Текст книги "От Карповки до Норвежского моря (СИ)"

Автор книги: Борис Тесляров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

Они были первыми

К 20 ноября мы были полностью готовы к выходу в море. Начиная с этого первого выхода в море, мы ввели в практику, кроме еженедельных собственных диспетчерских совещаний с руководителями подсистем, проводить за два-три дня до выхода собрание всего нашего коллектива, на котором сообщалась цель выхода и задачи, стоявшие перед нами, окончательно конкретизировался список участников выхода и обсуждались различные организационно-технические вопросы. Накануне выхода на лодку прибыла большая группа флагманских специалистов бригады строящихся и ремонтируемых кораблей во главе с комбригом контр-адмиралом Горонцовым. Я впервые увидел комбрига, о котором слышал очень много самых невероятных рассказов, когда он быстро взбегал по трапу на борт лодки. Это был маленького роста коренастый человек с хорошо сидящей на нем адмиральской шинелью и в очень большой фуражке с неимоверно высокой тульей. C его появлением началась проверка лодки перед первым выходом в море. Под руководством Горонцова совершали первые выходы в море экипажи многих атомных подводных лодок – головных, серийных и опытных. Надо было отработать морские навыки экипажа в условиях смешанных команд с заводскими специалистами, конструкторами, представителями науки, приемки, госкомиссии; опробовать режимы максимальных нагрузок механизмов и систем, скоростей; провести глубоководные погружения. Иными словами – сдать экипаж и технику «под ключ».

Флагманский РТС бригады проверял готовность «Ската» со слов начальника РТС Славы Фролова и командира группы Ноиля Исхакова, а я присутствовал при этом как заложник от разработчиков комплекса и подтвердил готовность комплекса к обеспечению безопасности плавания. На этом первом выходе лодки в море от нас не требовались дальности и точности, но сама по себе задача обеспечения безопасности плавания была очень ответственной. Ведь режимы комплекса, которые должны были эту задачу обеспечить не прошли ещё и швартовных испытаний и мы должны были на деле доказать, что, тем не менее, сможем обеспечить сдачу лодки!!

И вот после всех приготовлений, отчетах о готовности к выходу, проверок и вавилинского столпотворения при загрузке в прочный корпус подводная лодка впервые выходит в море. Экипаж корабля почти утроен за счет присутствия гражданских специалистов. Только нас, скатовцев, девятнадцать специалистов и один зам. ответственного сдатчика. Вместе с нами идет в море ответственный наблюдающий от в/ч 10729 Ж. Д. Петровский (Жорж Денисович Петровский, тогда кап.2 ранга, жизнерадостный, жизнелюбивый и доброжелательный человек; он начинал офицером-акустиком в составе первого экипажа головной лодки проекта 705 и был первым оператором на станции «Енисей». Для меня он всегда был Жорж, с ним, одним из немногих среди сотрудников в/ч 10729 и моих морфизовских коллег, я прошёл весь путь сдачи комплекса, начиная от Северодвинска 1977 года и до Западной Лицы 1982 года.) Размещаемся мы на наших стандартных местах первого отсека. Теперь мы все не только с нашими лежаками-«самолетами», постельными принадлежностями, личными вещами, документацией и измерительными приборами, а еще и с болтающимися через плечо аппаратами «ИДА» (индивидуальный дыхательный аппарат) – так надо, ведь мы на лодке, идущей в море, да еще впервые. Я уже устроился в торпедном погребе, но присутствие в нашем составе А. И. Паперно неожиданно обернулось для меня существенными жилищными благами по сравнению с остальным нашим народом. Как перед первым, так и перед всеми последующими выходами, когда на лодке было много гражданских специалистов, происходила утомительная процедура согласования с ответственным сдатчиком лодки Башариным нашего количественного состава, мест размещения и мест приема пищи. Т. к. на этом первом выходе лодки в море от нашего комплекса очень многое зависело, то мне не пришлось биться за каждого скатовца, а когда я сказал, что с нами идет Первый зам. Громковского и ему нужно обязательно место в каюте и кормление в офицерской кают-компании, это было сразу принято. Таким образом, Паперно оказался в двухместной каюте (каюте-слишком громко сказано, просто четыре стены в груде столярного мусора) во 2-ом отсеке, но с одной койкой, временно закрепленной между первым и вторым этажом. После загрузки он предложил мне, как заместитель заместителю, расположиться со своим лежаком под его койкой, что я и сделал, перетащив своё барахло из торпедного погреба. Паперно тщательно оборудовал свое лежбище и даже сделал задергивающуюся шторку. На своей койке он помещался даже сидя по-турецки, а я заползал на свой лежак, извиваясь как змей. Главной задачей этого выхода было отдифферентовать лодку, «научить» её погружаться и, что не менее важно, всплывать, а также проверить основные системы перед проведением госиспытаний. Как только отданы швартовы включается наш комплекс, за пультом управления акустики лодки, за спиной которых два эшелона: первый – Паперно, Зелях, Новожилов и я; второй – все наши, кому удалось втиснуться в рубку.

Комбриг, прибыв на корабль, сразу скрылся в отданной ему командирской каюте и только когда мы вышли из северодвинской бухты и прошли Никольский маяк он появился в центральном посту. Стоя у открытой двери рубки, я увидел весьма странно одетого человека, который сидел в командирском кресле и хриплым голосом отдавал команды. Это был человек без единого намека на флотскую выправку и энергичность вбегавшего по трапу лихого адмирала. На ногах комбрига были домашние тапочки, затем следовали широкие черные сатиновые шаровары, заправленные внизу в толстые шерстяные носки. Верхняя часть туловища была обтянута старой тельняшкой, на которой кое-где виднелись дыры, и, в довершение ко всему, адмиральская короткая толстая шея была обмотана черным шарфом, концы которого свисали на выступающий живот. Его можно было принять и за морского пирата, и за простуженного усталого человека, уютно устроившегося в кресле. В таком виде «бригадир» появлялся в центральном во время всего нашего первого выхода и хриплым низким голосом со множеством сочных ругательств отдавал необходимые распоряжения, как говорили – «учил ходить». А пока, в паузах между докладами из отсеков, адмирал «снимал стружку» с командира, который не знает корабля и не умеет им управлять, с ответственного сдатчика, который не умеет строить корабли, и для каждого, кто находился в ЦП, Горонцов нашел что-то, что тот не умеет делать. Увидев меня в проеме двери рубки, комбриг спросил, что я, раз… ай, здесь делаю и всего двумя словами сказал, чего я не знаю и не умею делать (возможно он был прав). Когда комбриг удалился в свою каюту, ко мне подошел Боря Башарин и сказал, чтобы я не удивлялся. Это обычная манера поведения адмирала, которую все знают и уже к ней привыкли. Мы все еще шли в надводном положении, учили наших гидроакустиков работать с подсистемой шумопеленгования и учились сами. В это же время на лодке шла проверка её систем, мы переходили из одного полигона в другой, приближаясь к месту нашего первого погружения. Паперно довольно трудно переносил часы вынужденного безделья, когда мы, например, просто болтались наверху и ждали «добро» на переход в другой район. Он уже ознакомился с лодкой и ему, как человеку очень деятельному, в эти периоды было скучно. В такой период скуки я однажды застал его сидящим на своей койке и выглядывающим из-за шторки. Он напоминал мне какую-то маленькую птичку, посаженную в клетку. Паперно обратился ко мне с просьбой достать несколько капель машинного масла, чтобы смазать его электробритву, которая нещадно скрежетала. Я взял его бритву и сказал, что быстро вернусь. Первым делом я пошел в нашу рубку и по пути встретил Игоря Левчина, от которого узнал, что как раз сейчас мичман Горбач смазывает приводные шестеренки штурвала наведения на пульте станции «Арфа-М». В рубке было два мичмана – Толя Козлов, ненадолго подменивший Игоря, дремал перед индикатором ШП, а Толя Горбач сидел перед поднятой крышкой арфовского «пианино» и, мурлыкая что-то себе под нос, деловито опускал кисточку в бутылочку с желтоватой жидкостью и смазывал шестеренки. В рубке слабо улавливался знакомый запах шила. Я присел рядом и попросил Толю дать мне кисточку, чтобы смазать бритву. Поднеся её к бритве, я уже однозначно уловил запах шила. Оказалось, что мичман Горбач чуть-чуть перепутал и взял не бутылочку с маслом, а с канифолью, растворенной в шиле. Как могли два мичмана-подводника не унюхать родной и знакомый аромат шила, я представить себе не мог. Хорошо, что это не увидел Беркуль, Толе было бы несдобровать!

Официальных разрешений выходить наверх было не очень много, но чисто физиологические потребности более чем двух сотен душ заставляли командование закрывать глаза на самоволки в ограждение рубки, где можно было ещё заодно и покурить. На всех, кроме командования лодки и несущих вахту в центральном посту, у которых был отдельный гальюн на средней палубе 3-го отсека, было всего два гальюна – во втором отсеке на нижней палубе и в седьмом. Поэтому ограждение рубки никогда не пустовало, а когда объявлялось официальное разрешение выхода наверх, то в ограждении набивалось так много людей, что стоять приходилось лицом к лицу, но из-за дымовой завесы лица рядом стоящего было не увидать. Да ещё сквозь толпу прижавшихся друг к другу всё время сновали в самую корму ограждения и обратно те, кому было невтерпеж. Верхневахтенный офицер, кроме своих прямых обязанностей, еще и регулировал наполнение ограждения рубки. Вторая видимая проблема присутствия такого количества людей на лодке была связана с тем процессом, который выгонял многих наверх – с приемом пищи, особенно жидкой. На этом выходе было пять или шесть (!!) смен для еды, камбуз был раскален до предела, почти без перерыва народ ел, пил и…… снова ел. Когда последняя смена заканчивала завтрак, первая уже ждала команды обедать. В такой сложной обстановке мы подходили в заданную точку (глубоководная часть Белого моря в Кандалакшском заливе), чтобы встретиться с кораблем обеспечения (СКР) и первый раз погрузиться.

В центральном адмирал появился теперь уже перед самым первым погружением лодки. СКР уже ждал нас. В центральном посту была напряженная обстановка, после прозвучавшей с него на всю лодку команды: «боевая тревога, готовность № 1 подводная, погружаемся на глубину 100 метров, осмотреться в отсеках», передвижения из отсека в отсек были запрещены, все переборочные люки задраены. По готовности № 1 вся гидроакустическая группа должна находиться в рубке, поэтому в рубке было ужасно тесно и душно. Моим излюбленным местом в центральном посту, когда я хотел понаблюдать за действиями экипажа, был узкий тупичок от рубки на левый борт, где с одной стороны, прижавшись задними стенками к рубочной переборке, стояли пульты наших станций НОР-1 и НОК-1, а с другой – приборы информационной системы «Омнибус». Центральный пост сразу наполнился докладами по громкоговорящей связи из отсеков: «шестой осмотрен замечаний нет», «первый осмотрен замечаний нет»… Адмирал уже никого не ругал, а молча сидел в кресле и наблюдал за действиями командира, офицеров и мичманов, изредка отдавая команды. В это время внимание акустиков было сосредоточено не только на индикаторе ШП, но и на станции «Арфа-М», которая осуществляла активный осмотр акватории погружения. Одновременно мы устанавливали звукоподводную связь с надводным кораблем по простой схеме: «первый, первый я второй, как слышите, прием». Очень быстро корабль начал нам отвечать: «второй, второй, я первый, слышу вас пять баллов, прием» и т. д. В этой напряженной обстановке мы даже не сумели как следует отреагировать на первый состоявшийся сеанс связи и приняли это как само собой разумеющееся. Периодически из рубки поступали доклады – «центральный, акустик, горизонт чист» и центральный доброжелательно подтверждал получение информации – «есть, акустик». Как-то по особому, м. б. даже тревожно, звучали доклады боцмана, который сидел за пультом системы «Шпат» и я видел, как он работает рычагами управления рулями глубины – «глубина 10 метров, дифферент на нос один градус, лодка погружается», «глубина 50 метров… лодка погружается»…… Может быть особое звучание докладов боцмана было вызвано тем, что в отличие от всех других докладов, в которых не улавливались явные действия и их характер был успокаивающим (замечаний нет, горизонт чист и т. д.), его сообщения несли ярко выраженное действие (лодка погружается), которое происходило с кораблем впервые в его жизни. Погуляв некоторое время на глубине 100 метров, мы начали всплывать. И хотя корабль надводного обеспечения внимательно наблюдал за обстановкой в районе нашего погружения и всплытия, снова внимание наших акустиков было приковано к индикатору станции «Арфа-М». Мы благополучно всплыли, напряжение спало, был дан отбой боевой тревоги, объявлена готовность № 2 надводная и комбриг, отругав командира лодки и ответственного сдатчика, удалился отдыхать. Но первое погружение для нас не прошло бесследно. Сейчас трудно вспомнить причину, но почему-то в первом отсеке решили открыть нижнюю крышку люка и из трубы между крышками на верхнюю палубу обрушился водопад. Во время погружения через неплотно закрытую верхнюю крышку набралось тонны две беломорской воды, которая, излившись на палубу, слегка обрызгала верхних жителей первого отсека и устремилась в торпедный погреб, основательно подмочив наши спальные места и полностью залив все спальные принадлежности ведущего инженера Сидорова. Борис Аркадьевич ужасно разозлился, но, наверное, по большей части на себя. Первоначально на этом месте был Женя Щуко, а Сидоров уговорил его поменяться с ним или просто переехать. Пришел старпом, посмеялся и разрешил нам подсушиться в турбинном отсеке, где всегда «ташкент». Всего «Сидорова» и кое-что из наших подмоченных вещей мы притащили в 6-ой отсек и быстро высушили прямо на горячих корпусах турбин и многочисленных трубопроводах. Затем были еще погружения и всплытия, переходы в другие районы, надводные положения с нещадной качкой, мы бегали наверху и внизу от самого малого и до самого полного хода, корабль, все его машины, механизмы и частично гидроакустический комплекс зажили настоящей морской жизнью. На протяжении всего этого выхода наш комплекс отлично функционировал, мы поддерживали постоянный акустический контакт и связь с кораблем обеспечения, мы наблюдали за далеко проходящими надводными судами, с первого же включения пришлась по душе акустикам станция «Арфа-М», обеспечивавшая погружение и всплытие лодки. Отличная работа комплекса докладывалась по инстанциям вверх (от командира группы акустиков через начальника РТС командиру лодки и комбригу, а также в радиодонесениях на базу).

В противоположность нам, у наших коллег агатовцев и азимутовцев не все ладилось. И если первые были вообще ещё очень далеки от решения каких либо конкретных задач, то у вторых происходили досадные сбои в определении наших координат и мы иногда «шли» по Гудзонову заливу, а иногда в подводном положении продолжали идти уже по просторам Канадской тундры. Но не только наш комплекс обеспечивал этот выход, мы сами тоже помогали лодке произвести проверки дифферентовки и кренования, перетаскивая из носа в корму и с левого борта на правый тяжелые металлические болванки. Конечно же, мы изыскивали любую возможность, чтобы в максимальной степени проверить комплекс. И хотя наши «Куплеты» и «Обухи» были еще впереди, этот и последующие выходы в декабре 1977 года дали нам огромный практический материал о работе комплекса в реальных условиях. Приближалось окончание этого тяжелого и напряженного восьмисуточного первого выхода лодки в море и на одном из обсуждений наших дел родилась идея попросить командование лодки дать нам возможность персонально, не совмещая с лодочными делами, поработать по обеспечивающему нас СКР'у. Я отправился «договариваться с таможней». Перед тем как идти к комбригу, командир, глядя на меня своими хитрющими глазами, спросил: «а не подведете, ёбть, Борис Владимирович?» Я не понял кого и почему мы подведем, но громко сказал: «никак нет, Сергей Иванович» и тихо добавил: «ёбть». Наша просьба была удовлетворена, но почему-то по лодке было сделано сообщение о проведении испытаний комплекса «Скат». Поскольку никаких схем взаимного маневрирования не было, мы выбрали самый простой и понятный вариант, который и был по радио передан на СКР. Корабль должен был удаляться от нас в сторону Кандалакши, меняя скорость хода через определенные промежутки времени. В назначенное время лодка погрузилась и мы начали работу. СКР удалялся, а мы как маятник ходили взад и вперед, делая циркуляции и меняя угловое положение к направлению движения надводного корабля. С первого момента работы наши акустики держали уверенный контакт с кораблем, докладывая на ЦП о всех изменениях его скорости хода. Это была наша первая непосредственная работа по надводной цели в реальных условиях. СКР удалялся, но все время присутствовал на нашем индикаторе. Почти одновременно в ЦП раздались два доклада – штурман доложил, что по его прокладке СКР подошел к боновым заграждениям на входе в Кандалакшу, а акустик, что цель застопорила ход. Мы всплыли, связались по радио с кораблем, от которого получили подтверждение докладов нашего штурмана и акустика. И хотя у нас не было точных данных ни о гидрологии в этом районе моря, ни об уровне шумности цели, ни об уровне собственных помех, дистанция, на которой акустики обнаруживали СКР, особенно на его самом малом ходу, говорила о больших возможностях комплекса. Это был наш первый успех, наш первый триумф в длинной цепи маленьких и больших побед и, конечно же, неудач на пути сдачи опытного образца комплекса, который произвел огромное впечатление на военных и всех гражданских специалистов, находящихся на борту, включая нас самих. Мы получили поздравления от командира лодки, от находившихся на борту Гл. технолога ЛАО В. И. Водянова (в то время он координировал от 1 ГУ МСП все работы по испытаниям лодки) и зам. Гл. конструктора лодки С. Н. Хорюшина, от многих офицеров, от наших коллег азимутовцев и агатовцев. Совершенно особым образом отметил наш успех комбриг. Следом за командой «выход наверх разрешен» по всей лодке раздался хриплый голос адмирала: «Первыми выходят скатовцы». Такое поощрение надо было действительно заслужить.

Наше самое глубокое погружение в тот выход мы совершили на глубину 150 м за день до возвращения домой и довольно долго шли под водой. Это было 27 ноября 1977 года. И надо же было так случиться, что это совпало с моим днем рождения и тогда же произошла моя близкая встреча с комбригом. Сначала мои товарищи, скатовцы, тепло поздравили меня, вручили подарок и зачитали шуточное поздравительное стихотворение, написанное на бланке Боевого листка с автографами всех наших участников выхода. Этот Боевой листок мне очень дорог и его подлинник я храню до сих пор. (Фотография с Боевого листка приведена и в этих воспоминаниях, но с несколько смягченными мною выражениями в первом и третьем четверостишьях по сравнению с оригиналом, который был написан и зачитан в сугубо мужской компании, да ещё под водой. Надеюсь, что авторы меня простят.) В соответствии с последним четверостишьем:

 
Наш коллектив мужской небритый
С волненьем гаркнет: «Будь здоров»
Омой же наши рыла шилом
«Комдив» наш Буба Тесляров
 

мы отметили моё 37-летие и я был вызван в центральный пост. В центральном, кроме несущих вахту членов экипажа, находилось командование лодки, много свободных от вахты офицеров и мичманов, наши гражданские коллеги. Так уж получилось, что на лодке отмечали, если я не ошибаюсь, первый день рождения одного из участников первого её выхода в море. Меня поставили рядом с командиром, который взял в руку микрофон и все отсеки узнали, что «представителю ЦНИИ „Морфизприбор“» Теслярову Борису Владимировичу сегодня, ёбть, исполнилось 37 лет… После вручения удостоверения о нахождении на глубине 150 м с градусами и минутами северной широты и восточной долготы, скромного военно-морского подарка-тельняшки, банки вяленой воблы, банки компота и банки сгущенки командир сказал, что теперь я должен обязательно представиться комбригу, для чего нужно «взять с собой» и идти в командирскую каюту, где комбриг отдыхает. Выполнив напутствие командира, я отправился во второй отсек, подошел к командирской каюте и, как водится на флоте, произвел одновременно три действия: постучался, произнес «прошу разрешения» и вошел. В каюте был полумрак, адмирал лежал на койке на спине с закрытыми глазами, его выступающий живот мерно колыхался в такт с шумным дыханием. Не зная что делать дальше, я решил уже выйти из каюты, но в этот момент услышал хриплый голос: «Какого хрена приперся». Я выпалил: «Виктор Васильевич, прибыл по случаю дня рождения», забыв назвать себя. Адмирал приподнялся на койке и попросил меня подойти. Я подошел, комбриг притянул меня к себе, приобнял и прохрипел мне в ухо: «Боренька (!!??), у тебя есть что-нибудь с собой?» Я достал свою фляжку, а Виктор Васильевич, указав на стаканы, стоявшие на столе, сказал: «Наливай». Мы выпили по чуть-чуть за мой день рождения, закусили черствой горбушкой хлеба с чесноком, которые лежали в ящике стола и с чувством выполненного долга я оставил комбрига отдыхать дальше. Но на этом мой день рождения не закончился. Я был снова вызван по громкоговорящей связи в центральный. Когда я вошел, командир БЧ-5 Валера Андронов своим негромким голосом сказал, что меня к телефону и указал на лежащую трубку. (Когда лодка, стояла у пирса, то с берега на нее подавалась телефонная связь. Телефон стоял в центральном посту и мы часто им пользовались, его не убирали и когда мы ходили в море.) Я взял трубку и сказал алё, которое утонуло в раскатах смеха всех в ЦП присутствующих. И на этой шутке меня ловили многократно.

Это был запоминающийся выход, на котором мы отлично справились с задачей обеспечения безопасности плавания подводной лодки. За все время нахождения в море в работе комплекса не было ни одного сбоя. Когда мы вернулись на базу, из Северодвинска полетела самая короткая служебная телеграмма, которую я видел за все годы работы. К сожалению, копия, которую я хранил долгие годы, куда-то затерялась. Но помню я её дословно. Два адреса – Москва Рубка 1 Свиридову и Ленинград Вега Громковскому, две подписи – Водянов и Русаков, два слова – Скатовцы молодцы.

И в заключение этой главы я хочу назвать тех скатовцев, которые тогда были на выходе Не знаю по какой причине, но на этой лодке даже спустя почти 5 лет после её первого выхода в море ни в одном из отсеков не были установлены памятные мемориальные доски с выгравированными именами тех, военных и гражданских, кто были первыми, как это обычно всегда делалось. Но если бы такие доски были, то в торпедном отсеке среди фамилий экипажа, военных и гражданских специалистов были бы следующие наши фамилии: Беркуль, Ванюшкин, Гурин, Гутенков, Глазов, Докучаев, Емшанов, Зелях, Зеленцов, Кокошуев, Королев, Новожилов, Нодельман, Паперно, Сидоров, Смола, Тесляров, Черняев, Штремт, Щуко.