Текст книги "Управляемая демократия: Россия, которую нам навязали"

Автор книги: Борис Кагарлицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 33 страниц)

Главным достижением неолиберальной глобализации принято считать повышение гибкости системы – прежде всего на уровне отдельных корпораций. Парадокс в том, что это же сделалось и главной проблемой. Чем более «гибкой» является бизнес-структура, тем более она склонна концентрироваться на краткосрочных задачах, жертвуя долгосрочными. Иными словами, повышение «гибкости» бизнеса на всех уровнях сопровождалось упадком стратегического планирования. Если бюрократический централизм имел свои серьезные недостатки, то система гибкого рыночного управления капитализмом – свои, возможно, не менее серьезные. Сочетание корпоративной централизации, разворачивавшейся в небывалых масштабах на мировом уровне, с внедрением «гибкого» подхода означало и соединение недостатков, органически присущих обоим типам структур. Итогом этого стала беспрецедентная самодестабилизация капиталистической системы. «Отдельные спекулянты, корпорации, брокерские конторы, пенсионные фонды и т. д. получают от системы огромную выгоду, но в то же время они не могут заботиться о ее воспроизводстве, даже если они в этом кровно заинтересованы, – писала Сьюзан Джордж. – Все участники рынка действуют рационально и на этом все построено. В финансовой сфере, однако, преобладают краткосрочные, мгновенные решения, а краткосрочная выгода противоречит долгосрочному интересу, реализация личных возможностей каждого оператора на рынке противоречит задаче поддержания его стабильности, без чего этим же операторам не выжить. В такой ситуации разве можно избежать опасного поворота событий или предотвратить глобальный крах?»[226]226
  The Lugano Report. On Preserving Capitalism in the Twenty-first Century. With an Appendix and Afterword by S. George. Pluto Press, London, 1999. P. 26.


[Закрыть]

Потрясения лета – осени 1998 г. заставили западные финансовые институты отчасти пересмотреть свои приоритеты. Лидеры Всемирного банка выступили с критикой Международного валютного фонда. После периода борьбы с инфляцией начался период снижения учетных ставок центральными банками, в обращение была вброшена дополнительная денежная масса. Правительство Японии совместно с оппозицией даже приняло решение о национализации одного из крупнейших банков – LTCB. В Гонконге правительство скупило акции ряда крупнейших компаний. В Малайзии был введен контроль над движением капиталов. Лозунг пересмотра итогов приватизации принес успех оппозиции на выборах в Словакии, причем выдвигали его не левые, а правый центр. Чили, некогда любимая страна либеральных экономистов, оказалась первой страной Латинской Америки, где были введены жесткие меры государственного контроля над рынком капиталов. Мероприятия, типичные для кейнсианской концепции регулирования, бессистемно и безответственно применялись теперь запаниковавшими монетаристами[227]227
  Для краткости здесь сокращена большая часть размышлений об общей динамике глобального капитализма, присутствовавшая в соответственном разделе «Реставрации в России». См. Кагарлицкий Б. Реставрация в России. С. 295—302. См. также Freeman A., Kagarlitsky В. (Eds.) The Politics of Empire. Pluto Press, London, 2004.


[Закрыть].

Правительство Евгения Примакова оказалось вполне на своем месте в мировом процессе. И его первоначальный успех, и его политическое поражение и вынужденный уход (когда острота кризиса миновала) – вполне закономерны. Его первые радикальные меры вполне вписывались в общемировую конъюнктуру. Но точно так же не являлись «аномалией» последующие медлительность и колебания «розового кабинета», в конечном счете приведшие его к краху.

Временная стабилизация, обеспеченная политикой Примакова, не решила ни одной структурной проблемы, точно так же как и отчаянные меры других правительств, предпринятые в это же время. Но, не сняв противоречий мировой экономики, эти краткосрочные мероприятия смягчили остроту кризиса и вернули правящим кругам уверенность в себе. Хотя кризис был всего лишь отложен (причем – ненадолго, о чем напоминали и падение курсов акций на Уолл-стрит в 2000—2001 гг., и нестабильность валютного рынка), возникло ощущение, что худшее позади.

С весны 1999 г. в мировой экономике снова начинается заметный рост, сопровождающийся ростом спроса на нефть. Вместе с ним растут и цены на сырье. А российская промышленность, возвращенная к жизни крахом рубля, наращивает производство. Чем лучше идут дела в стране, тем меньше правящие круги нуждаются в Примакове. Уже с декабря 1998 г., оправившись от паники, олигархи открыто взяли курс на дестабилизацию кабинета. Правительство ежедневно подвергается атакам купленных ими средств массовой информации. Политические противники Примакова получив щедрую финансовую поддержку, с каждым днем ведут себя агрессивнее.

В свою очередь «левое» большинство в Думе не проявляло никакого желания идти на конфликт с олигархией. Казалось бы, коммунисты должны были ратовать за национализацию. Но когда еще Сергей Кириенко в ходе недолгого своего премьерства завел речь о том, что государство должно забрать собственность Газпрома как самого злостного неплательщика налогов, именно представители КПРФ в Государственной думе подняли бурю возмущения. Законопроекты, позволяющие национализировать банки, «коммунистическое» большинство в Думе тоже потопило.

Национализация естественных монополий (Газпрома, нефтяных компаний и металлургии) обеспечила бы немедленный приток средств в бюджет. Если к этому добавить реальную, а не декларируемую государственную монополию на производство водки, проблема наполнения бюджета была бы решена без особого труда. Вместо этого болезнь стали загонять вглубь, не допуская ни массовых банкротств, ни широкой национализации.

ЭФФЕКТ ПРИМАКОВА

Промышленный подъем, развернувшийся с поздней осени 1998 г., «The Moscow Times» метко назвала «экономическим бумиком»[228]228
  The Moscow Times. 14.08.1999.


[Закрыть]. Товары российских производителей стали конкурентоспособны на мировом и внутреннем рынке. Угольная отрасль, считавшаяся бесперспективной, неожиданно сделалась прибыльной. Сталь, произведенная в России, заполонила мировой рынок настолько, что западные страны, ратующие за свободу торговли, начали в срочном порядке возводить протекционистские барьеры. Иностранные компании, ранее ввозившие потребительские товары в Россию, стали создавать на ее территории собственные производства, используя предельную дешевизну рабочей силы. Но главное, экономическое оздоровление в странах Восточной Азии привело к новому подъему мировых цен на нефть.

Кризис 1998 г. ударил главным образом по среднему слою. Поскольку практически во всех компаниях расходы на управление и маркетинг были завышены, именно за счет их сокращения предприятия пытались преодолеть свои трудности. Московские и петербургские «yuppies» оказались выброшены на улицу, потеряли сбережения в банках. Резко подорожали типичные для их потребления импортные товары. И все же наметившийся экономический рост позволил большинству из них снова встать на ноги. Появились новые рабочие места в растущих компаниях. Жить теперь приходилось скромнее, но в целом новые средние слои удержались на плаву.

Парадокс в том, что начавшийся экономический рост лишь усилил кризис системы. Обнаружилось, что экономическая структура, создававшаяся ельцинским режимом на протяжении предшествующих восьми лет, в принципе не приспособлена для роста. Увеличение промышленного производства привело к энергетическому кризису. Поскольку в течение длительного времени «нерентабельная» угольная отрасль систематически свертывалась, а все производители сырья переориентировались на экспорт, промышленность столкнулась с острым дефицитом ресурсов, особенно в энергетике. Летом 1999 г. разразился бензиновый кризис. Вскоре затем начались проблемы с электроэнергией. Анатолий Чубайс, возглавивший к тому времени РАО «Единая энергосистема России», заявил в сентябре, что положение «беспрецедентно тяжелое»[229]229
  Независимая газета. 18.09.1999.


[Закрыть].

Еще более серьезная проблема была связана с дефицитом инвестиций. «Насколько я могу себе представить, – писал в 1999 г. известный экономист Андрей Колганов, – единственная отрасль, которая в состоянии потенциально мобилизовать ресурсы для модернизации, – это газовая отрасль». Спрос на продукцию есть, а средств для обновления оборудования и расширения производства – нет. «Вполне возможно, что некоторое время будет продолжаться небольшой прирост валового внутреннего продукта за счет использования ныне простаивающих мощностей, но пока в этой экономике не просматривается никаких механизмов, которые бы позволяли мобилизовать инвестиционные ресурсы для ее модернизации, а без этого условия через какое-то время станет невозможен дальнейший экономический рост»[230]230
  Россия в конце XX века. С. 183—182.


[Закрыть].

Промышленность требовала капиталов, а их не было. Как отмечал журнал «Власть», олигархи стратегическими инвесторами быть не способны, ибо после августа 1998 г. у них «нет ни своих денег, ни приличной кредитной истории»[231]231
  Власть. 17.08.1999. № 32. С. 29.


[Закрыть]. Государство же не имело средств, ибо все ресурсы были отданы олигархам. Для того чтобы обеспечить поток инвестиций в промышленность, необходима была экспроприация олигархов. Поскольку же левая оппозиция была либо сломлена, либо коррумпирована, единственная перспектива состояла в экспроприации одних олигархов другими. Чтобы удерживать ситуацию под контролем, необходима была консолидация элит, но единственным способом достичь ее было пожирание слабых сильными.

Первой жертвой обострившейся борьбы за власть стало правительство Примакова. Россия – странная страна, где предстоящие государственные перевороты обсуждаются публично, а их сроки назначаются почти официально. Весной 1993 г. Ельцин пообещал совершить переворот осенью того же года и слово свое сдержал. Весной 1999 г. Ельцин промолчал, но московская пресса с начала мая была полна прогнозов относительно предстоящего переворота, а влиятельные политики на страницах прессы обсуждали его сроки. Известный правый политик Александр Шохин назвал даже дату: 13 мая правительства не станет.

Формально причиной кризиса стало обсуждение в Государственной думе импичмента президенту Ельцину. На самом деле все прекрасно понимали, что при действующей конституции отстранить президента от власти практически невозможно. Не решаясь ставить вопрос о собственности и экономической власти, депутаты от КПРФ пытались в очередной раз доказать избирателям свою оппозиционность, поставив в повестку дня импичмент. Однако, подняв этот вопрос, коммунистическое большинство Думы лишь дало Ельцину повод начать политическое контрнаступление.

Примаков просил депутатов отказаться от голосования или перенести его на другую дату, что однажды уже было сделано. Но тут уже депутаты и особенно фракция КПРФ обнаружили, что отступать невозможно – в противном случае они будут выглядеть просто комично. К тому же часть руководства компартии явно была не прочь «подставить» кабинет Примакова. Стремительно растущая популярность премьера раздражала не только Кремль, но и лидеров оппозиции.

Окружение Ельцина давно мечтало избавиться от кабинета Примакова. Назначение Примакова было вынужденной мерой в условиях катастрофического кризиса, охватившего страну в августе. Мало того, что никто из либеральных политиков не имел в тот момент достаточной поддержки, чтобы взять управление в свои руки, но никто и не готов был взяться за это. Кандидатов в министры воспринимали как политических самоубийц.

Теперь, когда обещанной катастрофы не наступило, голода удалось избежать, начались выплаты долгов по заработной плате, а рубль стабилизировался, популярность правительства неуклонно росла, что не могло не вызывать раздражения и в Кремле и в Думе.

В окружении президента нарастала решимость избавиться от премьера. Примаков мог начать предпринимать более решительные шаги. Разговоры о национализации части нефтяной промышленности ни к чему не вели, но ряд крупных промышленных предприятий уже сами просились назад в государственный сектор. Программы приватизации как-то сами собой заморозились. Правительство пыталось приостановить разворовывание ресурсов страны олигархами, усилив контроль над экспортно-импортными операциями и движением капиталов. Все это было нестерпимо.

Изменилась внешняя политика России. Решительный жест Примакова, развернувшего самолет над Атлантикой и отказавшегося от визита в США в ответ на американские бомбардировки Югославии, получил массовую поддержку. Война на Балканах выявила масштабы антиамериканских настроений в российском обществе, особенно – среди молодого поколения, которое западные журналисты по инерции продолжали называть опорой либеральных реформ. Причина тому не в солидарности с «братьями славянами» и уж тем более не в православной вере – большинство молодых людей в России и креститься правильно не умели. Война в Югославии лишь дала им возможность выразить то, о чем они давно уже думали.

Тухлые яйца и чернильницы, полетевшие в здание американского посольства, сигнализировали, что в стране произошел психологический перелом. Люди устали от чувства бессилия, от стыда за самих себя. Им хотелось действовать, совершить что-то такое, чем можно гордиться. Первые неудачи американцев на Балканах стали предметом шуток – раньше в России шутили только над собственным правительством. Русские хакеры начали систематические атаки на официальные сайты в США, о чем с симпатией писала молодежная пресса. Бульварная пресса является мощным индикатором общественного мнения. Один из бульварных еженедельников поместил на первой полосе портреты Клинтона и Милошевича с подписью «по ним плачет тюрьма». Корреспондент либеральной «Новой газеты» на Балканах признался, что мечтает о том, чтобы Черноморский флот вошел в Адриатическое море, хотя сознает: это означает войну.

Правительство Примакова прекрасно уловило смену настроений. С одной стороны, оно опиралось на менеджеров военно-промышленного комплекса, оставшегося в государственном секторе, а потому и не развалившегося, в отличие от приватизированной промышленности. С другой стороны, Примаков, в прошлом известный специалист по арабским странам, был первым из видных политиков в России, отдававшим себе отчет о значении третьего мира. На практике это означало, что, оппонируя США, Россия могла завоевать поддержку большинства человечества. Ведя переговоры с МВФ о списании части российского долга, правительство Примакова создало важнейший прецедент для стран-должников. Разрабатывая дешевое, но эффективное оружие и поставляя его в развивающиеся страны, российский военно-промышленный комплекс мог не только зарабатывать валюту для государства, но и дать бедным странам шанс успешно противостоять агрессии богатого и избалованного высокими технологиями Запада.

КРИЗИС КПРФ

КПРФ, представлявшая себя одновременно как консервативную и левую партию, не учла, что чем консервативнее те или иные слои населения, тем более они враждебны любым переменам (включая даже возврат в милое им прошлое), тем более склонны они поддерживать действующую власть и существующий порядок. Опросы, проводившиеся в середине 1990-х гг., фиксируют стремительно возросшую буквально во всех слоях общества «потребность в социальной опеке». Социологи отмечали «заметное усиление в массовом сознании и “державнических” тенденций, и настороженности по отношению к Западу, и ностальгии по доперестроечным временам». 65% опрошенных в 1996 г. считали, что «отношение власти к людям ухудшилось», и только 4% видели перемены к лучшему. Социологи отмечали также, что важнейшим критерием при оценке власти оказывалась «интенсивность и эффективность государственного патернализма»[232]232
  Полис. 1996. № 4. С. 68.


[Закрыть].

Вопреки ожиданиям лидеров Компартии, однако, эта ностальгия отнюдь не толкала людей в лагерь оппозиции. Чем больше массы нуждались в государственной поддержке, тем больше они возлагали надежд именно на действующую власть, которая должна осознать свои ошибки, измениться, повернуться лицом к людям и т. д. Напрасно интеллектуалы иронизировали по поводу того, что, если нынешняя власть повернется к народу своим лицом, вид будет еще омерзительнее. Ориентация на патернализм и борьба против власти психологически несовместимы.

После неудачи на президентских выборах лидеры КПРФ говорили уже не о смене руководства в стране, а о «консолидации элит». При этом лидеры партии были искренне убеждены, что подобная политика пойдет на пользу их социальной базе: войдя во власть, бывшие оппозиционеры смогут обеспечить для нее патерналистские меры. Идеи Подберезкина стали официальной партийной линией, хотя самого Подберезкина из фракции «вычистили», как и многих других, кто раздражал первых лиц излишней публичной активностью.

Фракция коммунистов проголосовала в Думе за доверие премьер-министру Черномырдину, а затем и за неолиберальный бюджет. Думская фракция КПРФ постоянно критиковала правительство, но поддерживала его при решающих голосованиях. Именно их голосами были утверждены правительства и Сергея Кириенко, и Сергея Степашина, и Владимира Путина в 1998—1999 гг. Коммунисты неоднократно вотировали бюджет, принимали законопроекты, лоббировавшиеся частными компаниями и иностранными деловыми кругами. Зачастую причины такого поведения лежали вообще вне сферы политики: лоббизм по-русски мало отличается от обычного взяткодательства. На выборах губернаторов кандидаты от возглавляемого коммунистами народно-патриотического блока всячески подчеркивали свою умеренность и профессионализм. Остальные левые могли лишь растерянно наблюдать «правый марш» Зюганова и его окружения, не имея ни собственной организации, ни массовой поддержки.

«Коммунистическую партию трудно считать оппозицией», – констатировала в конце 1996 г. «Независимая газета». Политика партии нацелена не на смену власти, а на ее улучшение: «часть прежней бюрократии, вынужденно оказавшейся в так называемой “оппозиции”, видимо, почувствовала, что многие из тех бывших товарищей, кто находится в исполнительной власти, угнетены отсутствием перспектив роста, к которым они привыкли раньше, и удручены качеством нового чиновничества, которое все больше ворует. Это создает возможность объединения всех, кто раньше был единым целым»[233]233
  Независимая газета. 21.12.1996.


[Закрыть].

В начале 1999 г., когда трудящиеся во многих регионах страны просто голодали, а доведенные до отчаяния работники здравоохранения и образования выходили на улицы, партийные лидеры заявляли, что политическая жизнь в стране «теряет черты опасного антагонизма». Партия видела свою задачу не в защите интересов трудящихся, а в том, чтобы сплотить «силы, отстаивающие приоритет национально-государственных ценностей, сильную и на благо всей страны ориентированную экономику, а также идею возрождения великой России во всех ее ипостасях»[234]234
  Независимая газета. 13.01.1999.


[Закрыть]. Каковы будут основы этой экономики, партийные лидеры предпочитали не сообщать.

Напротив, правительство Евгения Примакова, пытавшееся за свои восемь месяцев хоть как-то скорректировать курс в интересах непривилегированных слоев населения, укрепить государственный сектор и подтолкнуть рост промышленности, не получило со стороны КПРФ должной поддержки. Хотя член руководства партии Юрий Маслюков отвечал в правительстве за экономическую политику, лидеры КПРФ относились к этому обстоятельству без особого энтузиазма и не пытались сопротивляться, когда Ельцин отправил кабинет в отставку.

Антонио Грамши в «Тюремных тетрадях» писал про партии, которые были созданы в одну эпоху, а затем сталкиваются с проблемами другой. Если партия не может найти ответов на новые вопросы и организоваться в соответствии с новыми задачами, она «мумифицируется». Партийная бюрократия превращается в «сплоченную солидарную группу, которая существует сама по себе и чувствует себя независимой от партийной массы, а сама партия в конце концов станет анахронизмом и в периоды острого кризиса потеряет свое содержание и уподобится пустой оболочке»[235]235
  Грамши А. Избранные произведения. Т. 3. С. 176 – Тюремные тетради, замечание о некоторых сторонах структуры политических партий в периоды органических кризисов.


[Закрыть]. Однако такая мумифицированная организация может существовать годами и даже сохранять массовую поддержку до тех пор, пока не наступит «момент истины». Российская КПРФ, не имея ни политики, ни стратегии, оставалась крупнейшей партией в стране просто потому, что общество не могло породить ей альтернативу, а власть готова была терпеть ее в качестве «внутрисистемной оппозиции».

«Давайте посмотрим на себя самокритично, – призывал один из представителей думских левых. – Сегодня мы радеем о судьбах нации в приличном зале, в благоприятных условиях. Оппозиция вовсе не страдает, ни тюрьма, ни полицейские преследования ей не угрожают». В то время как для большинства жителей страны положение становится невыносимым, «лидеры оппозиции вполне удовлетворены тем состоянием, в котором они находятся»[236]236
  Момент истины. 1996. № 2. С. 1.


[Закрыть].

Парламентский кретинизм КПРФ вызывал все большее раздражение в обществе. «Разрыв между радикализирующимися массами, требующими немедленного улучшения своего положения, и умеренными и безрезультативными действиями руководства КПРФ предопределяет глубокий кризис левой оппозиции, – писала газета “Век”. – Пока протест населения носил пассивный характер, увлечение КПРФ парламентаризмом выглядело вполне оправданным. Но сейчас ситуация в стране резко меняется. Забастовочное движение находится на подъеме, его требования радикализируются. В чем же причина продолжения КПРФ соглашательской линии?» Страх перед роспуском Государственной думы парализовал политическую волю лидеров партии, которые по всем серьезным вопросам соглашались с правительством. Это предопределило падение популярности партии и, как следствие этого, еще больший страх перед досрочными выборами. «Правда состоит в том, – продолжает “Век”, – что партаппаратчики уже давно не являются корпорацией профессиональных революционеров. Они боятся массовых движений протеста в не меньшей степени, чем представители нынешней властвующей элиты. В восприятии современных вождей КПРФ, как и их предшественников из КПСС, “колонны трудящихся” могут играть только одну роль – фоновой массовки перед начальственными трибунами. Во всех остальных случаях эти колонны становятся ненужными»[237]237
  Век. 1997. №11.


[Закрыть].

ПАДЕНИЕ «РОЗОВОГО ПРЕМЬЕРА»

Элита, сформировавшаяся за годы правления Ельцина, чувствовала себя неуютно. С каждым новым успехом правительства рос страх. В Кремле прекрасно понимали, что дальше так продолжаться не может. Двоевластие должно было закончиться. Правительство левого центра сделало свое дело, ему пора уходить.

Именно в этот момент на политической сцене вновь появился Черномырдин. Формально – в роли специального представителя президента Ельцина по Югославии. Зачем вообще нужен такой представитель, было на первых порах не вполне понятно. Все Министерство иностранных дел занималось в эти дни почти исключительно Балканским кризисом. Министр иностранных дел Игорь Иванов и сам премьер Примаков были опытными дипломатами, прекрасно владевшими ситуацией. Напротив, Черномырдин никогда Балканами не занимался, дипломатического опыта не имел – даже в годы премьерства он мало интересовался внешней политикой, которая находилась в ведении команды президента. К тому же Черномырдин имел в России прочную репутацию человека, который непременно проваливает любое дело, за которое берется. Правда... не без выгоды для себя.

Циничные московские наблюдатели расценили назначение Черномырдина как попытку Кремля саботировать работу Министерства иностранных дел и сорвать посреднические усилия России (подыграв Вашингтону). Однако при ближайшем рассмотрении обнаружилось, что перед Черномырдиным стояли и другие задачи.

По мере того как выяснялась несостоятельность американской стратегии на Балканах, руководство США объективно все более нуждалось в помощи России, чтобы выбраться из неприятностей, которые само для себя создало. Тут был нужен Черномырдин, в отличие от Примакова и Иванова, человек вполне лояльный к интересам США. Однако у Ельцина были и собственные интересы.

К весне 1999 г. Черномырдин был единственно приемлемым для Запада и окружения Ельцина кандидатом на пост нового президента России. Проблема в том, что он оказался абсолютно неприемлем для населения собственной страны. Его возвращение во власть было бы возможно лишь в случае, если будут резко изменены правила игры. Демократическими процедурами такого постичь нельзя. Но если демократическими формальностями на некоторое время все равно предстояло пожертвовать, то Черномырдин уже не мог считаться идеальным лидером – нужен был кто-то более жесткий и сильный. Кремль находился в поисках.

12 мая, точно в соответствии с опубликованными в прессе прогнозами, правительство Примакова было отправлено в отставку. Думе предлагают утвердить новую кандидатуру – министра внутренних дел и главного полицейского страны Сергея Степашина. Черномырдин остается в резерве, а депутатам напоминают, что, если они три раза подряд проголосуют против, правительство все равно будет назначено, зато Думу разгонят. Оппозиция сначала обещала уличные протесты, а затем стала обсуждать заведомо непроходной импичмент. Впрочем, понять депутатов можно: они боялись не только разгона Думы, но запрета оппозиционных партий и такого изменения избирательного закона, чтобы никто из опасных противников Кремля в новый парламент не прошел. Ельцинская конституция позволяет сделать это вполне законно. Фактически она предоставляет президенту право раз в два года совершать государственный переворот. Планы эти обсуждались в печати вполне открыто и сочувственно.

Черномырдину действительно было что обсуждать в Вашингтоне. Американской администрации пришлось выпутываться из Балканского кризиса. Кремль мог надавить на Белград, сделать его сговорчивее. А Черномырдину и Ельцину нужны были гарантии Запада при решении собственных проблем. Прогнозировались массовые волнения, и даже восстания, депутаты могли отказаться разойтись, и речь шла о применении силы. Необходимо было, чтобы демократический мир все это одобрил, поддержал и оказал, по возможности, материальную помощь.

Семь с половиной месяцев правления Примакова подошли к концу. В течение этого времени Россия в первый раз получила правительство, которое без большой натяжки можно назвать «розовым» или социал-демократическим. Причем не в духе «третьего пути», изобретенного в Европе конца 1990-х гг. Тони Блэром и Герхардом Шредером, а вполне в традиционном смысле. Люди из окружения Примакова и Маслюкова прямо говорили про «двоевластие» в стране. Но это двоевластие не имело ничего общего с двоевластием времен революции, когда одна власть опиралась на бюрократический аппарат, а другая на народное движение. В 1992—1993 гг. Верховный Совет, пусть непоследовательно и трусливо, но все же пытался опереться на массы в борьбе за власть. В 1998—1999 гг. обе конкурирующие силы вели чисто бюрократическую игру. Легко догадаться, что на этом поле у Кремля было огромное преимущество.

Чувствуя угрозу, правительство Примакова начало отступать. Именно его кабинет в принципе мог протащить через Думу несколько законопроектов, которые должны были бы ублажить Международный валютный фонд. Ради сохранения у власти левоцентристского правительства парламентскому большинству предложили в очередной раз пожертвовать интересами своих избирателей. В свою очередь Примакову пришлось бы взять на себя ответственность за непопулярные меры, принятые под давлением МВФ. Западные банкиры требовали увеличения налогового бремени, и без того практически подавившего экономику, сокращения социальных дотаций. Жертвами сокращений должны были стать образование, медицина, культура и даже инвалиды Чернобыльской катастрофы. Но в Кремле желание избавиться от левого правительства пересилило даже соблазн провести правый курс его руками. Тем более что в качестве компенсации за отстранение левых от власти, МВФ со своей стороны мог бы сделать определенные уступки, смягчив требования.

Черная работа по выжиманию средств из населения досталась следующему кабинету (который, к счастью, с ней тоже не справился). А у жителей России остался светлый миф о хорошем левом правительстве, которое пыталось защитить интересы народа и было за это отправлено в отставку. Как и все мифы, он не вполне соответствует действительности, но создал его сам Ельцин.

Если Примаков остался в героях, то Коммунистическая партия, не сумевшая и не пожелавшая защитить «розовый кабинет», была еще больше дискредитирована. Престиж Примакова и до отставки был значительно выше, чем у депутатов и партийных лидеров. Теперь разрыв еще больше увеличился.

Ко всеобщему изумлению на пост премьера Кремлем был предложен Сергей Степашин, бывший министр внутренних дел, прославившийся только военными провалами в Чечне. Ельцин, как всегда, победил своих соперников, но новому правительству оставалось либо продолжать по инерции курс Примакова, либо повернуть руль вправо. В последнем случае страну ожидало резкое обострение социального кризиса, а возможно, и повторение августовского финансового краха. Возникла патовая ситуация. Управлять ею Степашин мог, выйти из нее – нет. А потому буквально с первого дня для Кремля было ясно, что эта фигура переходная. Не просидев в кресле премьера и трех месяцев, Степашин был вынужден уступить его бывшему руководителю госбезопасности Владимиру Путину.

Впрочем, эти несколько переходных месяцев не прошли совершенно впустую. Соглашение по Югославии, принятое министрами иностранных дел России и «Большой семерки», дало Западу спасительный шанс. Тупиковая ситуация на Балканах была преодолена и американская дипломатия начала развивать наступление, делая ставку на смену режима в Белграде. Территориальная целостность Югославии формально была гарантирована, но не само существование Югославии в качестве единой страны.

И все же время Ельцина подходило к концу. Дело не только в сроке его власти, которая по конституции должна была закончиться в 2000 г. Дело было даже не в ухудшавшемся здоровье президента. Настроение и ситуация в обществе изменились. Недовольство стало практически всеобщим, а главное, грозило принять активные формы. Миллионы людей в России мало думали о конституционных полномочиях президента. Они просто ненавидели Ельцина и его американских покровителей.

Многие революции начинались с попыток старой власти сместить умеренно реформистское правительство. В итоге общество сравнительно быстро получало новых лидеров, куда более радикальных. В окружении Ельцина отдавали себе отчет и в этом. Нужно было создать видимость перемен – для того, чтобы все осталось по-старому. Нужно было дистанцироваться от Запада для того, чтобы сохранить выгодные транснациональным монополиям экономические структуры. Надо было поставить на место олигархов, дабы те своими выходками не приближали собственное крушение. Надо было защитить воров от правосудия – под предлогом борьбы за «наведение порядка» в правоохранительных органах. Необходимо было создать видимость обновления политики и руководящих кадров, сохранив преемственность. Наконец, нужна была жесткая и жестокая фигура, способная осуществить все это на практике и удержать ситуацию под контролем.