Текст книги "От Карповки до Норвежского моря (СИ)"

Автор книги: Борис Тесляров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

Первые дни

День ото дня наша команда увеличивалась, постепенно собирались комплексники и специалисты почти по всем приборам скатовских подсистем. Начиналась серьезная подготовка к швартовным, а затем и ходовым испытаниям. Очень своевременно приехала Ира Торхова и приступила к своим секретарским обязанностям, освободив нас от многих рутинно-бумажных, но необходимых, дел. Кроме работ по настройке аппаратуры комплекса и проведения начатых ещё на ЛАО работ по подготовке к швартовным испытаниям, нам нужно было еще учесть полученный прошлогодний опыт работы в море, который требовал в очередной раз переделки предварительных усилителей аппаратуры шумопеленгования как основного тракта, так и дополнительного с бортовыми антеннами (первый раз это было ещё во время стендовых испытаний). Председателем комиссии по проведению заводских (швартовных и ходовых испытаний) комплекса был назначен начальник нашего 12 научно-исследовательского отделения Николай Иванович Лобанов. В состав комиссии входило много специалистов института, а также представители в/ч 10729 и нашей военной приемки. В этот период практически постоянно с нами работали Ж. Д. Петровский и Е. Н. Смирнов. Женя Смирнов как наш военпред принимал все доработки аппаратуры, которые мы должны были сделать, и только после этого допускал до сдачи по программе швартовных испытаний. Иногда, когда Жорж на короткое время уезжал в Ленинград, его подменял кап.1 ранга Пименов Александр Федорович (очень приятный в общении человек) или Пьянов Владимир Михайлович, (решительный и энергичный с раскатистым баритоном, тогда кап.2 ранга, с которым я был давно знаком и также, как с Жоржем, был на «ты»). С теплотой вспоминаю ещё одного очень приятного сотрудника в/ч 10729, который в этот период бывал у нас и также осуществлял военно-техническое наблюдение. Это был кап.3 ранга В. Груздев. Постепенно все ведущие специалисты в/ч 10729 по всем скатовским подсистемам побывали у нас. Мне было приятно встречать бывшего ответственного наблюдающего за разработкой комплекса от в/ч 10729, а к тому времени уже старшего военпреда – руководителя военной приемки в ЛНПО «Океанприбор» кап.1 ранга Матевосяна Эдуарда Хореновича и рассказывать ему о наших делах непосредственно на лодке.

Жить мы продолжали в гостиницах «Беломорье» и «Прибой». Наши 15 мест в «Беломорье» никогда не пустовали и, кроме того, пользуясь хорошим отношением с директором, нам удавалось почти всегда еще человек 5–7 устраивать в эту гостиницу. Но больше всего нас выручала гостиница-общежитие «Прибой» Горьковского завода «Красное Сормово», т. к. принимала большую часть нашей команды к себе на постой и жить в ней можно было сколько угодно долго. С одной стороны это объяснялось тем, что в это время на достроечной базе не было ни одного горьковского корабля, а с другой – тем, что в ней не соблюдалось правило месячного максимального проживания с оплатой по существующим расценкам. В «Беломорье» же действовало общее правило, в соответствии с которым после гостеприимного месяца стоимость проживания увеличивалась вдвое. Как правило, наши командировки были существенно длиннее и тем, кто жил в «Беломорье» приходилось после 30 дней на сутки выписаться из гостиницы с тем, чтобы потом снова начать жизнь по обычному тарифу. И здесь нас опять очень выручал «Прибой».

Все, кто приезжал к нам, сразу же имели дело с Ирой. Это было, прежде всего, решение жилищной проблемы, оформление временного пропуска, постановка на табельный учет, ознакомление с правилами техники безопасности, ознакомление с географией «Дубравы» и «Котласа», а также с нашим распорядком дня. С географией «Ската» на подводной лодке многие были знакомы ещё на ЛАО, а те, кто не знал, осваивали это в рабочем порядке.

Практически сразу же после прихода лодки в Северодвинск Адмиралтейский завод приступил к подготовительным работам для установки на носовой оконечности измерительно-координатного устройства (ИКУ), с помощью которого нам предстояло провести первую часть ходовых испытаний – измерение электроакустических параметров антенн.

Аппаратура дистанционного управления положением стрелы ИКУ и положением измерительных гидрофонов разрабатывалась и изготавливалась у нас в институте, а собственно стрела и поворотное устройство по нашим рабочим чертежам изготавливались на ЛАО. Работы по подготовке к установке ИКУ затрудняли нам доступ в капсулу, но с этим приходилось мириться, также, как приходилось мириться с непрерывным перемещением личного состава 1 отсека по центральному проходу на средней палубе, вдоль которого располагались наши приборы. В один из дней интенсивного движения по этому проходу у Толи Смолы пропал тестер. Опять было объявление по внутрилодочной трансляции, но тестер исчез бесследно. Чтобы отчитаться в институте за пропажу прибора, пришлось составлять, как это делалось в таких случаях, акт за тремя подписями – «пострадавшего», командира лодки и моей. Акт содержал настолько сильную аргументацию, что почти безоговорочно принимался у нас в институте. Основой акта было примерно следующее: «При переходе по трапу с пирса на заказ в условиях снегопада и сильного ветра поскользнулся и потерял равновесие. Прибор выпал из рук и упал в воду. Глубина 30 метров, грунт ил-песок, достать не удалось.»

В феврале на «Дубраве» началось изготовление специальной технологической площадки, предназначенной для проведения работ в гондоле с нашей буксируемой антенной и УПВ, которая сразу же получила название «седло». В этом же феврале нас уже было около ста двадцати человек, работы были развернуты по всем подсистемам комплекса и иногда мы даже вынуждены были расходиться по сменам, чтобы не мешать друг другу. Работами по подсистемам руководили: по первой – В. Э. Зелях и ему активно помогал Б. А. Сидоров, который впоследствии перенял руководство работами по испытаниям; по второй (эхопеленгование) – Иван Емельяненко (Ваня Емельяненко – правая рука руководителя разработки подсистемы, очень экспансивный с неординарным поведением и склонностью к демагогии, которая и привела его в смутное время демократизации в ряды депутатов городского Совета), которому в части передающего тракта помогал Никита Михайлович Иванов (спокойный и неторопливый руководитель разработки передающего тракта от 5-го отделения); по третьей (обнаружение гидроакустических сигналов) – Михаил Наумович Казаков (руководитель разработки, четкий и высоко внутренне организованный человек); по четвертой (связь) – И. Н. Дынин, в команде которого кроме Андрея Зеленцова появился Аркадий Мамут-Васильев (Аркаша или, как иногда мы его звали, просто Мамут, с немного вздорным характером, с ироничной и одновременно очень доверительной манерой разговора, при которой он приближался почти вплотную лицом к лицу собеседника, старался его обнять и упирался в него своим выступающим животом; правая рука Дынина); по общекомплексным приборам и пульту – Е. П. Новожилов; по аппаратуре контроля помех – Петр Аронович Нодельман (Петя Нодельман, спокойный и выдержанный человек, большой любитель собак породы ротвейлер, память об одной из которых осталась у меня на правой руке в виде маленького шрама, когда будучи в гостях у Пети, я чем-то не угодил его собачке и она слегка царапнула меня своим клыком); по системе встроенного контроля комплекса – Володя Шишов попеременно с Борей, фамилию которого не могу вспомнить; еще была практически самостоятельная группа ЦВС-ников, которой руководил Юрий Александрович Глебов (Юра Глебов, ветеран перехода в доке, скромный, прекрасно знающий свою технику, неутомимый турист). И если у всех этих групп дела шли нормальным образом, то уже тогда явные трудности испытывали 5-я и 6-я подсистемы, т. к. было очень много принципиально новых, ранее нигде не опробованных технических решений, которые вызывали многочисленные доработки в приборах. Особенно тяжело шла настройка 5-ой подсистемы и много трудностей на первых порах выпало на долю Юрия Александровича Зорина (Юра Зорин – скромный, трудолюбивый, немногословный и неторопливый), который как комплексник руководил группой специалистов по настройке и швартовным испытаниям. А вот приехавший на настройку и сдачу 6-ой подсистемы Аркадий Евсеевич Кац (Аркадий, заядлый шахматист, всегда оптимистически настроенный, любивший много говорить, несмотря на легкое заикание), сразу мне сказал: «Бборя, со мной у ттебя не ббудет никаких пппроблем.» В буквальном смысле его слов всё так и было, а в смысле испытаний 6-ой подсистемы у нас у всех были большие проблемы.

Северодвинская весна

Доработки аппаратуры были уже на завершающей стадии и дальше мы планировали широко развернуть швартовные испытания комплекса с тем, чтобы к началу навигации на Белом море и первому этапу наших ходовых испытаний (работы с ИКУ) успеть не только их завершить, но и устранить все замечания, которые естественно появятся по мере проведения испытаний. Да и потом ведь существовал график, где было обозначено окончание нашего мероприятия «Куплет-1» 15 мая 1978 года. В конце февраля я и Ира полетели в Ленинград. Я – для того, чтобы заранее переотметиться и не «дергаться» в период пика наших работ, а также уже для обсуждения с зам. председателя заводской комиссии Л. П. Хияйненом вопросов подготовки и проведения ходовых испытаний. Для ходовых испытаний нужен был целый ряд организационно-технических мероприятий, связанных с разработкой документов и их утверждением у командира Беломорской базы (графический план «морских сражений» с указанием полигонов испытаний, видов корабельного обеспечения, схем взаимного маневрирования, директивных указаний кораблям обеспечения и пр. пр.). И если до ходовых испытаний мы контактировали с Флотом, в основном, в лице командования и экипажа лодки, то дальше нам предстояло уже взаимодействовать с Флотилиями, дивизиями и отдельными кораблями. Во всей этой «кухне» прекрасно ориентировался Лев Петрович, а его контр-адмиральский чин и известность во флотских кругах имели для нас большое значение. Ира летела в Ленинград для того, чтобы окончательно решить дела о переводе своего сына на учебу в Северодвинск. Особенно большим резервом времени мы не располагали и нам нужно было уже к 5 марта вернуться в Северодвинск. В институте я имел очень конструктивную беседу с Львом Петровичем и мы договорились, что он заранее приедет в Северодвинск и все документы мы будем готовить в штабе Беломорской базы. Ира тоже решила все свои личные проблемы и, несмотря на приближающийся всенародно любимый праздник 8-го марта и огромную тягу командировочного люда с Севера в сторону Ленинграда, смогла купить билеты на самолет до Архангельска только на 6 марта. Назад мы летели уже втроем, с Ирой летел и её семилетний сын Алёша.

В то время в Северодвинске, хоть и город он был закрытый, наблюдались явные трудности с мясными продуктами. Мы закупили почти 10 кг хорошо замороженного мяса и здоровенную курицу. Предполагалось, что мы устроим 8 марта большой праздник. С нашими вещами и 10 кг мяса, куру я благополучно забыл дома, мы оказались в аэрофлотовской ловушке, когда рейс откладывался то на два, то на четыре часа из-за нелетной погоды. После суток сидения, когда мясо начало давать себя знать красными струйками из сумки, мы сдали билеты и вечером 7 марта, не заезжая домой, отправились поездом в Северодвинск. Это был почтово-пассажирский поезд, который, останавливаясь на каждом полустанке, через двое суток привез нас в Северодвинск. Праздник мы встречали в вагоне поезда в районе станция Плисецкая. Запомнилось это, т. к. почти весь народ из нашего вагона сошел на этой станции. Как объяснил мне один из оставшихся попутчиков, примерно половина сошедших были жители города Ленинска, который обслуживал наш второй космодром «Плисецк», а вторая половина – люди, приехавшие на разрешенное свидание по случаю праздника с родственниками-заключенными одного из самых больших в СССР лагерей, строителями космодрома и покорителями тундры.

Северодвинская весна не наступила даже в день весеннего равноденствия, было по зимнему холодно и ветрено, но зато рабочая температура на лодке и на «Дубраве» в целом была очень высокой. В это время корабелы, закончив большую часть работ, подошли к первому этапу покраски лодки. Красят лодку везде, кроме наружной обшивки легкого корпуса. Все отсечные помещения, посты и выгородки, огромное количество труб, вентилей и другой арматуры, машины и механизмы, всю забортную арматуру и внутренние поверхности почти всех цистерн. После этого на лодке устанавливается стойкий, пропитывающий всё и всех, непередаваемый запах краски, который усиленно поддерживается экипажем и живет также долго, как и сама лодка. И никакие проветривания и вентиляция с этим запахом не справляются. Красят и аппаратуру всех электронных систем. Как правило, лодочная электроника окрашена краской цвета слоновая кость, которая была когда-то кем-то выбрана. Наш опытный образец, ещё одна особенность, был впервые покрашен светло-серой краской и это «спасло» нас от поголовного подкрашивания. На этом этапе корабельных работ жизнь на лодке замирала, температура внутри лодки искусственно поднималась вверх для быстрого высыхания краски, а на «Дубраве» температура поднималась естественным образом от приезда большой команды молодых, крепких и свободных от всяких предрассудков женщин – бригады малярш. За сравнительно короткий период им нужно было начать и закончить покраску лодки и успеть насладиться всеми прелестями командировочной жизни. Самая высокая температура в эти дни была на «Котласе», где жила вся жизнелюбивая команда малярш.

В конце марта на диспетчерском совещании, посвященном рассмотрению работ по комплексам «Скат», «Медведица» и «Омнибус» совершенно неожиданно на нас обрушилось обвинение со стороны омнибусников (сейчас бы сказали, что «Омнибус» наехал на «Скат», что забавно звучит в буквальном смысле этих слов) в том, что мы задерживаем их работы, т. к. не готовы выдавать им данные в соответствии с согласованным протоколом обмена информацией. Речь шла об этапе швартовных испытаний и об имитации выдачи данных. Обмен информацией с БИУС был довольно обширный и мы, по большей части, должны были выдавать информацию. Не говоря уже о некорректном поведении ответственного сдатчика, поддерживаемого Главным конструктором Трояном, который заявил, что они неоднократно обращались к нам с этой просьбой, я был твердо убежден, что это был их защитный маневр, широко распространенный у «судаков» – свалить свои неудачи на кого-нибудь другого. Время показало, что ни в том 78, ни даже в первой половине 79 года агатовцам было не до наших данных, своих собственных проблем у них было выше головы. Но, как бы там ни было, нужно было реагировать на этот выпад и я взял тайм-аут для обсуждения с нашими специалистами. Переговорив с Юрой Глебовым и Женей Новожиловым, я понял, что мы еще не готовы по полной программе стыковаться с «Омнибусом», а для закрытия этого вопроса нужно срочно вызывать Александра Леонидовича Иофе. Нормальные рабочие отношения с агатовцами не складывались не только у меня, но и у многих наших специалистов, которые по характеру работы были вынуждены с ними общаться. Александр Леонидович был начальником сектора, где разрабатывалась скатовская ЦВС, до 1975 года был заместителем Гл. конструктора комплекса по цифровой технике, пока по каким-то «высшего порядка» соображениям не потребовалось сделать таким заместителем Леонарда Евгеньевича. Федорова, с первых дней контактировал с «Агатом», был одним из авторов протокола согласования связей между «Скатом» и «Омнибусом» и умел свободно говорить на специфическом языке «агат», не говоря уже о личном обаянии и великолепном знании предмета.

Через несколько дней А. Л. Иофа и сотрудница его сектора Аида Черняховская были в Северодвинске. Александр Леонидович почти повторил фразу Аркадия Каца по поводу не только отсутствия у меня с ним забот, но ещё и забот с «Омнибусом».

И действительно, после двух дней общения с Трояном «Омнибус» переполнился нашей информацией до такой степени, что переваривал её, по крайней мере, до окончания наших ходовых испытаний, а на очередном диспетчерском совещании Троян вынужден был официально снять свои претензии. И в дальнейшем ещё много раз прилетал Александр Леонидович и в Северодвинск, и в Западную Лицу, улаживая все вопросы с «Агатом» и избавляя нас от не очень приятного общения.

Северодвинские будни

Март месяц был скорее похож на снежный и вьюжный февраль, а неослабевающие морозы делали его ещё и похожим на крутой декабрь или январь. После восстановления нормальной температуры внутри лодки наши дела успешно продвигались к первому промежуточному финишу, к завершению швартовных испытаний. Численность нашей команды уже перевалила за 150 человек и мы вынуждены были даже устраивать наших людей на жильё прямо на «Котласе». Если бы не нужно было так далеко идти до проходной «Звездочки», чтобы потом ещё довольно долго добираться до города, то «Котлас» был бы совсем не хуже «Прибоя», а по некоторым показателям ещё и лучше. Наш автобус тарахтел уже из последних сил и в один прекрасный солнечный, морозный и ветреный день он остановился и больше не захотел двигаться, окончательно вышел из строя двигатель. Это произошло на «Дубраве» и нам удалось договориться с руководством о постановке его на ремонт в бокс, у которого было только три стены. Холод там был такой же, как и снаружи, но хоть можно было спрятаться от ветра. Первое же вскрытие, в котором кроме водителя активное участие принимали Витя Цыпкин и почти все наши механики, показало, что требуется капитальный ремонт, который в этих условиях невозможен. Я «сел» на телефон и, помятуя слова Громковского о моем неумении работать с транспортниками, позвонил прямо ему. Получив пару оплеух за то, что не позаботились раньше о запасном двигателе (!!??), я услышал, как Громковский, связавшись со своим замом по общим вопросам Кулиевым, дал указание в ближайшие два дня отгрузить в Северодвинск двигатель для нашего автобуса. Вместо двух дней операция «двигатель» длилась, около двух недель, а мы вынуждены были преодолевать большие расстояния пешком, опуская «уши» зимних шапок и кутаясь в большие воротники наших шуб. Это время запомнилось ещё одним эпизодом наших будней. В состав нашего комплекса входило несколько серийных станций и, в том числе, две станции ледовой разведки НОР-1 и НОК-1. Как и вся гидроакустическая навигационная аппаратура, эти станции были рождены в недрах нашего 13 отдела. С этими станциями я был знаком ещё с рубиновских времен, когда опытные образцы были установлены на одной из подводных лодок проекта 658М. Не помню почему, но наши уже серийные станции сдавал тоже институт. И вот для сдачи этих станций по программе швартовных испытаний прибыли в Северодвинск Дмитрий Дмитриевич Миронов (тогда начальник сектора) и сотрудник этого сектора Слава Нагибин. И если с Нагибиным я уже был довольно хорошо знаком, то с Мироновым моё знакомство ограничивалось буквально несколькими короткими институтскими контактами. Придя первый раз на «Котлас», Слава Нагибин сразу же пошел в нашу шару, а Миронов (Дим Димыч) направился к нам в изолятор. Пармет уже давно знал Миронова и успел мне немного о нем рассказать. Когда Дим Димыч вошел, его вид несколько нас удивил – в демисезонном пальто и зимней шапке с козырьком, у которой уши всегда оставались открытыми (за бортом было около 20° мороза с сильным ветром), а он сразу спросил есть ли у нас что-нибудь выпить. Как всегда в таких случаях, был вытащен алюминиевый чайник. Миронов налил себе четверть стакана шила и, не разбавляя, выпил. Так состоялось мое настоящее рабочее знакомство с будущим Зам. директора по научной работе и позже Генеральным директором объединения. Когда я увидел Славу Нагибина, то ещё больше удивился его экипировке – плащик и кепочка. Создавалось впечатление, что доблестные представители 13 отдела решили, что едут в Югодвинск. А ведь мы были без автобуса и чтобы достигнуть проходной завода «Звездочка» нужно было пройти вдоль большого пустыря, где свирепствовал ледяной ветер, утром нещадно морозя левое ухо, а вечером, по дороге домой, – правое. И, конечно, через несколько дней наши горячие коллеги отморозили себе уши. Можно было им посочувствовать, но и без улыбки смотреть на них было нельзя. Миронов был похож на инопланетянина – лошадинообразное лицо с узеньким лбом, торчащими «ёжиком» короткими волосами и большими пурпурного цвета толстыми ушами. Слава Нагибин был вылитый Чебурашка – невысокий, полненький с толстыми белорозовыми ушами, стоящими перпендикулярно к голове. Пробыв у нас безавтобусную неделю, Миронов и Нагибин, закончив сдачу, отбыли в Ленинград. Миронов с почти нормальными ушами, а Слава уже в Ленинграде даже был вынужден обратиться за медицинской помощью, т. к. у него дело было гораздо серьезнее. Но, все вроде бы обошлось, уши не отпали и пришли в исходное положение.

Потом была поездка на дубравском грузовике в архангельский аэропорт и за один день наша ремонтная бригада установила новый двигатель и автобус снова начал нас возить.

Но весна всё таки приходила и на Север. Всё чаще стало светить солнце, днем температура поднималась до 0° и с борта «Котласа» можно было наблюдать, как на тонких ледяных островках в заводской бухте грелись нерпы. Наиболее предприимчивые лаовцы мастерили себе удочки и в свободное от вахты время даже вылавливали каких-то рыбешек. Правда, что они с ними потом делали мне было непонятно, как и то, каким образом в этой масляно-грязной луже жили нерпы и водилась рыба.

Свободное время в будние дни проводили все по-разному. Кто-то отсыпался, кто-то пел песни, кто-то писал «пулю», кто-то совершал вечерние прогулки, кто-то безуспешно пытался попасть в ресторан.

В Северодвинске было два более или менее приличных ресторана, у каждого из которых было имя собственное, но в ходу были совсем другие имена – менее приличный назывался «Стекляшка» – по чисто архитектурным соображениям, где, по большей части, собиралась молодежь – местная, флотская и командировочная, а второй – более приличный и более дорогой назывался «Эдельман» – по фамилии его прежнего директора, который в скатовское время уже ресторанничал на Земле Обетованной, а его Северодвинское детище всё еще продолжало держать марку и куда приходил, в основном, народ более солидный. В мои рубиновские северодвинские командировки, несмотря на юные годы, я дважды побывал у Эдельмана. Тогда ещё директор частенько появлялся в зале и раскланивался с северодвинским бомондом, который собирался здесь, чтобы насладиться отличной кухней, выпить хорошего коньяка и водки под звуки модных мелодий в исполнении очень приличного оркестра.

Когда вместо Жоржа Петровского с нами работал кап.1 ранга Александр Федорович Пименов, я частенько проводил с ним вечернее время за приятной беседой с рюмкой коньяка в буфете гостиницы «Беломорье».

Также, как и субботний день, когда мы довольно часто вынуждены были работать, субботний вечер довольно часто был у всех примерно одинаков. Такое единство интересов происходило тогда, когда после трудовой недели происходила выдача «расходного материала» (мы называли это «родительскими днями») исключительно в целях избавления от вредного воздействия обрушивающегося на нас радиационного излучения. В ходу была легенда, что шило связывает радиоактивные нуклеиды, попавшие к нам внутрь и, обезвоживая организм, выводит их естественным путем. Поэтому в субботу вечером в наших каютах на «Котласе», в номерах «Беломорья», «Прибоя» и «Двины» картина была везде одна и та же – застолье.