Икану некогда протискиваться в узкую калитку, он решил перемахнуть через забор, да, зацепившись за кол своей длинной рубахой, кубарем полетел в траву, сверкнув голым задом. Все покатились со смеху, а Славко Дубина заорал:

– Эй, ты, а ну-ка сними своего дядюшку! – И он пригнул мою голову, как будто я и правда снимаю. – Готово! Отличный портрет для паспорта.

Мы несемся, топочем пятками по пыльной дороге, а когда за поворотом показался наш дом, Икан завопил:

– Мама, мама, где ты, иди скорее меня кормить, я с голоду умираю! Тут, откуда ни возьмись, навстречу сыночку выплывает его мама.

В одной руке у нее треногий табурет, в другой – миска с мамалыгой. Уселась на табурет, Илькан с разбегу скок ей на колени и только знает рот разевать, дожидаясь очередной ложки с кашей. Причмокивает от удовольствия и урчит:

– Ур-р-р! До чего же сегодня вкусная мамалыга!

Пока Икан смаковал свой обед, меня заключил в объятия мой дед Рада и растроганно приговаривал:

– А ну-ка расскажи быстрее, сладкий дедушкин умничек, чему тебя сегодня в школе научили?

Тут я вспомнил недавнюю шутку Славко Дубины, столь сильно поразившую мое воображение, и сам решил блеснуть остроумием. С этой целью я задал моему деду тот же коварный вопрос:

– А сколько тебе, дедушка, лет?

– Да уж будет полных шестьдесят.

– Ровно столько же, сколько моему ослу! – с торжествующим видом провозгласил я.

Дед от неожиданности разинул рот и опустился на поленницу.

– О горе мне! Если ты в первый день такому научился, что же с тобой будет, когда ты закончишь первый класс. Совсем нам житья не будет, хоть из дому беги.

Все еще не в состоянии прийти в себя от неожиданности, дед окликнул мою мать:

– Эй, Соя, поди сюда, послушай, чему твой сыночек в школе научился!

Поняв, что сболтнул что-то скверное, я шмыгнул за сарай и забился в солому. Там меня нагнал мой дядька Икан, довольный обедом, и прогудел:

– Ну вот, можно и соснуть. Эх и наелся же я!