Текст книги "От Карповки до Норвежского моря (СИ)"

Автор книги: Борис Тесляров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

Осенняя Лица

После очередной переотметки в Ленинграде я и Зархин в середине сентября возвращались в Лицу. Вместе с нами, для окончательной корректировки формуляра комплекса (наш долг ещё после первого этапа госов), летела сотрудница нашей лаборатории Александра Леонидовна Масленникова. (Александра, Сашенька, – краснодипломница ЛЭТИ, милая, симпатичная, стройная, с колоссальным запасом энергии, с большим чувством ответственности за выполняемую работу, которую делала так быстро, что у руководителей групп, в которых ей довелось поработать, постоянно были проблемы с её загрузкой, инициатор и организатор всех наших лабораторных празднеств, постоянный член профкома и сборной нашего отделения по волейболу. В общем, «комсомолка, спортсменка, отличница, общественница.»

Перед нашим отъездом из Лицы Ия как-то обмолвилась, что ей в лечебных целях очень нужна простая свежая капуста, которую ещё на Север не завезли. Я тут-же её успокоил и сказал, что через несколько дней капуста будет доставлена. Перед отлетом из Ленинграда я поехал на Кузнечный рынок и купил большой отличный кочан капусты, который и летел вместе со мной. С первой неожиданностью я столкнулся при проверка документов, где уже в новом помещении КПП-5, теперь с правой стороны после моста, я увидел среди проверяющих Ноиля Исхакова. На мой вопрошающий взгляд он ответил, что служба на лодке его больше не устраивает. Но это была неправда – его списали с лодки и перевели в гарнизонную службу охраны. Вторая неожиданность поджидала меня на въезде в поселок, где около магазина прямо на тротуаре возвышалась гора из доставленной на Север свежей капусты!! Несмотря на различные шутки моих спутников по поводу моего качана, он был очень тактично и с большой благодарностью принят в директорском кабинете гостиницы. Нам удалось поселить Сашеньку в стандартный одноместный номер, хотя первые сутки она шиковала в полулюксе – ничего другого не было. На следующий день Сашенька уже работала и на лодке, и в шаре на «Котласе», а необходимыми секретными документами её обеспечивал мой старый знакомый мичман Глазов. В этот же день я встретился с Балашом и узнал от него, что через два дня будет четырехсуточный выход в море в целях проверки «Омнибуса», на который мы также заявлены, что Ноиль списан с лодки, а Игорь Левчин поступил в Академию и теперь в экипаже новый командир группы акустиков молодой ст. лейтенант Саша Новиков. Ещё Володя сказал, что он дал телеграмму с вызовом Шумейко, т. к. акустики не могут справиться с возникшей неисправностью станции «Жгут-М».

Надо сказать, что натянутость отношений с Балашом постепенно сходила на нет, я старался сглаживать все острые углы нашего взаимодействия и Володя, как мне казалось, старался избегать конфликтов со мной. Но конфликты с остальными членами нашей команды у него возникали постоянно. Властный характер, большая самоуверенность и упрямство затрудняли его контакты с большинством людей. Володя был прекрасный специалист, великолепно разбирался в электромеханике и радиотехнике, но работать в большом коллективе ему было нельзя. Он был типичный одиночка. Его постоянное «не мои гайки» запомнилось я думаю всем. И эта фраза, к сожалению, касалась многих аспектов его деятельности – от организации работ и до непосредственного участия в сдаче комплекса. За эти предвыходные дни я познакомился с новым командиром группы акустиков. Саша, который почему-то для всех нас сразу стал Шурой, оказался очень приятным симпатичным молодым человеком и с ним у всех сложились хорошие отношения. Конечно, трудно было сравнивать профессиональные качества прежнего командира группы с новым, но Шура не стеснялся спрашивать и учиться у своих подчиненных мичманов и у нас. И его профессиональное мастерство за время нашего пребывания на лодке существенно выросло. Особенно хорошие дружеско-деловые отношения сложились у Шуры со Славой Кармановым. Вместо двух ушедших офицеров-акустиков пришел только один и группа акустиков до самого завершения наших госиспытаний была в недокомплекте. Этот короткий выход прервал наши плановые работы и группа морфизовцев во главе с ответственным сдатчиком осталась на берегу ждать нашего возвращения. Основным занятием ожидавших нас на берегу были походы в сопки за грибами и ягодами, а та осень была очень урожайной. Грибы народ сушил прямо на батареях отопления, а ягоды по известному рецепту перетирались с сахаром и отправлялись в Ленинград. Усталые, но довольные в очередной раз проведенными проверками в море, мы вернулись в Лицу и работы на лодке были продолжены. На многих выходах этого года, предшествовавших ходовым испытаниям, с нами был Дим Димыч и помогал нам не только как руководитель, а ещё и как очень хороший инженер (можно по разному оценивать его деятельность на руководящих институтских постах, но, бесспорно, он был великолепным инженером). На одном из выходов в море помню отмечали день рождения Дим Димыча, обыграв его действительную флотскую службу в звании ст. матроса с традиционно-скромным военно-морским подарком – тельняшкой и банкой воблы. В перерыве до следующего короткого выхода помимо работы по предъявлению пятой и шестой на ходовые испытания вспоминается маленький наш праздник, который был организован по инициативе Сашеньки Масленниковой. Это была т. н. отвальная – уезжали в Ленинград Саша, Коля Никандров, приезжавший для улаживания накопившихся вопросов по второй подсистеме, и, приехавший вместо Володи Шумейко сразу после нашего ухода в море сравнительно недавно появившийся в институте Лёва Радченко, который к тому времени уже молниеносно быстро стал начальником сектора в 13 отделе. Лёва был в этом не виноват, просто он был женат на одной из дочерей тогдашнего первого секретаря Ленинградского обкома партии Романова, был веселым и общительным человеком (можно быть веселым, имея такого тестя) и мы его называли «родственник Вождя». Кажется тогда Лёва даже и не попал на лодку, т. к. ещё в море мичман Козлов нашел и устранил неисправность. Несмотря на родственность с Вождем, Лёва принимал очень активное участие в процессе заготовки черники. Инициировав отвальную, энергичная Саша, находясь под впечатлением зарослей черники, решила приготовить вареники с этой ягодой. Сама месила тесто и налепила вареников на огромную компанию мужиков – Баденко, Вишневецкий, Вершвовский, Никандров, Балаш, Зархин, Радченко и я. Отвальная происходила в номере у Саши, её одиночный номер был крайним на этаже и чуть больше всех остальных. Присутствие Володи Балаша гарантировало достаточность «расходного материала», а Лёва принес привезенную из Ленинграда редкую тогда литровую бутылку «Лимонной» водки. С закуской проблем не было. А Сашины вареники, приготовленные прямо в чайнике с помощью кипятильника (знакомая технология по зеленому горошку), были очень вкусными и уплетались с огромной быстротой. Отвальная прошла отлично.

Перед запланированными на середину октября нашими ходовыми испытаниями были ещё два коротких выхода в море для проверки «Омнибуса» и досдачи некоторых пунктов лодочной программы испытаний. С одного из этих выходов мы вернулись с памятным трофеем, который укрепил веру военно-морского флота в буксируемую антенну, по крайней мере, в её прочность.

Специального обеспечения на этом выходе не было, нас сопровождал надводный корабль типа СКР. Руководил выходом Председатель Госкомиссии по приемке лодки контр-адмирал Борисеев. Первые двое суток шли сквозные проверки систем управления оружием при взаимодействии БИУСа с источниками информации, в том числе и с нашим комплексом, который исправно выдавал данные об обнаруженных целях. На третьи сутки, имея прогноз об ухудшающейся погоде, Николай Сергеевич планировал проверить мореходные качества лодки, то, что ещё в 1977 году ему не удалось осуществить в Белом море. По ходу дела, отрабатывая взаимодействие акустиков с механиками, несколько раз производился цикл постановки и выборки буксируемой антенны. При каждой постановке Зархин, сидя на «голубятне» у прибора 8А-5, «коллекционировал» шумы на приемниках антенны. И вот, когда уже заканчивалось наше время работы с вытравленной антенной, мы услышали слабый удар о корпус лодки и следом резко возросли помехи на всех приемниках буксируемой антенны. После оперативного обсуждения происшествия мы сделали предположение, что или оторван стабилизатор и антенна занимает хитросплетенное пространственное положение (непонятным оставался предшествовавший этому удар о корпус), или мы каким-то образом что-то намотали на антенну. Решили попробовать выбрать антенну-ничего не получилось. Из двух наших предположений осталось второе. Я и Зархин пошли на доклад к Борисееву и командиру. Борисеев был страшно удручен тем, что опять не сможет проверить мореходные качества лодки, а Протопопов предложил всплыть, связаться с надводным кораблем и попросить его зайти нам в корму и посмотреть, что там у нас произошло. Когда мы всплыли, то море уже штормило и верхний рубочный люк даже не открывали. С борта надводного корабля нам сообщили, что наблюдают у «входа в очко какую-то большую мотню» (это дословно) из проводов, а также два отдельных провода, один из которых уходит сразу вниз, а другой куда-то далеко за корму. Это сообщение подтвердило версию о намотке постороннего предмета на антенну. Теперь уже все на лодке гадали, что же мы намотали. Пессимисты высказывали предположение, что мы сорвали давно, м. б. еще с военных времен, установленную якорную мину, не находя объяснения почему мы на ней не подорвались, а оптимисты – что мы просто сорвали буй, по каким-то причинам не нанесенный на штурманские карты. Оптимистичное предположение объясняло всё более логично, в том числе и удар о корпус лодки. Не знаю, думали ли командир и Борисеев о возможности намотки на винт уходящего вниз троса, но Борисеев стал пристально нас спрашивать может ли лодка с выпущенной антенной ходить в подводном положении на скоростях больше оптимальной скорости её буксировки (6 уз.), а также и в надводном положении. Зархин и я в два голоса отвечали, что лодка может не только ходить, а даже бегать на скоростях до 15 узлов. Потребовалось документальное подтверждение и я принес из секретной части технические условия, где черным по белому было это написано. Кроме того, мы заверили адмирала, что цифра 15 записана явно с запасом, что можно бежать и на 20 узлах и если что-то случится с антенной, то мы берем на себя всю ответственность. Борисеев и командир приняли решение проводить мореходные испытания. Лодка ходила под водой на разных скоростях, погружалась с различными дифферентами, всплывала и снова погружалась, делала циркуляции. В надводном положении её бросало, швыряло, накреняло и оголяло гребной винт. На третьи сутки вечером мы пришли в Лицу и ошвартовались. Говорили, что среди встречавших нас на пирсе военных были и «люди в галифе» – так именовали офицеров из оперативного отдела Флота. Сразу же начали вытаскивать предмет, болтавшийся на тросе уходящим вниз. Им оказался наш радиогидроакустический буй образца 50-х годов, который тут же отделили от троса и отправили на «исследование». Утром следующего дня была проделана очень сложная операция по маневрированию лодки с вытравленной антенной в узкой губе и переводу её к стацпричалу, где сразу же одели «седло», распутали «мотню» и намотали антенну на барабан лебедки УПВ. Картина происшествия вырисовывалась следующая: вероятно, наклонно расположенный трос был затрален ограждением рубки и буй был сорван с якоря (возможно, что буй уже и просто болтался без якорного крепления), далее трос попал на гондолу, проскользил по ней и запутался на кабель-тросе. Удар, который мы слышали, мог быть ударом троса о рубку или ударом самого буя о гондолу (правда следов удара обнаружено не было). Следующий день преподнес очередной сюрприз. Как всегда, мы решили перемотать антенну на технологический барабан для её визуального осмотра, тем более после её буксировки в экстремальных условиях. Но, второпях выяснения привезенного нами трофея, лодочные механики забыли откачать оставшуюся в гондоле воду и ударивший ночью мороз превратил её в лед, в который вмерзли нижние витки намотанной на барабан антенны, да и остальная часть антенны от минусовой температуры превратилась в жесткий монолитный шланг, неподлежащий перемотке. В осенне-зимний период антенна с полиэтиленовой оболочкой и заполненная соляром доставляла много дополнительных хлопот. При отрицательных температурах соляр загустевал, а оболочка просто «дубела» и в таком виде работать с антенной было невозможно, надо было её каким-то образом приводить «в чувство». В нашем распоряжении было две антенны – номер 1(боевой) предназначался непосредственно для морских испытаний, а номер 2 – (технологический) для всех прочих выходов в море. Пока на берегу не начинались морозы, осложнений не было, но наши ходовые испытания и государственные попадали уже на зимний период и необходимо было что-то придумать. Возникшая тогда проблема после ночного мороза была решена в два этапа. На первом этапе Зархин и мичман Горбач, вооружившись молотками, отправились в гондолу и начали вырубать вмерзшую часть антенны. Этот этап прошел успешно, если не считать рассеченной брови Зархина, в тесноте гондолы не сумевшего увернуться от рьяного замаха Горбача. Второй этап заключался в подаче пара в гондолу и прошел без травм. Через несколько часов гондольной бани антенна была перемотана на технологический барабан и тщательно обследована. Никаких видимых последствий её буксировки в экстремальных условиях обнаружено не было. Наша антенна выдержала самые суровые испытания, и лучшего подтверждения её надежности и прочности не могло и быть.

Позади уже были жаркие дебаты по приемке выполненных замечаний и после очередных «выкручиваний нам рук» Рыжков допустил подсистемы к ходовым испытаниям. Все необходимые документы для выхода в море были уже подготовлены, корабельное и лодочное обеспечение испытаний ждало команду «отдать швартовы». Буквально за 2–3 дня до назначенного выхода лодка снова перешла к стацпричалу, где было одето «седло» и нам вместе с пролетарцами нужно было запасовать «боевую» антенну. Во всей Флотилии не нашлось отапливаемого помещения для хранения наших антенн и они хранились на дальних неотапливаемых складах. Доставив задубевшую боевую антенну на стацпричал, начали отогревать её паром, но на открытом морозном воздухе очень плохо прогревались нижние слои. И тогда Зархин, по типу гондольной бани, придумал «береговую сауну» для антенны. Слегка размороженную антенну осторожно, витками, снимали с барабана и укладывали в большой брезентовый мешок, неизвестно где раздобытый Зархиным. Затем в мешок засунули шланг и пустили пар. Довольно быстро антенна отошла от мороза, была намотана на технологический барабан и быстро с седла запасована на барабан лебедки УПВ. Героями дня были Валера Зархин и Валера Максимов. Перед самым выходом на лодке началась перезагрузка торпед. Вернувшись после обеда, мы стояли на краю стацпричала и наблюдали за этим захватывающим зрелищем. Сейчас, при попытках вспомнить этот момент, мне кажется, что это я, глядя сквозь толщу воды на наш обтекатель, заметил его повреждение (хотя, вполне вероятно, что это был и кто-то другой или сразу несколько человек). Естественно, сразу доложили командиру и уже через 20 минут на стацпричале, кроме командования лодки, стояли флагманские РТС дивизии и Флотилии и комдив с нач. штаба. Один к одному повторилась ситуация 1979 года – повреждение обтекателя с левого борта. Все работы на лодке были приостановлены, опять было водолазное обследование, которое показало, что на это раз все серьезней – обтекатель был пробит и на большой его поверхности наблюдалось расслоение стеклопластика. Опять была создана комиссия по расследованию, которая в очередной раз не смогла сделать однозначный вывод о причинах повреждения и высказала лишь предположение, что наиболее вероятной причиной повреждений тогда и сейчас явилось ударное воздействие носа выводящего лодку буксира. Все лодки, базировавшиеся в Лице, кроме лодок проекта 705, имели довольно большой радиус циркуляции и не могли самостоятельно развернуться в сравнительно узкой губе. Поэтому сразу после отхода от пирса к ним подбегали два буксира и уперевшись соответственно с разных бортов в нос и корму разворачивали их в сторону выхода в Мотовский залив. И вот в этот-то момент упора в нос возможно и происходил удар в обтекатель, иногда слабый и без последствий, а иногда… К концу 80-го года в Лице кроме нашей головной эртээмки было уже две серийных и пришел первый «Гранит» – головная лодка 949 проекта. Наша повторившаяся история с обтекателем послужила поводом для приказа по Флотилии, в котором буксирам запрещалось упираться носом в стеклополастиковые обтекатели скатовских лодок, а командование этих лодок обязано было за этим следить. Однажды я наблюдал картину выхода в море «Гранита», когда маленький буксир всё время норовил подойти к носу и каждый раз с лодки на всю Большую Лопатку раздавался, усиленный мегафоном, голос командира: «Эй, на буксире! Тра-та-та-та-та! К носу не подходить». Правда, цэкабэшные прочнисты высказали свое предположение, что разрушение обтекателя на этот раз могло явиться следствием его прежнего ремонта, т. к. после полимеризации эпоксидной смолы, которая закачивалась в поврежденный участок, могли возникнуть сильные внутренние напряжения, со временем вызвавшие расслоение обтекателя и, как следствие, его пробой от самой незначительной нагрузки. Но, как бы там ни было, нужен был срочный ремонт, а плавучий док в Лице был занят. И наша лодка ушла на один из ремонтных заводов в г. Полярный где специалисты завода-изготовителя обтекателя вырезали поврежденный участок и «накатали» новый. У нас неожиданно образовался почти месячный перерыв в работе. Снова мы собрались в Лице только в середине ноября.

Зимняя Лица

В ноябре от ЛАО поступила информация о якобы готовящемся выходе лодки из дока и сразу же, без захода в Лицу, проведении контрольных проверок в море после ремонта обтекателя. Одновременно мы получили сообщение через гарантийную службу завода «Водтрансприбор», представительство которых находилось и в Полярном, о необходимости прибытия в Полярный наших специалистов для участия в контрольном выходе. Несмотря на то, что первые четыре подсистемы уже принадлежали личному составу лодки, срочно была сформирована команда «скорой помощи», которая и вылетела на Север. У меня был адрес гостиницы, где живут наши заводчане, телефон и фамилия руководителя группы техпомощи. Отчетливо помню, что в команде был Олег Ванюшкин («Арфа») и неотчетливо Володю Антипова (ШП), Сашу Пастора (общие приборы), Игоря Михайлова (ОГС) и совсем неотчетливо, кто был от 2-ой подсистемы. Пока мы добрались до Полярного короткий полярный день уже кончился и был темный холодный полярный вечер. С большим трудом мы нашли гостиницу, в которой вообще никто с завода ВТП не числился и в которой не было ни одного свободного места. После томительного ожидания и просящих взглядов на администратора над нами сжалились и предложили один большой номер на всех сразу в отремонтированном флигеле, предупредив, что флигель ещё не отапливаемый и там прохладно. Альтернативы не было и мы единодушно согласились. Сказать, что там было прохладно, было бы большим преувеличением. Во всем флигеле стоял лютый холод, ужасно пахло краской и не было подключено электричество. Администратор, открывшая нам номер и выдавшая постельные принадлежности, любезно оставила нам карманный фонарик. Как назло, ни у кого из нас не было чем разогреть себя изнутри. Но мы были рады, что добрались до кроватей и надеялись, что в одежде, укрывшись одеялами и нашими шубами, сможем поспать. Как только я начал немного согреваться и казалось, что вот-вот сон одолеет меня, над моим ухом что-то просвистело и с шумом ударилось об пол. Это был ботинок Олега Ванюшкина, который он запустил в угол за моей кроватью, где стояла корзина для мусора. Ему показалось, что там скребутся крысы, которых он боялся больше всего на свете. Не только мне, но и всем остальным этой ночью выспаться не удалось, т. к. ещё пять раз примерно с часовыми интервалами Олегу слышалась крысиная возня и над моим ухом просвистывали поочередно его второй ботинок и ботинки его соседей справа и слева. Утром я дозвонился до водтрансприборцев и мне сообщили, что наша лодка два дня назад ушла в Лицу. Мы немного побродили по городу и на первом же автобусе поехали в Мурманск, а оттуда в Лицу.

Лодка пришла в базу всего за сутки до нашего приезда, т. к. по пути совершила тот самый контрольный выход после ремонта, ради которого мы приезжали в Полярный. Команда акустиков провела контрольные измерения уровня помех и заодно проверила функционирование первых четырех подсистем. Наша помощь оказалась вроде бы и не нужной, но, тем не менее, по просьбе нового командира группы команда «скорой помощи» вместе с акустиками ещё раз произвела нечто похожее на регламентные работы, а сам Шура впервые пообщался с разработчиками первых четырех подсистем.

Буквально за два дня мы сделали все необходимые проверки 5-ой и 6-ой и ушли на ходовые испытания. В последний день перед выходом был доставлен из Ленинграда рекордер 5-ой подсистемы, который был разработан и изготовлен за промежуток между швартовными и ходовыми испытаниями и который закрывал наш последний долг по реализации замечаний предыдущего этапа. За «отдельную плату» лаовские гарантийщики в момент установили рекодер в рубке. Так как наши испытания проходили под эгидой госкомиссии по приемке лодки, то с нами опять был Николай Сергеевич Борисеев, функции которого были обозначены совершенно непонятно и он больше походил на «свадебного адмирала». Правда, его присутствие на лодке гарантировало нам в перерывах между работами и при сеансах радиосвязи всплытие и полную вентиляцию лодки. Адмирал очень тяжело переносил время без сигареты, вставленной в мундштук. Кроме Борисеева с нами в море пошел приехавший посмотреть на «живой комплекс» ст. офицер гидроакустического отдела 5 Управления ВМФ (радиотехнического управления) тогда кап.2 ранга В. М. Воронин. На этом этапе испытаний обе подсистемы функционировали вполне удовлетворительно, правда около каждого прибора находились комплексники и разработчики. Это было допустимо, т. к. этот этап был ещё этапом испытаний Гл. конструктора. Вот только рекордер 5-ой подсистемы работать не захотел. С рекордером была связана забавная история уже после этого выхода, когда стало ясно, что требуются серьезные его доработки. Дим Димыч настаивал на отправке его в Ленинград с отъезжающим Вершвовским, а Юра Долинин, имевший опыт доработок рекордеров первой подсистемы прямо на лодке, и я, являвшийся живым свидетелем Юриных успехов, предлагали сделать доработки прямо на месте, обосновывая это тем, что только здесь он состыкован с аппаратурой и только здесь будут сразу видны результаты. Очень активно помогал нам возражать Дим Димычу Вершвовский, представляя сколько дополнительных хлопот будет у него с отлетом и прилетом. Когда все наши аргументы были Мироновым отвергнуты, я решил сделать последнюю попытку, но Димыч уже был раскален и перебил меня громовым возгласом: «В Ленинград, точка. Царь я… или не царь!» И при этом топнул ногой по палубе. Я пал ниц и начал отбивать поклоны, приговаривая: «Царь Дим Димыч, Царь». Получилось прямо, как в кинофильме. Мы все здорово посмеялись, а Вершвовский получил небольшой ящик впридачу к своему багажу весом около 50 кг. Наш корабельный быт на этом выходе был вполне удовлетворительным. У нас было несколько мест в нормальных каютах второго отсека и довольно много наших на этом выходе питалось в офицерской кают-компании (Миронов, Баденко, Полканов, Карманов, Вишневецкий, Зархин). В нашей едальной смене, начиная с этого выхода, образовался постоянный состав за столом. Лицом в корму сидели Костя Полканов и Слава Карманов, а напротив Зархин и я. И так получилось, что мы все четверо, даже если еда заставала нас в надводном положении при сильной качке, аппетит не теряли. В ожидании, когда вестовой принесет суп, мы любили побаловать себя «атомными бомбами» – два кусочка хлеба, между которыми горчица, перец и соль. В надводном положении замполит всегда включал в кают-компании радиоприемник и настраивал его на станции, передававшие классическую музыку. Если прием сопровождался сильными помехами, то зам включал магнитофон с записями советских песен и почему-то каждый раз, когда мы были в кают-компании и знали, что за надводным положением последует подводное, мы слышали песню в исполнении Льва Лещенко, слова которой вызывали некоторую тревогу – «Ленточка моя финишная, я приду к тебе и ты примешь меня». Ни разу не удавалось нам услышать песню «Усталая подлодка», которую называли гимном подводников и в которой были обнадеживающие слова – «Хорошо из далекого моря возвращаться к родным берегам». Однажды, когда под хорошую качку мы наворачивали по добавочной тарелке супа, звучала очень серьезная музыка. Зархин на секунду оторвался от тарелки, прислушался и со знаем дела категорично произнес – Вагнер. Мы продолжали орудовать ложками, а из приемника раздалось: «Мы передавали седьмую ораторию Будашкина». Не поперхнувшись, Валера продолжал есть, но на этом выходе мы звали его Вагнер. Все наши оперативные совещания и обсуждения различных ситуаций без привлечения Дим Димыча проходили на «голубятне» в той самой 4-х местной каюте, где с левой стороны внизу размещался Слава Карманов, над ним я, а с правой – наверху Костя Полканов, а под ним Сергей Львович Вишневецкий. Двери этой каюты мы держали все время открытыми, т. к. в ней явно ощущался дефицит свежего воздуха. Когда к нам заходил Юра Макарчук, то он всегда присаживался на край нижней левой койки и, поглаживая лежавшего на ней Славу Карманова по выступающему животу, ласково называл его «папашка». Так получалось, что всегда после более менее длительных походов мы возвращались заметно прибавившими в весе. Обильное питание и гиподинамия делали свое дело. Конечно, и на этом выходе не всё удавалось с первого раза. Были и ошибки, и сбои в работе, были остановы ЦВС, иногда классификатор вообще отказывался выполнять свои функции, иногда не совпадали данные по одной и той же цели у первой и пятой подсистем. Но, в целом, за 12 суток этих испытаний нам удалось выполнить все пункты программы ходовых испытаний и убедить комиссию и группу акустиков в жизнеспособности этих подсистем. В первой декаде декабря мы вернулись в Лицу и сразу же началась работа комиссии. Параллельно готовились протоколы испытаний и акт, обсуждались замечания и рекомендации комиссии. И на этот раз все было бурно и непримиримо. На заключительный этап обсуждений приехал В. В. Лавриченко (уже будучи контр-адмиралом) и его присутствие, как и постоянное присутствие М. В. Журковича, служило сдерживающим фактором всё ещё имевшего место неоправданного максимализма отдельных военных членов комиссии. К концу декабря комиссия по заводским испытаниям комплекса завершила свою работу, подписанием протоколов и акта испытаний. Впереди был новый 1982 год и Государственные испытания этих двух подсистем, как и всего комплекса в полном объеме.